Распад Золотой Орды

Глава III. Социально-экономический строй Джучиева улуса…

В предыдущей главе, посвященной политической истории Золотой Орды XIII и начала XIV вв., мы видели, как это, первоначально довольно примитивно государственное образование, превратилось в одно из крупнейших государств средневековья. В отличие от прочих монгольских государств, сложившихся в Иране, Средней Азии, Китае и в самой Монголии, и к тому времени переживавших упадок, Золотая Орда к 40-м годам XIV в. достигла наивысшего своего могущества.

Это могущество обошлось весьма дорого. Монголы уничтожили огромные материальные ценности и истребили массу самих производителей материальных благ. Современники монольского нашествия оставили нам описание колоссальных разрушений, которые были результатом монгольского завоевания. «Само собой разумеется, — писал Ф. Энгельс, — что при каждом завоевании более варварским народом ход экономического развития нарушается и уничтожается целая масса производительных сил»[242].

Монголы не ограничивались разрушением городов и сел. Они массами уничтожали покоренное население. Ибн-ал-Асира (умер в 1233 г.), один из наиболее беспристрастных арабских летописателей, отмечал небывалую жестокость монголов в отношении покоренных народов. Монголы, по его словам, «ни над кем не сжалились, а избивали женщин, мужчин, младенцев, распарывали утробы беременных и умерщвляли зародышей»[243]. Такие же жестокости проявляли монголы при завоевании Руси. Город Киев, бывший до нашествия большим и густо населенным, после завоевания его монголами едва насчитывал, по рассказам Плано Карпини, двести домов. В окрестностях города белели «бесчисленный головы и кости мертвых людей». Монголы, по его словам, «произвели великое избияние», разрушили города и крепости и убили (множество) людей»[244]. Следы минувших разрушений были еще заметны сто лет спустя после нашествия монголов. Арабский писатель Эль-Омари, описывая половецкую степь сороковых годов XIV в., говорит: «Эта страна — (одна) из самых больших земель, (изобилующая) водою и пастбищами, дающая богатый урожай, когда сеется в ней (хлеб)… До покорения (этой страны) татарами, она была повсюду возделанная, а теперь в ней (только) остатки этой возделанности»[245], то же самое’ отмечает автор «Хождения Пименова в Царьград», говоря о бассейне р. Дона, он замечает: «Бяше то пустыня зело всюду, не бе бо видети тамо ничтоже: ни града, ни села; ате бо и быша древле гради красны и нарочиты зело выдением места, точью пусто же все и не населено»[246].

Разрушение городов и сел, превращение возделываемых полей в необитаемые пастбища в завоеванных монголами странах, как указывал К. Маркс, было обусловлено характером производства, требующего необходимого пространства земель для организации кочевого хозяйства. «Монголы при опустошении России, — писал К. Маркс, — действовали соответственно их способу производства; для скотоводства большие необитаемые пространства являются главным условием»[247]. Отсюда стремление монголов «обращать людей в покорные стада, а плодородные земли и населенные местности в пастбище»[248].

Монгольские и тюркские племена, прибывшие вместе с Батыем в Дешт-и-Кипчак, были клевниками, владевшими большим количеством скота. «Они очень богаты скотом, — писал Плано Карпини, — верблюдами, быками, овцами, козами и лошадьми. Всякого скота у них такое огромное количество, какого, по нашему мнению, нет в целом мире»[249]. Лошадей в этой земле чрезвычайно много, и стоят они безделицу, — писал другой путешественник Ибн-Батути, — ими они (тюрки) питаются; в их крае они (столь же обильны), как в нашей земле овцы, пожалуй, и больше. Бывает их у одного тюрка по (нескольку) тысяч. Один из обычаев тюрков-коневодов, населяющих этот край (заключается в том), что на арбах, в которых ездят жены их, помещают кусок войлока длиною в пядь, привязанный к тонкому шесту, длиною в локоть в углу арбы; на каждую тысячу коней пола — гается один (такой) кусок. Видел я, что у некоторых из них бывает по 10 кусков, а у иных больше того», т. е. 10 000 и более лошадей[250].

Наряду со скотоводством, являющимся основным источником существования населения, существовали охотничьи промыслы. «Охотой они добывают себе значительную часть своего пропитания», — говорит Рубрук[251]. О том же за несколько лет до него писал и Плано Карпини: «Их пищу составляет все, что можно разжевать, именно они едят собак, волков, лисиц и лошадей, а в случае нужды вкушают человеческое мясо(?). Хлебов у них нет, равно как и овощей[252]. Употребление в пищу монголами человеческого мяса не подтверждается другими источниками, но мясо волков, лисиц и других диких зверей долгое время служило пищей кочевников. Население улусов Шайбана и Орда-Ичена, обитавшее в Зауралье, во времена Марко Поло оставалось охотниками. Однако во времена Ибн-Батута и других путешественников, сообщениями которых пользовался Эль-Омари, охота уже не имела такого значения.

Охота осталась лишь развлечением и забавой правящей аристократии Золотой Орды. О сокольниках, волочарах, барсниках упоминается в ханских ярлыках, как о лицах, непосредственно подчиненных хану и обслуживавших потребности ханского двора.

Плано Карпини, Рубрук, оставившие нам интереснейшие данные об экономическом быте коччевников Золотой Орды, сообщая о скотоводстве и охоте, почти не говорят о земледелии. Рубрук только один раз мимоходом замечает, что у некоторых важных господ, имевших поместья на юге, возделывалось просо[253], тари (просо), упоминающееся еще в орхонских надписях VI–VII вв., кажется, было единственной культурой, известной тогда кочевникам. Судя по словам Рубрука, даже возделыванием проса занималась лишь небольшая часть населения. Длительное пребывание кочевников с земледельческим населением Хорезма, Булгар и Русью не осталось бесследным для татар. Кочевники Золотой Орды, хотя и медленно, все же стали воспринимать от своих соседей земледелие. Если им во времена Рубрука было известно только просо, то уже в конце XIII в. они знали другие виды хлебных злаков. В Половецком словаре (Codex Cumanicus), составленном в Италии в 1303 г. в качестве руководства итальянским купцам, торговавшим в Дешт-и-Кипчаке, кроме проса, упоминается ячмень (арпа), горох (бурчак) и мак[254]. Есть также указания о попытках культивирования пшеницы, но полей, засеянных пшеницей, ячменем и бобовыми культурами по сравнению с просом, было немного. «Посевов у них мало, — писал Эль — Омари в 40-х г. XIV в, — и меньше всего пшеницы, и ячменя, бобов же почти нельзя отыскать. Чаще всего встречается у них просо; им они питаются и по части произведений земли в нем заключается главная еда их»[255].

В том же Половецком словаре, наряду с названием хлебных злаков, встречается название плуга (сабан) и ряд слов, связанных с его употреблением: плугарь («сабанчи»), пахать плугом («сабан сурмак»), железный плуг («сабан тимер»), плужская земля («сабан ери») и т. д. и т. п.[256]. Кроме плуга, в Золотой Орде были знакомы и с сохой. Однажды хан Токтай послал в подарок соху темнику Ногаю, как бы желая этим сказать: «даже Ногай ушел бы в самую глубь земли, все-таки он (хан) выкопает его оттуда этою сохою»[257].

Появление плуга (сабана), сохи (сука) в Золотой Орде в качестве земледельческого орудия сам по себе факт, заслуживающий внимания, тем не менее нет надобности переоценивать ее роль, Сабан (плуг), упоминаемый в половецком словаре, применялся не везде. Узбеки и казахи, когда-то входившие в Золотую Орду, не знают этого термина. У татар, узбеков, казахов и др. народов, образовавшихся после распада Золотой Орды, отсутствует общая терминология не только для обозначения плуга и сохи, но и для обозначения печеного хлеба. У татар печеный хлеб носит название или, у узбеков — нан, у казахов — кульча, тогда как название хлебных злаков (пшеницы, ячменя, проса) и муки является общим. Отсутствие общей терминологии для обозначения плуга, печеного хлеба свидетельствует о примитивном характере земледелия, еще не успевшего отделиться от скотоводства.

