Рассказы

Приспосабливаясь к реальности

Келлер, дожидаясь, пока красный свет сменится зеленым, размышлял о том, что случилось с миром. Проблема не в светофорах. Светофоры появились в стародавние времена, задолго до его рождения. Светофоры, предположил Келлер, существовали примерно столько же времени, сколько и автомобили, хотя автомобили, конечно же, появились раньше. Именно их появление привело к изобретению светофоров. Поначалу автомобили обходились без них, но потом машин стало так много… они начали сталкиваться друг с другом, и кто-то решил, что необходима некая форма контроля, некое устройство, которое будет останавливать автомобили, движущиеся с востока на запад, и наоборот, чтобы пропустить те, что ехали на север и на юг, а потом остановить вторых, чтобы первые могли проследовать дальше.

Он словно наяву представил, как возмущались первые автомобилисты, когда на дорогах появились светофоры.

«Весь мир катится в ад. У нас постоянно отнимают наши права. Красный свет включается, потому что какой-то чертов таймер говорит этой штуковине, что нужно включить красный свет, а человек должен бросать все свои дела и жать на педаль тормоза. И пусть даже в радиусе пятидесяти миль нет ни одного автомобиля, он должен остановиться и стоять как чертов дурак, пока красный свет не сменится зеленым, указывающим, что можно ехать дальше. Да кому захочется жить в такой стране? Кто захочет, чтобы его дети жили в мире, где творятся такие безобразия?»

Автомобильный гудок быстро вернул Келлера из первых лет двадцатого столетия в начало нового века. Красный свет, как он заметил, сменился зеленым, и водитель внедорожника, который стоял сзади, счел необходимым обратить внимание Келлера на сей факт. Келлер, не чувствуя раздражения или злости, на мгновение позволил дать волю воображению. Вот он переводит ручку автоматической коробки передач в положение «парковка», выходит из автомобиля, идет к внедорожнику, водитель которого уже сожалеет о том, что нажал на клаксон. И хотя мужчина (в фантазии Келлера — краснолицый, с тяжелой челюстью) тянется к блокирующей кнопке, Келлер успевает открыть дверцу, хватает гада (разом вспотевшего, негодующего, одновременно извиняющегося и угрожающего) за грудки, вытаскивает из автомобиля, швыряет на асфальт. А потом, пока ребенок мужчины (нет, пусть это будет жена, толстуха с крашеными волосами и слезящимися глазами) в ужасе наблюдает за происходящим, Келлер наклоняется, не сгибая ног, и отправляет мужчину в мир иной ударом, которому научил его бирманский мастер У Мин У. При этом ударе руки нападающего будто и не касаются жертвы, но смерть, невероятно болезненная, наступает практически мгновенно.

Келлер, получив глубокое удовлетворение от фантазии, тронул автомобиль с места. Внедорожник, теперь Келлер заметил, что за рулем женщина, одна, мужчины в салоне нет, на пассажирском сиденье большой пакет с продуктами, следовал за ним полквартала, потом свернул направо. Женщина, само собой, и не подозревала, как близко от нее прошла смерть.

Нет, с этим надо завязывать, подумал он.

Причина, конечно, в необходимости подолгу сидеть за рулем. До того как все полетело в тартарары, ему бы не пришлось пересекать страну на автомобиле. Он бы доехал на такси до аэропорта Кеннеди, купил билет до Финикса, взял напрокат автомобиль, поездил на нем день-два, то есть время, необходимое для выполнения работы, сдал его и на самолете вернулся в Нью-Йорк. Туда и обратно, дело закрыто, можно жить дальше.

И при этом не оставил бы никаких следов. При посадке в самолет требовалось показывать удостоверение личности (уже несколько лет, как требовалось), но никто же не говорил, что оно должно быть настоящим. Теперь же, прежде чем пассажира пускали на борт, у него снимали отпечатки пальцев, проверяли сумки и чемоданы, сданные в багаж, а ручной клади вкатывали смертельную дозу радиации. И оставалось только рассчитывать на милость Божью, если на кольце для ключей висели щипчики для ногтей.

Он не летал с тех пор, как были введены новые и очень жесткие меры безопасности, и не знал, поднимется ли когда-либо на борт самолета. Он где-то читал, что число деловых поездок значительно сократилось, и понимал почему. Человеку, которому нужно попасть по делам в другой город, проще сесть в автомобиль и проехать пятьсот миль, чем прибыть в аэропорт за два часа до вылета и преодолеть полосу препятствий, устанавливаемых новой системой. Это не радовало даже тех, кто ехал на совещание или конференцию. А вот Келлеру и его коллегам новая система просто закрывала дорогу в небо.

Келлер всегда путешествовал только по делу, редкие исключения составляли поездки на марочные аукционы или в южные края, чтобы погреться в разгаре нью-йоркской зимы. Он полагал, что в этих случаях сможет воспользоваться услугами авиакомпаний, показать настоящее удостоверение личности, а ногти подстричь дома, но сомневался, возникнет ли у него такое желание. Доставит ли путешествие удовольствие после всех этих аэропортовских процедур?

Он чувствовал себя тем самым воображаемым автомобилистом, возмущенным появлением светофоров.

Черт, да если они собираются заставлять меня подчиняться этой перемигивающейся разными цветами железяке, я лучше буду ходить пешком. Или останусь дома. Будут знать, как издеваться над людьми!

Все изменилось, разумеется, сентябрьским утром, когда два самолета врезались в башни-близнецы Всемирного торгового центра. Келлера, который жил на Первой авеню неподалеку от здания ООН, в этот день дома не оказалось. Он был в Майами, где провел уже неделю, готовясь убить некоего Рубена Оливареса. Этот кубинец играл важную роль в эмигрантских кубинских кругах, но Келлер не знал наверняка, почему кто-то захотел потратить приличную сумму денег на его устранение. Возможно, тот здорово насолил государству Кастро и на острове Свободы решили, что нанять местного киллера дешевле, чем посылать агентурную группу из Гаваны. А может, Оливарес оказался шпионом Кастро и эмигранты решили отомстить ему за предательство.

При этом он мог спать с чужой женой, и законному мужу такой расклад совершенно не нравился, или перейти дорогу одному из торговцев наркотиками. Келлеру не составило бы труда выяснить, кто хотел убрать Оливареса и почему, но он давно решил, что такие нюансы не имеют отношения к его бизнесу. И действительно, что бы изменила полученная информация? Ему дали работу, которую следовало выполнить.

С вечера воскресенья он хвостом ходил за Оливаресом, наблюдал, как тот пообедал в закусочной в Корал-Гейблс, после чего в компании двоих мужчин, с которыми обедал, посетил два титти-бара[7] в Майами-Бич. Ушел Оливарес с танцовщицей, и Келлер, проследовав за ним до квартиры женщины, остался дожидаться у дома. Через полтора часа решил, что Оливарес останется у танцовщицы на ночь. Келлер, который наблюдал за тем, как зажигаются и гаснут окна многоквартирного дома, не сомневался, что знает, где найти сладкую парочку. И в дом он мог попасть без проблем. Подумал о том, чтобы прямо сейчас и покончить с Оливаресом. Конечно, на рейс в Нью-Йорк он уже не успевал, все-таки глубокая ночь, но мог бы, выполнив задание, заскочить в мотель, чтобы принять душ и забрать вещи. Потом поехать в аэропорт и улететь самым ранним рейсом.

Или мог хорошенько выспаться и улететь после полудня. Из Нью-Йорка во Флориду летали самолеты нескольких авиакомпаний, так что рейсы, с небольшими промежутками, отправлялись весь день. Международный аэропорт Майами не относился к числу его любимых, но Келлер мог сдать арендованный автомобиль в Лодердейле или Уэст-Палм-Бич и улететь оттуда.

Вариантов — хоть отбавляй, после того как работа сделана.

Но ему пришлось бы убить и танцовщицу.

Он бы ее убил, если бы пришлось, но не нравилось ему убивать людей только потому, что они путались под ногами. Конечно, чем больше трупов, тем пристальнее внимание полиции и прессы, но причина была не в этом. Не тревожился он и из-за того, что придется убить невиновного. Откуда он мог знать, что танцовщица невиновна? Если уж на то пошло, кто сказал, что виновен Оливарес?

Позже, думая об этом, Келлер пришел к выводу, что решающим оказался физический фактор. Прошлую ночь он спал плохо, поднялся рано, целый день кружил на автомобиле по незнакомым улицам. Устал, не хотелось вскрывать дверь черного хода, подниматься по лестнице, убивать одного человека, не говоря уже о двоих. И допустим, она снимала квартиру на пару с подругой, допустим, у подруги был бойфренд, и…

Он вернулся в мотель, долго стоял под душем, улегся спать. Проснувшись, не включил телевизор, вышел из мотеля, пересек улицу, направляясь в ресторанчик, где всегда завтракал. Открыв дверь, сразу понял — что-то изменилось. На столе в глубине зала стоял телевизор, и все смотрели на экран. Он тоже посмотрел несколько минут, купил кофе и отнес в свой номер. Сел перед телевизором и не мог оторвать глаз от кадров, которые показывали снова и снова.

Если бы он закончил работу ночью, осознал Келлер, то находился бы в воздухе, когда это произошло. А может, и нет, потому что, разобравшись с Оливаресом, скорее всего немного бы поспал, поэтому остался бы здесь, в номере мотеля, наблюдать, как самолет врезается в здание. И существенная разница заключалась бы лишь в том, что Рубен Оливарес, который сейчас скорее всего смотрел те же кадры, что и вся Америка (разве что по их испаноязычному телевизионному каналу), не пялился бы в телевизор. И вообще закончил бы свой путь в этом мире. И это убийство в такой день не попало бы в эфир, пусть даже покойный пользовался заметным влиянием в среде кубинских эмигрантов, а закончил жизнь в квартире женщины, которая танцевала в баре с голой грудью и разделила судьбу Оливареса. В любой другой день на такую историю выделили бы место и на газетных полосах, и в эфире. Но не в этот. В этот день новость была только одна, одна тема на все телеканалы, и Келлер целый день не отрывался от телевизора.

Только в среду у него возникла мысль позвонить Дот. Лишь в четверг он дозвонился до нее, нашел дома, в Уайт-Плейнс.

— Я как раз думала о тебе, Келлер, — сказала она. — Все самолеты посадили в Ньюфаундленде, все, что находились в тот момент в воздухе. Их направили в Ньюфаундленд, и одному Богу известно, когда они вернутся домой. Я чувствовала, что и ты можешь оказаться там.

— В Ньюфаундленде?

— Местные жители разбирают застрявших в аэропорту пассажиров, развозят по своим домам, принимают как дорогих гостей, потчуют мясным бульоном и сандвичами со страусиным мясом…

— Со страусиным мясом?

— Скорее да, чем нет. Я так живо представила тебя там, Келлер, а ты, оказывается, в Майами. И только Богу известно, когда они позволят тебе прилететь домой. У тебя есть автомобиль?

— Взял напрокат.

— Тогда держись за него, — посоветовала Дот. — Не сдавай, потому что в агентствах по прокату машин не осталось. Слишком много людей застряли в разных городах и теперь пытаются добраться домой на автомобиле. Может, и тебе стоит поступить так же?

— Я об этом думаю, — ответил Келлер. — Но думаю и о другом, ты знаешь. О том парне.

— Ах, о нем.

— Я не хочу называть его имя, но…

— И не называй…

— Дело в том, что он все еще… э…

— Занимается тем же, что и всегда.

— Совершенно верно.

— Вместо того чтобы последовать примеру Джона Брауна.

— Кого?

— Или тела Джона Брауна. Насколько я помню, оно превращается в прах в могиле[8].

— Тебе виднее.

— Наверное, мы сможем догадаться, если подумаем вместе, Келлер. Ты задаешься вопросом, а остаются ли в силе наши договоренности, так?

— С одной стороны, нелепо даже думать об этом, — ответил он. — Но с другой…

— С другой стороны половина денег заплачена. И мне бы не хотелось их возвращать.

— Я понимаю.

— Знаешь, я бы предпочла получить и вторую половину. Но если они дадут задний ход, мы оставим то, что они прислали. А если скажут, что ничего не меняется… что ж, ты уже в Майами, не так ли? Сиди на месте, Келлер, мне нужно позвонить.

Того, кто хотел отправить Оливареса в мир иной, смерть нескольких тысяч людей в тысяче пятистах милях от Майами не заставила отказаться от намеченного. И Келлер, думая об этом, не мог понять: а почему, собственно, он решил, что заставит? По телевизору много рассуждали о возможных последствиях трагедии. Ньюйоркцев, предположил кто-то, она сплотит, люди проникнутся друг к другу более теплыми чувствами, поняв, что все они — одна большая семья.

Ощутил ли Келлер связь с Рубеном Оливаресом, которой ранее не осознавал? Он подумал об этом и решил, что нет, не почувствовал. Более того, где-то даже обиделся на него. Если бы Оливарес провел меньше времени за обедом и поспешил с прелюдией в титти-баре, если бы сразу поехал на квартиру танцовщицы, а потом отбыл в посткоитусном блаженстве, Келлер прикончил бы его и успел на последний рейс в Нью-Йорк. И в этом случае находился бы у себя в квартире, когда самолеты врезались в башни-близнецы.

Но что бы от этого изменилось? Ему пришлось признать, что ничего. Он бы наблюдал, как разворачивается жуткая драма, на экране собственного телевизора, а не того, что стоял в номере мотеля. Повлиять же на происходящее он не мог.

Оливарес, с его стейками на обед и танцовщицами с голой грудью, не шел ни в какое сравнение с героическими копами и пожарными, с обреченными сотрудниками корпораций, которые арендовали помещения во Всемирном торговом центре. Келлер, конечно, признавал, что Оливарес — представитель человечества. И если все люди братья — а Келлер, единственный ребенок в семье, эту идею под сомнение не ставил, — то братья начали убивать другу друга довольно давно, Келлера тогда и в проекте не было. Если Оливарес был Авелем, то Келлер с готовностью соглашался стать Каином.

Его даже радовало, что он мог хоть чем-то занять себя.

И Оливарес облегчил ему задачу. По всей Америке люди выписывали чеки и выстраивались в очереди на станциях переливания крови. Копы, пожарные, обычные граждане садились в автомобили и ехали на северо-восток, чтобы принять участие в спасательных работах. Оливарес, с другой стороны, по-прежнему потворствовал своим желаниям. Утром шел в офис, днем и ранним вечером совершал обход баров и ресторанов, а завершал день ромом в зале, полном голых сисек.

Келлер ходил за ним три дня и три вечера и к третьему вечеру решил, что не стоит мучиться угрызениями совести из-за какой-то танцовщицы с голой грудью. Он ждал около титти-бара, пока зов природы не позвал его в бар. Прошел мимо столика, за которым Оливарес болтал с тремя молодыми женщинами, у всех груди чуть не лопались от закачанного в них силикона, и двинул в мужской туалет. Стоя у писсуара, подумал, а что будет делать, если кубинец возьмет с собой всех троих?

Он вымыл руки, вышел из туалета и увидел, что Оливарес отсчитывает деньги. Все три женщины по-прежнему сидели за столиком и, похоже, не собирались расставаться с Оливаресом. Одна елозила грудями по его руке, другие вели себя не менее кокетливо. Келлер уже смирился с тем, что придется отправить к праотцам одну постороннюю женщину, но теперь получалось, что речь шла о троих.

Но подождите… Оливарес поднялся и, судя по жестам и выражению лица, говорил женщинам, что ему нужно на минутку отлучиться. И точно, взял курс на мужской туалет, прекрасно понимая, что полный мочевой пузырь в ночь любви только помеха.

Келлер вернулся в туалет раньше Оливареса, нырнул в пустую кабинку. Около писсуара стоял пожилой джентльмен, тихонько разговаривал на испанском то ли сам с собой, то ли со своей простатой. Оливарес вошел, встал у соседнего писсуара, затараторил на испанском, обращаясь к пожилому джентльмену, который отвечал медленными, грустными предложениями.

Вскоре после прибытия в Майами Келлер раздобыл оружие, револьвер 22-го калибра — маленький, короткоствольный, легко умещавшийся в кармане. Келлер достал револьвер, гадая, сколь далеко разнесется грохот выстрела.

