Разрушенное святилище

Глава 10 Королевский дворец

Терранд быстро шагал по дворцовому коридору.

Ему было неприятно общество людей — глупые, примитивные существа, почти крысы, если разобраться, и он, отпрыск Черного Иберийца, вынужден пожимать им руки.

Полудраконов боялись.

Наверное, Ортегиан был единственным, кто решился предложить такому, как он, высокий пост в своем государстве. Но Трибун сам был уродом — безногим карликом, и хорошо знал, что внешность и происхождение могут и возвысить тебя, и уничтожить.

Главнокомандующий остановился у высокой двери.

Наверное, это было единственное место во всем Дворце, где не стояли на карауле стражники.

Ортегиан любил повторять:

— Если подданные тебе верны, бессмысленно их бояться. Если нет — безумие позволять им охранять тебя.

Просторные покои, в которых веками жили короли Валлардии, теперь были превращены в казну. Новый Трибун поселился в бывшей комнате для прислуги, — то ли хотел показать, как близок к народу, то ли боялся, что если унаследует комнаты Димитриса, то однажды разделит и его судьбу.

Впрочем, дворец был так богат и роскошен, что даже лакеи жили здесь как короли, — поэтому Ортегиан не испытывал никаких лишений.

Единственное, что он приказал изменить в своих апартаментах — двери и окна, на которые маг Гроциус наложил охранные заклинания.

Трибун хотел, чтобы все выглядело как можно проще, но чародей, не посоветовавшись с ним, заказал тяжелые дубовые створки, на которых резчик изобразил целый лес, полный диковинных зверей.

Ортегиан мягко попенял чародею и попросил заменить дверь. Но Гроциус неожиданно уперся, говоря, что иначе створки будут выбиваться из общего стиля дворца, а это никуда не годится. Скрепя сердце, Ортегиану пришлось уступить.

Стучать не приходилось — благодаря особому заклинанию, магический страж знал, угоден ли хозяину тот или иной гость. Впрочем, Терранд не мог припомнить случая, чтобы Ортегиан, несмотря на огромную занятость, отказался поговорить с пришедшим — будь то даже последний метельщик из Нижнего Города.

Колдовская дверь раздвинулась перед полудраконом.

Толстые стебли деревьев, вырезанные мастером на дубовых створках, начали гнуться. Безглазые твари, сидевшие на них, заскользили вниз, к подножию. Несколько оленей пробежали глубине волшебного леса, стаи птиц с тихими криками вспорхнула в далекое небо.

Створки не разошлись в стороны, но изогнулись, словно то был мягкий бархатный полог шатра. Терранд вошел, застав Трибуна за его обычным занятием, — работой.

Сидя за невысоким столом, Ортегиан быстро что-то писал. Его крошечные ручки вряд ли были пригодны для этого. Темная влага воспаряла из чернильницы усилием воли, крошечными каплями замирала в воздухе и ложилась на пергамент тонкой вязью строк.

Карла поднял лицо, взглянув на гостя с мягкой приветливой улыбкой, — и сложно было поверить, что уродливые черты способны на это выражение.

— Как хорошо, что ты заглянул, Терранд, — произнес он, и горсть темных капель, уже зависшая над пергаментом, вернулась обратно в чернильницу. — Вечер был утомительным, не так ли?

Ортегиан положил руку на плечо гостю.

Полудракоп вздрогнул. Он так и не привык к этому. Крошечные ладони Трибуна оставались сложенными на груди, но генерал, стоявший в добрых двадцати шагах от него, — явственно ощутил их прикосновение.

Это было тем более неприятно, что полудракон никогда раньше не чувствовал человеческого касания — толстая крепкая чешуя, покрывавшая каждый клочок его тела, обычно защищала от подобных знаков внимания.

— Столько дел, Терранд, — продолжал карлик, не двигаясь в своем кресле, и в то же время мягко увлекая гостя внутрь комнаты. — Мне говорили, что ты уже подготовил лагерь для ополченцев?