О характере земледелия в Дешт-и-Кипчаке, в последней стадии существования Золотой Орды, интересные сведения сообщает Иософато Барбаро, лично побывавший в Орде в 30-х годах XVI в. «В исходе февраля месяца, — писал он, — по всей Орде громогласно возвещают желающим делать посев, дабы они заблаговременно приготовили все для того нужное, ибо в такой — то день марта предложено отправиться к такому-то месту, для посева избранному; вследствие этого объявления все желающие немедленно делают приготовления свои, запасают семенной хлеб на повозки и отправляются с рабочим скотом, с женами и детьми… к назначенному месту, которое обыкновенно бывает не далее двух дней пути от пункта, где находилась Орда во время возвещения приказа о посеве. Тут остаются они до тех пор, пока не вспашут землю, посеют хлеб и окончат полевые работы, а потом возвращаются назад в Орду… когда же хлеб созреет, то все… отправляются для жатвы»[258]. Такая форма земледелия, связанная с обработкой земли наездами, еще не отделенное от основной формы хозяйства кочевников от скотоводства, могла играть лишь подсобную роль в хозяйстве кочевников Золотой Орды.

Появление земледелия даже в той примитивной форме, как оно рисуется у Иосафато Барбаро, факт, безусловно, важный. Сопоставляя сообщение Плано Карпини, писавшего о полном отсутствии хлебной пищи у кочевников, с более позднейшими данными Иософато Барбаро, можно сделать неоспоримый вывод о некоторых экономических сдвигах, происшедших в быту кочевников в последний период существования Джучиева улуса. Более сложным является вопрос о состоянии домашних промыслов и ремесленного производства в Золотой Орде. До сих пор внимание исследователей (Ф. В. Баллода, А. Ю. Якубовского и др.) было обращено на изучение ремесленного производства в городских центрах Джучиева улуса, вопрос же о домашних промыслах оставался без внимания — исследователей.

Ремесленное производство развитого типа, работающее по заказу потребителя, как правило, связано с городской жизнью, между тем основная масса населения Золотой Орды оставалась кочевниками на весь период существования этого государства. Для кочевников Золотой Орды было характерно не ремесло городского типа, а домашние промыслы, составлявшие необходимую принадлежность натурального хозяйства. «Домашние промыслы составляют необходимую принадлежность натурального хозяйства, — пишет В. И. Ленин, — остатки которого почти всегда сохраняются там, где есть мелкое крестьянство»[259]. Как раз такую форму домашних промыслов, связанных с натуральным хозяйством и не выходивших из рамок семей кочевников, застали западноевропейские путешественники во время пребывания их в только что образованном государстве Батыя. По словам Плано Карпини, у монголов «жены их все делают полушубки, платья, башмаки, сапоги и все изделия из кожи, также они правят повозками и чинят их»[260]. Другой западноевропейский путешественник В. Рубрук к вышеуказанному добавляет:

«Мужчины делают луки и стрелы, приготовляют стремена и уздечки и делают седла, строят дома и повозки… делают мешки»[261]. Из слов Плано Карпини и Вильгельма Рубрука хотя и можно сделать вывод о некотором разделении труда в изготовлении домашних изделий у монголов, но это разделение труда не выходило из рамок семьи. Все необходимые для своего хозяйства изделия изготовлялись членами семьи по потребности и не поступали на рынок. Вся продукция домашнего производства кочевого хозяйства была неразрывно связана с кочево-скотоводческим характером всего производства.

Судя по описаниям Иосафато Барбаро, когда Золотая Орда уже распалась, у кочевников Дешт-и-Кыпчака имелись следующие ремесла: сукновальное, кузнечное и оружейное. Ремесленники были заняты только обслуживанием нужд ханского двора и «во всякое время неотлучно находились при Орде»[262].

Есть все основания полагать, что в Золотой Орде на всем протяжении ее истории домашние промыслы в своем развитии не дошли до стадии ремесленного производства в том смысле слова, какое придает ремеслу В. И. Ленин: «Первой формой промышленности, отрываемой от патриархального земледелия, является ремесло, т. е. производство изделий по заказу потребителя». Ремесло, являвшееся «Необходимой составной частью юродского быта»[263], здесь из-за слабости городского быта развиватья не могло.

Правда, при археологическом обследовании городских центров Золотой Орды — в Сараях, Солдате, Ургенче, в Булгаре было найдено большое количество ремесленных изделий, но этот богатый археологический материал еще не изучен в достаточной мере. Какой процент ремесленных изделий, найденных при раскопках, изготовлялся самими кочевниками, не установлено. Найденное при раскопках золотоордынских городов большое число крестов, образков никак уже нельзя отнести к мастерам — татарам, исповедовавшим ислам. Когда речь идет о золотоордынском ремесле, нужно к нему подходить особенно осторожно, имея в виду, что в таких городах, как Ургенч, Булгар, существовавших до монгольского завоевания, уже имелось ремесленное производство и местные ремесленники, продолжавшие свои профессии и во времена монголов. Ремесленное же производство в городах, как, например, в Сараях, Солхате, Астрахани и др., было создано руками ремесленников из завоеванных стран, переселенных в эти города из разных местностей. «Монголы забирают всех лучших ремесленников и направляют их к своим домам, лучшие же ремесленники платят дань от своих изделий», — так писал Плано Карпини[264]. Подтверждением этого служит керамика Сарая, по словам А. Ю. Якубовского, имеющая среднеазиатское происхождение[265]. Другие же изделия из металла изготовлялись руками русских мастеров. Поэтому совершенно прав был Б. А. Рыбаков, подчеркивая роль русских ремесленников в жизни золотоордынских городов XIII–XIV вв.[266].

Основные ремесленные изделия Золотой Орды изготовлялись русскими, среднеазиатскими, булгарскими и кавказскими мастерами. Бесспорно, под воздействием русских, булгарских, среднеазиатских мастеров появляются и ремесленники местного происхождения, но мастерство, навыки татарских ремесленников были невелики. Ремесленные изделия местного происхождения — предметы вооружения, украшения, найденные при раскопках золотоордынских городов, по словам Г. С. Саблукова, отличались «не очень хитрой отделкой… хранят на себе удары молотка, какие случается видеть на серебряных вещах, делаемых неопытными ковачами, другие украшены насечкою, но простою»[267].

Чтобы закончить наши наблюдения над историей золотоордынского ремесла, нужно остановиться еще на одном вопросе — на степени развития ремесленного производства в самом Сарае. Исследователи, занимавшиеся вручением истории ремесла, несколько преувеличивали его роль в жизни кочевников Дешт — и-Кипчака. А. Ю. Якубовский, например, г. Сарай Берке рассматривал как один из центров «металлургической промышленности», обслуживающий нужды как «городской, так и сельской местности всеми металлическими изделиями: лопатой, топором, пилой, серпом, гвоздями и разнообразным холодным оружием[268]. Немецкий историк Бертольд Шпулер в небольших мастерских Сарая видел следы фабричного производства типа современной индустрии[269].

Приведенная явно ошибочная и ничем не подкрепленная точка зрения Бертольда Шпулера о фабричной индустрии Золотой Орды возникла с появлением работы А. Ю. Якубовского, явно переоценивавшая значение золотоордынского ремесла пол впечатлением скороспелых выводов Ф. В. Баллода, который проводил раскопки в развалинах двух Сараев в 1922 году, когда советская археологическая наука только что зарождалась, и пути ее развития еще не были полностью определены. Из отчетов Ф. П. Баллода видно, что им были раскопаны лишь небольшие мастерские, которые он принял за заводы. Он первый и пустил в научный обиход сведения о кирпичных, фаянсовых и металлообрабатывающих заводах Золотой Орды, ныне отвергаемые советской археологией. Высокоразвитое ремесленное производство, обслуживающее нужды городского и сельского населения, мыслимо только при наличии общественного разделения труда между городом и деревней, в Золотой Орде же не произошло не только отделения города от деревни, но и отделение ремесла от кочевого натурального хозяйства.

