Расчудесный Хуливуд

Глава сорок пятая

Море было цвета серо-зеленой отравы, тучи висели так низко, что, казалось, задевали берег. Волнения, правда, почти не было. Где-то далеко над морем бушевала гроза. Она шла сюда и должна была разразиться в течение ближайшего часа. Туман казался саваном, опущенным на сырой песок.

И тем не менее Хобби решил искупаться. Может быть, машинально подумал и чуть было не пожелал он, молния, ударив с небес, поразит его в темя – самую высокую точку на поверхности океана, – и тогда он камнем пойдет на дно.

А думал он сейчас вот о чем: какая несправедливость наказывать человека его лет и масштабов за то, что вытворил пятнадцать лет назад глупый юнец. Пьянство, наркотики, женщины, порнография, поиски приключений, сексуальные эксперименты, оргии, таинственные церемонии – самое меньшее, одна из которых вышла из-под контроля и обернулась целой цепью нежеланных и непредвиденных последствий. Все это можно списать на разбухшие яйца и взбунтовавшиеся гормоны. Классический случай ограниченной ответственности за свои поступки, обусловленной самыми естественными причинами.

Да ради Бога! Как можно обвинять человека в том, на что его подбили фокусы матушки-природы. И разве гормоны сами по себе не являются столь же мощными источниками агрессивного насильственного поведения, как алкоголь и сахар? И разве не оправдали политикана из Сан-Франциско, ставшего убийцей из-за того, что он переел «Туимкиз»? И разве тех, кто избивает жен и даже убивает их, не выпускают на свободу только потому, что на момент совершения преступления они были пьяны или находились в стрессовом состоянии?

И вся эта ерунда с черными кошками, пентаграммами, «Водолеем», колесницей Люцифера, первосвященника адского воинства, с принесением в жертву козла, с целованием в задние уста, с дьявольскими пактами и обетами, с обнаженными женщинами, распластанными на плоском жертвенном камне. Все это было игрой, спектаклем, все это было полным дерьмом. Никто же не верил в это по-настоящему. Да ведь по-настоящему ничего и не происходило!

Волосы у него были влажными. На нем был всегдашний купальный халат. Ноги у него отливали синевой и напоминали ноги мертвеца в искусственном свете, заливавшем патио и проникавшем оттуда в гостиную.

Ева Шойрен сидела на большом кожаном пуфе возле кофейного столика с зеркалом. Из саквояжа она достала фиалы, шкатулки и свечи. На столике появилась и чугунная кадильница в форме жабы. Появился кинжал, появился экземпляр "Гримуара Гонория", в котором описаны ступени, нисходя по которым, вызываешь дьявола: заколов козла, обезглавив черного петуха, вырвав глаза у кошки…

Хобби наблюдал за ее действиями. Он постоянно клялся, будто не верит в весь этот вздор, но все равно испытывал сейчас сильное волнение, его сердце отчаянно билось, а дыхание никак нельзя было назвать ровным.

– Не уверен, что это удачная мысль, – сказал он.

– А когда появится Боливия?

– Он вообще не появится. Я позвонил ему и попросил приехать на небольшое совещание в связи с возникшей проблемой, а он ответил, что у него лично никаких проблем нет и ни в каких посиделках, связанных с заклятием дьявола, он участвовать не будет.

– Так и сказал?

– Слово в слово. И даже назвал эти посиделки говенными.

– Говенными? Не может быть!

– Да какая разница, как именно он выразился! Он не придет – и точка.

– Но он же хунган. Он сам меня всему научил.

– Он говорит, что пришел к богатству и власти, а все остальное как было говном, так и осталось и служило ему только затем, чтобы морочить простаков, пока он сам был всего лишь незаконным иммигрантом из Мексики. Говорит, меня не гребет, так я и подмахивать не стану. Кроме того, говорит, он заново родился во Христе и больше со всем этим говном дела иметь не желает.

Со стороны моря послышались раскаты дальнего грома, напоминая рык таинственных океанских чудовищ.

– Твои друзья предают тебя, – сказала она так, словно наложила на него тяжкое проклятие.

– Какого хера! О чем ты говоришь?

– Боливия отказывается поделиться с нами своим могуществом. Поросенок Дули, выполняя твой заказ, промахнулся.

– Было темно, и он принял кочан капусты за голову Янгера. Ничего не поделаешь, бывает.