— Это так, сир, — отвечал генерал.

Подобное обращение никак не подходило Трибуну, свободно избранному народом. Оно заставляло вспомнить о недавних временах, когда в Валлардии правили жестокие и своенравные короли.

Терранд знал, что Ортегиан не любит этого слова. Но также ему было известно, что Трибун никогда и никому не сделает замечания по пустякам, — как и не простит ослушания в главном.

Поэтому генерал упорно называл правителя «сир». Отчасти для того, чтобы подчеркнуть свою независимость и немного подразнить карлу — как хочу, так и обращаюсь. Но самое главное, генерал хотел провести четкую границу между собой и правителем, — который со всеми вел себя одинаково, будь то чародей Гроциус или лакей.

Терранд не мог разгадать — правда ли Ортегиан не видит разницы между сановником и смердом. Или подобным обращением карла стремился завоевать друзей в каждом встречном, справедливо полагая, что порой нищий оказывается полезнее короля.

А может, Ортегиан так высоко ценил самого себя, что все вокруг него — и бродяги, и императоры, — казались ему одинаково жалкими?

— Генералы спрашивают, разумно ли устраивать лагерь за городской стеной, — продолжал Трибун своим мягким, негромким голосом.

Терранд улыбнулся.

Он знал, в подобных спорах Ортегиан обычно принимал его сторону.

— Шпионы докладывают, что курсантская армия пока не движется к нашим границам, — ответил военачальник. — Уверен, они создали магический полог именно для того, чтобы подготовиться к войне. Мы тоже должны воспользоваться этим преимуществом, сир…

Трибун слегка поморщился.

Полудракон насладился этим зрелищем, как глотком хорошего вина.

Он не дорожил фавором Ортегиана — полагая, что лишь гордость и независимость делают честь солдату.

— Армия, которую мы собрали, — ополченцы. Они ничего не умеют. Их нужно тренировать — а в казармах едва места хватает. Маршброски, постройка временных укреплений, форсирование рек — как обучить этому новобранцев в городе? Если не подготовить их к бою, проще сразу убить их и забросать курсаитов трупами.

Лезвие топора, глубоко вошедшее в голову Терранда, сверкнуло в свете камина, — словно кровавое солнце, взошедшее за его спиной.

Трибун улыбнулся.

— Именно это я и сказал генералам…

В первый же момент, как военачальник вошел в его покои, Ортегиан понял — предстоит обсудить нечто неприятное. Поэтому поспешил сразу же подчеркнуть, что они с Террандом — союзники.

Теперь можно было перейти к вопросу, ради которого тот пришел.

— Я хотел поговорить о Конане, сир, — молвил полудракон.

Карла поджал нижнюю губу, отчего клыки стали казаться еще длиннее.

— И правда, непростая ситуация, — согласился он.

— Варвар был другом Фогаррида, — продолжал военачальник. — И остался. Он никогда не поддержит нас. Ему нельзя доверять. Пусть уедет из страны как можно скорее.

Ортегиан кивнул.

Это можно было принять за знак согласия, однако он произнес:

— Подумай, как это будет выглядеть. Конан — народный герой. Победитель тирана Димитриса. Валлардийцы любят его — легко любить человека, о котором почти ничего не знаешь.

Карла слегка приподнялся над своим столом.

— Теперь, когда над страной нависла тень курсантской угрозы — как можем мы прогнать из дворца Легенду? Нам придется считаться с ним. Уважать его…

— И любить? — усмехнулся полудракон.

— Почему бы и нет, — кивнул карла. — Хотя это не обязательно. В конце концов, Терранд, рукопашный бой насмерть так похож на объятия двух влюбленных…

— Не знаю, надо ли идти к Гроциусу, — пробормотал Копан.

Киммериец стоял перед высоким зеркалом, созданным в форме цветка лилии. Северянин пытался застегнуть на плече парадную мантию, — такую подарили всем гостям перед окончанием торжественного приема.