Некоторыми исследователями зояотоордынский город принимался как центр ремесленного производства. Однако это также нуждается в дальнейшем уточнении. Раскопки А. В. Терещенко, Г. О. Саблукова, В. В.Григорьева, Н. И. Веселовского, Ф. В. Баллода и других в различных центрах Золотой Орды, хотя и дали большой материал для выяснения топографии золотоордынского города, но ряд важнейших вопросов, связанных с историей золотоордынсколо города, остается все еще спорным. Большинство городов на Руси, как установил Б. А. Рыбаков, было обязано своим происхождением развитию ремесла. Идет ли речь о превращении больших поселков или же боярских и княжеских замков в города, — в обоих случаях в возникновении города решающую роль играло ремесленное население[270].

В образовании городов Золотой Орды роль ремесленной части населения ограничивалась лишь участием их в строительстве городских поселений. Большинство городов на Востоке, скорее всего, напоминало военные лагери, чем ремесленные центры. К. Маркс в письме к Энгельсу, характеризуя восточные города, писал: «Города эти отнюдь не похожи на Париж, в сущности говоря, это военные лагери, только несколько более благоустроенные и удобные, чем лагери»[271]. Большинство городов на Востоке, по словам В. В. Бартольда, выросло на месте укрепленного военного лагеря. Г. Каир, вначале носивший название Фустат, «окруженный рвом лагерь», первоначально был укреплен военным лагерем; Куфа, Басра, Шираз и другие также берут свое начало от первоначального укрепленного лагеря[272]. Это же можно сказать и относительно городов Булгар и Сувар, возникших из бывших военных крепостей и развившихся в торговые и ремесленные центры[273].

Большинство городов Золотой Орды, сооруженных при монголах, возникало на месте бывших военных лагерей. Об этом говорят их названия: Крым (Старый Крым), Ак-Керман (Моп — castro), хан-Керман (Касимов), Керменчук (на реке Вятке), Кременчук (на Днепре) и другие. В половецком словаре слово «кермаи» переведено на латинский язык: Castrum, Caste-укрепление, место, крепость, лагерь[274]. Современный город Темников на территории Мордовской АССР, город Тюмень в Сибири и Тюмень на реке Тереке возникли на месте лагеря ханского темника — начальника десятитысячного гарнизона.

Другие города Золотой Орды в своем развитии были обязаны не столько развитию ремесла, сколько развитию караванной торговли. Достаточно взглянуть на местоположение Золотоордынских городов таких, как Солхат, Азак (Тана), Маджар, Сарай, Саранчук, стоящих на путях караванной торговли, или на города Астрахань, Укек, Бельджемем, Бездеж — стоявших на Волге — все они в своем развитии были обязаны караванной торговле, которая приобрела при монголах мировой для того времени характер.

На территории Золотой Орды до ее образования насчитывалось всего лишь несколько городов, из них некоторые, как, например, Судак (Солдай), Феодосия, Херсонес, Танаис были полуразрушены. С образованием Золотой Орды и установлением караванных путей торговля от Крыма до Китая начинается восстановление старых и основание новых городов, что особенно заметно на примере Крыма. Город Солдай (Судак), восстановленный еще в сороковых годах, к началу пятидесятых годов XIII в. стал опорным пунктом венецианцев в Крыму. В 1253 г. при посещении города Рубруком здесь останавливались «все купцы, как едущие из Турции и желающие направиться в Северные страны, так и едущие обратно из Руси и Северных стран и желающие направиться в Турцию». Сюда привозили «горностаев, белок и другие драгоценные меха… ткани из хлопчатой бумаги, бумазею, шелковые материи и душистые коренья»[275]. Параллельно с Солдаем венцианцы вскоре открыли фактории и в других городах Причерноморья, нам известна их фактория в Тану (Танаис), восстановленная монголами под названием Азак. С восстановлением Византийской империи в 1261 г. в Крыму появляются генуэзские купцы, конкуренты венецианцев. На развалинах греческого города Феодосии они основали свою факторию Каффу, которой суждено было сыграть важную роль в системе караванной торговли. Генуэзцы «под покровительством греческих императоров почти монополизировали торговлю Константинополя и Черного моря»[276] и, опираясь на Каффу, начали вытеснять своих конкурентов венецианцев.

В бытность Ибн-Батуты в Крыму в 30-х гг. XIV в. Каффа была «большим городом». «Чудная каффийская гавань», по словам Ибн-Батута, являлась «одной из известных гаваней мира», где он застал «до 200 судов военных и грузовых, больших и малых»[277].

На стыке двух дорог, идущих от генуэзского города Каффы и венецианского Солдая, в центре Крымского полуострова возник один из старинных татарских городов Солхат, выросший на месте татарской крепости — Крыма, Солхат, хотя и являлся административным центром всего Крымского полуострова, но в своем превращении в богатейший торговый пункт обширных размеров»[278] был обязан караванной торговле. В нем постоянно жили половецкие, русские и аланские купцы[279].

Во второй половине XIII в., в период развития караванной торговли, на ее путях возник ряд новых городов, из которых особенно примечательными являются города Маджар и Астрахань. Они подробно описаны Ибн-Батутой. Гор. Маджар, расположенный на пути караванной торговли между Азаком (Тану) и Астраханью, являлся одним из крупных торговых центров на северном Кавказе и всегда шумел «мнози бо от различных язык живущей на месте том»[280]. Ибн-Батута называет Маджар «одним из лучших тюркских городов, на большой реке (на Кубани в месте впадения речки Буйвал), с садами и обильными плодами», «На базаре этого города я видел еврея, — пишет Ибн-Батута, — который приветствовал меня и заговорил со мною по-арабски. Я спросил его, из какой он страны, и он сообщил, что он из земли Андалузской (Испания), что он прибыл оттуда сушей, а не ездил морем и приехал через Константинополь великий, через римские земли и через черкесов»[281].

Одним из лучших городов Ибн-Батута называет город Хаджи-Тархан-Астрахань, построенный на реке Итиле при монголах. «Город этот, — пишет он, — получил название свое от тюркского хаджи (поломника), одного из благочестивцев, поселившегося в этом месте — Султан отдал ему это место беспошлинно, (т. е. сделал тарханом), и оно стало деревней, потом оно увеличилось и сделалось городом»[282]. К сожалению, арабский путешественник не указывает ни времени возникновения города, ни местоположения его. Средневековые карты помещают г. Цитрахань на западном берегу Волги, несколько выше нынешней Астрахани, в районе бывшего хазарского города Итиля, на месте, называемом «Жареный Бугор», исследованном — в 1777 г.

С. Гмелиным. В развалинах города С. Гмелин нашел татарские серебряные монеты, кольца, серьги, запястья и др. вещи[283]. В 1393 г., ко времени раскопок А. А. Спицына, остатки старой Астрахани, разрушенной Волгой и ветрами, состояли лишь из небольшого участка в 170 сажен длиною и 150 сажен шириною, весь культурный слой города был уничтожен каменоломнями. Найденные остатки строительного материала и керамики были тождественны с керамикой Сарая. А. А. Спицын скупил у местных жителей 240 золотоордынских монет, собранных жителями в Жареных Буграх[284].

Астрахань занимала большую территорию, окруженную каналами; в зимнее время с устройством искусственного ледяного вала Астрахань превращалась в неприступную для неприятеля крепость. Связанная по волжскому пути с Сараем на севере, на юге — с Кавказом и Ираном, Астрахань играла важную роль в средневековой торговле. О значении Астрахани до ее разрушения Тимуром Иософато Барбаро писал: «Город Цитрахань — теперь он почти разрушен. Но прежде славился своей обширностью я богатством. До разрушения его Тамерланом пряности и шелк… доставлялись в Тану через Цитрахань и потом уже на шести или семи венецианских галерах привозились в Италию»[285]. В 1374 г» венецианец Лункино Тариго «с одной вооруженной баркой вышел к реке Танаис (Дон), по которой дошел до такого места, где названная река (Дон) наиболее приближается к Эдили (Волге)… и от реки к реке волоком по земле угнал барку к названной реке Эдилю и вышел к Бакинскому морю, принимавшему много кораблей»[286]. Речной путь, по-видимому, был кратчайшим по сравнению с сухопутно-караванным, существовавшим между Тану и Астраханью и являвшимся в то же время наиболее длительным. Из инструкции Пеголотти видно, что сухим путем от Тану к Астрахани приходилось ехать довольно долго: 25 дней на волах или же 10–12 дней на лошадях[287].