– Вот и я о том же. Бывает. Но бывает ведь не просто так. Бывает, потому что все для этого подстроено. Потому что это часть определенного плана. – Она сделала вид, будто отгоняет от глаз дым, которого на самом деле не было. – Пусть пройдет.

Она продолжила свои приготовления, выкладывая на стол необходимые для колдовства предметы один за другим с такой торжественностью, как раскладывает продукты шеф-повар перед тем, как начать готовить фирменное блюдо. Выложила кокаин, выложила шприцы, зажгла ароматическую свечу, набила трубки с тем, чтобы подкурить и "крэк".

– К чему все это дерьмо? – удивился Хобби.

– А тебе что, не нравится?

– Я хочу сказать, какой в этом смысл? Этому говнюку ничего не нужно, кроме выпивки. Если хочешь лишить его чувств, запасись спиртным. Ни кокаин, ни «колеса» не понадобятся. Только галлон самогонки.

– Это не для него, – ответила Ева.

– Какого хера? Тогда для кого же?

– Для тебя. Для меня. Подготовить нас, чтобы мы сумели сделать то, что нам нужно сделать.

– Не верю я во всю эту херню, – сказал Хобби. – Да и никогда не верил. Я занимался всем этим только для забавы. – В голосе его слышались нотки отчаяния. Могло показаться, что он надеется на то, что, продемонстрировав ей свой скептицизм, освободится тем самым от взятых на себя обязательств. – Сам не понимаю, каким образом тебе удалось заставить меня заняться всей этой ахинеей.

– Никто тебя не заставлял. Тебе самому хотелось. Ты шел навстречу этому с распростертыми объятьями. Ты изнывал от жажды.

Голос ее звучал устало. Словно ей надоело, смертельно надоело фиглярничать и притворяться.

– Только не читай мне проповедь. Ты ведь не начинаешь очередную проповедь, я могу на это надеяться? Потому что мне хочется объяснить тебе раз и навсегда – да я это, впрочем уже не раз делал. Я не верю во все это дерьмо. И никогда не верил.

Ева улыбнулась.

– Ну да, конечно же. Я понимаю. Значит, ты не веришь. А присоединился ты к нам, потому что у нас были женщины и острые ощущения.

– И фокусы. Знаешь, те фокусы, которые я мог вставлять в свои картины. Вся эта штука с козлами. Я хочу сказать, ритуальное заклание.

– Голые актрисы, разлегшиеся на плоском камне, позволяя тебе использовать собственное тело в качестве жертвенного алтаря?

– Совершенно верно.

– Свечи и факелы, кровь и жир на огне, пульсирующая жилка на горле…

– Прекрати.

– Пульсирующая жилка на шее у шлюхи, которую сейчас зарежут, – столь же непринужденно сказала Ева.

– Господи!

Хобби выдохнул это так, словно она только что напомнила ему о том, что он самым тщательным образом старался забыть.

– Его, пожалуйста, не призывай, – сказала Ева. -В него ты тоже не веришь. Разве не об этом ты мне всегда твердил? Не верю, мол, ни в Отца, ни в Сына, ни в Святого Духа. Не верю ни во что, кроме того, что волнует меня, возбуждает, подстегивает, торопит навстречу смерти со скоростью мили в минуту. Да и кому какое дело до того, во что ты веришь? В богиню ли со слоновьей тушей и алчными руками. В бога ли с головой коршуна. Или в седобородого старца, восседающего на валуне. Или в несчастного сукиного сына, которого распяли на кресте. Или в летучую мышь с языком из живого пламени.

Она прижала руки к бокам и запрокинула голову.

– Астарта, Асмодей, молю вас принять жертву, которую мы вам принесем, чтобы вы сделали для нас то, о чем мы попросим.

– Если надо замочить его, то давай замочим без этой комедии, – сердито сказал Хобби.

Ева, рассмеявшись, уронила руки.

– А если он не явится? – спросил Хобби.

– Явится, никуда не денется.

– А как он доберется?

– Я одолжила ему свою машину.

– Что?

– Я приехала сюда на такси. Велела водителю высадить меня за милю от твоего дома. Сказала, что посижу на пляже и пропущу в одиночестве бокальчик вина.

– Он решил, должно быть, что ты чокнутая. В денек вроде нынешнего!

