Разбитое зеркало

Глава одиннадцатая

Из письма Роман узнал, что Джорджио умер и что если во вторник, девятого, он явится по указанному адресу, то может услышать нечто полезное для себя.

Роман презирал себя за свою реакцию. Первой его мыслью была мысль о машине, записанной на имя Джорджио. С юридической точки зрения, сейчас она являлась частью наследства Джорджио.

Затем нахлынуло чувство горя. Джорджио был хорошим другом. Каким бы скупым он ни был — с ним всегда приходилось сражаться за справедливую плату; каким бы трусом он ни был — в вопросе о повторном найме Романа подчинился своей сестре; каким бы ни был он мошенником — никак не меньше чем Герцог Бургундский, он все же был другом.

И он обладал чувством юмора. Роман ощущал, что сам он это чувство уже утратил. Только с Джорджио он мог еще находить в жизни забавные стороны.

Забавные стороны?

Они должны существовать, не правда ли?

Затем нахлынуло чувство вины. Отвратительная и мерзкая, состоящая из тысяч маленьких плавающих трупов, вина поднялась из сточной трубы, расположенном где-то в глубине сознания Романа.

За все те дни, когда Роман мог найти время повидать Джорджио и не сделал этого. За партии, которые они могли сыграть и никогда теперь не сыграют. За ту доброту, за которую он никогда теперь не скажет ему «спасибо».

Ты размышляешь обо всем этом, когда уже поздно что-либо сделать. Чувства напоминали те, которые он испытал, когда умерла мать, но были менее острыми.

Может быть, вскоре Роман позвонит отцу. Тот, наверное, уже простил его за те комиссионные, которые он потерял, когда аннулировали заказ на оборудование. Конечно, простил. Конечно. Непохоже, чтобы отец был из тех, кто затаивает зло. Отец говорил Роману, что больше не винит его в смерти матери. Он часто повторял ему об этом.

Было бы легче, если бы у Романа нашлись новости для отца — неплохие новости. Джорджио ведь оставил ему что-то, не так ли? Роман всегда может позвонить отцу и сказать ему об этом — позже.

Контора адвоката располагалась на шестнадцатом этаже «Уайд тауэр». Его приняли сразу. Свободным оказался только один стул — между вдовой Джорджио, маленькой, одетой в черное и под густой вуалью, — и адвокатом Оливии.

Роман чуть не отступил, но дух Джорджио витал там, а перед Джорджио он не мог выглядеть трусом.

Оливия. Адвокат Оливии Дэрнинг? Неужели Джорджио оставил что-то Оливии? Почему? Ведь не мог же у них быть роман — за его спиной? Уверенности не было. Джорджио — старый ублюдок — обладал темпераментом. После еды, выпивки и игры в триктрак секс был тем, о чем он думал больше всего. Во всем этом он считал себя знатоком, но для Романа он в первую очередь был гурманом.

Но Оливия? Она и Джорджио в постели? Такое нельзя себе представить — если только Оливия не видела в этом какой-либо пользы. Роман теперь понимал, что, если цена была бы подходящей, Оливия могла сделать нечто подобное.

И все же, постель, секс — это действительно самый последний способ, с помощью которого Оливия скрутила бы кого угодно, правда? Любым способом, но не этим. Завладеть твоим разумом, выжать все из твоего кошелька, заполнить твою душу чувством глубокой вины? Безусловно. Но завладеть твоим телом — давая и беря любовь или даже несколько минут наслаждения?

Нет!

Адвокат Килт? Нет — Кистер!…произносит: «…Моя дорогая жена Фелис, всегда способная помочь Кариссима, теперь — увы! Теперь я буду пребывать в вечном покое. Даст Бог, когда-нибудь мы встретимся там, где расстались. Тебе я оставляю большую часть моего состояния, включая…»

Что Джорджио оставил ему? Что он оставил в наследство Роману? Наличные будут бесполезны. Джорджио знал это. Оливия мгновенно отберет деньги. Может быть, именно поэтому Дэрнинг присутствовал здесь, просто на случай, если…

«Другу моей сестры я оставляю консервный нож, не электрический, а старый, запасной, хранящийся дома в выдвижном ящике, и средства, достаточные для приобретения одной бутылки кетчупа «Хейниц». Моему двоюродному брату…»

Что ж, Джорджио, ты шутишь и после смерти? У тебя всегда была тяга к злым шуткам, и мне это нравилось.