Конан терпеть не мог подобной одежды, чувствовал себя в ней скованно, к тому же, ему не нравилось, когда кто-то другой указывает ему, как одеваться.

Однако отвергнуть подарок было бы неприлично, к тому же киммериец догадывался, что тот был сделан не только из безмерной щедрости, внезапно охватившей Трибуна.

Дворцовая стража не могла запомнить в лицо всех, кто остановился в гостевых покоях. Парадная мантия служила ненавязчивым пропуском, который подсказывал, что перед тобой — верный друг Валлардии, а не курсантский шпион.

Трибун проницательно догадался, что для наемников его подарок — знак фавора, которым солдат удачи будет гордиться, как шрамом, полученным в бою с мантикорой. Гости не станут разбрасывать свои мантии где попало, и те вряд ли попадут в чужие руки.

Конечно, небольшой риск оставался, но он был ничтожен по сравнению с выгодой простого и изящного плана.

Ортега не хотел наполнить дворец сворой малознакомых людей, каждый из которых может оказаться предателем. Но и вводить строгие меры безопасности не собирался, — это значило оскорбить гордых наемников, а что еще хуже, показать свой страх и тем самым свою слабость.

Трибун нашел легкий, красивый способ одновременно и польстить гостям, и не дать затесаться между ними кому-то чужому.

— Ты знаешь, Корделия, что зеркала здесь волшебные? — спросил Конан, наконец справившись с заколкой. — Их заказал еще прадед Димитриса, последнего короля Валлардии. А может, прапрадед… Не помню.

Он провел рукой по холодной поверхности, похожей на застывшее озеро.

— Если здесь отражается аристократ, он выглядит выше и сильнее. Если плебей — кажется маленьким и слабым. Разница не так велика, чтобы человек мог ее заметить и обвинить зеркало во лжи. Но Какое-то ощущение все же остается…

— Как боль после пощечины, — подсказала Корделия, которая гордилась тем, что умеет поддержать умный разговор.

— Можно и так сказать, — не стал спорить Конан.

Помимо воли, он залюбовался девушкой. В памяти всплыла старая пословица — шелк создан для того, чтобы женщина, одетая в него, казалась обнаженной.

Алая ткань стекала по совершенному телу Корделии, оставляя открытой ложбинку между высокими грудями. Черные волосы, похожие на лепестки роз, стекали на плечи, подчеркивая загорелую гладкую кожу.

Накидка заканчивалась чуть выше округлых колен, и слегка колебалась с каждым движением девушки, — словно туман, который вот-вот рассеется, оставив красавицу в первозданной наготе.

Ноги обхватывали золотые сандалии, с длинными тонкими ремешками, застегнутыми крест-накрест. К правому бедру аквилонка пристегнула длинный кинжал, залитый черной кровью дракона, — единственный вид оружия, которое было разрешено оставить наемникам во дворце.

Девушка перехватила взгляд Конана и улыбнулась.

— Уверена, у Гроциуса ты будешь очень-очень скучать, — сказала она. — Поэтому пойду с тобой.

Киммериец хмыкнул.

Возможно, старый колдун пригласил его только из вежливости, и уже забыл об оброненных случайно словах. Однако выбора не оставалось. Оставшись в своих покоях, он рисковал нанести Гроциусу тяжкое оскорбление.

Серьезная ошибка в сложной политической игре, которая всегда ведется у подножия трона.

Когда киммериец вышел в просторный коридор, глаз резануло зрелище людей в одинаковых мантиях.

«Точь-в-точь выводок цыплят», — подумалось Конану.

Мысль о том, что он сам выглядит точно так же, испортила настроение. Словно клеймо на лоб поставили. Плащ, подаренный Трибуном, теперь играл еще одну роль — показывал, что все собравшиеся словно принадлежат хозяину.