Если бы пожилой господин первым покинул туалет, револьвер бы не понадобился. Но если бы Оливарес обогнал старика, Келлер не собирался выпускать его за дверь, из чего следовало, что пришлось бы стрелять, и как минимум дважды. Он наблюдал за ними поверх стенки кабинки, надеясь, что все закончится до того, как в туалет зайдет кто-нибудь еще. Наконец пожилой джентльмен застегнул брюки и направился к двери.

Остановился на пороге, вернулся, чтобы вымыть руки, что-то сказал Оливаресу. Наверное, пошутил, потому что тот громко рассмеялся. Келлер, который уже убрал револьвер, достал его снова, чтобы убрать в тот самый момент, когда за пожилым джентльменом закрылась дверь. Этого же момента дожидался и Оливарес. Достав маленькую бутылочку синего стекла и крохотную ложечку, он вдохнул каждой ноздрей по ложечке порошка — Келлер предположил, что в бутылочке кокаин.

Келлер выскочил из кабинки. Оливарес, который мыл руки, должно быть, не услышал его за шумом льющейся воды. В любом случае не отреагировал. Келлер подлетел к нему, одной рукой ухватился за подбородок, второй — за жирно блестящие волосы. Он никогда не изучал приемы рукопашного боя, не учился даже у бирманца с непроизносимым именем, но своим делом занимался достаточно долго и освоил пару-тройку своих фирменных приемов. Сломал Оливаресу шею и по полу потащил труп к кабинке, которую только что освободил, когда какой-то недомерок, черт бы его побрал, в рубашке с короткими рукавами распахнул дверь и преодолел половину пути к писсуару, прежде чем понял, что происходит. Глаза округлились, челюсть отвисла, и Келлер убил его, прежде чем недомерок успел издать хоть один звук.

Мочевой пузырь недомерка, который не опорожнился при жизни, проделал это после смерти. Оливарес, успевший отлить в последние моменты жизни, умирая, справил в штаны большую нужду. Так что мужской туалет, который и с самого начала не благоухал, как райский сад, теперь просто смердел. Келлер запихнул оба тела в одну кабинку и торопливо покинул туалет, до того как еще какой-нибудь сукин сын успеет войти и присоединиться к их компании.

Полчаса спустя он уже ехал на север по автостраде 95. К северу от Стюарта остановился на заправочной станции, залил полный бак бензина, зашел в туалет, чистенький, пустой, пахнущий сосновой отдушкой дезинфицирующего средства, уперся обеими руками в белые кафельные плитки, и его вырвало. Несколько часов спустя, в туалете площадки отдыха, расположенной сразу после границы штата Джорджия, его вырвало снова.

Он не мог винить в этом убийство. Идея спрятаться в туалете была не из лучших. Слишком часто туда заходили люди, что выпивохи, что кокаинисты. Вонь от трупов, не говоря уже запахе мочи, который и до того стоял в туалете, мог бы вывернуть наизнанку желудок, но первый раз в дороге он блеванул, когда от титти-бара его отделяло более сотни миль и произошедшее там жило лишь в памяти.

Некоторых коллег, он это знал, обязательно рвало после выполнения заказа, а среди ветеранов-актеров хватало таких, кто всегда блевал перед выходом на сцену. Келлер знавал одного мужчину, веселого хладнокровного киллера с тонюсенькими запястьями девочки-подростка и привычкой держать сигарету большим и указательным пальцами. Так вот этот мужчина мог радостно щебетать о своей работе, потом встать, извиниться, блевануть в раковину и продолжить разговор с того самого места, где он оборвался.

Психоаналитик, наверное, сказал бы, что таким образом тело выражало отвращение, которое не желал признать рассудок, и Келлер, пожалуй, согласился бы с таким выводом, но к нему это не имело отношения, потому что раньше он никогда не блевал. Даже когда только делал первые шаги в новой «профессии», желудок ни разу не давал о себе знать.

С этим конкретным заданием он справился не очень, можно сказать, топорно, но, подумав, успокоил себя тем, что при желании мог припомнить случаи, когда бывало и хуже.

Но был и еще один, самый убедительный аргумент. Да, его вырвало на окраине Стюарта, потом в Джорджии. По пути к Нью-Йорку такое могло повториться еще несколько раз. Но началось все это не после убийств.

Его рвало каждые два часа с тех самых пор, как он, усевшись перед телевизором, увидел рушащиеся башни.

Через неделю после возвращения он нашел сообщение на автоответчике. Дот просила его позвонить. Келлер посмотрел на часы, решил, что еще слишком рано. Налил себе чашку кофе, а когда выпил, набрал номер в Уайт-Плейнс.

— Келлер, — ответила она, — поскольку ты не перезвонил, я решила, что ты вернулся поздно. А теперь ты поднялся рано.

— И что?

— Почему бы тебе не сесть на поезд, Келлер? У меня болят глаза, а ты для них как бальзам.

— Что с твоими глазами?

— Ничего. Я просто старалась оригинально выразить свою мысль и такой ошибки больше не повторю. Есть у тебя желание приехать, чтобы повидаться со мной?

— Сейчас?

— Почему нет?

— Я без сил. Всю ночь не сомкнул глаз, мне нужно выспаться.

— А где ты… не важно, мне это знать не обязательно. Хорошо, вот что я тебе скажу. Отоспись и приезжай на обед. Я что-нибудь закажу в китайском ресторане. Келлер? Ты мне не отвечаешь.

— Я приеду во второй половине дня.

Он поспал и вскоре после полудня уже сидел в электричке. На станции в Уайт-Плейнс взял такси.

Она встретила его на крыльце большого дома, построенного в викторианском стиле. На столике стояли большой графин чая со льдом и два стакана.

— Посмотри. — Она взмахнула рукой. — Могу поклясться, в этом году деревья раньше сбрасывают листву. В Нью-Йорке такая же история?

— Честно говоря, не обращал внимания.

— Раньше сюда приходил один юноша, сгребал листья, но в этом году, должно быть, уехал в колледж. Что будет, если не сгребать листья, Келлер? Не знаешь? И тебе это совершенно неинтересно, я вижу. У тебя в голове что-то другое, и, мне кажется, я знаю, что именно. Ты не влюбился, а?

— Влюбился?

— Так я не ошиблась? Ночью тебя нет дома, а по возвращении ты можешь только спать. Кто эта счастливица, Келлер?

Он покачал головой:

— Счастливицы нет. Я работаю по ночам.

Он позволил ей все из него вытянуть. Через день или два после того, как вернулся из Майами и сдал взятый напрокат автомобиль, он что-то услышал в «Новостях» и пришел на причал на Гудзоне, где набирали добровольцев для работы в столовой, обслуживавшей спасателей, которые круглосуточно разбирали завалы на месте обрушения башен. И с тех пор они собирались на причале в десять вечера, плыли вниз по реке, поднимались на борт другого корабля, который стоял на якоре рядом с ВТЦ. Еду готовили шеф-повара лучших нью-йоркских ресторанов, а Келлер и другие раздавали ее рабочим, которые после смены в дымящихся развалинах демонстрировали отменный аппетит.

— Господи, Келлер, я пытаюсь это представить. — В голосе Дот слышалось изумление. — Ты стоишь с большим половником и наполняешь их тарелки? В фартуке?

— Там все в фартуках.

— Готова спорить, ты в своем смотришься клево. Только не думай, что я над тобой насмехаюсь, Келлер. Ты делаешь нужное дело и, конечно, должен быть в фартуке. Ты же не хочешь залить рубашку соусом. Но мне это кажется странным, вот и все.

— Нормальная работа.

— Это героизм.

Он покачал головой:

— Ничего героического здесь нет. Все равно что в столовой раскладываешь по тарелкам еду. Люди, которых мы кормим, долгие часы выполняют тяжелую физическую работу и дышат дымом. Вот это героизм. Хотя я не уверен, что в этом есть смысл.

— Что ты хочешь сказать?

— Видишь ли, они называют себя спасателями, но они никого не спасают, потому что спасать-то некого. Все мертвы.

Она что-то сказала, но он не услышал.

— Та же история с кровью. В первый день все бросились в больницы, сдавали кровь для раненых. Но, как выяснилось, раненых не было. Люди или покинули здание, или остались там. Если вышли — им повезло. Если нет, то погибли. А кровь, которую пожертвовали люди? Ее выбросили.

— То есть она пропала зря.

— Все зря. — Он нахмурился. — В общем, этим я и занимаюсь по ночам. Раскладываю по тарелкам еду, а они стараются спасти мертвых. Этим мы и занимаемся.

— Чем дольше я тебя знаю, тем больше убеждаюсь, что не знаю совсем. Ты не перестаешь удивлять меня, Келлер. Как-то не могу представить тебя Флоренс Найтингейл.

— Я никого не спасаю на поле боя, не перевязываю. Только их кормлю.

— Тогда Бетти Крокер[9]. В любом случае странная роль для социопата.

— Ты считаешь, я социопат?

— А разве не так, Келлер? Ты киллер, наемный убийца, работаешь по контракту. Приезжаешь в чужой город, убиваешь незнакомцев, получаешь за это деньги. Как такое можно делать, не будучи социопатом? Послушай, я не собиралась затрагивать эту тему. Это всего лишь слово… Давай поговорим о чем-то другом, скажем, по какому поводу я позвонила и попросила тебя приехать.

— Хорошо.

— На самом деле поводов два. Во-первых, пришли деньги. Майами, помнишь?

— Само собой.

Она протянула ему конверт.

— Я думала, они тебе нужны, хотя, похоже, не так сильно, раз ты ни разу про них не спросил.

— Я о них и не думал.

— Естественно, кто будет думать о деньгах, работая добровольцем? Но ты, несомненно, найдешь им применение.

— Безусловно.

— Ты всегда сможешь купить на них марки. Для своей коллекции.

— Конечно.

— У тебя, должно быть, уже большая коллекция.

— Она пополняется.

— Не сомневаюсь. Теперь второй повод, Келлер. Мне позвонили.

— И что?

Она добавила в стакан чаю, отпила.

— Есть работа. Если ты хочешь. В Портленде, что-то связанное с профсоюзами.

— В каком Портленде?

— Ты знаешь. Я забываю, что есть еще один, в штате Мэн. Там наверняка свои проблемы с профсоюзами, но я говорю про тот Портленд, что в Орегоне. Речь даже не о самом Портленде, а о Бивертоне, это пригород. Но почтовый индекс такой же, как и в Портленде.

— На другом конце страны, — заметил он.

— Несколько часов на самолете.

Они переглянулись.

— Я помню времена, — первым заговорил Келлер, — когда можно было лишь подойти к стойке и сказать, куда хочешь лететь. Потом отсчитать купюры. И они радовались, получая наличные. Называешь имя и фамилию, какие придумал прямо у стойки. Документы, удостоверяющие личность, требовались, только когда ты пытался расплатиться чеком.

— С тех пор мир изменился, Келлер.

— Тогда даже не было металлоискателей, — вспомнил он, — или сканеров. Потом они приобрели металлоискатели, но самые первые зону у пола не сканировали. Я знал человека, который засовывал пистолет в носок и спокойно проходил в самолет. А если его все же поймали, я об этом не слышал.

— Ты можешь поехать на поезде.

— Или на клипере. Вокруг мыса Горн.

— А чем тебя не устраивает Панамский канал? Там тоже поставили металлоискатели? — Она допила чай, вздохнула: — Думаю, ты ответил на мой вопрос. Я передам в Портленд, чтобы на нас не рассчитывали.

После обеда она отвезла его на станцию и поднялась на платформу, чтобы вместе с ним дождаться поезда. Келлер нарушил паузу:

— Ты действительно думаешь, что я социопат?

— Келлер, это всего лишь слово. Не ищи в нем глубокого смысла. И потом, я же не психолог и не психиатр. Даже не уверена, что оно в точности означает.

— Человек, которому недостает осознания, что правильно, а что неправильно, — ответил Келлер. — Он понимает разницу, но не знает, как соотнести эту разницу с ним лично. Ему недостает сочувствия, другие люди ему совершенно безразличны.

Она задумалась.

— На тебя это не похоже. Разве что когда ты работаешь. Можно быть периодическим социопатом?

— Думаю, что нет. Я изучал этот вопрос. Читал материалы судебных процессов и все такое. Социопатов, о которых писали, практически всех, в детстве объединяло следующее: они постоянно что-то поджигали, мучили животных и мочились в постель.

— Знаешь, я это где-то слышала. В какой-то телепередаче о психологических профилях, составляемых ФБР, и серийных убийцах. Ты помнишь свое детство, Келлер?

— Бо́льшую часть, — кивнул он. — Я знал одну женщину, которая заявляла, будто помнит собственное рождение. Я такого утверждать не могу, да и что-то забылось… Но детство свое помню хорошо. И ничего из вышеперечисленного не делал. Мучить животных? Господи, я любил животных. Я рассказывал тебе о моей собаке?

— Нельсоне? Нет, извини, так звали ту, что жила у тебя пару лет назад. Ты называл мне кличку и другой, но я ее забыла.

— Солдат.

— Точно, Солдат.

— Я любил ту собаку. И у меня время от времени были другие домашние любимцы. Золотые рыбки, черепашки. Они все умерли.

— Они всегда умирают, не так ли?

— Пожалуй. Я плакал.

— Когда они умирали?

— Когда я был маленьким. Став постарше, я уже мог сдерживать слезы, но их смерть всегда меня печалила. Но мучить их…

— А насчет поджогов?

— Знаешь, когда ты заговорила об опавших листьях и о том, что будет, если их так и оставить, я вспомнил, что подростком сгребал листья. Этим, среди прочего, зарабатывал деньги.

— Если хочешь заработать двадцать баксов, грабли в гараже.

— Мы обычно сгребали их в кучи на тротуаре, — вспоминал он, — а потом поджигали. Теперь это запрещено законом, правила противопожарной безопасности, загрязнение воздуха и все такое, но прежде только так от них и избавлялись.

— Это так приятно, запах горящих листьев в осеннем воздухе…

— И это радовало, знаешь ли. Сгребаешь листья, поджигаешь их, и они исчезают. Больше я в детстве ничего не поджигал.

— С поджогами и животными все ясно. А в постель ты мочился?

— Никогда, насколько себя помню.

— Тогда все понятно. Келлер, ты такой же социопат, как Альберт Швейцер. Но если уж об этом зашла речь, как вышло, что ты занимаешься тем, чем занимаешься? Не важно, твой поезд. Удачи тебе в раздаче лазаньи этой ночью. И не мучай никаких животных, слышишь меня?

Через две недели он сам позвонил и велел не отказываться от всех заказов подряд.

— Ты сейчас дома? — спросила она. — Никуда не уходи. Я позвоню в одно место. А потом свяжусь с тобой.

Он сидел у телефона, так что снял трубку после первого же звонка.

— Я боялась, что они уже нашли кого-то, но нам повезло, если можно так сказать. Они что-то посылают нам «Эйрборн экспресс»[10]. Мне это название напоминает десантников, готовых ринуться в бой. Клянутся, что пакет будет у меня в девять утра, но ты в это время только приходишь с работы, так? Как думаешь, успеешь на электричку, которая отправляется с центрального вокзала в два ноль четыре? Я встречу тебя на станции.

— Есть электричка в десять ноль восемь, — ответил он. — Прибывает в Уайт-Плейнс около одиннадцати. Если тебя не будет, я пойму, что ты еще ждешь парашютистов, и возьму такси.

День выдался холодный, ненастный. Шел дождь, ей пришлось включить «дворники». Щетки противно скрипели…

Она усадила Келлера за кухонный стол, налила в чашку кофе, дала прочитать свои записи и внимательно рассмотреть полароидные фотографии, присланные вместе с деньгами, авансом за работу, в пакете, доставленном «Эйрборн экспресс». Он долго смотрел на ту, где был запечатлен мужчина лет за семьдесят, с круглым лицом и седыми усиками. Он поднимал клюшку для гольфа с таким видом, словно надеялся, что кто-то освободит его от непосильной ноши.