«…и мисс Оливии Бостон…»

Ублюдок! Так вот…

«…позолоченное ручное зеркало, стоимостью около тридцати долларов, которое она украла из моего офиса третьего мая…»

Давай, Джорджио! Он, похоже, составил завещание еще до несчастного случая. Даже Джорджио не мог быть столь злым, чтобы оставить зеркало, даже если она его и украла, девушке с изуродованным…

«…Моему самому дорогому другу, Роману Смиту, который всегда был настолько добр, что делал вид, будто верит каждой моей лжи, и который не только позволял мне побеждать его в триктрак, но и прекрасно изображал при этом огорчение, я оставляю старинный набор для игры в триктрак, который действительно когда-то принадлежал Герцогу Бургундскому. Роман, в этот раз ты можешь верить мне».

Дэрнинг поднялся:

— Простите?

Кистер посмотрел поверх очков:

— Я еще не совсем закончил, мистер…?

Дэрнинг вручил ему свою визитную карточку.

— Как из этого вытекает, — Дэрнинг вслед за карточкой вручил документ, — мой клиент имеет юридический интерес в наследстве мистера Смита. По решению судьи Кумберо я намерен обеспечить надежное хранение любому наследству от имени своего клиента — мисс Оливии Бостон, исключая ненужное промедление, или…

— Восемь минут — это «ненужное промедление»? — прервал его Кистер.

— Э-э — нет.

— Тогда, мистер Дэрнинг, сядьте, пожалуйста, и позвольте мне завершить исполнение моих обязанностей.

Однако Роману удалось сбежать только через двенадцать минут.

Спустя три дня он получил два письма сразу. Обычно Роману писал только Эд Макмэхон.

Первое письмо было от Фелис — вдовы Джорджио. В нем сообщалось, что им надо поговорить, в том числе и о «Кольте», и что на уик-энд она будет дома от девяти до десяти вечера. Роману показалось, что это несколько поздно, но жена Джорджио была из Южной Америки — то ли колумбийка, то ли перуанка или что-то в этом роде, а латиноамериканцы живут по иному времени.

Стало быть, он потеряет «Кольт». Он стоил не более нескольких сотен долларов, но был нужен ему. На нем он зарабатывал на жизнь. Читая письмо, Роман затаил дыхание, моля Бога, чтобы «Кольт» каким-нибудь образом проскочил эту преграду или, по крайней мере, оставался у него подольше.

Второе письмо нанесло сильнейший удар. Почерка он не знал, но оно было от Оливии, написано ее рукой и чуть-чуть пахло духами. В нем говорилось, что в ее владении — законном владении — находится нечто, представляющее, вероятно, для него ценность. Если он хочет когда-либо вновь увидеть эту вещь, то должен прибыть по ее новому адресу — квартира-люкс на самом верху небоскреба в северной части города — точно в семь пятнадцать в тот же день.

Роман спорил сам с собой. Стоит ли набор того, чтобы из-за него испытывать на себе ненависть Оливии. Заставит ли она его унижаться из-за набора? Не собирается же Оливия предложить ему купить набор? Она знала, что он разорен. Роман был уверен, что Оливия не пожалеет его и не отдаст набор просто так. Это было бы не в ее характере.

Если он пойдет, то станет ли умолять ее? Он не знал. Для Джорджио Роман сделал бы все, но одна лишь мысль испытать на себе…

Он будет с ней в одной комнате…

Они будут дышать одним воздухом…

Это пугало. Возможно, там будет ее адвокат и они не останутся один на один, но и тогда… Роман увидит ее лицо, столкнется с тем, что он с ней сделал. Это подольет масла в огонь его ночных кошмаров, где ослепительно красивая справа Оливия поворачивается к нему…

Он обязан идти. Он пойдет. Он должен идти и пойдет.

