Разрушенное святилище

Глава 9 Пламя Верности

Сагурн немало раздумывал, кого из ополченцев представить Трибуну в торжественном ритуале. Он перебирал одного за другим своих подопечных, отбрасывая каждого — селяне, горожане, всякая мирная мелкота, сражающаяся только между собой в кабаках, набравшись перебродившего вина.

Он знал, что чему-то сможет их научить в конце концов, однако слишком мало времени прошло с того дня, как это стадо пригнали в столицу.

Единственный, в ком он не сомневался, был его помощник, Визалиус. Тот знал толк в оружии, знал приемы боя, был сметлив и проворен, силен и неустрашим. Хорош был и Дарий.

Этих двоих Сагурн и хотел сначала взять во дворец. Однако передумал, вспомнив их постоянную вражду и соперничество. То, что было даже полезным в солдатской казарме, становилось абсолютно недопустимым во дворце, да еще в поединке с Трибуном.

Проблему решил случай. Однажды Визалиус упомянул, что брат не меньше его знает тайны хорошего клинка, да и сражаться учил их старый солдат, последние зимы живущий в родном селе, которое покинул мальчиком, вступив в столичное войско.

Услышав его имя, Сагурн вспомнил уже немолодого человека, прославленного бойца, на которого он смотрел с почтением в то далекое время, когда только появился в Тизтаре, столице Валлардии. Его ученики не могли быть беспомощными в бою. Разглядывая тренирующегося Визалиуса, в руках которого вращающийся меч превратился в сплошной сверкающий круг, сержант подумал и о привязанности братьев, которая не даст им слишком увлечься боем, забыв другого, превращая ритуальный поединок в оголтелое побоище, где каждый станет красоваться своей силой перед Трибуном.

Братьев не предупреждали о грядущем событии — сержант считал, что неизбежное при этом волнение заранее ослабит их мужество и силы.

Правда, он хотел бы пару раз прорепетировать сам бой, но отказался от этой мысли — обычай запрещал, чтобы ополченцы специально готовились к встрече с Ортегианом.

В торжественный день сержант, одетый в парадную золотисто-зеленую форму, белые сапоги и такой же шлем из толстой кожи, с мечом, рукоять которого была украшена тремя рубинами, взошел на шестой уровень города вместе с Визалиусом.

На том были черные кожаные штаны, не стесняющие движений, белая шелковая рубаха, поверх которой блестела серебряным и медным плетением ритуальная кольчуга и короткие альте сапоги. Голову охватывал тонкий обруч, осыпанный алмазной крошкой.

Он был удивлен, однако от вопросов воздерживался, поскольку первый же остался без ответа, причем молчание сопровождалось грозной гримасой.

Они подошли к боковому входу во дворец, где предупрежденная стража, разглядев пришельцев в окошко, сняла бревно, закрывающее ворота изнутри.

Следуя за сержантом, Визалиус прошел коротким коридором, вдоль которого в настенных скобах горели факелы, по три в каждой. Затем широкая лестница, где камень на ступенях имел пологие выемки с двух сторон, протоптанные за века ногами спускающихся и поднимающихся людей, повела их вниз.

Визалиус дивился гладкости отполированного камня под ногами и сержант, увидев его недоумение, коротко заметил, что даже последний недоумок не стал бы тратить алмазный полировочный порошок на иолы подземного хода.

В незапамятные времена здесь протекала река, и ее воды сгладили каменное русло. Потом ее отвели, соединив с потоком источника, бьющего на вершине горы и снабжающего водой весь город.

— Да ты сам видел, — продолжал он с неожиданной разговорчивостью, свидетельствующей о скрываемом волнении, — на каждом уровне свой бассейн, единая труба идет от источника, на каждом ярусе бронзовые отростки погружаются в резервуар, а вода течет ниже.

Задержавшись на миг перед разветвлением хода, ведущим в четыре стороны, он решительно шагнул в одно из них, не переставая объяснять.

— Во время войны вода так же важна, как оружие. Можно долго голодать, но без питья осады не выдержать. А мы имеем собственный источник, добраться до которого, минуя город, невозможно.