Поистине, сложно представить, как много значений может иметь самый простой жест, а тем более такой, как подарок!

В башню чародея вела черная лестница, извивающаяся, словно змея.

Двое солдат стояли у ее подножия, и на их лицах, сквозь натянутую маску спокойствия, проступал страх к тому, кого они должны были охранять.

Они ничего не спросили у киммерийца, и даже не ответили на его приветствие. На краткий миг Конану почудилось, что перед ним не люди, а всего лишь фантомы.

Пройдя мимо стражников, киммериец поставил ногу на первую ступень, и тут же замер. Алая вспышка раскатилась по черному мрамору, горячей волной коснулась стен и утонула в них.

— Что скажете о сегодняшнем приеме?

Голова чародея Гроциуса покачивалась высоко над полом, — именно там, где должна была бы находиться, будь у колдуна тело.

— Скучно, много людей и вино плохое, — отвечала Корделия.

Девушка сидела па широком диване, вытянув на нем одну стройную ногу, и небрежно спустив другую на уложенный коврами пол.

Конан мог бы поклясться Кромом, что чародей задал вопрос ему, а не аквилонке.

— Полностью с тобой согласен, милая Корделия, — отвечал чародей, откровенно любуясь девушкой.

Скажи она, что солнце встает на западе, и состоит из взбитых сливок, — маг и тогда полностью разделил бы ее мнение.

Мужчина становится удивительно податлив и глуповат, при виде красивой полуобнаженной девушки. Конан озабоченно спросил себя — неужели он сам ведет себя точно так же, и был рад поздравить себя с тем, что нет.

— Людская суета хороша для тех, кто людьми питается, — продолжал чародей. — Знавал я одного мозгожора, — ленточного червя, которые живут в головах людей и постепенно поедают содержимое черепа.

Конан поперхнулся сливой.

— Очень любил ходить на всякие сборища, — невозмутимо рассказывал маг. — Светские там приемы, театр уважал, а вот гладиаторские бои не жаловал, — говорил, туда лишь тупицы ходят, мозги, мол, у них невкусные.

Тут поперхнулась Корделия, поскольку была большой любительницей арены, и часто выступала сама.

— Хороший был червь, — молвил Гроциус. — О философии говорить любил.

Он подлетел к столику, на котором стояли напитки, и тут же один из серебряных бокалов приподнялся ему навстречу. Несколько капель вина упали в рот мага, потом сосуд опустился обратно.

— Жаль, умер. Говорил ему, нельзя нападать на поэтов — отравился, бедолага, стихами.

Оставив своих слушателей в недоумении, — была то правдивая история или салонная шутка, — маг обратился к высокой полке, на которой, среди драконьих черепов и алхимических ступок Конан заметил доску для хорда'тек.

Эта игра чем-то напоминала вендийские архии, за тем лишь исключением, что в ней участвовало более сотни фигур с каждой стороны.

— Не хотите ли сыграть? — спросил чародей. — Как видите, у меня нет тела, если бы вы знали, сколько внимания человек тратит своим ногам, рукам, даже застежкам на камзоле! Лишившись всего этого, я вдруг понял, что мой разум изнемогает от скуки. Я должен делать несколько дел одновременно, иначе просто засыпаю… Вы знаете правила?

Выучить основы хорда'тек можно было за несколько поворотов клепсидры. Однако требовались зимы тренировок, чтобы научиться хотя бы сносно играть в нее.

— Фогаррид показывал мне, — ответил Конан.

Гроциус уже обернулся к доске, та дрогнула, готовая взмыть с полки и опуститься на стол, — но при упоминании отшельника лицо чародея скривилось, и фигурки для хорда'тек жалобно застучали внутри ларца.

— Фогаррид, — пробормотал колдун. — Да, Конан, твое положение при дворе весьма и весьма… Двусмысленно, я бы сказал. Ты — друг старца, а наш любезный Ортегиан был его непримиримым противником. Значит, сейчас ты в стане врага… Или нет? Уверен, наш карлик, прекрасный лицом и сильный станом, сумеет вывернуться из этого щекотливого положения.