Роман позвонил Ли в «Домино» и наговорил автоответчику свои извинения. Если бы трубку взял даже сам Ли, то Роман, скорее всего, все-таки отпросился бы с работы. Он терял свой автомобиль, не так ли? Он уже решил, что от Оливии сразу же отправится к Фелис. Все надо уладить в один день. Денег на бензин, чтобы добраться туда, и на автобусный билет обратно у него хватит, и еще останется три доллара семьдесят центов на непредвиденные расходы и чтобы продержаться, пока не найдет другой работы, где не требуется машина.

Он позвонил Фелис, дабы сообщить, что придет. И был вынужден наговорить все это автоответчику.

В подъезде небоскреба, где жила Оливия, стоял охранник. Он взглянул на джинсы и лучшую клетчатую рубашку Романа тем взглядом, каким охранники обычно окидывали Романа, когда он доставлял пиццу Несколько удивившись, что Роман ничего не нес, охранник сопроводил его к лифтам, объяснил, как попасть в апартаменты Оливии и дождался, пока двери лифта закроются.

Людям такого сорта не дозволено выполнять задания такого уровня без сопровождения.

Роман представил себе, как охранник следит за указателем этажей лифта, на случай, если он вдруг остановится на каком-нибудь другом этаже.

Двери раскрылись. Холл отсутствовал. Роман сразу же оказался в новой квартире Оливии. Видимо, она занимала целый этаж. Он был в гостиной, где находились два дивана и два кресла. Свободного места оставалось еще столько, что хватило бы для танцев Фред Эстер и Джинджерс Роджерс.

Оливия сидела около пылающего камина, хотя на улице было тепло. «Вот что делают богачи, — подумал Роман, — включают кондиционер и растапливают камин».

Оливия была в белом шелке. Струящееся белое платье ниспадало на такие же белые брюки. Обвинением Роману смотрелась стоящая подле ее кресла элегантная белая трость с серебряным набалдашником и острым концом.

Оливия не отрываясь смотрела на пламя, пошевеливая поленья специальным длинным медным прутом. Видимо, она пребывала в одиночестве.

Затем она повернулась к нему.

Роман сжал кулаки. Сейчас он увидит ее лицо — впервые с тех пор, как влажными, изорванными лоскутами оно, излучая жар, прижалось к нему. Сейчас он увидит.

Но не увидел.

Волосы правее пробора, свободно спадающие назад, были короче, чем раньше, но все же касались плеч. Слева они были зачесаны вперед и делили лицо надвое. Одна половина — прекрасна, другая — полностью скрыта.

— Сядь туда, — сказала она, показывая прутом на кресло напротив.

Роман молча подчинился.

— Ты не спросишь о моем бизнесе? — произнесла она. Слово «моем» прозвучало как-то странно растянуто. — О моем «Стейке»? Не хочешь узнать? Ведь, в конце концов, ты же имел к этому некоторое отношение, не так ли? Вначале?

— Ну и как бизнес? — пробормотал Роман, глядя на огонь.

Она вновь поправила поленья, яростно толкая их. Может быть, там, в огне, она видела Романа. Может быть, она выкалывала ему глаза, может быть, ввинчивала раскаленный докрасна прут ему прямо в мозг.

— Очень хорошо. Как мило, что ты спросил. Сейчас есть два ресторана, скоро появится третий. Дэрнинг думает, что я должна пользоваться привилегиями. За свою работу ты получаешь право питаться, разве не так? Ты своего рода прислуга? Что думаешь об этом?

Она вопросительно вскинула голову, будто ее слова вовсе и не предназначались для того, чтобы пронзить его до костей. Черная завеса тяжелых и блестящих волос колыхалась, но Роман ничего на ее лице не видел.

— Кто его знает, — ответил он.

— Нет. — Она довольно кивнула. — Ты не очень-то подходишь для бизнеса, не так ли? Если бы мы были… если бы мы были партнерами, то все важные решения должна была бы принимать я, не так ли?

Роман откашлялся. Это был единственный ответ, который он смог придумать.

— Похоже, что вместе мы никогда не были бы так удачливы, как я сама по себе. Ты разве не согласен?