В числе городов, близко лежащих к Астрахани, современники указывают на Сарай, расположенный на расстоянии однодневного пути по воде, двухдневного пути по суше от Астрахани. «От Джитархана до Сары (Сарая) один день пути водой по реке Волге», — пишет Пеголотти. Арабский географ XIV в. Абулфеда говорит о двухдневном пути от Астрахани, имея в виду дорогу по суше. Говоря о Сарае, они оба подразумевают старый Сарай — Сарай Бату, названный у Абулфеда «Иски-юртом» — Старым юртом[288].

На карте Фрао Мауро указываются оба Сарая — Сарай Берке и Сарай Бату, первый из них назван saray grando великим Сараем, второй просто «Сараем» (saray)[289]. Старый Сарай с пере несением столицы ханов в новый потерял свре политическое значение как столица, но его роль в караванной торговле по — прежнему была велика. Об этом свидетельствуют остатки его (развалин близ села Селитренное на реке Ахтубе), занимающие около 36 кв. километров[290]. Что касается нового Сарая, то превращение его в политический центр благоприятствовало его (развитию. Не случайно Фрао Мауро называет его saray grando Великим Сараем. Ибн-Батута, посетивший его при хане Узбеке в 1333 г., называет так: «один из красивейших городов, достигший чрезвычайной величины на ровной земле, переполненный людьми, с красивыми базарами и широкими улицами…». «Однажды мы поехали верхом с одним из старейшин, — пишет он, — намереваясь объехать его кругом и узнать объем его. Жили мы в одном конце его и только после полудня совершили (там) молитву полуденную, поели и добрались до (нашего) жилища не раньше как при закате… В нем 13 мечетей для соборной службы… Кроме того, еще чрезвычайно много (других) мечетей». В Сарае проживали монголы, ясы, кипчаки, черкесы, русские, византийцы, персы, арабы и другие. Каждый народ имел особый квартал, отделенный друг от друга, и особые базары. «Купцы же и чужеземцы и с обоих Ираков, из Египта, Сирии и других мест живут в (особом) участке, где стена ограждает имущество купцов»[291]. По словам неизвестного автора, в Сарае насчитывалось тогда около 75 тысяч жителей[292], что говорит о величине города в период его наивысшего развития. Арабские писатели, говоря о Сарае, как о большом городе, отнюдь не преувеличивали: развалины Сарай-Берке еще недавно занимали территорию не менее 48 кв. километров[293].

Кроме двух Сараев и Астрахани, на средневековых картах XIV–XV вв. по обоим берегам Волги отмечен еще ряд городов и населенных пунктов, посещавшихся итальянскими купцами. На Каталонской карте 1375 г. севернее Сарая, на западном берегу Волги, обозначен город «Barchimen», или Baljman, как он назван на карте Фрао Маура. В обоих случаях речь идет о городе Бельджимане, указанном арабским географом Абудьфида, развалины города находятся у поселка Дубовки, Саратовской области. В 1915 году из его развалин было извлечено до 15 тыс. пудов костей, 92 воза кирпича, 100 пудов медного лома, 150 пудов железа и 11 пудов свинца[294]. Севернее Бельджинама, на западном берегу Волги, находился город «средней величины Укек с красивыми постройками»[295]. Укек — один из самых старых городов Золотой Орды, был известен еще Рубруку и славился торговлей солью. Впоследствии здесь был монетный двор ханов. Однако после основания города Мохши (Наровчат) г. Укек стал терять свое значение, как центра улуса. Город Мохши (Наровчат) не значится на итальянских средневековых картах; о нем мы узнаем лишь по данным золотоордынской нумизматики и археологическим раскопкам, произведенным А. А. Кротковым в 1925 году. Раскопки дали значительный материал для истории этого города, расположенного в районе, населенном мордовой. Он особенно рзавился в начале XIV в., когда превратился в один из значительных городов Золотой Орды. С организацией монетного двора, в котором с 1312 по 1342 гг. чеканились монеты хана Узбека, г. Наровчат превратился в важный улусный центр Золотой Орды по управлению мордвой, которые снабжали татар воском, медом, хлебом и мехами[296].

В русских летописях неоднократно говорится еще об одном татарском городе на правом берегу Волги — о Бездеже, упоминаемом в русских летописях наряду с Ургенчем, Астраханью и Сараем. Однако местоположение его остается невыясненным. Д. Ф. Кобеко отождествлял Бездеж с позднейшим татарским селом Бектяш, расположенным на правом берегу Волги, в пределах бывшей Симбирской губернии[297]. На итальянских картах XIV в. Бездеж почему-то не упомянут, хотя, согласно русским летописям, Бездеж считался важным торговым, и административным центром. Это обстоятельство вызывает сомнение относительно доводов Д. Ф. Кобеко, приводимых-им в пользу Бектяш-Бездеж. Быть может, загадочный Бездеж надо искать не на Волге, а в другом месте, где-то вблизи Мохши-Наровчата.

На карте Фрао Мауро на восточном берегу Волги отмечаются следующие населенные пункты, известные итальянским купцам, и, очевидно, имевшие торговое значение; Zotrage, Apacha, Samara. На карте братьев Пицигани (1367 г.) и Каталонской карте того времени, кроме Samara, отмечены следующие-тор ода; bulgar, Carnbdom, sibir, Тога — Тура-Тюмень[298]., Из указанных городов более известен и более изучен город Булгар, разрушенный в 1236 г. Батыем. Он вскоре был восстановлен и до. постройки Сарая являлся временной резиденцией ханов Золотой Орды. А. П. Смирнов и Н. Я. Мерперт относят восстановление Булгар к 70–80 гг. XIII века[299], но, по-видимому, он был восстановлен гораздо раньше. Братья Николло и Маффес Поло в течение года (1261–62) жили в этом городе, бывшем в ту пору резиденцией хана Берке. Берке даже после основания Сарая «жил в Булгарах да в Сарае». Хан был очень обрадован приходом братьев Поло в город Булгар, «приказал… вдвое заплатить братьям за драгоценности, давал он им и другие большие богатые подарки». Братья Поло после более чем годичного пребывания в Булгарах» «вышли из Болгара, пошли — … к городу… Укек»[300]. В сообщениях Марко Поло не говорится о развалинах Булгара, да и сам хан вряд ли мог жить в разрушенном городе.

Как показывают археологические данные, этот, когда-то небольшой по размерам город, при монголах во многом вырос и к началу XIV в. достиг значительного развития и даже пережил блестящую пору расцвета[301]. К этому времени относится постройка в городе Булгары прекрасных зданий вроде Черной палаты, Малого минарета, четырехугольника и других общественных сооружений[302]. При посещении его Ибн-Батутой в 1333 году город Булгары был крупнейшим торговым центром. Булгарские купцы вели крупную торговлю в Поволжье, Сибири и на Крайнем севере с жителями «Страны мрака». Ибн-Батута описывает характерный способ обмена, практиковавшийся булгарскими купцами в торговле с жителями «Страны мрака». «Каждый из них, — писал Ибн-Батута, — оставляет там те товары, с которыми приехал, и возвращались в свою обычную стоянку. На следующий день они приходят снова для осмотра своего товара и находят супротив него (известное количество) соболей, белок, горностаев. Если хозяин товара доволен тем, что нашел насупротив своего товара, то он берет его, если же недоволен им, то оставляет его. Те (т. е. жители «мрака» набавляют его (своего товара), часто же убирают свой товар, оставляя на месте — товар купцов. Так (происходит) купля и продажа их. Эти меха отправляются в Индию, Китай, Иран, где они стоят чрезвычайно дорого»[303].

О значении города Булгар в системе золотоордынской торговли говорят не только надписи над местами погребения лиц, прибывших в Булгар из разных стран Востока в XIV в., но и громадное количество найденных в его развалинах монет из Иднии и западных стран[304], китайских зеркал, керамики из Китая, Херсонеса и др. В большом количестве золотоордынские монеты были найдены не только в развалинах Булгара, но и в соседних с ним районах Поволжья. А. П. Смирнов насчитал 13 больших монетных вкладов в ближайших к Булгарам районах, в некоторых случаях достигающих до 15 000 монет[305].