Гроциус хихикнул, явно смакуя гадости, которые говорил о Трибуне за его спиной.

— Готовься, милый Копан, завтра чуть свет Ортегиан позовет тебя к себе и станет прощупывать. Наверняка ему не терпится надеть на тебя ошейник со своим именем, но тут одна за-ковыка — если предашь Фогаррида, в глазах нового Трибуна тебе невысока цена. Останешься верен старцу — стало быть, ты враг всему дворцу.

Чародей довольно улыбнулся.

— Хотел бы я посмотреть на ваш разговор. Конечно, я могу это сделать с легкостью, — ведь все заклинания, защищающие дворец, созданы мной, и в этих стенах для меня нет секретов. Да вот беда, больно уж уродлив наш карлик, не хочется лишний раз глаза портить. Потому, уж не обессудь, стану просто подслушивать. Вот и милую Корделию приглашу, — стану на нее любоваться.

Гроциус одинаково легко называл «милым» и Конана, и аквилонку, и своего Трибуна. Л судя по тому, сколько гадостей он наговорил про Ортегиаиа, — оставалось только гадать, что маг станет рассказывать о киммерийце и девушке за их спинами.

— Итак, хорда'тек! — провозгласил чародей. — Идеальная забава для тех, у кого нет ни рук, ни ног, ни всего остального…

Он печально вздохнул, и несколько сот фигурок, уже вылетевшие из своего ларца, чуть не грянули об пол.

— Но все к лучшему, — продолжал Гроциус. — К слову, я должен рассказать тебе о случившемся, — вернее, о том, как все это видится из нашего крошечного сосредоточия мерзости, который называют дворцом…

Демоны, черви, фениксы, амазонки — все выточенные из черной и белой кости, — быстро занимали места на шестиугольных клетках.

— Я дам тебе фору в пол-армии, — деловито сообщил маг. — Не стесняйся и не возражай. Для начинающего это вполне нормально.

— Нет, — покачал головой Конан. — Будем на равных.

— Мудрый выбор, — согласился Гроциус. — Если проигрывать, — так потом хоть можно будет сказать, что начинали наравне. Позору меньше.

Он снова хихикнул, и на его подбородок упало несколько капелек слюны. Заметив это, маг стер их легким заклинанием.

— Мы мало общались с тобою в прошлом, — продолжал маг, делая первый ход. — Но насколько я помню, ты мало знаешь о наших богах и нашей истории…

Люди в Хайбории верили в разных небожителей и, честно говоря, Конану никогда не было особенно интересно, чем один бог отличается от другого.

К тому же все мысли киммерийца были прикованы к доске — в отличие от мага, ему было сложно делать несколько дел одновременно, тем более, он давно не упражнялся в хорда'тек.

— В Валлардии верят во многих богов, — продолжал Гроциус.

Однако, взглянув на сосредоточенное серьезное лицо киммерийца, маг усмехнулся и продолжил.

— Не стану докучать тебе подробным рассказом о том, чем занимается каждый из них и как им всем поклоняются. Главное, что ты должен знать… Нет, этот ход сделать нельзя, видишь сфорса? Он закрывает дорогу молнии… Так вот, главное в нашей религии — Благое предопределение.

Конан играл прескверно.

То подолгу смотрит, смотрит на доску, а потом зевнет фигуру, стоявшую перед самым носом. Тронет демона — окажется, что ход, который он задумал, сделать нельзя, а передвинуть все равно надо — таковы правила.

Много раз Гроциус предлагал Конану переиграть, вернуть феникса или химеру, которых тот проморгал, заслушавшись историей про богов, — но киммериец всякий раз упорно отказывался, и с каждой терцией увязал все глубже.