Келлер отметил, что этот мужчина не похож на профсоюзного лидера, и Дот покачала головой:

— То был Портленд. А это Финикс. Точнее, Скотсдейл, и я готова спорить: сегодня там лучше, чем здесь. И точно лучше, чем в Портленде, потому что там, как я понимаю, всегда идет дождь. В Скотсдейле никогда дождей не бывает. Не знаю, что это со мной, но я превращаюсь в диктора с канала погоды. Ты можешь и полететь, знаешь ли. Не до Финикса, но по крайней мере до Денвера.

— Я подумаю.

Она постучала ногтем по фотографии.

— Они говорят, что мужчина ничего не ожидает, не предпринимает никаких мер безопасности. С другой стороны, его жизнь — мера безопасности. Он живет на охраняемой территории.

— Тут написано «Сандаунер эстейтс».

— Там поле для гольфа на восемнадцать лунок, а вокруг частные дома. В каждом индивидуальная система охраны. Но пока сигнализация срабатывала только по одной причине — мяч после удара какого-нибудь клоуна влетал в гостиную, по пути разбивая окно. Потому что войти на территорию можно, лишь миновав охранника. Никаких металлоискателей, у тебя не конфискуют даже пилку для ногтей, но если ты там не живешь или не приглашен в гости, он тебя не пустит.

— Мистер Эгмонт когда-нибудь покидает территорию поселка?

— Он каждый день играет в гольф, если не идет дождь, а дождь, как мы уже выяснили, не идет там никогда. Обедает в гольф-клубе, у них там свой ресторан. Дважды в неделю к нему приезжает уборщица, возможно, и кухарка. Охранники, как я понимаю, ее знают. В остальное время он находится в доме один. Вероятно, его часто приглашают на обед. Он не женат, а в таких закрытых поселках, насколько мне известно, на одного мужчину не меньше шести женщин. Ты так пристально смотришь на его фотографию, и, готова спорить, я знаю почему. Знакомое лицо, не так ли?

— Да, но не пойму почему.

— Ты когда-нибудь играл в «Монополию»?[11]

— Ну конечно! Он выглядит как банкир в «Монополии».

— Ты прав, — кивнула Дот. — Те же усы и круглое лицо.

Она отвезла его на станцию, но из-за дождя они дожидались прибытия поезда не на платформе, а в машине. Келлер сообщил, что перестал работать на корабле-столовой. Она, по ее словам, и не сомневалась, что он не будет заниматься этим до конца своих дней.

— Там все поменялось, — объяснил Келлер. — За дело взялся Красный Крест. Это их работа — ликвидация последствий катастроф. Они профессионалы, но их появление привело к тому, что порыв простых ньюйоркцев превратился во что-то безликое. Я хочу сказать, когда мы начинали, знаменитые повара лезли из кожи вон, чтобы повкуснее накормить этих парней, а с появлением Красного Креста мы наполняем их тарелки макаронами с сыром и тушенкой. Будто из ресторана попали в забегаловку.

— И радости уже никакой, да?

— А тебе хотелось бы проработать десять часов, просеивая кусочки железа и собирая части тел, а потом оказаться в армейской столовке? Знаешь, я просто не мог смотреть им в глаза, накладывая в тарелки это дерьмо. Пропустил ночь, и меня заела совесть. Вышел в следующую ночь — и почувствовал себя еще хуже. Так что больше там не появлялся.

— Наверное, ты и так хотел с этим завязать, Келлер.

— Не знаю. У меня было так хорошо на душе, пока не появился Красный Крест.

— Так вот почему ты ходил туда. Чтобы было хорошо на душе.

— Чтобы помогать.

Она покачала головой.

— У тебя было хорошо на душе, потому что ты помогал, но ты продолжал ходить туда и стоять на раздаче, потому что от этого у тебя становилось хорошо на душе.

— Пожалуй, да.

— Я не оспариваю твои мотивы, Келлер. Для меня ты все равно герой. Я лишь говорю, что добровольческий порыв имеет свои пределы. Сдувается, когда перестает греть душу. И вот тогда требуются профессионалы. Они делают свою работу, потому что это их работа и не имеет значения, хорошо у них на душе или нет. Они просто работают. Это могут быть макароны с сыром, и сыр может быть далеко не высшего качества, но никто не уйдет с пустой тарелкой. Ты понимаешь, о чем я?

— Думаю, да.

Вернувшись в город, Келлер позвонил в одну из авиакомпаний, решив, что воспользуется предложением Дот и полетит в Денвер. Какое-то время он продирался сквозь систему автоответчиков компании, нажимая соответствующие кнопки, потом ждал соединения с оператором. Мало того что музыку они крутили отвратительную, так еще каждые пятнадцать секунд она прерывалась напоминанием о том, как легко и просто заказывать билеты через сайт компании в Интернете. Через несколько минут этого безобразия он позвонил в «Хертц», и ему сразу ответил человеческий голос.

Утром Келлер первым делом забрал «форд-таурус», миновал туннель и выехал на автостраду в Нью-Джерси. Машину он взял на свое имя, по своему водительскому удостоверению и своей кредитной карточке «Американ экспресс», но у него еще была клонированная кредитка, на другое имя, которую дала ему Дот. Он пользовался ею, когда останавливался в мотелях.

До Тусона добирался четыре дня. Ехал, пока не возникало желание поесть, или необходимость заправить автомобиль бензином, или посетить туалет. Потом снова садился за руль и ехал дальше. Когда уставал, находил мотель и регистрировался под указанным в поддельной кредитной карточке именем, принимал душ, немного смотрел телевизор и ложился спать. Хорошенько выспавшись, опять принимал душ, одевался, искал место, где позавтракать. И ехал дальше.

Слушал радио, пока мог его терпеть, потом выключал и включал снова, когда тишина становилась невыносимой. К третьему дню одиночество начало его доставать, и он не мог понять почему. Келлер привык к одиночеству, и, уж конечно, ему не требовалась компания на работе. А вот теперь вдруг понадобилась… Он случайно настроил приемник на ток-шоу какой-то станции в Омахе. Люди звонили в студию и не соглашались с ведущим, предыдущим слушателем или со школьным учителем, который в пятом классе ставил им плохие оценки. Темой дня объявили контроль над распространением оружия, но, по мнению Келлера, говорили в основном о том, что этого оружия на руках у населения слишком много.

Келлер слушал поначалу с интересом, но потом наступил момент, когда он больше не мог выдержать. Будь у него под рукой оружие, он бы пустил пулю в радиоприемник. Но пришлось только выключить его.

Меньше всего ему хотелось, чтобы кто-то говорил с ним. Келлер только подумал об этом, но через мгновение понял, что на самом-то деле произнес эти слова вслух. Он разговаривал сам с собой. И задал себе вопрос — на этот раз, слава Богу, только мысленный, — а новость ли это для него? Все равно что храп, решил он. Если спишь один, как узнать, храпишь ты или нет? Можно считать, что не храпишь, если только не храпишь так громко, что будишь себя.

Он потянулся к радиоприемнику, но замер. Посмотрел на спидометр, увидел, что блок круиз-контроля держит скорость на три мили выше разрешенного предела. Без блока круиз-контроля он бы ехал быстрее или медленнее, чем ему хотелось, теряя время или рискуя нарваться на штраф. А вот с блоком мог не думать о том, с какой скоростью едет. За него думал автомобиль.

Следующим этапом, решил он, станет управление автомобилем. Ты садишься за руль, поворачиваешь ключ зажигания, откидываешься на спинку сиденья и закрываешь глаза. Автомобиль следует всем поворотам, система датчиков дает команду на торможение, если впереди оказывается другая машина, или дает команду на обгон, если в программу заложена такая функция. Компьютер также сам направляет автомобиль к ближайшему съезду с автострады, когда стрелка уровнемера бензобака занимает определенное положение.

Это звучало как научная фантастика, но в те годы, когда Келлер был мальчишкой, точно так воспринимались круиз-контроль, телефонные автоответчики, да и добрых девяносто пять процентов технических устройств, которые теперь стали обыденностью, как само собой разумеющееся. Келлер не сомневался, что в эту минуту какой-нибудь очень умный молодой человек в Детройте, Осаке или Бремене работает над системой контроля управления. Прототипы таких систем уже создали, но из-за ошибок в программном обеспечении случались лобовые столкновения. Недостатки оперативно устранялись, так что приближался час, когда такие системы появились бы на каждом автомобиле, после чего количество дорожных происшествий сошло бы на нет, а дорожная полиция уже никого не смогла бы оштрафовать. И все были бы без ума от нового научного прорыва, за исключением нескольких психов англичан, уверенных, что по-старому и автомобиль управляется лучше, и ездить можно быстрее.

Но пока Келлер держался за руль обеими руками.

Гольф-клуб «Сандаунер эстейтс» с расположенными на его территории частными жилыми домами, в одном из которых жил Уильям Уоллис Эгмонт, находился в Скотсдейле, богатом пригороде Финикса. Тусон отделяли от Финикса двести миль, и ближе подъезжать на «таурусе» Келлер не собирался. Следуя указателям, добрался до аэропорта и оставил автомобиль на стоянке длительного пребывания. За долгие годы он частенько оставлял автомобиль на таких стоянках, но обычно эти автомобили принадлежали другому человеку, чей труп в тот самый момент лежал в багажнике. Келлер эти автомобили забирать не планировал, поэтому при первой возможности отделывался от квитанции. На этот раз ситуация была другая, поэтому полученную от дежурного квитанцию он аккуратно убрал в бумажник и запомнил как секцию стоянки, так и место, где поставил автомобиль.

Потом прошел в здание аэропорта, отыскал выстроившиеся в ряд стойки агентств проката автомобилей. На этот раз обратился в «Авис», конкурент «Хертца», и остановил свой выбор на «тойоте-камри», предъявив поддельную кредитную карточку и водительское удостоверение. Может, ему следовало сохранить верность «Хертцу» и взять другой «таурус»? Может, надо было всю операцию проводить на автомобилях одной марки? А может, наоборот, не стоило, и интуитивное осознание этого и привело его в «Авис»?

— Ты слишком много думаешь, — сказал он и сразу понял, что слова произнесены вслух.

Покачал головой, не столь раздраженный, как удивленный, а проехав несколько миль, вдруг понял, чего он хотел, чего желал всю дорогу: рядом не хватало человека, который бы не говорил с ним, а слушал.

У выезда на автостраду стоял юноша с дорожной сумкой — ловил попутку. И впервые за бог знает сколько лет у Келлера возникло желание остановиться. Конечно, мысль была мимолетной. Если бы нога стояла на педали газа, он бы лишь чуть ослабил нажим, прежде чем отогнал бы эту мысль и прибавил скорости. Но поскольку и «тойоту-камри» снабдили блоком круиз-контроля, его нога даже не шевельнулась, и юноша скоро исчез из зеркала заднего вида, не подозревая о том, что чудом остался жив.

Ведь Келлер посадил бы его в машину с одной только целью — выговориться, рассказать обо всем. А после того как рассказал бы, что ему оставалось?

Келлер мог представить себе юношу, который с широко раскрытыми глазами слушает все, что ему рассказывают. Он словно наяву видел и себя, облегчившего душу, благодарного молодому человеку за то, что тот его выслушал, но в силу обстоятельств вынужденного заметать следы. Он представил, как автомобиль останавливается… затем короткая борьба, после которой в придорожном кювете остается безжизненное тело, а «камри» продолжает катиться на запад со скоростью, ровно на три мили превышающей установленный законом максимум.

Мотель Келлер выбрал семейный. Располагался он в Темпе, другом пригороде Финикса. Келлер расплатился наличными, за неделю, и внес депозит в двадцать долларов на телефонные звонки. Звонить не собирался, но, если бы такая необходимость возникла, хотел, чтобы телефон работал.

Зарегистрировался он как Дейвид Миллер из Сан-Франциско, написать адрес и почтовый индекс труда не составило. На регистрационной карточке полагалось указывать и номер водительского удостоверения. Он изменил пару цифр в номере своего удостоверения, а вместо букв «A3» поставил «КА». Мог бы и не стараться, ни у кого и мысли не возникло бы заглядывать в регистрационную карточку, но у него вошло в привычку без необходимости не светиться.

Он всегда путешествовал налегке, брал с собой только маленький чемоданчик с чистой рубашкой, двумя или тремя сменами носков и белья. Тем самым создавалось впечатление, что ты летишь, а не едешь в автомобиле, где в твоем распоряжении целый багажник и заднее сиденье. По пути к Финиксу он израсходовал свой запас носков и нижнего белья, поэтому в торговом центре купил две упаковки трусов, по три штуки в каждой, и упаковку с шестью парами носков и уже искал урну, чтобы бросить туда грязное, когда увидел ящик для пожертвований «Гудвилл индастриз». На душе стало хорошо, когда он сунул в него грязные носки и трусы. То же чувство он испытывал, когда раздавал еду, приготовленную лучшими поварами Нью-Йорка пропахшим дымом рабочим-спасателям.

Вернувшись в мотель, он позвонил Дот по мобильнику, приобретенному на Двадцать третьей улице. За мобильник заплатил наличными.

При покупке у него даже не спросили фамилию, так что выйти на Келлера через этот сотовый телефон не представлялось возможным. В крайнем случае удалось бы установить, что некий разговор велся по аппарату, произведенному в Финляндии и проданному в одном из магазинов сети «Радио-шэк». Даже если бы вышли на конкретный магазин, что с того? Ничто не связывало мобильник ни с Келлером, ни с Финиксом.

С другой стороны, сотовая связь не обеспечивала никакой секретности. Твой разговор могли перехватить множество подслушивающих устройств, и все, что ты говоришь, слышали бы как минимум полдесятка водителей по своим радиоприемникам. Келлера это не волновало, поскольку он всегда исходил из того, что телефон прослушивается, и действовал соответственно.

Он позвонил Дот и оборвал связь через семь-восемь гудков. Решил, что она или отъехала, или в душе. А может, набрал неправильный номер? Такое всегда возможно, подумал он, и нажал кнопку повторного вызова, но сразу сообразил, что опять попадет не туда, если в первый раз набрал неправильно. Он набрал номер заново, на этот раз услышал короткие гудки: занято.

Следующая попытка тоже закончилась короткими гудками. Он выждал какое-то время, предпринял еще одну. Трубку сняли.

Едва раздался первый гудок, она рявкнула:

— Да? — В этом коротком слове в полной мере передала переполняющее ее раздражение.

— Это я.

— Какой сюрприз.

— Что-то не так?

— Кто-то позвонил в дверь, и свистел чайник, а когда я наконец добралась до телефона и сняла трубку, то услышала длинный гудок.

— Я звонил долго.

— Как мило с твоей стороны. Я положила трубку и только отвернулась, как раздался новый звонок. На этот раз я схватила трубку еще до того, как телефон замолчал, чтобы услышать короткие гудки.

Келлер объяснил, что нажал кнопку повторного вызова, а потом понял, что из этого ничего не выйдет.

— Да все бы вышло, потому что номер ты сразу набрал правильно. Я догадалась, что это ты, нажала звездочку, шесть, девять. Но уж не знаю, каким телефоном ты пользовался, но звездочка-шесть-девять не сработала. Механический голос сообщил мне, что обратные вызовы на твой телефон блокированы.

— Это мобильник.

— Больше ничего не говори. Привет. Где ты?

— Здесь. Ты говоришь «больше ничего не говори», и…

— Это я про связь. Скажи мне, что все в порядке и ты едешь домой.

— Я только что приехал сюда.

— Этого я и боялась. Как погода?

— Жарко.

— Не здесь. У нас обещают снег, но предупреждают, что его может и не быть. Ты звонишь, чтобы сообщить о приезде?

— Точно.

— Очень приятно слышать твой голос, и я люблю поболтать, но ты же говоришь по мобильнику.

— Совершенно верно.

— Звони в любое время. Твой звонок мне всегда в радость.

Келлер не знал, какова плотность населения в «Сандаунер эстейтс» в пересчете на один акр, хотя предполагал, что получить достаточно точный ответ труда не составит. Территория была достаточно большой, раз на ней разместилось поле для гольфа на восемнадцать лунок и количество частных домов, достаточное для того, чтобы оплачивать поддержание инфраструктуры на должном уровне.