— Относительно набора — набора Джорджио…

— Когда мы бывали вместе, — прервала Оливия, — когда я позволяла тебе целовать меня, трогать меня, мне никогда это не доставляло удовольствия. Я ненавидела каждое мгновение. От тебя я покрывалась мурашками. Я привыкла полоскать рот сразу же после того, как уходила от тебя. Мне хотелось сменить кожу. Хочу, чтобы ты узнал это на тот случай, если питал какие-то иллюзии. Даже… — произнесла она почти шепотом, — зеркальная девушка.

Но он не знал, не понимал относительно этой «зеркальной девушки». В действительности не понимал никто, даже, наверное, сама Оливия.

— Набор? — в свою очередь прервал Роман.

— О да! Реликвия герцогов Бургундских. Для тебя она много значит, не так ли, Роман?

Роман взял себя в руки. Вот оно. Сейчас он узнает, хватит ли у него смелости обратиться с просьбой.

— Да, — сказал он. — Я, безусловно, хотел бы его получить.

— Ведь триктрак — глупая игра?

— Если в нее не играешь, то, возможно, она такой и покажется. Могу понять.

— Глупая-глупая игра, — продолжала она настаивать. — Ты же знаешь, Роман, я вообще не играю. Я тебя просто с этим дурачила, как и со многим другим. Набор бесполезен для меня, если его не продавать, но и деньги мне не нужны. Никогда больше не потребуются. Никогда более Оливии Бостон не потребуется мужчина-покровитель. Теперь она сама богата. А с другой стороны, он для тебя очень много значит, этот дурацкий набор, не так ли, Роман?

— Да.

— Я не расслышала.

— Да! — ответил он громче.

— Вот так уже лучше. Ладно, поскольку у меня доброе сердце, я решила, что ты заслужил кое-что на память о Джорджио, и вот собираюсь в этом убедиться.

— Спасибо, Оливия. — Наверное, он должен был почувствовать облегчение. Все оказалось не так уж и сложно. Однако…

— Я достану тебе твой сувенир, Роман. — Она наклонилась вперед, дотянулась прутом и вытащила из огня маленький обуглившийся кружок. На одной его стороне еще сохранились остатки выпуклого рисунка.

— Думаю, что это когда-то напоминало те штучки из слоновой кости, кажется, шашки? Так ты их называл? Те, что были из черного дерева, похоже, уже все сгорели вместе с доской.

Он не ударил ее. Роман покинул апартаменты, не тронув Оливию. Это было самое трудное из всего, что ему довелось сделать за свою жизнь.

Роман ехал и ехал, прежде чем пришел в себя и начал осознавать, кто он и что делает. Наверное, движение было очень слабым или водители — очень внимательными, но его «Кольт» никого не задел.

Дом Джорджио представлял собой просторное, покрытое белой штукатуркой строение под красной черепичной крышей. Тяжелая красновато-оранжевая дверь была изысканно украшена. Открыла ее Фелиция — собственной персоной.

Роман оказался застигнутым врасплох. Он ожидал увидеть матрону, которой лет шестьдесят или, по меньшей мере, далеко за пятьдесят. Представшей же перед ним Фелис было чуть больше сорока. Она была в атласной черной блузе, надетой поверх чего-то кружевного.

Она ввела его в просторную комнату с белыми стенами и строгой мебелью из черного дерева с черной кожей.

— Выпейте, — предложила она. — Скоч? «Кардью», не так ли? Джорджио держал бутылку именно на тот случай, если вы как-нибудь заедете.

Чувство вины почти сломило Романа. Джорджио хранил для него специальную бутылку, именно на такой случай. А он никогда не заходил! Ни разу, вплоть до того момента, когда уже стало слишком поздно. Ведь были намеки — что-то типа «когда окажешься в нашем районе». Роман никогда не воспринимал их всерьез.

— За Джорджио! — подняла тост Фелис.

— За Джорджио! — эхом отозвался Роман. Затем, собравшись духом, он прямо посмотрел на Фелис. Она была небольшого роста, чувственная крепышка несколько сельского типа. Над высокими скулами располагались большие глаза.

— Садитесь, — сказала она.

Роман пристроился на краешке отделанной кожей софы.

— Он много думал о вас, — обратилась к нему Фелис. — Знаете, у нас никогда не было детей.

— Не было?