Будь это архии, партия не продлилась бы слишком долго. Но даже и десять десятков фигур рано или поздно должны закончиться, и становилось ясно, что этот миг не за горами.

— Многие верят — все, что посылают нам боги, имеет свой, особый смысл. Если судьба улыбается доброму человеку, говорят — небо наградило его. Когда несчастья обрушиваются на злого, все шепчутся — это наказание. Ты уверен, что не хочешь переиграть? В этом нет ничего зазорного, даже наш Трибун нередко берет свои слова обратно, хе-хе… Ну хорошо. Нет так нет. Как тебе будет угодно.

Еще три фигуры Конана были сняты с доски и оказались в груде, лежащей рядом — довольно большой.

— Если же горе выпадает человеку добродетельному, люди и здесь найдут этому объяснение. Боги испытывают его, говорят они. Но все это пустые слова, столь же ничтожные, как попытка стареющей женщины удержать вытекающую сквозь пальцы молодость…

Конан почти дотронулся до высокого дракона, но в последний момент передумал и подвинул червя. Стоит ли говорить, что и этот ход оказался ошибкой, стоившей киммерийцу шести фигур сразу.

— Наша вера основана совсем на другой идее, — продолжал маг Гроциус. — Мы верим, что каждому из нас великий Радгуль-Йоро даруют судьбу, которая для него является самой лучшей. Заметь…

Колдун с усмешкой взглянул на Конана.

— Речь идет не о самом удачном жребии, какой только возможен в мире. Подобная идея — бред и вымысел. Ведь у всякого из нас свои таланты. Милая Корделия наверняка будет рада мускулистому, богатому и обаятельному ухажеру. Ты же, Конан, вряд ли обрадуешься, если подобный субъект станет посылать тебе гирлянды цветов. Я прав? Нет наилучшей судьбы, которая бы подходила для всех, у каждого она своя, и именно ее посылает нам Радгуль-Йоро.

Его глаза описали круг.

— Нередко человек жалуется на богов. Говоpит, что его соседям досталось больше. Хочет обменяться жребием с тем, кого совсем не знает. Но если бы удалось заглянуть в душу тем, кому все завидуют — мы поймем, что и они так же недовольны судьбой… Счастье состоит в том, чтобы понять — оно у нас уже есть. Другого никогда не будет, да и не нужно.

Его глаза изогнулись в тонкую линию, став похожи на царапину, оставленную кинжалом на камне.

— Ты думаешь — это говорит тот, у кого осталась лишь голова. Да, моя участь может показаться весьма плачевной. Я не могу позволить себе ни одно из удовольствий. Женщины? Им я способен служить разве что в роли игрушки для утех, а это вряд ли доставит мне радость.

Колдун помолчал, с сожалением взглянув на девушку.

— Вино? — продолжал Гроциус. — Лишь крошечные капли, которые тут же исчезают на языке. Изысканные кушанья? Да, я все еще чувствую вкус. Но представь, как омерзительно, когда все, пережеванное тобой, тут же вываливается наружу из отрубленной шеи. Я знаю магов, оказавшихся в том же положении, что и я. Многие из них не оказывают себе в пиршествах.

Усилием воли он пододвинул к себе разрезанную наполовину грушу и осторожно лизнул сочную мякоть.

— И правда, наше преимущество в том, что мы можем есть бесконечно, не боясь ни рези в желудке, ни лишнего жира. Но великие боги, как же отвратительно это выглядит со стороны!

Корделия тут же пояснила вслух, как именно, отчего Гроциуса слегка покоробило. По его лицу промелькнуло отражение мысли:

«Как же ты прекрасна, милая Корделия, — пока молчишь».

Смахнув это чувство, словно соринку с парадной мантии, чародей продолжал, обращаясь к Копану:

— Человек, не знающий нашей веры, скажет, что боги были ко мне жестоки. Или же я сам заслужил это наказание своими грехами. Но в Валлардии верят — участь, которая мне досталась, самая лучшая для меня. Да, я мог быть обычным человеком, с руками, ногами и…

Он бросил взгляд на Корделию.