– Америка – это страна чокнутых.

– А зачем все эти сложности? Почему бы тебе было не посадить Янгера в машину и не доставить его сюда?

Ева обыкновенным бритвенным лезвием чертила на зеркальной поверхности столика какие-то линии.

– Не хотелось идти на малейший риск того, чтобы кто-нибудь увидел нас вдвоем. Он приедет сюда на моей машине, а я на ней отсюда уеду. Если кто-нибудь из твоих соседей и обратит внимание на машину, он не заметит ничего необычного. Здесь моя машина и я тоже здесь. А потом моя машина исчезает, и это означает, что я уехала. А с кем-нибудь другим меня никто не видит.

– Ради Бога, – мрачно ответил он, и все его лицо подобралось наподобие кулака. Могло показаться, будто он сейчас завизжит, или сломается, или заплачет. – А если кто-нибудь увидит, как он выходит из твоей машины? Вот чего ты, пожалуй, не продумала.

– Ошибаешься, я и это продумала. Он ведь вспомнил про нож. Значит, вспомнит и все остальное. Вспомнит, что мы там были. Вспомнит церемонию, вспомнит жертвоприношение – и поймет, что отсидел пятнадцать лет за преступление, которого не совершал.

Она передала ему тонкую серебряную трубку – тоньше, чем скатанная в трубочку долларовая купюра. Хобби соскользнул с дивана и опустился на колени. Он вставил себе конец трубки в правую ноздрю, пальцем зажал левую и принял дозу кокаина. Затем зажал правую ноздрю и дал полакомиться левой.

Его бросило в дрожь, когда химия мозга среагировала на наркотик. Яйца налились, член напрягся. Волшебство белого порошка заключается в том, что он внушает тебе, будто ты обладаешь могуществом, которого в тебе на самом деле нет.

– Ух, – выдохнул он.

Она прошла к стеклянным дверям и выключила освещение вокруг бассейна. Ее обдало порывом близящейся бури.

Зазвенел колокольчик у главных ворот, извещая о чьем-то прибытии.

– Вот он, – сказала Ева.

Она вернулась в гостиную и подошла к бару.

Пока Хобби ходил отпирать дверь, она налила в один большой бокал гремучую смесь неразбавленных коньяка, рома и водки.

– Белая молния, – пробормотала она, усмехаясь.

Янгер вошел в комнату важный, как петух. Или как игрок, у которого припрятаны в рукаве все тузы. На нем была «вареная» джинсовая рубашка, «вареные» джинсы и атласная жилетка. Башмаки на платформе делали его еще выше, чем он был на самом деле.

– Господи, как ты потрясающе выглядишь. – С бокалом в руке Ева двинулась ему навстречу. – Гадко и сладко.

– В тюрьме жиром не зарастешь.

– Ну так налетай. Вот, пропусти для начала стаканчик.

Он посмотрел на бокал, недоверчиво понюхал. Ева поднесла бокал ко рту и отпила немного.

– Ты что же, решил, будто я собираюсь тебя отравить?

Она смеялась над ним. Она знала, что имеет над ним определенную власть. Он научился управляться с женщинами еще у себя в горах, но, разумеется, не с такими, как Ева Шойрен. Их он нисколько не боялся, а вот перед ней слегка робел.

– Нет, я так не решил. Но вспомнил, как вы меня напоили прошлой ночью.

– Но ведь у тебя не случилось никаких неприятностей? – быстро спросил Хобби.

– Очнулся в речной воде среди гнилых овощей. Ева и Хобби многозначительно переглянулись.

– Вы напоили меня так быстро, что я даже не успел поговорить о том, что мне непременно было надо обсудить, – сказал Янгер. – Насчет того, что мы можем друг для друга сделать хорошего.

– Да все что угодно, – сказал Ева. – Разве я не права, а, Пол? Ты ведь ни в чем не откажешь нашему другу Дюйму, верно?

Хобби на данный момент казалось, будто он висит в воздухе на высоте в десять футов от пола, и росту в нем тоже десять футов, и пальцы у него как стволы ив, а перед глазами обрушивается наземь звездный водопад.

– Ну, не знаю. Можно ведь сказать и так: дай Дюйму на дюйм, а он тебе вдует на целую милю.

Он рассмеялся: ему казалось, что таких остроумцев, как он, на всей земле – раз, два, и обчелся.