Территорию огораживала стена из саманного кирпича высотой в десять футов. Келлер предположил, что продавать дома в поселке, или гольф-клубе, который называется «Сандаунер эстейтс», конечно же, проще, но смотрелось местечко как укрепленная крепость, которой, естественно, куда в большей степени подходило название «Форт-Апачи».

Он объехал гольф-клуб пару раз, убедился в наличии двух ворот, одних — на востоке, других — на юго-западе. Припарковался так, чтобы держать под наблюдением юго-западные ворота, но выяснил лишь одно: каждый автомобиль, въезжающий или выезжающий, останавливался, и водитель общался с одетым в униформу охранником. Может, ему показывали пропуск, может, он звонил, чтобы убедиться, ждут ли гостя, или у всех, кто сидел в автомобиле, снимали отпечатки пальцев, а у мужчин брали образцы спермы. Точно сказать Келлер не мог. Во всяком случае, точка, где он устроил наблюдательный пункт, такой возможности не предоставляла. Но в одном сомнений у него не осталось: просто так подъехать и убедить охранника пропустить его на территорию под надуманным предлогом не удастся. Люди, сознательно поселившиеся за толстой стеной, которая высотой чуть не вдвое превосходит их рост, рассчитывали на высокий уровень безопасности, и охранник, если не обеспечивал такой уровень, давно искал бы себе новую работу.

Келлер вернулся в мотель, посидел перед телевизором, включив канал «Дискавери». Показывали аквалангистов, исследовавших Большой коралловый риф у берегов Австралии. Келлер решил, что этим он никогда не стал бы заниматься. Однажды пытался плавать с маской и трубкой во время отпуска в Арубе, но вода постоянно попадала и в трубку, и в маску. Да и все равно он не увидел особой живности.

Аквалангистам на канале «Дискавери» повезло больше. Количество окрашенных в яркие цвета рыб поражало воображение — что аквалангистов, что Келлера. Однако через пятнадцать минут он решил, что насмотрелся, и приготовился переключить канал. Подумал, очень уж много с этим хлопот — лететь в Австралию, потом лезть в воду в маске, ластах, с аквалангом. Чтобы получить те же впечатления, достаточно постоять у аквариума в зоомагазине или в китайском ресторане.

— Вот что я вам скажу. — Голос женщины звучал очень убедительно. — Если вы решите купить дом в «Сандаунере», сожалеть об этом не придется. Еще никто не жаловался.

— Это весомая рекомендация, — кивнул Келлер.

— Это потрясающее место, мистер Миллер. Полагаю, мне не нужно спрашивать, играете ли вы в гольф.

— Люблю это дело, — признался Келлер.

— Надеюсь, вы привезли с собой клюшки. В «Сандаунере» первоклассное поле, знаете ли. На нем можно проводить соревнования любого уровня, вплоть до чемпионатов страны и мира. Его проектировал Роберт Уокер Вильсон, а консультантом был Клей Бунис. Мы находимся в пустыне, но, оказавшись за стенами «Сандаунера», вы этого не почувствуете. Поле зеленое, как пастбища в Ирландии.

Ее звали, как выяснил Келлер, Мишель Прентис, но все называли Мици. А как насчет него? Он предпочитал, чтобы к нему обращались «Дейв» или «Дейвид»?

Это был вопрос на засыпку, и Келлер понял, что слишком затянул с ответом.

— В зависимости от ситуации. Я откликаюсь на оба варианта.

— Держу пари, ваши деловые партнеры называют вас Дейв, — предположила она, — а действительно близкие друзья — Дейвид.

— Откуда вы знаете?

Она широко улыбнулась, довольная тем, что попала в десятку.

— Просто догадка. Просто удачная догадка, Дейвид.

Значит, им предстояло стать близкими друзьями, подумал он. Ради этого она не преминула рассказать кое-что о себе, и к тому времени, когда они добрались до будки охранника у восточных ворот «Сандаунер эстейтс», он уже знал, что ей тридцать девять лет, три года назад она развелась с законченным мерзавцем мужем и переехала сюда из Франкфорта, штат Кенкукки. Кстати, город этот — административный центр штата, хотя большинство принимает за таковой Луисвилл[12]. Она продавала дома во Франкфорте, при первой возможности получила в Аризоне лицензию риелтора, и оказалось, что здесь продавать дома гораздо проще, чем в Кентукки, потому что они, можно сказать, продавались сами. Финикс с пригородами разрастался, как дрожжевое тесто, заверила она его, и участие в процессе доставляло ей огромное удовольствие.

У восточных ворот она сдвинула солнцезащитные очки на лоб и лучезарно улыбнулась охраннику:

— Привет, Гарри. Мици Прентис. А это мистер Миллер. Приехал взглянуть на дом Латтимора на Сангаро-серкл.

— Мисс Прентис. — Он улыбнулся Мици и кивнул Келлеру. Сверился с какой-то бумажкой, вернулся в будку, позвонил по телефону. Мгновением позже появился и предложил Мици проезжать. — Полагаю, вы знаете, как туда добраться.

— Полагаю, должна знать. — Она улыбнулась Келлеру, когда они миновали ворота. — Я показывала этот дом два дня назад, и он как раз дежурил у ворот. Но это его работа, а к ней они относятся очень серьезно. Знаю, что шутить с ним бесполезно, с любым из них, на шутки они не отвечают. Не могут, потому что не хотят, чтобы это зафиксировала камера. Им может за это влететь.

— Здесь есть камеры наблюдения?

— Работают двадцать четыре часа в сутки. Попасть на территорию невозможно, если твоей фамилии нет в списке. Камера фиксирует время приезда и отъезда, автомобиль, на котором ты приехал, номерные знаки и все такое.

— Однако…

— В «Сандаунере» живут очень влиятельные люди, и кое-кто из них уже в годах. Не могу сказать, что вы не найдете здесь много ваших ровесников, особенно на поле для гольфа и около бассейна, но стариков тоже хватает, а для них, знаете ли, безопасность — вопрос номер один. Вы только посмотрите, Дейвид. Прекрасный вид, правда?

Через окно Мици указывала на поле для гольфа, и для Келлера выглядело оно обычным полем для гольфа. Он согласился, что поле великолепно.

В гостиной дома Латтимора его удивили сводчатый, как в кафедральном соборе, потолок, и камин, куда без труда мог войти человек. Келлер подумал, что камин смотрится неплохо, но зачем такой нужен? Одно дело большой стенной шкаф, в который можно войти, чтобы взять какую-то вещь, но ради чего у кого-то могло возникнуть желание войти в камин?

Или, если на то пошло, кому бы захотелось служить мессу в гостиной?

Надо обсудить это с Мици. Но она могла найти любой из вопросов провокационным, а будет ли такое к лицу серьезному покупателю, образ которого он старался создать? Поэтому принялся задавать более уместные вопросы: о системах кондиционирования, тепло- и водоснабжения — словом, о том, что безумно интересно человеку, желающему купить дом.

В гостиной, само собой, было огромное панорамное окно, и выходило оно, понятное дело, на поле для гольфа. Мици объяснила, что перед ними пятая лунка и точка, с которой игроки начинают продвижение к шестой лунке. На поле какой-то мужчина — возможно, сам У. У. Эгмонт — отрабатывал удар. Но расстояние было слишком велико, чтобы Келлер смог разглядеть лицо, да и стоял мужчина к ним боком. Если бы, конечно, повернулся, а Келлер смог бы посмотреть на него в бинокль…

Или, подумал он, в оптический прицел. Легко и просто… Всего-то нужно купить дом, установить в гостиной дальнобойную винтовку, и первоклассная охранная система, установленная в доме Эгмонта, ничем ему не поможет. Келлер затаится здесь как стервятник. Рано или поздно Эгмонт доберется до пятой лунки, и Келлер снимет его прямо рядом с ней, сэкономив бедолаге один удар, которым тот мог бы положить мяч в лунку; а может, подождет, подпустит ближе, к точке, откуда игроки начинали продвижение к шестой лунке (пятьсот двадцать пять ярдов, норма — пять ударов). Келлер редко пользовался винтовкой, но не требовалось большого мастерства, чтобы поймать голову жертвы в перекрестие прицела и плавно нажать на курок.

— Держу пари, мысленно вы уже перенеслись на поле для гольфа, — прервала его размышления Мици. Он улыбнулся и заверил ее, что она абсолютно права.

Окно в спальне выходило в сад, где на песке росли кактусы и другие растения пустыни. За садом, как и за зеленой лужайкой перед домом, ухаживали сотрудники «Сандаунер эстейтс». Мици заверила его, что за лужайкой и садом обеспечивается круглогодичный уход, так что ему не придется ударить палец о палец.

— Многие думают, что хотят заняться садоводством после выхода на пенсию, — объяснила она, — но потом понимают, какая тяжелая это работа и как ее много. А что будет, если вы решите пару недель побыть в Майами? «Сандаунер» гарантирует, что к вашему приезду все будет в лучшем виде.

Келлер ответил, мол, прекрасно понимает, насколько это удобно.

— Отсюда не видно забора, — заметил он. — Я вот задумался: а какие чувства испытывает человек, зная, что со всех сторон окружен стеной? Нет, конечно, забор красивый, саманный кирпич под цвет земли и все такое, но очень уж высокий.

— Почти двенадцать футов, — ответила она.

Даже выше, чем он думал. И каково это, жить рядом со стеной, спросил он, на что она ответила, что около стены нет ни одного дома, а потом его волнения напрасны.

— Тут все очень хорошо продумано, — продолжила она. — Да, высота стены двенадцать футов, но около нее охранная полоса шириной от десяти до двадцати ярдов, а потом вторая стена, тоже из саманного кирпича, высотой только в пять футов, перед которой высажены кактусы и вьющиеся растения, так что выглядит она декоративным элементом ландшафта.

— Отличная идея, — изрек он. И ему действительно понравилось такое устройство ограждений. От него требовалось лишь перемахнуть через первую стену, пройтись по полосе ничейной территории, найти удобное место, чтобы перелезть через вторую стену, куда как более низкую. — Хотя высокая стена… не внушает она доверия, знаете ли.

— А почему вы так решили?

— Ну не знаю. Наверное, привык к северо-востоку, где принятые меры безопасности бросаются в глаза, а здесь всего лишь глиняная стена. Ни колючей проволоки поверху, ни тока высокого напряжения. Вроде бы не так трудно приставить лестницу к стене и за пару секунд перемахнуть через нее.

Она положила руку ему на плечо.

— Дейвид, вы спрашиваете как бы между прочим, но я чувствую, что вопросы безопасности вас очень волнуют.

— У меня есть коллекция марок, — ответил он. — Она не стоит целого состояния, и коллекцию трудно продать, но дело в том, что я собираю ее с детства и мне бы не хотелось расстаться с ней не по своей воле.

— Я понимаю.

— Поэтому при оценке достоинств или недостатков дома я учитываю и безопасность. Хорошо, конечно, что в ворота никто не может войти без ведома охранника, но если какой-нибудь подонок приставит лестницу к стене и перемахнет через нее…

Она объяснила, что все не так просто. Да, колючей проволоки поверху не было, как и проволочной изгороди под высоким напряжением, иначе гольф-клуб напоминал бы концентрационный лагерь. Зато имелись датчики, которые фиксировали движение, а потому любая попытка перелезть через стену приводила к включению сигнализации. Да и перемахнув через стену, незваный гость не смог бы посчитать, что все трудности позади, потому что полосу земли между стенами патрулировали собаки, очень быстрые и молчаливые, приученные сначала нападать, а уж потом лаять доберманы.

— Кроме того, по периметру круглые сутки курсирует автомобиль с охранниками, с виду — обычная легковушка. Если они заметят, что вы идете к стене с лестницей под мышкой…

— Это буду не я, — заверил ее Келлер. — Собак я люблю, все так, но у меня нет желания встретиться с упомянутыми вами доберманами.

«Хорошо, что я задал эти вопросы», — подумал он.

Ранее Келлер нашел место, где продавались раздвижные алюминиевые лестницы. Он мог бы перемахнуть через стену аккурат для того, чтобы встретиться с мистером Быстрым и мистером Молчуном.

На кухне в доме Латтимора они сидели за столом друг против друга, и Мици выкладывала аргументы «за». Дом продавался с обстановкой, в идеальном состоянии. Конечно, он мог внести кое-какие изменения, но в принципе ремонт не требовался. Он мог купить дом сегодня, а уже завтра въехать в него.

— Это, конечно, только слова. — Она вновь коснулась его руки. — Финансовые вопросы требуют времени. Даже если вы хотите заплатить наличными, на оформление бумаг уйдет несколько дней. Вы ведь думаете о том, чтобы заплатить наличными?

— Так всегда проще.

— Да, но я уверена, у вас не будет проблем с закладной. Банкам нравится оформлять закладные на дома в «Сандаунер эстейтс», потому что цены только растут. Я не знаю, стоит ли мне говорить вам, Дейвид, но сейчас особенно удачное время для покупки.

— Мистеру Латтимору не терпится продать дом?

— Мистера Латтимора это уже не интересует. Ни продажа дома, ни что-либо еще. Продать дом хочет его дочь. Она получила предложение на десять процентов ниже объявленной цены, но только что выставила дом на продажу и не пожелала снижать цену, думая, что покупатель поупирается и согласится, а покупатель купил другой дом, и теперь женщина кусает себе локти. Я бы предложила на пятнадцать процентов меньше суммы, которую она запрашивает. Возможно, договориться не удастся, но скидку в десять процентов мы обеспечим, а это неплохой результат.

Он задумчиво кивнул.

— А что случилось с Латтимором?

— С одной стороны, грустная история, — ответила Мици, с другой — нет, потому что он умер, занимаясь любимым делом.

— Играя в гольф, — догадался Келлер.

— На тринадцатой лунке у него получился отменный первый удар, и появились отличные шансы добраться до нее за три удара вместо положенных пяти. «Классный удар», — прокомментировал его успех партнер. «Да, я еще кое-что могу», — ответил Латтимор, упал и умер.

— Если уж приходится ум…

— Так все и говорят, Дейвид. Тело кремировали, в гольф-клубе провели погребальную службу. Потом дочь и ее муж на электрических тележках подъехали к шестнадцатой лунке и опустили урну с пеплом в водяную ловушку. — Она непроизвольно рассмеялась и отпустила его руку, чтобы прикрыть рот ладошкой. — Извините за смех. Просто вспомнила, как кто-то сказал: «Там немало его мячей, и теперь он сможет их отыскать».

Ее рука вернулась на его запястье. Он посмотрел на нее, их взгляды встретились.

Келлер заговорил первым:

— Моя машина возле вашего офиса. Вы не против подвезти меня? Потом я хочу вернуться в мотель, где остановился, и переодеться, после чего буду счастлив пригласить вас на обед.

— С удовольствием, но…

— Вечер у вас занят?

— Я живу с дочерью, и мне нравится быть с ней в те дни, когда она ходит в школу, особенно сегодня, потому что по телевизору показывают программу, которую мы никогда не пропускаем.

— Я понимаю.

— Так что обедать вам придется одному. Но разве дело в обеде, Дейвид? Почему бы вам просто не отнести меня в спальню мистера Латтимора и не затрахать до потери сознания?

У нее было хорошее тело, и она умела его использовать. Келлер думал только о работе, о сексе даже не помышлял, и, прямо сказать, удивился, услышав, что приглашает Мици на обед. В спальне мистера Латтимора удивился себе еще больше.

— Хорошо, что вечер у меня сегодня занят, не так ли? — потом сказала она. — Иначе мы бы два часа добирались только до ресторана, а потом целую вечность до постели. Я хочу сказать, чего тратить время попусту?

Он попытался придумать остроумный ответ, но ей, похоже, комментарии и не требовались.

— Все эти годы я была самой верной женой, после Пенелопы. И не то чтобы я ни у кого не вызывала интереса. Мужчины постоянно западали на меня. Дейвид, на меня западали даже женщины.

— Что ты говоришь…

— Но я никогда не отвечала взаимностью. А если во мне просыпалось легкое желание, выбрасывала его из головы. Из-за такого пустяка, как семейные узы. Я дала клятву хранить верность мужу и относилась к этому очень серьезно.