— Нет. Джорджио поздно женился. Понятно, что это не был брак по любви. Я хотела иметь гражданство, а Джорджио — то, что я ему могла дать. Любовь пришла позже. Я приготовилась принести себя в жертву… Думала, что, может быть, потом заведу себе любовника. У женщины есть потребности точно так же, как и у мужчины.

Но я этого не сделала. Я ни разу не изменила моему Джорджио. Я думала, что из-за его возраста… но — ошибалась. Джорджио сделал меня очень счастливой. Это не были всего лишь материальные вещи. — Ее руки дрожали. — Однако я забылась… Вы, должно быть, встревожены относительно маленькой машины?

— М-м — несколько.

— Я знала о договоренности. Сейчас машина записана на мое имя, так и останется. Имя — мое, но машина — ваша.

Роман выдохнул:

— Спасибо.

— И кое-что еще, — произнесла она.

— Да?

— Из-за вашей невезучести… Джорджио попросил меня отдать вам это. — Она передала Роману конверт. В нем было десять хрустящих стодолларовых бумажек.

— Он был удивительным человеком, — сказал Роман.

— Да, был. Я очень по нему скучаю. Вы, Роман, тоже должны по нему скучать.

— Так и происходит. — Действительно, в этот момент ему не хватало Джорджио больше, чем когда-либо в прошлом.

Фелис передвинулась ближе, их колени разделяло всего несколько дюймов.

— Роман, мы должны сделать это горе нашим общим, — прошептала она. Ее тело покачивалось, атлас скользил по грубой джинсовой ткани его брюк. — Мы должны вместе освободиться от этого. Мой Джорджио — наш Джорджио, как я говорила. Сделать женщину счастливой было для него высшим наслаждением. Он говорил мне… — Ее акцент усилился. — Он говорил мне, что и вы, Роман, испытываете наслаждение, делая женщину счастливой. Это и сила, и слабость. Он был прав, Роман? Вы испытываете наслаждение? В этом ваша слабость?

В этот миг их колени касались друг друга. Ее руки оказались на поясе блузы.

— Э… Да… Я подозреваю…

— Тогда, Роман, мы должны вместе, в память о нем, найти утешение. Он говорил мне перед смертью: «Будь счастлива, Фелис. В тебе так много женщины, не дай этому погибнуть!»

— Он говорил? — с трудом произнес Роман.

— Ну покажи мне, действительно ли ты, Роман, такой же мужчина, как и мой Джорджио! Настоящий мужчина, который делает женщину счастливой.

Пояс развязался, блуза распахнулась. Под ней были атлас и кружева. Колени Романа оказались сжатыми коленями Фелис. Ее бедра выгнулись вперед. Он не мог дышать, не вдыхая ее аромата. Палец Фелис плавно скользнул вдоль ноги, затем она согнула его и потянула. Вставка между бедрами, видимо, держалась на кнопках. Неожиданно они расстегнулись, позволив ей свободно свисать между ног влажным ароматным шлейфом.

— Покажи мне, Роман, в память о моем Джорджио, Сделай меня счастливой.

Роман обхватил руками ее выгнутые бедра, наклонился вперед, отвел этот шлейф в сторону и сделал то, о чем она просила. Не имело значения, что она вскрикнула «Джорджио!» В тот миг это не имело совершенно никакого значения.

Он проснулся на рассвете на софе и, стянув лежавшее на ее спинке покрывало, прикрыл им свои голые ноги. Роман чувствовал себя значительно лучше. Это не была всего лишь печаль о Джорджио. Он сбросил с себя накопившиеся за год и переполнявшие его ненависть, разочарование и чувство вины. Фелис позволила ему снова обрести цельность. Теперь он был в состоянии чувствовать. Он был благодарен ее крестьянской мудрости. Были и другие чувства — более сильные — например, в отношении Оливии.

Фелис оставила кофе в кофейнике, но перед тем, как налить себе, он воспользовался ее телефоном. Портия ответила после третьего звонка.

— Портия? Это Роман. Ты еще собираешься заняться ресторанным бизнесом?

— С тобой? Да, конечно! Я не переменила своего намерения. Роман — относительно той ночи…

— Не сейчас. Я переменил свое мнение. Давай займемся этим!