Об остальных городах Золотой Орды, за исключением Ургенча и Сарайчука, не сохранилось более или менее достоверных данных. О Сарайчуке имеются интересные указания у Пеголотти и у Ибн-Батуты: оба автора, подчеркивают торговое значение Сарайчука, стоявшего на пути караванной торговли с Востоком. «От Сары (т. е. Сарая Бату) до Сарканко (Сарайчук) 8 дней пути водой, туда можно прийти и сухим путем, — пишет Пеголотти, — но отправляются обычно водой вследствие более дешевой перевозки товаров»[306]. Ибн-Батута проехал расстояние от Сарая до Сарайчука за 10 дней на арбах, запряженных лошадьми[307]. Развалины города Сарайчука находятся вблизи станицы. Саранческая, на западном берегу реки Урала, в 48 километрах от города Гурьева. Они были обследованы в 1865 году капитаном генерального штаба Алексеевым, который измерял площадь города и его вала. В своей статье, опубликованной в «Уральских войсковых ведомостях», он определяет длину города в две версты и 100 сажен, ширину в 1 версту 50 сажен. Город был окружен валом длиною до 8 верст. К сожалению, Алексеев не подверг изучению культурный слой города, ограничившись лишь ссылкой на множество битого кирпича и мрамора на территории бывшего города[308]. После поверхностного обследования в районе Сарайчука, проведенного Алексеевым, археологических разведок здесь больше не производилось, между тем советская археология могла бы дать многое для изучения Сарайчука, равно как и других золотоордынских городов — Искера (Сибирь) и Тюмени, обозначенных на итальянских средневековых картах.

В более благоприятных условиях в смысле изучения оказались среднеазиатские города Золотой Орды: Ургенч, Сыгнак и другие. Они лучше отражены в источниках.

Ургенч (Куна Ургенч) — столица хорезмшахов, один из старинных очагов среднеазиатской культуры, почти полгода выдерживавший осаду монголов и сильно пострадавший при его взятии в апреле 1221 г. Один из ранних историков, Ибн-ал-Асира, говорит даже о его полном уничтожении, но, видимо, несколько преувеличивает. Не прошло и нескольких десятилетий, как город уже снова ожил и с развитием караванной торговли превратился в крупнейший торгово-ремесленный и культурный центр Джучиева улуса[309]. К таким же выводам пришел и С. П. Толстов в результате своих многолетних археологических изысканий в районе Ургенча. По археологическим данным, территория города при монголах вышла за прежние границы. Только одна цитадель города, Таш-кала (каменный город), не существовавшая до монгольского нашествия, в период Золотой Орды не только включала свою прежнюю территорию города, но и захватила значительную часть северного района, прежде лежавшего вне черты города[310]. За границами «Таш-кала» было сооружено несколько грандиозных памятников: большой минарет, построенный при Узбеке его наместником Кутлук-Тимуром, мавзолей шейха Шерефа, сооружение которого А. В. Якубовский относит к первой половине XIV века, мавзолей Тюрабен — ханом, одна из красивейших построек Средней Азии, сооруженная в 20-х годах XIV в., мавзолей Наджим-ад-дина Кубра (20–30 гг. XIV в. крепость Хорезм-бага, Ак-кала (белый город) (30–40 гг. XIV в.) и много других построек[311].

Появление таких архитектурных памятников в первой половине XIV в., сохранившихся даже после варварского разрушения города Тимуром, свидетельствует о росте производительных сил в Хорезмском улусе Золотой Орды, достигших наивыынего своего подъема в 30–40 гг. XIV в. Ибн-Батута, посетивший Ургенч в этот период, оставил нам описание этого города. «Это — один из самых больших, значительных, красивых тюркских городов, богатый славными базарами, просторнымй улицами, многочисленными постройками, отборными красотами… Он (точно) колеблется от множества своих жителей и волнуется от них как: волна морская». «Однажды, — пишет он, — я поехал по нем верхом и заехал на рынок. Забравшись в середину его, я доехал до крайнего предела давки, на место, которое называется Шаур; я не был в состоянии пробраться через это место, вследствие чрезвычайной толкотни; хотел я вернуться, но (также) не мог, вследствие множества народа»[312]. «Кто отправляется с товарами, — писал Пеголотти, — тому следует пройти в Органчи (Grganci), так как там идет бойкая торговля». В другом месте он говорит: «Кто хочет отправиться из Генуи или Венеции в эти места и в путешествие в Китай, тот пусть везет с собой ткани и идет в Органчи, а в Органчи купит на них серебро и идет дальше в Китай»[313].

Судьбу аналогичную Ургенчу пережили и остальные города Золотой Орды, расположенные в низовьях Сыр-Дарьи и не меньше пострадавшие от отрядов Джучи в 1220 г. в период завоевания Чингис-ханом низовьев Сыр-Дарьи. Войска Джучи, взяв г. Отрар, разрушили цитадель и сравняли ее с землей. Таким же испытаниям были подвергнуты города Сыгнак, Узгент, Барчакент, Янкент, Джент и другие города па правом берегу Сыр-Дарьи. Во время путешествия Плано Карпини на месте этих городов были видны одни лишь развалины. «В этой земле мы нашли бесчисленные истребленные города, — писал он, — разрушенные крепости и много опустошенных селений». Более или менее уцелели лишь города Янкент и Барчакент «Barchin»[314].

Восстановление указанных выше городов, по-видимому, началось лишь в конце XIII в., в связи с перенесением ставки потомков Орда-Ичена из района Балхаша к низовьям Сыр-Дарьи. Владетель Синей Орды Сасы-Бука, умерший в 1320–21 гг., был похоронен в городе Сауране. «Анонимо Искендера» относит наивысший подъем городов в низовьях Сыр-Дарьи ко временам Сасы-Бука и его сына Эрзена, т. е., к 20–40 гг. XIV в.: «Большую часть Медресе, ханака, мечетей и, прочих благотворительных учреждений, которые находятся в Отраре, Сауране, Дженде и Берчкенде, устроил он (Эрзен)». «Благодатью своей справедливости и милости он (Эрзен) сделал весь Туркестан образцом высшего рая… Безопасности и процветания, какие имел тут улус во время его правления, (никто) после него не видел и во сне. 25 лет он правил таким образом, и в 745 г. умер от естественной болезни, могила его находится в городе Сыгнаке»[315].

О значении Сыгнака в период его подъема в 30–40 гг. XIV в. узбекский историк XVI в. Рузбахани писал: «Этот город в древности был очень цветущим, с обрабатываемыми полями, богатый разнообразными продуктами… Из достоверных источников известно, что в нем было до такой степени большое население, что ежедневно поступало 500 верблюдов с вьюками бурьяна, из которых к вечеру ни один не оставался непроданным»[316]. Город Сыгнак, достигший наивысшего подъема в 30–40 гг. XIV в., сильно пострадал от Тимура, а в период войны узбекских и казахских ханов вновь превратился в развалины. В 1901 г. при посещении города В. А. Каллауром были еще заметны остатки прежних строений. Из фотографического снимка мавзолея Кек-Кесена, сделанного Каллауром, видно, что мавзолей имел богатую архитектуру[317]. А. Ю. Якубовский, обследовавший развалины Сыгнака в 1930 г., нашел лишь обломки голубых, синих, белых изразцов с очень высоким качеством поливы, не уступавшим лучшим самаркандским и бухарским образцам. «Наличность вышеупомянутых образцов и изразцовых мозаик дает право думать, — пишет А. Ю. Якубовский, — что здание (Кек-Кесен) построено не раньше конца XIV и скорее всего в XV в.»[318]. Учитывая условия той борьбы, которая шла в низовьях Сыр-Дарьи во второй половине XIV–XV вв., вряд ли можно отнести основание Кек-Кесена к концу XIV или XV в. Скорее всего он был построен в 30–40-х годах XIV в.