Ободренный словоохотливостью сержанта, Визалиус осмелился заметить.

— Но разве нельзя забраться наверх по противоположному склону? Или по боковым частям горы, где заканчивается полукруг каждой террасы?

От нелепости подобного предположения Сатурн даже рассмеялся.

— Ты еще не видел гору с той стороны. Там совершенно ровный обрыв, как будто камень срезали ножом, как равняют кусок сыра. А уровни охватывают выпуклую, более полотую часть горы и заканчиваются там, где смыкаются с обрывом на той стороне. Но и это не все — и возле источника, и у концов террас день и ночь дежурят солдаты, так, как и на крепостной стене, установлены метательные машины, котлы наполнены смолой и висят над уже сложенными, только не зажженными кострами. Потому никому, забери их Дармак, не удастся проникнуть в столицу.

Он вдруг замолчал с недовольным лицом, удивленный и раздраженный собственной болтливостью. Визалиус тоже предусмотрительно молчал, не желая навлечь на себя гнев разом построжавшего сержанта.

Кое-где по стенам сочилась вода, видно, несмотря на то, что реку отвели, влага ушла не вся и просачивалась через найденные в камне пути.

Вдруг Визалиус запнулся на ровном месте, едва не упав. Приглушенный расстоянием, из бокового неосвещенного хода, который трудно было даже заметить, раздался тоскливый вой, полный безысходной тоски и боли.

К нему присоединился гневный крик, мужской голос взывал о помощи и справедливости. Женщина голосила, проклиная убийцу Трибуна, донеслись плачущие детские голоса.

Обхватив рукоять меча, Визалиус бросился на помощь, по пробежав лишь несколько шагов, замер, остановленный зычным ревом сержанта.

— Стоять, мерзавец! Ты что, команду получил или капитаном стал, сам решаешь, что делать?!

Незадачливый спаситель с удивлением обернулся, предположив, что Сагурн не разобрал призывов о помощи.

— Разве ты не слышал? Там кричат, возможно, люди гибнут, там дети!

Сержант, глумливо искривив лицо, передразнил спутника.

— Там кричат, гибнут, дети! Клянусь матерью людей, Амириссой, ты один из самых ее дураковатых детей. Там, в конце темного хода, еще более глубокая пещера, в ее стенах прорублены конуры, где содержатся самые опасные преступники, богохульники и те, кто выступил против Трибуна и его законной власти. Он помиловал их, не предав смертной казни, но навечно заточил в темноту.

— Но дети… женщины…, — нерешительно протянул Визалиус.

В ответ Сагурн язвительно проговорил.

— А они не могут быть преступниками? Кроме того, нашлись недоумки, что решили разделить участь своих родных. Уверен, они не раз пожалели о своей собачьей преданности, но назад дороги не бывает.

Он повертел головой, отыскивая что-то, и со злобой сказал.

— А с солдатами, что должны стоять здесь на страже и запирать двери, ведущие в туннель, разговор будет особый. По распоряжению самого Трибуна, голоса этих людей не должны больше слышать живые. Наверняка эти болваны побежали смотреть из какой-то щели на торжество. Но ничего, они еще сегодня вдоволь повеселятся с моей помощью!

Что-то бормоча себе под нос, он, не оглядываясь, быстро пошел вперед, уверенный, что Визалиус следует позади. Тот действительно шел, потрясенный картинами, невольно встающими перед глазами — крохотные норы, со стен которых капает вода, обступающая день за днем темнота, стареющие лица и тела, теснота и зловоние.

А самое главное — постепенное умирание всякой надежды покинуть это страшное место. Сколько раз, должно быть, те, кто добровольно последовал за любимым человеком, выкрикивали проклятие в невидимое лицо, которое от жестоких слов искажалось мукой или ненавистью.

Поглощенный своими мыслями, Визалиус очнулся, когда яркий свет ударил в глаза. Они оказались в круглой зале, черные стены которой отражали мелькание огней множества факелов. Посредине стояла длинная скамья и на ней, спиной к входу, сидел человек, одетый так же, как Визалиус. Именно непривычная одежда в первую очередь привлекла его внимание и лишь когда человек стал оборачиваться, по знакомому движению плеч и головы он узнал Рог-варда.