— И всем остальным, — поспешно добавил он, не дав возможности девушке пояснить, чем именно. — Но в целом эта судьба оказалась бы для меня несравненно хуже, чем та, что послана богами.

— Иными словами, бог в состоянии создать любой мир, — заметил Конан. — Какой захочет. Но он хочет создать только наилучший мир, поэтому он может создать только один-единственный мир, и на самом деле у него нет выбора.

— А в кого верят курсаиты? — спросила Корделия.

Когда девушка была в Валлардии в прошлый раз, она не очень-то утруждала себя вопросами о местных богах.

— В том-то и дело, моя милая аквилонка, — отвечал чародей. — На другом берегу реки почитают тех же богов, что и мы. И в этом основа нашего противостояния. Как вы оба наверняка знаете…

Корделия не знала.

— При великом короле Оззрике…

Подобно тому, как всех собеседников он называл «милыми», — каждый из тех, о ком заходила речь, удостаивался у Гроциуса титула «великий». Исключение, по всей видимости, составляли люди, которых чародей знал лично — о них он говорил только гадости.

— Его империя объединяло много стран и народов, в том числе, Валлардию и Курсайю. В то время люди верили в одних и тех же богов. Так продолжается и сейчас — но наши соседи смотрят на жизнь и судьбу совсем по-другому.

— Не хотят радоваться божественным оплеухам? — спросила девушка.

Гроциус строго взглянул на нее.

— Негоже говорить так о Радгуль-Йоро, — произнес он, про себя, без сомнения, желая, чтобы великий бог прямо сейчас отвесил Корделии парочку. — Курсаиты верят, что боги мало чем отличаются от нас. Они бессмертны, почти всесильны — но так же подвержены злу и порокам. День и ночь предаются похоти и разврату, хитрят и обманывают друг друга, чтобы захватить больше власти. И точно так же должны поступать люди.

— Нравятся мне эти ребята, — пробормотала Корделия.

— Курсаиты доходят до того, что прославляют мошенников, которым — якобы! — удалось обмануть богов. То, что для нас — священные тексты, у них превращается в глупые сказки, что на потеху толпе зудит странствующий бард. Эти люди смеются над великим Радгуль-Йоро, передавая из уст в уста историю о том, как один хитрый кожевник, по имени Петракл, заставил небожителя отдать ему в жены свою дочь Дандару, а потом еще украл у громовержца сапоги молний, в которых плясал на свадьбе.

Конан нахмурился.

— Теперь я понял, почему не было траура, — сказал он.

— Наши враги смеются над нами, — голова Гроциуса качнулась в воздухе, словно он пожал плечами. — Ведь если наша религия истинна, значит, все те, кто умер под обломками, — обрели свою истинную, самую лучшую судьбу. Мы даже не можем оплакать их… Все, что нам осталось — это призыв к отмщению.

По лицу Конана пробежала тень, но он не стал спорить.

— Теперь вы видите, как коварны курсанты, — продолжал Гроциус. — Для того, чтобы бороться с ними, физической силы мало…

Он с усмешкой взглянул на Конана.

Партия подходила к концу, и беседа тоже. Киммериец понял, что скоро из «милого» собеседника превратился для Гроциуса в новую тему для злословия, — стоит только покинуть комнату мага.

— Нужен еще разум, а это совсем другое…

— Ты прав, — подтвердил Конан.

Он сделал последний ход, и костяные фигурки на доске вспыхнули и задвигались. Лазоревое свечение поднялось над столом, и воинство Гроциуса, до последней пешки, с жалобным стуком скатилось прочь. Над князем киммерийца поднялся золотой луч, означавший победу.

— Готово, — сказал Конан.

Он встал, коротко поклонился и направился к выходу. Гроциус в растерянности смотрел ему вслед, не в силах понять, в какой момент проиграл.