Из описанных золотоордынских городов, число которых доходило до двадцати, большинство были небольшими торговыми центрами со слабо развитым ремеслом. Только города Ургенч, Булгар, возникшие до монгольского завоевания, имели высокое ремесленное производство; что же касается обоих Сараев, то они были главным образом административно-торговыми центрами. В остальных городах ремесленное производство было слабо развито. В качестве примера можно привести Солхат, один из крупнейших татарских городов в Крыму, который «всадник едва мог объехать к полдню и а хорошем коне». И. Н. Бороздин, производивший археологическую разведку в Солхате, на территории Караван-сарая (около 2500 кв. метров) не обнаружил остатков ремесленных очагов в черте Караван-сарая, а также и вне его черты. Единственное, что удалось обнаружить, это — остатки небольшой гончарной мастерской в районе Караван-сарая[319]. Слабое развитие ремесла в Солхате подтверждает тот исторический факт, что при постройке Узбеком мечети в городе Солхате в 1313 г. строительный материал, а также и мастера были привезены сюда из Египта[320]. Пример с Солхатом является характерным не только для Крыма, но и для других городов Золотой Орды, имевших административное или торговое значение.

Золотоордынские города в своем развитии были обязаны не столько ремеслу, сколько караванной торговле, получившей большое развитие в XIII и первой половине XIV в. Правящая феодальная аристократия, получавшая большие барыши от караванной торговли, поощряла караванную торговлю, проходившую главным образом-по путям, которые шли через владения Джучиева улуса на Восток, в Среднюю Азию и Китай. Караванная торговля, «поощряемая монголами ради собственной выгоды»[321], в XIII и первой половине XIV в. получила большое развитие. О безопасности путей караванной торговли при монголах можно судить по Пеголотти: «Путь из Таны в Китай, — писал он, — по словам купцов, совершавших это путешествие, вполне безопасен и днем и ночью; только если купец по дороге туда и обратно умрет, то все его имущество передают государю страны, в которой он умер, и будет взято его чиновниками… но если вместе с ним там окажется его брат или близкий друг, который скажет, что он — брат умершего, то ему и будет отдано имущество умершего, и оно, таким образом, будет сохранено»[322].

В этой караванной’ торговле, однако, собственно, золотоордынские товары, за исключением скота занимали самую ничтожную долю. Участие кочевников Дешт-и-Кипчака в торговле ограничивалось лишь продажей скота, главным образом, коней. У арабского путешественника Ибн-Батута имеется интересный материал о торговле лошадьми. «Лошадей в этой земле (Дешт-и-Кипчаке) чрезвычайно много, — писал он, — стоят они безделицу; так, отличному коню цена — 50 или 60 диргемов тамошних, равняющихся 1 нашему динару или около того»[323]. Золотоордынский диргем в то время (XIV в.) равнялся русским 2 копейкам, следовательно, хороший конь стоил от 1 р. до 1 р. 20 коп. Сам Ибн-Батута продал своих коней в Сарайчуке за 4 динара, т. е. по 46 коп. каждого. Барышники, торгующие лошадьми, пригоняли гурты лошадей в соседние страны и наживали себе большие состояния. «Лошади эти развозятся в страны индийския, — читаем у того же Ибн-Батуты, — и бывает их в караване по 6000, а иногда и более или менее, так что на 100 и 200 (коней)… у торговцев лошадьми, при наличии больших таможенных сборов, остается большой барыш, потому что они продают в Индии дешевого коня за 100 динаров серебром… нередко они продают его вдвое-втрое дороже, и отличный конь стоит 500 динаров и больше того»[324]. У Иософато Барабаро имеются указания о продаже татарских коней и верблюдов в Персию и рогатого скота в Италию[325].

Одной из доходнейших статей золотоордынской торговли была работорговля. Причерноморские итальянские города, особенно г. Каффа, были главными центрами работорговли. Они снабжали рабами все невольничьи рынки Европы, Азии и Африки. Испанский путешественник Перо Тафур, посетивший г. Каффу между 1435–1439 гг., в своей книге «Происшествия и путешествия» оставил подробное описание работорговли в этом городе. Тогда город уже захирел, а в Золотой Орде заканчивался процесс ее распада, но даже в то время в г. Каффе шла бойкая работорговля. «В этом городе они продают рабов и рабынь в большем количестве, — пишет он, — чем в любом месте мира… Я купил там двух рабынь-женщин и одного мужчину, они до сих пор живут у меня вместе со своими детьми в Кордове. Рабов продают вот как. Продавцы обнажают их, и мужчин и женщин, надевают на них войлочные колпаки и называют цену. Потом их совсем голыми заставляют пройтись взад и вперед, чтобы было видно, нет ли у них какого-либо телесного изъяна. Если среди рабов продается татарин или татарка, цена на них в три раза больше, ибо с уверенностью можно сказать, что ни один татарин никогда не предавал своего хозяина»[326]. В XIII–XIV вв., в период могущества татаро-монголов, когда после каждого удачного похода в их руки попадало бесчисленное количество пленников, работорговля в г. Каффе, должно быть, была очень бойкой. Об этом свидетельствуют акты генуэзской нотариальной конторы, заключенные в городе Каффе в 1281–1290 годах. Среди рабов, проданных в г. Каффе, в те годы встречаются черкесы, русские, болгары, маджарцы, татары и др.[327]. С 1366 по 1397 годы в одной только Флоренции зафиксировано — триста восемьдесят девять сделок по продаже рабынь, двести пятьдесят из этих рабынь были татарки[328]. Из портов Причерноморья в Геную и Венецию каждый год ввозили рабов тысячами. В 1368 году их число в Италии настолько увеличилось, что в одно время даже опасались их восстания и поэтому начали их поспешно переправлять в Испанию, Германию и Африку[329].

В числе товаров татарского происхождения в источниках отмечаются меха, воск, соль, рыба, кожа, изготовлявшиеся самими кочевниками[330]. Правда, в числе «татарских товаров» упоминаются также шелк, камка (китайская шелковая ткань), перец, грецкий квас, никогда ее производившийся в Дешт-и-Кипчаке[331]. В источниках в числе «татарских товаров» неверно названы: хлеб, вино, ткани, ковры, серебро, жемчуг, фарфор, краска и другие вещи не татарского происхождения. Серебро, хлеб, частично меха, воск по своему происхождению являлись русскими или вывозились из Литвы; ковры и шелка из Средней Азии, фарфор и драгоценные камни — из Китая, жемчуг, перец и краски — из Индии, вино — с Кавказа[332]. Из этих перечисленных товаров видно, что большинство так называемых «татарских изделий» было иноземного производства, из татарских товаров хотя и поступал на рынок скот, но производных продуктов скотоводства обычно в торговом обороту не замечалось. «У тех из них, которые живут в степи, там мясо не продается и не покупается», — писал Эль — Омари.

Притом, в большинстве случаев, золотоордынская торговля носила формы простого обмена товаров. Во время своего путешествия по Монголии Плано Карпини и сопровождавшие его лица в пределах Золотой Орды «не могли найти ничего продажного на деньги». Рубрук и его товарищи во время путешествия на золото и на серебро не могли купить ничего съедобного, получали все необходимое путем обмена на полотно и ткани[333]. Возможно, нам возразят, что это относится к более раннему периоду, но и после, как сообщает С. Герберштейн, у татар «Золото и серебро, кроме купцов, почти не употребляется, а употребляется у них только обмен вещами»[334].

Мы рассмотрели экономическую структуру Дешт-и-Кипчака XIII–XIV вв. Из этого краткого обзора можно сделать следующие выводы:

Несмотря на некоторое развитие производительных сил в Дешт-и-Кипчаке, монголы-татары все же оставались кочевниками-скотоводами, Земледелие, ремесла, появившиеся только в последние годы существования Золотой Орды, не вышли из своей первобытной формы; караванная торговля не затронула основ натурального хозяйства монголов.

Разбирая экономический строй Золотой Орды, мы как бы отвечаем на поставленный вопрос: создали ли монголы более высокий экономический строй в завоеванных ими странах? Обычно варварские завоевания, как указывал К. Маркс, приводят к троякому исходу: «Народ-завоеватель навязывает побежденным собственный способ производства (например, англичане в этом столетии в Ирландии, отчасти в Индии); или он оставляет существовать старый и довольствуется данью (например, турки и римляне); или происходит взаимодействие, из которого возникает новое, синтез (отчасти при германских завоеваниях)»[335].

В своих попытках превратить все пространство захваченных земель в пастбище, низвести людей до положения покорных пастухов монголы потерпели юрах. Следовательно, первый исход, указанный К. Марксом, исключается. От монгольского завоевания не получилось и синтеза, как то имело место при германских завоеваниях. Таким образом, третий исход также исключается; остается второй, оказавшийся наиболее приемлемым для монголов-завоевателей, — оставить старый, уже существовавший у покоренных способ производства, ограничившись данью с покоренных народов.