А потом выяснилось, что этот сукин сын изменял мне. И не просто изменял, а со дня нашей свадьбы. Прошли годы, прежде чем я узнала, но этот сукин сын трахнул одну из моих подруг прямо на свадьбе. И продолжал заниматься тем же. Не только с моими подругами, но и с сестрой.

— Твоей сестрой?

— Точнее, сводной сестрой. Мой отец умер, когда я была еще маленькой. Мама второй раз вышла замуж, и у меня родилась сестренка. — Она продолжала говорить, говорить и говорить, а он лежал с закрытыми глазами. Надеялся, что потом не будет экзамена, потому что слушал, мягко говоря, невнимательно…

— Вот я и решила наверстывать упущенное, — подвела итог Мици.

Келлер задремал, а после того как Мици разбудила его, они помылись в разных ванных комнатах. Затем оделись, и он последовал за ней на кухню, где Мици открыла холодильник и, похоже, искренне удивилась, обнаружив, что там пусто.

Закрыла холодильник, повернулась к Келлеру:

— Когда я встречаю мужчину, с которым мне хочется переспать, я сразу это делаю. А чего тянуть резину?

— Полностью с тобой согласен.

— Единственное, чего я не люблю, так это мешать бизнес с удовольствием. Вот я и сдерживалась, пока не поняла, что этот дом ты покупать не собираешься. Ты же не собираешься, так?

— Откуда ты знаешь?

— Почувствовала, когда объясняла, какую тебе нужно назвать цену. Вместо того чтобы подумать об этом, твоя голова была занята другим — как бы отвертеться. По крайней мере возникло такое ощущение. И меня это вполне устроило. Куда больше хотелось, чтобы меня трахнули, чем продать этот дом. Я не стала рассказывать тебе о налоговых скидках и о том, как легко сдать этот дом в аренду на то время, которое ты захочешь провести где-то еще. Я могу рассказать об этом сейчас, но тебе это неинтересно, так?

— Я могу какое-то время продолжить поиски, но ты права, в настоящее время я ничего покупать не собираюсь. Наверное, я поступил неправильно, вытащив тебя сюда, транжиря твое время, но…

— Ты слышал, чтобы я жаловалась, Дейвид?

— Я просто хотел приглядеться к этому месту. Вот и преувеличил проявляемый мной интерес. А насчет того, чтобы поселиться здесь… все зависит от исхода двух важных для меня сделок. Должно пройти какое-то время, прежде чем они завершатся.

— Любопытно.

— Я бы с удовольствием тебе все рассказал, но ты знаешь, что к чему.

— Ты можешь мне рассказать, но потом тебе придется меня убить. В таком случае не говори ни слова.

Он пообедал один в мексиканском ресторане, который напоминал ему любое другое заведение подобного рода. Пил вторую чашку кофе с молоком, когда его вдруг осенило. Многие годы тому назад работа привела его в Роузбург, штат Орегон, и, прежде чем уехать оттуда, он заглянул к одному местному риелтору, тоже даме, и провел вторую половину дня в поездках по городу и пригородам: риелторша показывала ему выставленные на продажу дома[13].

Он не переспал с орегонской риелторшей — такая мысль даже не приходила ему в голову, — не использовал ее для получения нужной информации. Найти мужчину, которого программа защиты свидетелей защищала очень уж неуклюже, оказалось проще простого, но Келлер, который всегда знал, что личную и деловую жизнь всегда нужно разделять, почему-то позволил себе подружиться с бедолагой. И не успел он и глазом моргнуть, как появились мысли о том, чтобы самому переехать в Роузбург, купить дом, завести собаку, осесть.

Келлер осматривал дома, но это было все, на что он оказался способен. Пришел вечер, когда он взял себя в руки, заставил разобраться с мужчиной, из-за которого и приехал в тот город. Воспользовался гарротой, задушил мужчину, после чего пришла пора возвращаться в Нью-Йорк.

Теперь он вспомнил «Мексиканское кафе» в Роузбурге. Еду подавали вкусную, хотя большее впечатление на него произвела не еда, а официантка, в которую он чуть не влюбился. Но любовь эта, конечно же, была такой же фантазией, как идея о переезде в Роузбург. Он думал о мужчине, которого убил, бухгалтере, который стал владельцем маленькой типографии.

«Этому делу можно научиться за пару часов», — сказал бухгалтер о своем новом занятии.

«Вы можете купить этот дом сегодня, а уже завтра въехать в него», — сказала Мици о доме Латтимора.

Аналогии…

«Ты можешь сказать мне… — Произнося эти слова, она думала, что шутит. — Но потом тебе придется меня убить». Странно, но, расслабившись после секса, он хотел довериться ей, рассказать, что привело его в Скотсдейл. Да, хотел…

Какое-то время Келлер покружил по городу, вернулся в мотель, включил телевизор, пощелкал кнопками переключателя каналов. Не найдя ничего интересного, выключил телевизор, посидел в темноте.

Подумал: может, позвонить Дот? Что-то он мог с ней обсудить, но что-то — нет. Да и не хотелось вести разговор по мобильнику, пусть через этот телефон никто и никогда не смог бы на него выйти.

Мысли его вернулись к тому парню в Роузбурге. Келлер попытался «нарисовать» его и не смог. Давным-давно он разработал способ не позволять людям из прошлого населять его настоящее своими лицами. Ты воспроизводишь их образы перед мысленным взором, потом обесцвечиваешь их, заставляешь черты расплываться, уменьшаешь «картинку», словно смотришь в телескоп не с того конца. Их изображения становятся все меньше, темнее, туманнее… и, если все сделано правильно, ты забываешь их полностью, за исключением каких-то отрывочных сведений. Они становятся безликими и бестелесными, и вспомнить их все труднее и труднее.

Но теперь он перекинул мостик через пропасть и замкнул цепь, так что лицо мужчины возникло перед его мысленным взором, лицо состарившегося бурундука.

«Слушай, — подумал Келлер, — уйди из моей памяти, а? Ты умер много лет назад. Оставь меня в покое».

«Будь ты здесь, я бы с тобой поговорил, — сказал он лицу. — И ты бы слушал, потому что ничего другого тебе не оставалось. Ты не можешь отвечать, не можешь судить меня, не можешь предложить мне заткнуться. Ты мертв, а потому не можешь произнести ни слова».

Он вышел из мотеля, немного погулял, вернулся в номер, сел на край кровати. Принялся избавляться от лица мужчины, отмывая от цвета, отталкивая все дальше и дальше. Заставляя исчезнуть. Процесс оказался более трудным и длительным, но в конце концов прием сработал, лицо мужчины исчезло, ушло в то место, куда уходили все лица мертвецов. Келлер не знал, что это за место, но надеялся, что образ этого человека останется там навсегда.

Он долго стоял под душем, а потом лег спать.

Утром Келлер позавтракал в ресторане, на этот раз не мексиканском. Почитал газету, выпил вторую чашку кофе, потом объехал «Сандаунер эстейтс» по периметру. Вернувшись в мотель, позвонил Дот по мобильнику.

— Вот какая у меня возникла мысль. Я припаркуюсь так, чтобы видеть ворота. Потом, когда кто-то выедет, я последую за ними.

— За ними?

— За ним или за ней, в зависимости от того, кто за рулем. Или за ними, если в машине будет еще и пассажир. Рано или поздно они остановятся и выйдут из автомобиля.

— И ты с ними разберешься. А если будешь продолжать в том же духе, рано или поздно придет черед нужного парня.

— Они выйдут из машины, я покручусь рядом, а когда никто не будет смотреть, залезу в багажник.

— Багажник их автомобиля?

— Если бы я хотел залезть в багажник своего автомобиля, то мог бы это сделать прямо сейчас. Да, в багажник их автомобиля.

— Я поняла. Их автомобиль станет троянским «крайслером». Они привезут тебя в огороженный стеной город, ты окажешься во вражеской крепости и станешь ждать, когда они откроют багажник и выпустят тебя.

— В наши дни в замок багажника встроен специальный механизм, позволяющий открывать его изнутри. Чтобы жертва похищения могла удрать.

— Ты шутишь! — воскликнула она. — Чтобы автостроители что-то изменили ради восьми человек, которых за год запихивают в багажник?!

— Думаю, запихивают больше восьми, — ответил он, — и потом, многие люди, в основном дети, запираются в багажнике случайно. Короче, вылезти не проблема.

— А как влезть? Ты умеешь открывать автомобильные замки?

— Тут могут возникнуть трудности, — признал Келлер. — Нынче все запирают свои автомобили?

— Могу поспорить, что те, кто живет в поселке, окруженном стеной, запирают наверняка. Не дома, разумеется, где они чувствуют себя в полной безопасности, а когда выезжают за свою территорию и попадают в столь опасное место, как пригород Финикса. Ты в восторге от своего плана, Келлер?

— Скорее нет, чем да.

— Потому что ты даже не можешь знать, собираются ли они вернуться? Может, решили провести три недели в Лас-Вегасе.

— Я об этом не подумал.

— Разумеется, ты это сразу поймешь, как только откроешь багажник. Потому что он будет набит чемоданами и книгами типа «Как утереть нос крупье».

— План не очень хороший, — признал он, — но ты не поверишь, узнав, какая тут охрана. Другой вариант — купить дом.

— Ты хочешь сказать, купить там дом? Не думаю, что бюджет операции покроет такие расходы.

— Я могу сохранить дом как инвестиции в недвижимость и сдавать в аренду на то время, когда буду в отъезде.

— То есть на пятьдесят две недели в году?

— Но если бы я смог позволить себе такую покупку, то мог бы позволить и другое — сказать клиенту, чтобы он решал свои проблемы самостоятельно. Возможно, мне все равно придется так поступить.

— Потому что задание выглядит сложным?

— Потому что оно выглядит невыполнимым. А кроме того…

— Эй, Келлер? Куда ты пошел? Але?

— Не важно. Я только что понял, как это можно сделать.

— Как видишь, вид не идет ни в какое сравнение с тем, что открывался из окна гостиной дома Латтимора, — говорила Мици Прентис. — И спален здесь две, а не три, и обстановка не первой молодости. Но в сравнении с двумя неделями в мотеле…

— Здесь более комфортабельно, — признал Келлер.

— И безопаснее. На случай если ты привез коллекцию марок.

— Не привез. Но безопасность еще никому не вредила. Я бы хотел его снять.

— Не могу тебя за это винить, это хорошая сделка и неплохой доход для мистера и миссис Сундстрем, которые сейчас на Галапагосских островах любуются местной флорой и фауной. Все это дерьмо на стенах оттуда. Не с Галапагосских островов, но из тех мест, где они побывали, путешествуя по всему миру.

— Интересно.

— Они могли бы рассказать тебе целую историю о каждом из сувениров. Но их здесь нет, а когда есть, их дом не сдается в аренду, так? Мы поедем в офис, подпишем все бумаги, потом я дам тебе ключи, удостоверение, с которым тебя будет пропускать охранник, пропуск в гольф-клуб, сведения о величине чаевых. Надеюсь, у тебя найдется время для гольфа?

— Думаю, я не упаду без сил на третьей лунке.

— Уверена. И раз уж разговор зашел о физической форме, давай заглянем в дом Латтимора перед тем, как начнем заполнять бумаги на аренду. Нет, глупый, я не собираюсь уговаривать тебя купить его. Просто хочу вновь показать тебе спальню. Ты же понимаешь, я не смогу заниматься этим в спальне Синтии Сундстрем, не так ли? С этими жуткими масками на стенах. У меня от них мурашки по коже. Ощущение, будто за мной наблюдают все первобытные племена мира.

Дом Сундстремов комфортом значительно превосходил мотель, и, как выяснилось, сувениры, привезенные хозяевами из странствий, Келлеру абсолютно не мешали. Во второй спальне, которая служила и кабинетом Гарви Сундстрему, стены занимала коллекция холодного оружия: ножи, кинжалы, топоры, похожие на боевые. Масок и гобеленов хватало и в других комнатах. Некоторые маски действительно были страшными, но до мурашек по коже не доходило, а с одной он даже сдружился — из Восточной Африки, с зубами, напоминающими могильные камни, и множеством веревок вместо волос. Кивал ей, проходя мимо, даже приветственно поднимал руку.

«Еще немного, — подумал Келлер, — и я начну с ней разговаривать».

Ему становилось все яснее, что есть, есть у него потребность выговориться. Собственно, потребность эта была всегда, но долгие годы он занимался таким делом, что никому не мог открыться, излить душу. Ведь он наемный убийца, а человек, который выбирает такую «профессию», обычно не откровенничает о своих успехах с незнакомцами… да и с друзьями тоже. Тебе платят за то, что ты делаешь, а ты держишь рот на замке, и по-другому не бывает. Ты можешь пойти в спортивный бар и поговорить об игре с парнем, который сидит на соседнем стуле у стойки, ты можешь заговорить о погоде с женщиной на автобусной обстановке, ты можешь пожаловаться на мэра официантке в кафетерии на углу, но разговор о чем-то более существенном, увы, не для тебя.

Однажды, несколько лет назад, кто-то посоветовал ему обратиться к психоаналитику. Келлер постарался позаботиться о том, чтобы не засветиться — расплачивался наличными, называл ложные фамилию и адрес, по минимуму распространялся о своем детстве. Сеансы с психоаналитиком оказались продуктивными. Он многое о себе понял. Но закончилось все печально — психоаналитик решил использовать Келлера в своих интересах, принялся следить за ним и узнал то, что знать ему не положено. Он захотел стать заказчиком, Келлер, разумеется, допустить этого не мог. А потому разобрался с ним как с заказом. На том и закончилась для него психотерапия. И он уже больше ни с кем не делился сокровенным.

Через несколько месяцев после смерти психоаналитика он завел собаку. Не Солдата, собаку из детства, а Нельсона, отличную австралийскую овчарку. Нельсон оказался не только прекрасным компаньоном, но и идеальным доверенным лицом. Ему Келлер мог рассказывать все, в полной уверенности, что тот никому ничего не передаст. И это не разговор с самим собой или со стеной, собака настоящая, живая и слушает тебя очень внимательно. Случалось, он мог в этом поклясться, что Нельсон понимал каждое слово. И не осуждал. Что бы Келлер ни говорил, пес по-прежнему любил его всем сердцем.

«Если бы все так и оставалось», — подумал Келлер.

Но не осталось, и во многом по его вине. Он нашел человека приглядывать на Нельсоном, когда по работе приходилось уезжать из города — все лучше, чем сдавать собаку в питомник. И влюбился в эту девушку, которая выгуливала Нельсона. Она переехала к нему, после чего он мог откровенничать с Нельсоном лишь когда Андрия куда-нибудь уходила. Это тоже его устраивало, компания Андрии ему нравилась, но ей пришла пора двигаться дальше, и она двинулась. Пока они жили вместе, Келлер подарил ей множество сережек. Она забрала их, и он ничего не имел против. Но она забрала и Нельсона, вновь оставив Келлера в одиночестве.

Другой человек тут же купил бы нового пса, а потом скорее всего нашел женщину, чтобы она этого пса выгуливала. Келлер решил не наступать дважды на одни грабли. Он не пытался найти замену психотерапевту, не заменил и собаку. И хотя женщины продолжали появляться и исчезать в его жизни, не обзавелся новой подружкой. Он, в конце концов, долгие годы жил один, и его это устраивало.

По большей части.

— Это здорово, — вздохнул Келлер. — Какое-то время вдоль дороги тянутся пригороды, но как только они остаются позади и ты выезжаешь в пустыню, она вся твоя, стоит чуть отойти от автострады. Приятно, не правда ли?

Никто не ответил на его вопрос.

— Я заплатил наличными за аренду дома Сундстремов. Две недели, по тысяче долларов за каждую. Это дороже, чем мотель, но я смогу готовить сам и экономить на ресторанах. Правда, дома я есть не люблю. Но я потащил тебя в такую даль не для того, чтобы ты слушала, как я говорю о такой ерунде.

Вновь на пассажирском сиденье промолчали. Впрочем, ответа он и не ждал.