В патио, за стеклянными дверьми, наконец пошел дождь, обрушился он и на бассейн – черный после того, как выключили освещение.

Мэнни Шайнер был южным соседом Хобби по колонии Малибу.

Друзьями они, строго говоря, не были; не были в сущности и добрыми соседями. Правда, бывали времена, когда они общались весьма интенсивно, но бывали и другие, когда они проходили друг мимо друга по пляжу, едва раскланявшись.

А вот лет пятнадцать-шестнадцать назад Шайнер возлагал большие надежды на дружбу с Хобби. Он был попросту влюблен в молодого находящегося на подъеме режиссера и продюсера.

Он часто приглашал тогда Хобби к себе в дом отужинать и попользоваться сауной.

И Хобби в ответ приглашал Шайнера на свои вечеринки и пикники. На вечеринках у Хобби всегда бывала уйма хорошеньких и податливых девиц. И Хобби вечно пытался свести Шайнера то с одной из них, то сразу с двумя или тремя, делая вид, будто ему ничего не известно о сексуальных предпочтениях соседа. Возможно, Хобби так шутил, а возможно, и как бы поощрительно кивал соседу со всеми его маленькими домашними тайнами.

Он вспомнил первого козла, которого в его присутствии закололи на пикнике у Хобби. Вспомнил едкий запах мяса, брызнувший ему в лицо, когда он помогал свежевать тушку и раскладывать аппетитные ломти на пальмовых листьях. Это было самым острым ощущением того года, а может, и одним из самых острых за всю жизнь – присев на корточки и раздевшись до пояса, он кромсал мясо мясницким ножом, лезвие которого было острей осоки.

Вспомнил он и следующий раз, когда его пригласили на аналогичное празднество. Компания расположилась на север от дома, в дюнах. Гостей было меньше. И он почувствовал себя польщенным из-за того, что его пригласили в этот интимный круг.

На этот раз козел не был заколот и освежеван заранее. Нет, его затащили на круглую площадку, со всех сторон обложенную огнями, живым. Ева Шойрен, обнаженная под распахнутой серебряно-черной тогой, произносила заклинания на неведомом ему языке. Конечно, все это было сущим идиотизмом, и все-таки он немного испугался. Это было злое ребячество – так ведут себя испорченные дети, мучая кошек или отрывая крылья бабочкам, но обставляя все это ритуальной торжественностью. Ребячество – но худшего сорта, способное в любое мгновенье обернуться самым настоящим ужасом.

Испытывая волнение и отвращение, он следил за тем, как какой-то горец (если судить по выговору) схватил козла, придавил ему голову сгибом руки, обнажил и напружинил шею, а затем перерезал ее кривым ножом.

Из песка намели нечто вроде низкого постамента и на него положили лицом вверх обнаженную женщину, соорудив таким образом жертвенный алтарь. Женщина находилась в алкогольном или в наркотическом опьянении. Шайнер заметил, какое выражение было на лицах у устроителя вечеринки, у высокого темнокожего мужчины, которого все называли Боливия, и у жрицы с алебастрово-белым телом по имени Ева.

Так страшно ему не было ни разу в жизни.

Вот он и бросился прочь, а в ушах у него все еще звучали протяжные заклинания.

После этого они с Хобби долгое время не общались, и когда всю округу взволновала история трех убитых женщин, над трупами которых надругались, Шайнер так и не сказал никому ни слова. Лучше было помалкивать, делая вид, будто ты все забыл или все тебе только приснилось.

А сейчас он услышал знакомые заклинания, доносящиеся из соседнего дома и, выглянув в окно, увидел свет живого пламени в гостиной у Хобби. Он наглухо затворил двери и окна, избавив себя и от шума океана, и от грозы, и от заклинаний Евы, если не считать тех моментов, когда она брала самую высокую ноту.

Ева Шойрен прекрасно разбиралась в гипнотической власти заклинаний и воззваний к дьяволу. Разбиралась она и в том, как воздействует алкоголь на мозг, а наркотик – на поведение человека. Она изучила и собрала приличный запас наркотических средств, применяемых гаитянскими колдунами для зомбирования людей; согласно легенде, зомби представляли собой ожившие трупы, тогда как на самом деле это были самые обыкновенные люди, у которых похитили разум и волю.