Монголы, будучи не в состоянии навязать покоренным свой способ производства, сами постепенно приспособлялись, или, говоря словами Ф. Энгельса, «приноровились» «к тому высшему» экономическому положению, которое они застали в покоренной стране. Устройство городов, приобретение навыков ремесленного производства, земледелия было своего рода попыткой «приноравливания» к тому «высшему экономическому положению», которое монголы застали в завоеванных ими странах. Но мы уже видели, что земледелие, ремесла, торговля в хозяйстве кочевников играли незначительную роль. Основным источником существования массы кочевого населения оставалось скотоводство. Монголы, за редким исключением, продолжали оставаться кочевниками, «вели натуральное хозяйство, оно не менялось, хотя к монголам, в результате успешных завоевательных войн, пошли деньги, продукты производства разных культурных народов, потянулись караваны купцов, но ростовой торговый капитал не создал новых видов производства и не менял основ натурального хозяйства. По-прежнему скот и охота были главными источниками существования. Следовательно, никто не мог обойтись без пастбищных территорий и мест, удобных для охоты»[336].

Монголы, будучи кочевниками, не менее чем другие народы, занимавшиеся земледелием, нуждались в землях, пастбищах и местах охоты. Главная причина монгольского завоевания и заключалась в стремлении приобрести большие необитаемые пространства земли, как непременное условие кочевого способа производства монгола-скотовода. Отвоевав все пространства земель от Иртыша до низовьев Дуная, удобных для кочевья, потомки Чингис-хана стали собственниками этих земель, необходимых для развития феодального способа производства.

Верховным земельным собственником на этой территории был хан из потомков Джучи, которому принадлежало право распоряжаться завоеванными землями. «Император этих татар имеет изумительную власть над ними, — писал Плано Карпини, — никто не имеет пребывать в какой-нибудь стране, если император не указывает ему (т. е. вассалу — М. С.). Сам он указывает, где пребывать вождям, вожди же указывают места тысячникам, тысячники — сотникам, сотники же — десятникам[337]. В то же время хан, формально являясь верховным земельным собственником, «был единственным земельным собственником не в большей степени, чем средневековый германский император или английский король, который лишал своих вассалов феодов и раздавал последние при том условии… если располагал реальными для осуществления своих титульных прав. Но в действительности непосредственным господином он являлся лишь в личном уделе (инджу), в своих рамках»[338]. Как видно из свидетельства Рубрука в 1251 г., вся земля от Дуная до «восхода солнца» была разделена между монгольской аристократией. «Они (т. е. монголы) поделили между собой Скифию, — писал Рубрук, — которая тянется от Дуная до «восхода солнца». Всякий из них, «имеет ли он под своей властью большее или меньшее количество людей», знал границы своих пастбищ (а также), где он должен пасти свое стадо зимой, летом, весной и осенью»[339]. Земельные участки, распределенные между представителями правящего дома, с указанием их точных границ, были наследственно закреплены за их потомками, и это! порядок, установленный при образовании Джучиева улуса, не нарушался на всем протяжении существования Золотой Орды. Доказательством этого служит сообщение узбекского историка XVI в. Рузбахана о земельных владениях казахских султанов. «Каждый казахский улус возглавляется одним султаном из рода Чингис-хана, — писал Рузбахан, — каждый из них останавливается согласно яса на тех землях, которыми владели его предки, начиная от Джучи и до Шайбана-хана; порядок пользования летними и зимними пастбищами такой же»[340]. Ту же картину мы видим в Крыму, где четыре фамилии, происходившие из четырех знатных родов (ширин, барын, аргин и яшлав), разделивши между собою весь Таврический полуостров в период захвата Крыма монголами, владели своими земельными участками до падения Крымского ханства[341].

Приведенные нами примеры являются характерными не только для Средней Азии или Крыма, но и для других районов Золотой Орды.

В фондах бывшего Саровского монастыря, ныне хранящихся в Центральном государственном архиве Мордовской АССР, имеется родословная татарских князей: Сеид-Ахметовых, Адашевых, Кудашевых, Тенишевых и Янгалычевых, происходивших от татарского князя Бехана «из Золотой Орды», который «по власти Золотой Орды царя владел многими окрестными городами и другими станищами татарскими и мордовскими» по долине реки Мокши; с того времени их потомки Сеид-Ахметовы, Адашевы, Кудашевы и др. «стали владеть вотчинами и землями и поселились по разным местам»[342] Составитель родословной называет Бехана современником Дмитрия Донского, но, вероятно, появление Бехана надо отнести к более раннему периоду. Город Наровчат-Мохши, расположенный на территории владений потомков Бехана, известен по монетам, которые чеканились, начиная с 1312 г., а город Темников, возникший на местопребывании монгольского темника-десятитысячника, принадлежавшего к потомкам Бехана, по-видимому, берет свое начало с 1257–59 гг., когда на. Руси были введены темники, тысячники и сотники. Следовательно, Бехан мог владеть долинами реки Мокши «по власти Золотой Орды царя» Батыя.

Насколько владельцы этих больших земельных владений по своему усмотрению распоряжались своими вотчинами, можно судить на примере так называемых «Мещерских князей», владевших вотчинами вблизи Рязанского княжества. Родоначальник «Мещерских князей» Бахмет Усеинов также «пришел из Большой Орды в Мещеру, и Мещеру воевал и засел ее», закрепив «Мещерские места» за своими потомками, а его правнук Александр Укович продал в 1382 г. свою вотчину Дмитрию Донскому[343]. Родословная «Мещерских князей», опубликованная в «Бархатной книге» И. И. Новиковым, — единственный источник при изучении истории «Мещерских князей», относит появление Бахмета Усеинова к 1198 г., когда не было еще на Руси татар. Следовательно, год 670 попал в родословную по ошибке переписчика. Пожалование землей Бахмета в «Мещерских местах» могло происходить вскоре после монгольского завоевания, поскольку вышеупомянутый Александр Укович, продавший «Мещерские места» в 1382 г., был праправнуком Бахмета Усеинова Факт продажи владельцами своих земельных владений показывает, что монгольские феодалы распоряжались своими земельными участками по своему усмотрению, они могли не только передать их по наследству, но и продать.

Насколько нам позволяли сохранившиеся источники, мы рассмотрели историю образования крупной земельной собственности в Золотой Орде. В связи с монгольским завоеванием была образована не только частная собственность на землю, но одновременно и другие важные условия феодального способа производства — право принуждения непосредственного производителя. «Вообще собственность на землю заключает также и собственность на ее органические продукты. Если вместе с землей завоевывают самого человека, — пишет К. Маркс, — как органическую принадлежность земли; то его завоевывают как одно из условий производства, и таким путем возникает рабство и крепостническая зависимость, вскоре превращающие и видоизменяющие первоначальные формы всех коллективов, сами становясь базисом последних»[344]. В результате монгольского завоевания вместе с землей завоеванным оказался и сам человек — непосредственный производитель, которого можно было «внеэкономически принуждать».

«Каждый кочевник, — писал еще Рубрук, — как бы бедный он не был, должен был нести какую-нибудь службу, ибо Хингис (т. е. Чингис-хан) издал такое постановление, что ни один человек не свободен от службы, пока он не настолько стар, что больше не может-никаким образом работать»[345]. Закрепленное за землей кочевое население обязано работать, должно было обеспечивать благосостояние своего господина своим трудом, продуктами своего труда. «Так вожди, так и другие, — писал Плано Карпини, — обязаны давать императору для дохода кобыл, чтобы он получал от них молоко на год, на два или на три, как ему будет угодно, и подданные, вождей обязаны давать то же самое своим господам, ибо среди них нет никакого свободного»[346].

По словам Рубрука, крепостное население должно было доставлять ко двору господ кобылье молоко, «так же как в Сирии поселяне дают третью часть плодов, так татарам надлежит приносить ко дворам своих господ кобылье молоко каждого третьего дня»[347].