— Мне нужно со многим определиться. Для начала решить, как жить дальше. Не знаю, как смогу продолжать делать то, что делал все эти годы. Убивать людей… как может человек проделывать это день за днем из года в год?

Но… ты не должен размышлять над этим аспектом работы. Я хочу сказать, надо принимать его как должное. Эти люди ходят по земле, занимаются делами… А потом появляюсь я, и они больше не делают того, что делали прежде. Потому что мертвы, потому что я их убил.

Он посмотрел на пассажирское сиденье, ожидая реакции. Да, все правильно.

— Мало-помалу перестаешь думать о том, кого тебе заказывают, как о человеке, а видишь перед собой проблему, которую нужно уладить. Вот конкретная работа, а ее нужно сделать. Как ты собираешься с ней справиться? Как выполнишь заказ с максимальной эффективностью и без лишнего шума?

Некоторые делают ту же работу, но позволяют эмоциям порой брать верх над собой. Находят причины ненавидеть парня, которого должны убить. Злятся, возлагают на него вину за то, что им приходится делать дурное дело. Если бы не он, им бы не пришлось грешить. Благодаря ему, сукину сыну, они отправятся в ад. Они вне себя от ярости, видят в нем злейшего врага, и оттого им легче убить его. А именно такую цель они и ставят перед собой с самого начала.

Но мне всегда казалось, что это глупо. Я не могу точно сказать, что есть грех, а что — нет. Не могу определить, какой человек заслуживает жить дальше, а какой должен умереть. Иногда я думаю об этом, но когда такие мысли приходят мне в голову, то это не приводит ни к чему путному.

Я могу продолжать в том же духе, с моральным аспектом у меня полный порядок. Просто думаю, что становлюсь староват для этой профессии, — это один момент. А второй заключается в том, что этот бизнес изменился. Нет, кое-что осталось прежним. Есть люди, готовые платить деньги за смерть других людей. Нет нужды беспокоиться о том, что заказчики исчезнут. Иногда, конечно, возникает застой, но потом следует всплеск. Заказать могут такого, как кубинец из Майами, у которого добрая сотня врагов, и такого, как этот Эгмонт, с толстым животиком и клюшками для гольфа, который вроде бы никому не мог насолить. Заказчики бывают разные, заказывают они разных людей, и ни в первых, ни во вторых недостатка нет.

Автомобиль вошел в поворот на слишком большой скорости, поэтому пришлось протянуть руку, чтобы вернуть молчаливого спутника в прежнее положение.

— Тебе следовало пристегнуться ремнем безопасности, — заметил Келлер. — Так на чем я остановился? А, говорил, что бизнес меняется. Точнее, меняется мир. Усиливаются меры безопасности в аэропорту, везде требуют удостоверение личности. Жилые поселки окружают стенами, и так далее. Поневоле на ум приходит Даниэль Бун[14], который понял, что пора идти на запад, раз уж больше нельзя срубить дерево, не задумываясь, куда оно упадет.

Кажется, я просто разболтался, несу чушь. Но, с другой стороны, что тут такого? Тебе-то все равно, правда? Пока я плавно вхожу в повороты и ты не сваливаешься на пол, ты готова сидеть и слушать все, что сочту нужным сказать. Я прав?

Он помолчал, словно ожидая возражений. Не дождался. Вздохнул и продолжил:

— Если бы я играл в гольф, то выходил бы на поле каждый день, и мне не пришлось бы сжигать бензин полными баками, носясь по пустыне. Я бы проводил время за стенами «Сандаунер эстейтс» и не бродил бы по торговому центру. Не увидел бы тебя на стенде рядом с кассовым аппаратом. Там продавались разные породы, и я не уверен, к какой относишься ты. Наверное, терьер. Они хорошие собаки, терьеры. Самостоятельные, с характером.

У меня была австралийская овчарка. Я назвал ее Нельсон. Точнее, так ее звали до того, как она попала ко мне, а я не видел смысла менять кличку. Не думаю, что я дам тебе кличку. Хочу сказать, это уже сдвиг по фазе — купить мягкую игрушку, взять с собой в поездку, разговаривать с ней. Дело не в том, что ты вдруг станешь откликаться на кличку или у нас получится более тесная связь, если я как-то назову тебя. Я, возможно, псих, но не глупец. Понимаю, что говорю с полиэстером и губчатой резиной, или из чего тебя там сделали. На бирке написано: «Сделано в Китае». Еще один признак того, что мир изменился. Нынче все сделано в Китае, в Индонезии или на Филиппинах, в Америке больше ничего не делается. Скажу, что бешусь из-за этого. Меня не волнует, что рабочие места уплывают за моря и океаны. С чего мне волноваться? К моей работе это отношения не имеет. Ведь никто не привозит киллеров из Таиланда или Кореи, чтобы те отнимали кусок хлеба у доморощенных американских наемных убийц.

Просто начинаешь размышлять: а что делают люди в этой стране? Если они ничего не производят, если все импортируется из других, что тогда делают американцы, приходя на работу?

Он говорил еще какое-то время. Потом ехал молча, затем возобновил монолог. В конце концов вернулся к «Сандаунер эстейтс», объехал поселок, направил автомобиль к юго-западным воротам.

«Здравствуйте, мистер Миллер». — «Привет, Гарри». — «Эй, что это у вас?» — «Милая крошка, не так ли? Подарок для дочери моей сестры. Маленькой девочки. Завтра отправлю ей игрушку».

Только этого не хватало. Прежде чем подъехать к будке охранника, он взял с заднего сиденья газету и накрыл игрушку на пассажирском месте.

В баре гольф-клуба Келлер сочувственно слушал, как мужчина по имени Эл рассказывал о том, как сегодня проходил все поле, от первой до восемнадцатой лунки.

— Что меня убивает, так это моя неспособность сохранить концентрацию от начала и до конца. Скажем, сегодня на седьмой лунке я первым же ударом преодолел половину расстояния до нее. А вторым забросил мяч за лунку. Он упал над ней в десяти, может, в пятнадцати футах от границы зеленого круга.

— Здорово. — Келлер постарался, чтобы в голосе не прозвучало иронии.

— Очень здорово, — просиял Эл. — И мне осталось только забросить мяч поближе к лунке и следующим ударом закатить его, то есть пройти лунку с результатом минус один. Я могу использовать клиновидную клюшку, но зачем напрягать мозги? Поэтому я беру маленькую закругленную и бью по мячу ею.

— Понятно.

— Мяч падает от лунки в каких-то двух ярдах. Но ударил-то я слишком сильно! Он набирает скорость и катится, катится, катится… Скатывается с зеленого круга и оказывается дальше, чем был в момент моего удара.

— Чертовское невезение.

— Я бью еще раз, опять мимо лунки, хотя и не так уж и далеко. Короче, мне потребовалось пять ударов, чтобы положить мяч в лунку. А всего семь, на два больше, чем положено. Двумя ударами я прошел четыреста пятьдесят ярдов, а на последние пятьдесят затратил целых пять!

— Что ж, это гольф, — глубокомысленно заметил Келлер.

— Клянусь Богом, вашими устами глаголет истина, — кивнул Эл. — Как насчет того, чтобы еще по стаканчику, Дейв, а потом пойти пообедать? Есть ребята, с которыми вы просто обязаны познакомиться.

В итоге он оказался за одним столом с четырьмя мужчинами. Двое, Эл и Феликс, жили в «Сандаунер эстейтс», еще двое были гостями Феликса, жителями Скотсдейла. Феликс рассказал длинный анекдот о несчастном гольфисте, который покончил собой, крайне неудачно пройдя все лунки. Подняв руки и скрестив запястья, прижимая их друг к другу, он произнес ключевую фразу: «В котором часу?» — и все покатились со смеху. Они заказали стейки, пили пиво, говорили о гольфе, политике, падении акций на бирже, и Келлеру удавалось успешно поддерживать разговор. Во всяком случае, никто, похоже, и не заметил, что он понятия не имеет, о чем говорит.

И когда кто-то спросил его: «Как идет жизнь на той стороне?» — ответ у него был уже наготове.

— Знаете, интересная получается история. — В голосе сквозила задумчивость. — Ты можешь пахать и пахать, как человек, пытающийся клюшкой до смерти забить мяч, а потом тебе удается один удар, но такой классный, что на душе тихая радость — день прожит не зря.

Он не мог вспомнить, где слышал последнюю фразу, но она определенно понравилась его соседям по столу. Они все согласно кивнули, потом кто-то сменил тему — проехался по демократам, и теперь уже согласно закивал Келлер.

Почему нет?

— Так завтра утром встречаемся на поле, — обратился Эл к Феликсу. — Дейв, если хочешь присоединиться к нам…

Келлер перекрестил запястья, ответил:

— В котором часу? — А когда смех утих, добавил: — Я бы с удовольствием, Эл. Но завтра исключается. Как-нибудь в другой раз.

— Ты можешь взять урок, — предложила Дот. — Разве в клубе нет инструктора? Разве он не дает уроков?

— Есть. И наверняка дает. Но с чего у меня может возникнуть желание учиться играть в гольф?

— Чтобы получить возможность появиться на поле. Вести себя как все. Мимикрия, знаешь ли.

— Если кто-то увидит, как я размахиваю клюшкой для гольфа, с уроком или без, у него сразу возникнет вопрос: а что я здесь делаю? А так они могут подумать, будто я поиграл рано утром. В любом случае я не собираюсь проводить много времени в гольф-клубе. Стараюсь как можно быстрее убраться оттуда и езжу по пустыне.

— По пустыне? — переспросила она.

— Да, смотрю на кактусы.

— На кактусы?

— Ну да. Но тут проблемы с браконьерами.

— Ты шутишь.

— Отнюдь. Кактусы в пустыне охраняют, потому что браконьеры выкапывают их и продают в цветочные магазины.

— Похитители кактусов. — В голосе Дот слышалось изумление. — Представить такого не могла. Полагаю, им нужно остерегаться колючек.

— Это точно.

— А если уколются, так им и надо. Так ты просто ездишь по пустыне?

— Езжу и думаю.

— Что ж, это хорошо. Только не забывай, ради чего ты там поселился.

Он держался подальше от гольф-клуба весь следующий день, потом еще один. Наконец во вторник, во второй половине дня, сел в автомобиль и покружил по поселку. Проехал мимо дома Латтимора, подумав: а показывала ли его кому-нибудь в последние дни Мици Прентис? Миновал дом Уильяма Эгмонта, который ничем не отличался от дома Сундстремов. «Кадиллак» Эгмонта стоял под навесом, но личная тележка для гольфа отсутствовала. Скорее всего он поехал на тележке к первой лунке. То ли тренирует удары, то ли отправился в дальний путь к восемнадцатой лунке.

Келлер вернулся домой, поставил «тойоту» под навес у дома Сундстремов. Арендовав дом на две недели, он тревожился, что Мици будет постоянно звонить ему или, того хуже, являться без приглашения. Но она ни разу не дала о себе знать, за что он был ей очень признателен, и теперь сам подумывал, не позвонить ли ей домой или на работу и найти место для встречи. Дом Сундстремов не подходил из-за масок, ее дом тоже — из-за дочери, и…

Это и решило дело. Если он начал так думать, значит, пора приниматься за работу. Иначе не успеешь оглянуться, как начнешь брать уроки гольфа, купишь дом Латтимора и поменяешь игрушечную собаку на настоящую.

Келлер вышел на улицу. Вторая половина дня перетекала в вечер, и Келлеру показалось, что темнеет здесь быстрее, чем в Нью-Йорке. Оно и понятно: Финикс ведь гораздо ближе к экватору. Кто-то в свое время ему это подробно объяснял, и он вроде бы все понял, но теперь в памяти остались только голые факты — чем дальше ты от экватора, тем позднее наступают сумерки.

В любом случае гольфисты день уже закончили. Пешком он прошелся вдоль кромки поля для гольфа, миновал дом Эгмонта. Автомобиль по-прежнему стоял под навесом, тележка — нет. Он прошел чуть дальше, повернул, вновь взяв курс на дом Эгмонта, и увидел, как кто-то приближается к тому же дому на электрической тележке для гольфа. Возвращается Эгмонт? Нет. Когда расстояние до тележки сократилось, он увидел, что водитель более худой, волос у него куда как больше и они еще не поседели. И тележка повернула, не доехав до дома Эгмонта. То есть на ней находился совсем другой человек.

А кроме того, как он скоро выяснил, Эгмонт уже успел вернуться домой. Тележка стояла под навесом, рядом с «кадиллаком», а из багажной секции торчали клюшки для гольфа. Вид этих клюшек напомнил Келлеру песню, но он не мог вспомнить ни слова, ни отношения песни к тележке для гольфа. Песня была печальная, музыкальное сопровождение обеспечивалось волынками, но большего память выдавать не желала.

В доме Эгмонта горел свет. Он один? Или привел кого-нибудь?

Это легко выяснить. По дорожке Келлер подошел к двери, нажал на кнопку звонка. Услышал, как он звенит в глубине дома, после чего воцарилась тишина. Келлер уже собрался позвонить второй раз, но сначала попробовал открыть дверь. Обнаружил, что она заперта, и не удивился. А тут послышались шаги, очень тихие, словно кто-то шел по толстому ковру. Дверь приоткрылась на несколько дюймов, дальше ее не пускала цепочка. Уильям Уоллис Эгмонт уставился на него с недоумением.

— Мистер Эгмонт?

— Да?

— Я Миллер. Дейвид Миллер. С другого склона холма. Арендовал дом Сундстремов на две недели.

— Да, конечно. — Эгмонт явно расслабился. — Разумеется, мистер Миллер. Кто-то говорил мне о вас на днях. И вроде бы я видел вас в клубе. И, если не ошибаюсь, на поле.

В этом Эгмонт ошибся, но поправлять его Келлер не стал.

— Скорее всего. Я играю в гольф при малейшей возможности.

— Как и я, сэр. Я играл сегодня и собираюсь поиграть завтра.

Келлер поднял руки, перекрестил запястья и, прижимая их друг к другу, спросил:

— В котором часу?

— Очень хорошо, — заулыбался Эгмонт. — «В котором часу?» В вас говорит бывалый гольфист. Чем я могу вам помочь?

— Дело деликатное. Вы не будете возражать, если я на минутку зайду к вам?

— Конечно, конечно, заходите. — Эгмонт отщелкнул цепочку, распахнул дверь.

Пульт управления системы сигнализации крепился на стене, справа от двери. Рядом с пультом висел лист бумаги с надписью поверху: «Как устанавливать охранную сигнализацию».

Ниже шла инструкция, напечатанная большими буквами, дабы старику не приходилось напрягать глаза. Келлер прочитал инструкцию, нажал положенные кнопки в нужной последовательности, вышел из дома Эгмонта. Несколько минут спустя вернулся в свой дом… дом Сундстремов. Сварил себе кофе на кухне Сундстремов, сел в кресло в гостиной Сундстремов и, пока кофе остывал, инициировал процесс прощания с Уильямом Уоллисом Эгмонтом.

Сам процесс он давно уже довел до автоматизма. Образ, появившийся перед его мысленным взором, из цветного стал черно-белым, потом серым, уходил все дальше и дальше, становился меньше и меньше, превратился в точку и, наконец, исчез, проглоченный прошлым.

Когда чашка с кофе опустела, он прошел в спальню Сундстремов и разделся, принял душ в ванной Сундстремов, вытерся полотенцем Сундстремов. Направился в кабинет, кабинет Гарви Сундстрема, снял со стены боевой топор с острова Фиджи, изготовленный из черного дерева, более тяжелый, чем казался; судя по всему, скорее настенное украшение, чем настоящее оружие. Но Келлер взялся за рукоятку, несколько раз махнул топором и понял, как островитяне могли его использовать и для защиты, и для нападения.

Келлер мог взять топор с собой в дом Эгмонта и уже видел, как он, держа топор обеими руками, описывает им широкую дугу и обрушивает лезвие на череп Эгмонта. Келлер покачал головой, вернул топор на место. Действительно, он прекрасно управился и без топора.