Она прекрасно разбиралась во всем этом, и не скрывала своих познаний, и сплошь и рядом грозила применением своего могущества, но в глубине души столь же чудовищно боялась сил, с которыми заигрывала, как любой из неопытных адептов, попадающийся в руки ей самой.

Преподобный Джим Джонс заставил тысячу человек покончить жизнь самоубийством, подчинившись его приказу. Адепты Чарльза Мэнсона убивали любого, на кого их вождь показывал пальцем. С несколько менее драматическими последствиями телепроповедники бесчисленных тоталитарных сект, проливая крокодиловы слезы на всех частотах, продолжают опустошать карманы доверчивых американцев, даже после того, как их публично изобличают во всех мыслимых и немыслимых грехах. А был случай, когда популярный диск-жокей попросил слушателей прислать ему по двадцатке, не посулив им взамен ровно ничего, и заработал на этом более четверти миллиона долларов.

Фокусы-покусы самой Евы однажды, пятнадцать лет назад, привели к ритуальному убийству. Боливия и Хобби, обезумев, вырвались из-под контроля, и она тогда даже составила им компанию, тогда как Янгер в пьяном оцепенении валялся на песке где-то в дюнах.

А сейчас ей предстояло блеснуть собственным мастерством, доказав прежде всего себе самой, что она сможет подчинить своей воле, вывернуть наизнанку, соблазнить и заставить покончить с собой невежественного горца, устранив тем самым раз и навсегда какую бы то ни было опасность для Хобби огласки событий пятнадцатилетней давности.

Украсть у него разум. Превратить его в зомби. Послать его куда-нибудь далеко на пляж, над которым неистовствует гроза, – послать затем, чтобы он принес свою жертву. Послать его с ножом. И заставить его перерезать себе горло. Пусть этот ублюдок покончит с собой и докажет тем самым Хобби, что Ева Шойрен по-прежнему обладает могуществом и что она никогда не отпустит и не освободит продюсера окончательно, никогда не согласится на то, чтобы ее прогнали и обрекли на старение в унылом одиночестве.

– Заклинаю тебя, Дух! Снизойди к нам! Снизойди к нам в ближайшую минуту! – Ева воздела ввысь руки, запрокинула голову, серебряно-черная, с ме-талическим отливом, тога распахнулась, открыв ее обнаженное тело. Ставшее внезапно желанным. Не слабым и снулым, а исполненным жизненной силы. -Властью великого Адоная, властью Элоима, Ариэля, Иохавама, Аглы, Матона, Париоса, Альмузи-на, Ариоса, Мемброта, Таглы, Оария…

Янгер, развалившись на диване, следил за происходящим с невозмутимостью невежественного горца, на его смуглом лице поблескивали столь нравящиеся женщинам глаза, мягкие тонкие волосы ниспадали на лоб. Потом он подался вперед, а вот уже и вскочил на ноги.

Хобби уставился на него, недоумевая, почему этот человек еще не поставлен на колени, не опрокинут наземь, не оглушен и не вырубился полностью – и это после гигантской дозы наркотика и порции алкоголя. При этом Хобби не забывал о том, что ему предстоит совершить, о чем они с Евой договорились на тот случай, если вариант с зомбиро-ванием и самоубийством не сработает. Вся эта херня старушки Евы. Да и какого черта затуманивать сознание этому Янгеру? Какого черта принуждать его к самоубийству? Достань пистолет из ящичка в кофейном столике. Всади сукиному сыну пулю между глаз. Похорони его в Лягушачьей Яме. Кому придет в голову вновь начать там поиски пропавшего без вести человека? Тем более если пропавшим окажется именно этот человек, а не кто-нибудь другой. Нет человека – нет проблемы, так говорят в подобных случаях. Кого во всем мире удивит или озаботит, если вдруг исчезнет Дюйм Янгер? Достань пистолет и пусти его в дело. Хотя бы для того, чтобы раз и навсегда заставить Еву прикусить язычок.

– … Табоста, Гнома, Терры, Коэлы, Годенса, Аквы, Ганги, Ануи, Этитуамуса, Шариатнитмика!..

– Хватит этой херни, – заорал Янгер, запустив руку в карман.

– О, Квальпага, – простенала Ева.

– Опять эти игрушки затеяли!

– О, Каммара!

– А посмотри, что у меня есть.

– О, Камало!

– Новый нож для резки линолеума!