Очевидно, это и есть тот «калан», о котором упоминается в ярлыке Тимур-Кутлука. Обычно «калан» переводится на русский язык словом «оброк», который доставлялся господам в виде «рацион-провианта» (сусен, суткул) от продуктов скотоводства — молока, масла, мяса и сыра[348]. Натуральный оброк, установленный в период Золотой Орды, продолжал существовать во всех татарских государствах, который образовался при распаде Джучиева улуса. В Ногайской орде, как сообщает Какаш и Тектиндр, зависимое население «поочередно снабжали своих мурз или князей всем необходимым, доставляя всё в изобилии»[349]. Родоначальник фамилии яшлавов в Крыму Кудаган, зладетель города Чутуф-кале «брал со всех городских жителей, яко со своих подданных подати деньгами и вещами, как-то. со скота, овощей, съестных припасов, с вина»[350].

Таким образом, существование натуральной ренты в Золотой Орде не вызывает сомнения. Возможно также, что здесь, наряду с натуральной рентой, стала зарождаться и отработочная рента. В половецком словаре (1303 г.) впервые встречается термин «уртак», позднее этот же термин мы встречаем в ярлыке Тимура — Кутлука в 1347 г. В. В. Радлов переводил этот термин словом «пайщик»[351]. Если бы речь шла о городском населении, то действительно можно было переводить слово «уртак» словом «пайщик», товарищ, компаньон, но в самих источниках этот термин применен к сельскому населению. Поэтому было бы уместно объяснить происхождение «уртака» с возникновением отработочной ренты у татар. У казанских и крымских татар до самой Октябрьской революции оставался обычай работать «уртагына», т. е. пахать исполу хозяйскую землю, при этом, как на отработках, половина урожая шла тому, на чьих землях проводилась работа, а другая половина тому, кто ее обработал. Нам кажется, правильнее термин «уртак» переводить на русский язык словом «издольщик».

То, что в Золотой Орде существовала отработочная рента в форме «уртак» или в иной форме — это бесспорно. В Крымском ханстве, например, по своей структуре мало чем отличавшемся от Золотой Орды, подданные крымских феодалов несли обычную барщину. Подданные князя рода аргинов «все старые и молодые… послушались и повиновались ему полностью, как во времена предков», были обязаны косить, пахать, отправляться с ним, куда он прикажет»[352]. На примере тех же крымских феодалов можно сделать вывод, что татарские феодалы других районов орды, пользуясь правом феодального иммунитета, могли производить суд и расправу над своими подданными; это давало им возможность внеэкономически принуждать непосредственного производителя[353].

Как это видно из слов Плано Карпини и Ибн-Батута, в хозяйствах феодальной знати применялся и труд невольников-рабов («къл»)[354]. О значительном распространении рабства в Золотой Орде говорит тот факт, что в половецком словаре приводится ряд татарских слов, так или иначе связанных с рабством (къл) раб (servus) къллык — рабство (servitus) азат итермен — освобожу от неволи и т. д.[355] В источниках, относящихся к истории Крымского ханства, есть указания о применении труда рабов в качестве пастухов для рытья колодцев. Но труд рабов не так был уж выгоден в условиях кочевого хозяйства, поэтому в большинстве случаев они использовались главным образом в качестве домашних слуг. Позднее, в связи с общим хозяйственным упадком, в орде применение рабского труда стало очень ограниченным. В ряде случаев феодалы за особые заслуги наделяли рабов скотом, чтобы рабы могли сами себя содержать.

Об этом свидетельствует ряд грамот ногайских мурз, из которых видно, что холопы (кълары) владели значительным числом лошадей[356].

В результате тяжелой эксплуатации крепостных людей-кочевников и рабов феодальная аристократия стала владетельницей огромных богатств, скота и других ценностей. Выше уже приводилось свидетельство Ибн-Батуты о наличии в отдельных хозяйствах до 10 тысяч и более голов лошадей. По словам Эль — Омари, современника Ибн-Батута, ежегодный доход отдельных феодалов Дешт-и-Кипчака доходил от 100 до 200 тысяч динаров, что составляло в переводе на русские денежные знаки от 50 до 100 тысяч рублей[357]. Такие представители татарской феодальной аристократии по своему экономическому положению мало чем отличались от западноевропейских феодалов. Поэтому не случайно западноевропейские путешественники монгольских ханов по традиции называют царевичами (султаны, огланы), князьями (беки-нояны), дворянам (мурзы), а всех «благородных» (алпауты)[358] именуют западноевропейской феодальной терминологией — королями, герцогами, графами, маркизами, баронами и рыцарями[359]. Золотоордынская правящая знать в официальных бумагах, как правило, именуется «баронами»[360].

Золотоордынских феодалов, располагавших десятками тысяч голов скота и закрепощенным населением, разделяла глубокая пропасть, Современники, посетившие Золотую Орду, отмечают резкий контраст между феодалом и закрепощенным кочевым населением, Этот контраст заметно виден в одежде, пище, быту.

В то время как представители господствующих классов носили шубы, сшитые из шкур пушных зверей, мягкие и теплые одежды, зависимое население делало шубы из шкур собак, носило платье из грубого полотна, приготовленного самими[361]. Богатые феодалы, ведя паразитический образ жизни, умирали от жира, тогда как основная масса населения голодала. Так, например, Рашид-ад-дин, рассказывая о смерти одного золотоордынскош царевича, сообщает, что «он был очень толст и дороден, со дня на день становился тучнее и дошел до того, что телохранители днем и ночью присматривали за ним… опасаясь, что неравно жир выступит у него горлом и он умрет… наконец, он внезапно заснул, жир выступил у него через горло и его ее стало»[362].

В это же время Эль-Омари приводит ряд эпизодов, рисующих крайне бедственное положение народных масс в Золотой Орде, даже в нормальных, обычных условиях жизни. «Вследствие бедственности их, — писал Эль-Омари, — происходящей от дурного положения (случается, что), когда кто-нибудь из них находит кусок мяса, то отварит его, но недоваривает, выпивает отвар и оставляет мясо на съедение в другой раз, затем собирает кости, переваривает их и снова выпивает отвар»[363].

Вряд ли этот рассказ преувеличен. Записанный со слов лиц, непосредственно побывавших в Золотой Орде, он отражает действительный факт из жизни народных масс, часто вынужденных продавать даже собственных детей. «По временам, когда в иные годы они находятся в стесненных обстоятельствах, — писал Эль-Омари, — они продают детей своих, чтобы на выручку от них прокормить себя, и говорят относительно тех детей из своих, которых они продали: «Лучше остаться в живых нам и ему (дитяти), чем умирать нам и ему»[364]. «Стесненные обстоятельства», заставляющие их продавать собственных детей, были связаны с уплатой дани, «Для султана этого государства (Кипчака) (наложена на всех их), т. е. на подданных дань, которая взыскивается с них. Иногда они ставятся данью в трудное положение — в годы неурожайные, — говорит Эль-Омари, — вследствие падежа, приключающегося скоту их, или вследствие (сильного) выпадения снега и утолщения льда. Они продают тогда детей своих для уплаты своей недоимки (податной)»[365].

Было бы неверным считать, что родители продавали детей для уплаты повинностей только во время каких-либо народных бедствий (например, падеж скота). Продажа детей с целью уплаты налогов в Золотой Орде была обычным явлением. Так, например, в 1338 году Орда не страдала от падежа скота; наоборот, этот год был более благоприятным для скотоводов, а кочевники были вынуждены продавать своих детей.

С развитием феодальных отношений еще больше усилилась феодальная эксплуатация трудящегося населения и обострились классовые противоречия в стране. К сожалению, эта сторона жизни Золотой Орды неизвестна. Господствующие классы скрывали от иностранцев выступления народных масс против феодально-крепостнического гнета. Поэтому в сочинениях иностранцев-путешественников по этому вопросу нет никаких данных. Архивы Золотой Орды, где, несомненно, были сосредоточены все материалы, связанные с подавлением народных движений, сгоревшие во время пожаров, для науки потеряны безвозвратно. Факт о борьбе народных масс против феодально-крепостнического гнета в Средней Азии не является исключением для улуса Чегатая; такая же борьба происходила и в Улусе Джучи. Надо полагать, что именно народные движения во второй половине XIV в., особенно в Улусе Джучи, явились одной из причин внутренних междоусобиц, расшатавших устой феодального общества в Дешт-и-Кипчаке.