Утром он уехал позавтракать. Возвращаясь, увидел, как машина «скорой помощи» выезжает из восточных ворот «Сандаунер эстейтс». Охранник узнал Келлера и махнул рукой, показывая, что тот может проезжать, но Келлер нажал на педаль тормоза, опустил стекло и спросил насчет «скорой помощи». Охранник покачал головой и поделился печальной новостью.

Он поехал домой и позвонил Дот.

— Ничего не говори. Ты решил, что не сможешь этого сделать.

— Все сделано.

— Просто удивительно, как я могу это чувствовать. Как думаешь, это шестое чувство или известная всем женская интуиция? Можешь не отвечать. Я бы хотела сказать: увидимся завтра, — но не получится, так?

— Мне потребуется время, чтобы добраться до дому.

— Слушай, никакой спешки нет. Не торопись, осмотри достопримечательности. Клюшки у тебя с собой, не так ли?

— Клюшки?

— Остановись где-нибудь по пути, поиграй в гольф. Наслаждайся жизнью, Келлер. Ты это заслужил.

За день до окончания двухнедельной аренды он заглянул в здание гольф-клуба, расплатился по счету, отдал ключи и пропуск. Пешком прошелся до дома Сундстремов, положил чемодан в багажник автомобиля, маленькую набивную собаку — на переднее сиденье. Потом сел за руль, медленно объехал поле для гольфа и покинул «Сандаунер эстейтс» через восточные ворота.

— Милое местечко, — сказал он собаке. — Я понимаю, почему здесь нравится людям. Не просто из-за гольфа, погоды и безопасности. Человек ощущает, что тут с ним не может случиться ничего плохого. Даже твоя смерть здесь всего лишь часть естественного круговорота вещей в природе.

Он подключил блок круиз-контроля и направил автомобиль к Тусону, опустил щиток, защищая глаза от утреннего солнца. Хорошая погода для круиз-контроля. Однажды по радио он услышал, как мужской профессионально-сладкий голос предупреждал, что использовать круиз-контроль при дожде опасно. Если на мокрой мостовой сцепление колес и асфальта ослабнет, процессор блока круиз-контроля может решить, что колеса вращаются слишком медленно, и увеличит число оборотов двигателя, чтобы добавить автомобилю скорости. И вот тут автомобиль может занести со всеми вытекающими из этого трагическими последствиями.

Келлер не мог вспомнить, сколько людей гибло за год из-за ошибки, которую в такой ситуации допускал процессор блока круиз-контроля, но их оказалось куда больше, чем он мог себе представить, а потому для себя Келлер уже принял решение выключать круиз-контроль одновременно с включением дворников. Но теперь, пересекая пустыню Аризоны с запада на восток, он задумался, какова практическая применимость полученной им информации. Смерть в результате несчастного случая — штука полезная, именно такая причина появилась в свидетельстве о смерти Уильяма Уоллиса Эгмонта, но Келлер пока не мог представить себе, как использовать круиз-контроль в качестве рабочего инструмента для тех регионов Соединенных Штатов, которые славились дождливым климатом. Однако никогда не знаешь, чем обернется дело, поэтому он позволил себе поразмышлять на эту тему.

В Тусоне он убрал собаку в чемодан, прежде чем вернуть автомобиль, потом вышел в жару и нашел свой «форд-таурус» на стоянке длительного пребывания. Бросил чемодан на заднее сиденье, вставил ключ в замок зажигания… Интересно, а заведется двигатель? Если б не завелся, проблем не возникло бы, просто прогулялся бы к стойке агентства «Хертц». Но допустим, они заметили, что он сдавал в «Авис» другой автомобиль… Они такое подмечают? Он так не думал, но аэропорты за последнее время изменились. Там появились люди, которые подмечали все.

Он повернул ключ зажигания, и двигатель сразу завелся. Женщина у ворот подсчитала, сколько он должен заплатить, и в ее голосе слышались виноватые нотки, когда она назвала сумму. Он не мог не задуматься, сколько заплатил бы за другие автомобили, которые оставлял на таких же стоянках, автомобили с телами в багажниках. Наверное, очень большие деньги. Да только никто их платить не собирался. И он решил, что для разнообразия может хоть раз расплатиться по счету. Отсчитал купюры, взял квитанцию, выехал на автостраду.

По пути думал о том, как бы поступил, если бы двигатель не завелся. «Ради Бога, посмотри на себя, а? — сказал он. — Что-то могло случиться, но не случилось. С этим покончено, а ты гадаешь, как бы ты поступил, какую избрал стратегию. Переливаешь из пустого в порожнее. Что, черт побери, с тобой происходит?»

Он задумался над ответом. И озвучил его: «Ты хочешь знать, что с тобой происходит? Ты говоришь сам с собой, вот что с тобой происходит».

Он прекратил это безобразие. А двадцать минут спустя свернул на площадку отдыха, перегнулся через спинку, открыл чемодан, вернул собаку на переднее сиденье.

— Поехали, — сказал он.

В Нью-Мексико он свернул с автострады и, следуя указателям, поехал к индейскому пуэбло. Полная женщина с заплетенными в косички волосами и бесстрастным лицом сидела в комнате в окружении горшков, которые сама и слепила. Келлер выбрал маленький черный горшок с зубчатой кромкой. Женщина осторожно завернула горшок в несколько газетных страниц, затем положила в бумажный пакет, который сунула в пластиковый. Келлер запихнул покупку в чемодан и поехал дальше.

— Не спрашивай, — предупредил он собаку.

На границе штата Колорадо пошел дождь, и он ехал десять минут, прежде чем вспомнил предупреждение парня со сладким голосом. Нажал на педаль тормоза, что автоматически вызывало отключение блока круиз-контроля, но на всякий случай воспользовался и выключателем.

— А ведь мог забыть и попал бы в аварию, — сообщил собаке.

В Канзасе он свернул на шоссе местного значения и посетил придорожную достопримечательность, дом, где однажды прятались братья Долтон[15]. Они были преступниками, он это знал, современниками Джесси Джеймса[16] и Янгеров[17]. Дом превратили в мини-музей, с подлинными вещами братьев и газетными вывесками, и там был подземный ход из дома в сарай, по которому братья могли уйти при внезапном визите полиции. Келлеру хотелось пройти подземным ходом, но он оказался закрыт.

— Однако приятно знать, что он существует, — улыбнулся он служительнице музея.

— Если вас интересует банда Долтонов, — ответила женщина, — то в Канзасе, правда, у противоположной границы штата, в городе Коффивилле, есть еще один музей.

Именно там, как ему, должно быть, известно, и погибла большая часть банды, в том числе и двое братьев Долтон, при попытке одновременно ограбить два банка. Он это знал, но только потому, что прочел в газетной вырезке на стендах музея.

Он остановился на автозаправочной станции, купил карту штата, наметил маршрут до Коффивилла. На полпути заночевал в «Ред руф инн», заказал пиццу в номер и поел перед телевизором. Переключал кабельные каналы, пока не нашел вестерн, который вроде бы стоило смотреть. Это же надо — фильм оказался про братьев Долтон! А кроме них, среди героев были и Джесси Джеймс с его младшим братом Френком, а также Коул Янгер и его братья.

И все выглядели классными парнями, общаться с которыми одно удовольствие. Насколько он мог судить по фильму, не было в этой компании ни поджигателей, ни садистов. Оставалось только гадать, мочился ли в постель Джесси Джеймс, когда был маленьким. Черта с два.

Утром он приехал в Коффивилл, купил билет, осмотрел музейные экспонаты. Это было смелое решение — одновременно грабить два банка, но, пожалуй, не самое умное в истории американской преступности. Местные жители их ждали и изрешетили пулями. Большинство членов банды погибли на месте или вскоре умерли от ран.

Эмметт Долтон получил двенадцать пуль, но выжил и попал в тюрьму. На этом история не закончилась. Он не только оправился от ран, но и вышел из тюрьмы и оказался в Лос-Анджелесе, где писал сценарии для зарождающейся киноиндустрии и сколотил небольшое состояние, торгуя недвижимостью.

Келлер провел в музее много времени, как губка впитывая информацию, которая потом стала пищей для размышлений.

В основном он молчал, но время от времени заговаривал с собакой.

— Возьмем солдат. — Они ехали по автостраде 40 к востоку от Де-Мойна. — Их забирают в армию, они проходят базовую подготовку и, не успев опомниться, уже целятся в других солдат и нажимают на спусковой крючок. Может, первые пару раз им приходится заставлять себя, может, поначалу им снятся кошмары, но потом они к этому привыкают и даже начинают получать удовольствие. Но от солдата требуется только нажимать на спусковой крючок — и ничего больше. Ему не нужно разыскивать по госпиталям раненых солдат, чтобы убедиться, что они не страдают. Ему не нужно одевать убитых и отправлять в лагерь. Ему нужно только нажимать на спусковой крючок и продолжать жить.

— И это же обыкновенные парни, — продолжал он. — Восемнадцатилетние ребята, призванные из средней школы. Или нет, теперь они добровольцы, теперь никого не призывают, но в принципе разницы нет. Они — обыкновенные американские парни. В детстве не мучили животных и не устраивали поджоги. И не мочились в постель. Знаешь, что я тебе скажу? Я по-прежнему не понимаю, какое отношение имеет к этому ночное недержание мочи.

Возвращаясь в Нью-Йорк по мосту Джорджа Вашингтона, он не преминул заметить: «Что ж, их нет».

Говорил, понятное дело, о башнях-близнецах. И разумеется, их не было. Они рухнули, и Келлер это знал. Побывал на месте Всемирного торгового центра не один раз, чтобы убедиться: это не фотографический фокус, башен действительно нет. Но всякий раз надеялся их увидеть, в глубине души полагал, что 11 сентября — всего лишь сон. Нельзя же заставить исчезнуть часть горизонта, не так ли?

Он приехал в агентство «Хертц», вернул автомобиль. Выходил из офиса с чемоданом в руке, когда его догнал кто-то из служащих. В руках тот держал набивную собаку.

— Вы кое-что забыли. — Мужчина широко улыбался.

— Да, конечно, — кивнул Келлер. — У вас есть дети?

— У меня?

— Отдайте игрушку своему ребенку. Или любому другому ребенку.

— Вам она не нужна?

Он покачал головой, не сбавляя шага. Приехав домой, принял душ и побрился. Окно выходило на восток, не на юг, башен из окна он видеть не мог, поэтому все было как прежде. Вот почему он и смотрел в окно — убедить себя в том, что ничего не изменилось, все на месте, ничего не ушло.

Отсутствие перемен ему нравилось. Келлер снял трубку с телефонного аппарата и позвонил Дот.

Она ждала его на крыльце. На столе, как обычно, красовался графин ледяного чая.

— Ты заставил меня беспокоиться. Не звонил, не звонил и не звонил. Добирался до дома чуть ли не месяц. Ты что, шел пешком?

— Я не мог уехать сразу. Заплатил за две недели.

— И не хотел, чтобы деньги пропали даром.

— Я подумал, что более ранний отъезд вызовет подозрения. Я помню парня, он уехал на четыре дня раньше, сразу после смерти мистера Эгмонта.

— И ты подумал, что лучше болтаться рядом с местом убийства.

— Не было никакого убийства, — возразил Келлер. — Человек пришел домой, проведя вторую половину дня на поле для гольфа, запер дверь, включил охранную сигнализацию, разделся, набрал в ванну горячей воды. Потом лег в ванну, потерял сознание и утонул.

— Большинство несчастных случаев происходит дома, — кивнула Дот. — Такова статистика, не так ли? Что он сделал, ударился головой?

— Скорее всего о кафельную стену, после того как потерял равновесие. А может, у него был легкий инсульт. Трудно сказать.

— Ты его раздел и все такое?

Келлер кивнул.

— Положил в ванну. В воде он пришел в себя, но я ухватил его за ноги и высоко поднял, так что голова ушла под воду, и на том все закончилось.

— Вода в легких?

— Точно.

— Утонул.

Он кивнул.

— Ты в порядке, Келлер?

— Я? Конечно. Безусловно. В общем, я решил, что побуду там еще четыре дня и уеду. Когда мое время истечет.

— Как у Эгмонта.

— Не понял?

— Он ушел, когда его время истекло, — пояснила Дот. — И однако, за сколько дней можно добраться сюда из Финикса? За четыре, пять?

— Я сделал небольшой крюк. — И он рассказал ей о банде Долтонов.

— Два музея, — кивнула она. — Большинство людей не были ни в одном из музеев банды Долтонов, а ты побывал в обоих.

— Ну, они пытались одновременно ограбить два банка.

— А это тут при чем?

— Не знаю. Наверное, ни при чем. Ты слышала о Нашвилле[18], штат Индиана?

— Я слышала о Нашвилле, слышала об Индиане, но, полагаю, ответ на твой вопрос — нет. И чем знаменит Нашвилл, штат Индиана? Тоже чем-то музыкальным?

— Там музей Джона Диллинджера[19].

— Господи, Келлер, ты совершал паломничество по местам преступной славы Среднего Запада?

— В музее в Коффивилле лежали рекламные буклеты этого места, и я решил туда заехать. Это практически по дороге. Интересная экспозиция. У них есть деревянный револьвер, с помощью которого ему удалось бежать из тюрьмы. А может, его копия. В любом случае интересная экспозиция.

— Я тебе верю.

— Они были народными героями. Диллинджер, и Красавчик Флойд[20], и Малыш Нельсон[21].

— И Бонни и Клайд. У этой парочки тоже есть музей?

— Наверное. Они были героями, такими же, как Долтоны, и Янгеры, и Джеймсы, но не родственниками. В девятнадцатом веке отбор в банду шел по семейному принципу, но потом эта традиция умерла.

— Да, сегодня в банды сбиваются соседи по дому или кварталу, — согласилась Дот. — Слушай, а как же Ма Баркер[22]. Она же современница Диллинджера, не так ли? И у нее был целый дом грабителей банков. Или так было только в кино?

— Нет, ты права. Я забыл про Ма Баркер.

— Ладно, давай забудем ее снова, чтобы ты мог добраться до главного.

Он покачал головой:

— Не уверен, что есть до чего добираться. Я просто не спешил домой. Вот и все. Мне надо было подумать.

— Не могу сказать, что меня это удивляет.

— Я давно собирался отойти от дел. Помнишь?

— Очень даже хорошо.

— В тот момент я решил, что могу себе это позволить. Отложил деньги на жизнь. Не так много, но хватило бы на небольшое бунгало где-нибудь во Флориде.

— И ездил бы с утра пораньше в ближайшее кафе «У Денни»[23], чтобы получать скидку. Маленькая, но экономия.

— Ты тогда сказала, что мне нужно хобби, и вновь заинтересовала меня коллекционированием марок. Я и оглянуться не успел, как истратил на марки большие деньги.

— Вот так и пришел конец пенсионному фонду.

— Он уменьшился, — признал Келлер. — И мне больше не удавалось копить деньги, потому что все свободные уходили на марки.

Она нахмурилась:

— Думаю, я понимаю, что происходит. Ты не можешь заниматься тем, чем занимаешься, и не можешь уйти на пенсию.

— Вот я и пытался придумать, чем еще я смогу заняться. Эмметт Долтон переселился в Голливуд, писал сценарии и торговал недвижимостью.

— Ты работаешь над сценарием, Келлер? Готовишься сдать экзамен на риелтора?

— Я так и не смог придумать, чем заняться. Нет, конечно, я могу найти работу с минимальной зарплатой. Но я привык к определенному образу жизни, и многочасовые рабочие смены не по мне. Можешь представить меня за прилавком «Севен-илевен»?

— Я не могу представить тебя даже грабящим «Севен-илевен».

— Все было бы по-другому, будь я моложе.

— Действительно, вооруженный грабеж — удел молодых.

— Если бы моя жизнь только начиналась, я бы поступил на работу в какую-нибудь фирму и поднимался по служебной лестнице. Но для этого я слишком стар. Во-первых, никто меня не возьмет, а во-вторых, мне не хочется делать то, что я умею.

— Хочешь к чаю картофель фри? Нет, Келлер, что-то с тобой не так. Ты на себя не похож.

— Однажды я уже начинал с нуля. Приходил к старику[24], и он говорил, что делать. «Ритчи должен повидаться с одним человеком. Почему бы тебе не составить ему компанию?» Или: «Сходи к тому парню, скажи ему, что я недоволен его поведением». Или просто посылал меня за шоколадными батончиками. Помнишь, какие он предпочитал батончики?

— «Марс».

— Нет, это потом он перешел на них, а сначала ему нравились другие. Их было трудно найти, они продавались лишь в нескольких магазинах. Думаю, из всех моих знакомых он единственный, кому они нравились. Как же они назывались?

— Самое место для шоколадного батончика.

— «Окажи мне услугу, малыш, посмотри, продают ли в центре мои любимые батончики». А потом пришел день, когда за «окажи мне услугу» последовало: «Вот тебе пистолет, поезжай к тому парню и всади ему пару пуль в голову». Совершенно неожиданно для меня, но он, судя по всему, знал — я это сделаю. И вот что я тебе скажу. У меня не возникло и мысли, что я могу этого не сделать. «Вот тебе пистолет, окажи мне услугу». Я взял пистолет и оказал ему услугу.

— Так просто?

— Вот именно. Я привык делать то, что он мне говорил, сделал и в тот раз. Тем самым дал ему знать, что я из тех, кто на такое способен. Потому что не каждый может.

— Но тебя это не тревожило.

— Я об этом думал. Размышлял. И не позволил этому тревожить меня.

— А твой метод убирать из образа цвет и отталкивать образ все дальше от себя…

— Этому я научил себя позже. Поначалу было только отрицание. Я говорил себе: меня это не тревожит — и заставлял себя в это верить. И потом начал собой гордиться: «Посмотрите, что я сделал, какой я молодец». Ба-бах, он мертв, а ты — нет, и тут есть чему радоваться.

— Даже теперь?

Он покачал головой.

— Есть только ощущение, что работа закончена, вот и все. Если она была сложной, что ж, ты взял новый рубеж. Если есть другие дела, которыми ты предпочел бы заниматься, то сейчас ты можешь пойти домой и заняться ими.

— Покупать марки, ходить в кино.

— Совершенно верно.

— Ты просто притворялся, что тебя это не тревожит, и пришел день, тревога ушла.

— Притворяться было легко, потому что тревожило не так уж сильно. Но да, я продолжал это делать, и мне больше не приходилось притворяться. В Скотсдейле я жил в доме, где стены в комнатах украшали маски. Как я понимаю, различных первобытных племен. Вот я и подумал, что сначала я начал носить маску, но вскоре из маски она превратилась в мое лицо.

— Пожалуй, я тебя понимаю.

— Надеюсь. И потом, как я добрался сюда — не важно. Куда я отсюда пойду — вот в чем вопрос.

— У тебя было много времени для того, чтобы обдумать ответ.

— Не так уж и много.

— Со всеми этими заездами в Нашвилл и Коффи-Пот.

— Коффивилл.

— Как скажешь. Ты нашел ответ, Келлер?

— Ну… — Он глубоко вдохнул. — Первый: я готов завязать. Бизнес стал другим. Еще эта безопасность в аэропортах и люди, живущие за крепостными стенами… Я тоже изменился. Постарел, занимаюсь этим слишком долго.

— Хорошо.

— Второй: я не могу уйти на пенсию. Мне нужны деньги, а другого способа заработать на жизнь я не знаю.

— Я надеюсь, есть и третий, Келлер, потому что первый и второй не оставляют места для маневра.

— Что я сумел сделать, так это подсчитать, сколько мне нужно денег.

— Чтобы уйти на пенсию.

Он кивнул.

— И по моим подсчетам, получился миллион долларов.

— Милая кругленькая сумма.

— Она гораздо больше той, на которой я остановился, когда задумался о пенсии в прошлый раз. Думаю, эта более реалистичная. При правильном инвестировании я смогу прожить на проценты, которые составят примерно пятьдесят тысяч в год.

— И ты сможешь на них прожить?

— Мне же многого не нужно. Обойдусь без кругосветных круизов и дорогих ресторанов. И на одежду много денег не трачу. Если что-то покупаю, то ношу до тех пор, пока вещь не изотрется.

— Или даже дольше.

— Если бы у меня был миллион наличными плюс то, что я выручу за квартиру, то есть еще полмиллиона…

— И куда бы ты переехал?

— Даже не знаю. Наверное, туда, где теплее.

— В «Сандаунер эстейтс»?

— Слишком дорого. И потом, мне нет нужды жить за крепостной стеной. Да и в гольф я не играю.

— Можешь и начать, чтобы чем-то занять себя.

Он покачал головой.

— Некоторым из этих парней гольф нравился, но другие… меня не покидало ощущение, что они просто убедили себя, будто любят гольф. Самогипноз, знаешь ли. «В котором часу?»

— Ты о чем?

— Есть у них такой анекдот. Не важно… Нет, там я жить не хочу. Но в Нью-Мексико есть маленькие городки к северу от Альбукерке, в пустыне, и ты можешь купить коттедж или присмотреть себе дом на колесах и где-нибудь там его припарковать.

— Думаешь, сможешь это выдержать? Жизнь на природе?

— Не знаю. Я получу полмиллиона за квартиру плюс накоплю миллион. Если инвестировать их хотя бы под пять процентов годовых, то получится семьдесят пять тысяч в год. На такие деньги я прекрасно проживу.

— И твоя квартира стоит полмиллиона?

— Около того.

— Значит, тебе нужен миллион. Я бы с удовольствием одолжила его тебе, но в этом месяце у меня проблемы с деньгами. Так что ты собираешься делать — продать марки?

— Они таких денег не стоят. Я не знаю, сколько денег потратил на коллекцию, но гораздо меньше миллиона. Да и потом, нельзя выручить за них столько же, сколько заплатил.

— Я думала, марки — хорошие инвестиции.

— Лучше вкладывать деньги в них, чем тратить на черную икру и шампанское. Ведь при продаже ты хоть что-то выручишь. Но дилеры тоже должны получать прибыль, поэтому, если на каждый вложенный доллар получаешь пятьдесят центов, — это хорошо. И потом, продавать марки я все равно не собираюсь.

— Ты хочешь оставить их у себя. И пополнять коллекцию.

— Если буду получать семьдесят пять тысяч долларов в год, — ответил он, — и жить в маленьком городке в пустыне, то смогу позволить себе тратить на марки от десяти до пятнадцати тысяч в год.

— Готова спорить, в Нью-Мексико многие так и поступают.

— Может, и нет, но это не значит, что я не смогу.

— Ты просто будешь первым, Келлер. Но для этого тебе нужен миллион долларов.

— Именно об этом я и думал.

— Понятно. И как же ты собираешься его добыть?

— Ну, вопрос подразумевает ответ, не так ли? Я хочу сказать, умею-то я только одно.

— Думаю, твою мысль я уловила. Ты больше не можешь это делать, а потому должен заняться этим с удвоенным рвением. Ты должен уменьшить население страны наполовину, чтобы прекратить убивать людей.

— Когда ты так ставишь вопрос…

— Да, есть некая ирония, не так ли? Но и логика тоже. Ты хочешь браться за все высокооплачиваемые заказы, чтобы побыстрее накопить нужную сумму и выйти из дела. Знаешь, кого ты мне напоминаешь?

— Кого?

— Копов. Их пенсия определяется заработком в последний год службы, вот они и работают внеурочно, чтобы получить по максимуму и на пенсии жить в свое удовольствие. Обычно мы сидим и долго выбираем, а кроме того, между заказами ты всегда выдерживаешь паузу. Но теперь ситуация меняется, так? Ты хочешь сделать работу, вернуться домой, перевести дух и тут же браться за другую.

— Точно.

— Пока не накопишь миллион.

— Совершенно верно.

— Или даже чуть больше, чтобы учесть инфляцию.

— Возможно.

— Еще холодного чая, Келлер?

— Нет, благодарю.

— Может, кофе? Я смогу сварить кофе.

— Нет-нет.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— Ты провел много времени в Скотсдейле. Он действительно похож на банкира из «Монополии»?

— На фотографии. В реальной жизни — нет.

— Он не доставил тебе хлопот?

Келлер покачал головой.

— Он понял, что происходит, лишь когда для него все практически закончилось.

— То есть он ничего не опасался.

— Нет. Я вообще не понимаю, кто его мог заказать.

— Моя версия — нетерпеливый наследник. Тебя ничто не волновало, Келлер? До того, во время, после?

Он подумал, покачал головой.

— И ты не сразу уехал оттуда.

— Подумал, есть смысл побыть там несколько дней. Если бы задержался еще на один, попал бы на похороны.

— То есть ты уехал в тот день, когда его похоронили?

— Только его не хоронили. С ним поступили так же, как и с мистером Латтимором.

— Я должна знать, кто это?

— Я мог бы купить его дом. Тело мистера Латтимора кремировали, а после погребальной службы урну с его прахом опустили в водяную ловушку.

— Которая находилась на расстоянии одного хорошего удара от его парадной двери.

— Пожалуй, — кивнул Келлер. — И потом, я все равно предпочел потратить тот день на дорогу домой.

— И тот, и многие другие. Со всеми музеями.

— Мне требовалось время многое обдумать. Решить, как жить дальше.

— И сегодня, если я правильно тебя поняла, первый день твоей жизни по-новому. Позволь расставить все точки над «i». Ты покончил с кормежкой рабочих, которые разбирали завалы во Всемирном торговом центре. Ты насмотрелся на музеи известных преступников не столь уж далекого прошлого. И теперь ты готов выйти на охоту и убивать ради денег. Так?

— Похоже на то.

— Пока тебя не было, я только и делала, что отказывалась от заказов, Келлер, а теперь хочу взять в руки рог и протрубить, что мы готовы заняться делом. Заняться активно. Я выразилась достаточно ясно? — Дот поднялась. — Кстати, о деле. Не уходи.

Она вернулась с конвертом, положила на стол перед Келлером.

— Они заплатили сразу, а ты добирался до дому так долго, что я уже начала полагать эти деньги своими. Что это?

— По пути домой кое-что прикупил.

Она развернула бумагу, достала маленький черный горшок.

— Красиво. Что-то индейское?

— Из пуэбло в Нью-Мексико.

— Для меня?

— Вдруг захотелось купить этот горшочек. А потом я подумал: что с ним делать? Решил, что тебе понравится.

— Он будет прекрасно смотреться на каминной доске. И подойдет для того, чтобы держать в нем скрепки. Но мне придется выбирать, для чего его использовать, потому что скрепки на каминной доске не держат. Так ты говоришь, купил горшок в Нью-Мексико? В том городке, где решил осесть?

Он покачал головой.

— Я купил его в пуэбло. Чтобы там жить, нужно быть индейцем.

— Что ж, они делают красивые вещицы. Эта украсит мой дом.

— Рад, что тебе понравилось.

— А ты не потеряй это. — Она указала на конверт. — Первый взнос в твой пенсионный фонд. Хотя часть ты все равно потратишь на марки.

Двумя днями позже, он как раз занимался марками, зазвонил телефон.

— Я в городе, — сообщила Дот. — Если на то пошло, рядом с твоим домом.

Она назвала ресторан, Келлер спустился и нашел ее в кабинке у стены. Дот ела мягкое мороженое.

— Когда я была маленькой, такое продавали в аптечном магазине Уохлера за тридцать пять центов. Если сверху посыпали молотым грецким орехом, цена повышалась на пять центов. Мне не хочется говорить тебе, сколько стоит мороженое здесь, причем без грецкого ореха.

— Теперь все не так, как раньше.

— Ты прав, и долгая поездка не пропадает зря, если результатом становятся такие вот философские наблюдения. Но я приехала по другому поводу. А вот и официантка, Келлер. Хочешь заказать такое же мороженое?

Он покачал головой, попросил принести кофе. Официантка принесла ароматный горячий напиток и удалилась. Дот вздохнула:

— Утром мне позвонили.

— И что?

— Собиралась позвонить тебе, но это не телефонный разговор, а мне не хотелось просить тебя приехать в Уайт-Плейнс, поскольку я уверена, что ты бы напрасно потратил время. Вот и решила приехать сама и поесть мороженого, раз уж я здесь. Мороженое вкусное, пусть и цена заоблачная. Ты уверен, что не хочешь?

— Абсолютно.

— Мне позвонил парень, с которым мы уже имели дело. Брокер, солидный человек. Есть работа, очень дорогая, которая внесет приличную лепту в твой пенсионный фонд, да и в мой тоже.

— Где?

— В Санта-Барбаре, это в Калифорнии. Временные сроки очень жесткие. Ты должен все сделать в среду или в четверг, а это невозможно, даже если гнать автомобиль день и ночь, останавливаясь только для того, чтобы залить в бак бензин. Но даже если ты доедешь туда за три дня, пользы от этого не будет, потому что дорога тебя вымотает. Да и в любом случае ты попадешь туда не раньше второй половины четверга. А значит, опоздаешь.

— Это точно.

— Я так и ответила, мол, не беремся. Просто хотела сначала справиться у тебя.

— Скажи, что беремся.

— Правда?

— Я вылечу завтра утром. Или сегодня вечером, если смогу купить билет.

— Ты же больше не собирался летать.

— Знаю.

— Но когда светит денежная работа…

— Теперь мое решение больше не летать утратило актуальность. Не спрашивай почему.

— У меня есть версия.

— Правда?

— Обрушение башен стало для тебя психологической травмой. Так же как и для остальных. Тебе потребовалось приспосабливаться к новой реальности, а процесс этот не из легких. Рухнули не только башни. Рухнул привычный для тебя мир. Какое-то время ты избегал самолетов, ездил в Нижний Манхэттен, кормил голодных, но при этом много думал, пытаясь понять, как жить дальше, не делая того, что обычно делаешь.

— И?..

— Время шло, суета улеглась, и ты приспособился к новому миру. В частности, наметил, что́ будешь делать, когда появится возможность уйти на пенсию. Все обдумал, составил план действий.

— Ну, что-то похожее на план.

— И многое из того, что чуть раньше казалось тебе очень важным, к примеру, отказ от полетов из-за жестких мер безопасности в аэропортах и проверок удостоверений личности, превратилось в сущие пустяки, недостойные того, чтобы менять твою жизнь. Ты сможешь воспользоваться поддельными документами или предъявишь настоящие, а потом найдешь способ замести следы. Так или иначе, ты выкрутишься.

— Пожалуй, — кивнул он. — Санта-Барбара. Это городок между Лос-Анджелесом и Сан-Франциско?

— Ближе к Лос-Анджелесу. У них есть свой аэропорт.

Он покачал головой:

— Пусть они сами им пользуются. Я полечу через международный аэропорт Лос-Анджелеса. Или через Бербанк, так даже лучше. А там возьму автомобиль и поеду в Санта-Барбару. Ты сказала, в среду или четверг? — Он перекрестил запястья, прижав их друг к другу. — В котором часу?

— В котором часу? Что значит, в котором часу? И что вообще тут забавного?

— О, это из анекдота, который рассказал один гольфист в Скотсдейле. Понимаешь, человек выходит на поле для гольфа, и в этот день у него ничего не получается. Он теряет мячи в «бурьяне»[25], не может выбраться из песчаных ловушек, посылает мяч за мячом в водяную ловушку. Все у него идет наперекосяк. К тому времени как он добирается до восемнадцатой лунки, у него остается только паттер, короткая клюшка, потому что все остальные он переломил о колено. И после того как четырьмя ударами загоняет-таки мяч в лунку, гольфист ломает паттер и отшвыривает от себя обломки. Он приходит в раздевалку вне себя от ярости, открывает свой шкафчик, достает бритву и перерезает вены на обоих запястьях. Стоит и смотрит, как течет кровь. И тут кто-то кричит ему из другого прохода между шкафчиками: «Эй, Джо, мы собираем «четверку»[26] на завтрашнее утро. Не хочешь присоединиться?»

— И этот парень говорит… — Келлер поднял кисти на уровень плеча, перекрестил запястья, прижав их друг к другу. — «В котором часу?»

— В котором часу?

— Совершенно верно.

— В котором часу? — Дот покачала головой. — Мне это нравится, Келлер. Час выберешь сам, заказчика устроит любой.