Младший брат вскочил и со свойственной ему порывистостью кинулся навстречу. Визалиус обнял его за плечи, стесняясь слегка насмешливой улыбки сержанта, внимательно наблюдающего за ними.

Оба вопросительно посмотрели на него, и Сагурн ответил на невысказанный вопрос.

— Вам оказана высокая честь — участвовать в ритуале Пламя Защитников. Он проводится всегда перед началом крупных боевых действий. Перед гостями и наемниками из других стран, перед жрецами и высшими военными. Помните, там будет Терранд, и лучше вам оказаться в том боковом коридоре, он взглянул на Визалиуса, чем опозорить меня перед Главнокомандующим. Теперь…

Он не успел закончить, прерванный возгласом нетерпеливого Рогварда.

— А что мы будем там делать, да еще в этом шутовском наряде?

Сержант побагровел, светло-голубые глаза его стали почти прозрачными.

— Ах ты, сын вонючки! Ты с кем разговариваешь, кого прерываешь, падальщик? Нужно было взять тебя к себе в отряд, небось бы уже научился, как вести себя со старшими!

Однако осознав, что своими словами он осуждает способы учения другого сержанта, которому подчинялся Рогвард, он сдержался. Да и неумно было пугать ослушника перед столь ответственным делом, исход которого неизменно так или иначе скажется на положении самого сержанта.

Он заговорил почти примирительно.

— Слушай внимательно и молчи, у брата учись. Вы, как войдете в зал, головами не вертите, рты не разевайте и глаза не пучьте. Увидите много нового, невиданного вами и удивительного, но ведите себя невозмутимо, как подобает солдатам. Сам Трибун будет вашим противником в поединке.

Тут не выдержал даже Визалиус, и братья, именно что «пуча глаза», от чего настойчиво предостерегал их сержант, громко охнули. Но тот уже беззлобно завершил разговор.

— Бой будет не настоящим, каждый сражается с мечом, который подчиняется воле Трибуна. Да смотрите, недоумки, свои железяки не направляйте на него, а то вам живо руки укоротят! Представьте, что за каждым мечом стоит человек, вот с ним и бейтесь. Теперь посидите, я пойду посмотрю, не пора ли идти и вернусь за вами.

Он вышел в одну из трех дверей, скрывающих все выходы из залы, так что открытым оставался только тот, через который они вошли.

Братья сели на скамью, и Рогвард пробормотал.

— Что-то будет? А вдруг убьем самого властителя?

Только сейчас Визалиус обратил внимание на бледность его лица, темные круги под глазами и вообще какую-то растерянность во взгляде, доселе ему не присущую. Погас его радостный, открытый взгляд, как будто за эти несколько дней он перенес серьезную болезнь. Визалиус поспешил успокоить брата.

— Это невозможно, вся магия государства его хранит, да и сам он, говорят, колдун великий. Но что случилось, почему у тебя такой вид, будто целый день ходил по кругу, вращая жернова на отцовской мельнице?

С неожиданной страстностью тот воскликнул.

— Великая защитница Эзерия! Почему не помогла ты нам бежать, как советовала мать! — Он с упреком взглянул на брата, — ты остановил меня на пороге свободы!

Но тут же устыдился своего порыва.

— Нет, ты ни в чем не виноват, я не ребенок, за которого отвечают другие, я сам, по собственной глупости, упустил свою возможность остаться свободным.

Визалиус смотрел на него с искренним недоумением.

— О чем ты говоришь? Разве тебе плохо в армии? Неужто ты на всю жизнь хотел остаться в нашем жалком селе, молоть зерно да вырезать фигурки? Ты не понимаешь, перед нами открывается весь мир! Мы научимся сражаться, в войне с курсантами отличимся, станем сержантами, а потом или останемся здесь, постепенно поднимаясь, или станем наемниками. Нам будут принадлежать другие страны, прекрасные женщины, несметные богатства!

Рогвард с не меньшим удивлением ответил.

— Ты рад подобной жизни? Нас натаскивают, как отец натаскивал Клыкастого охотиться за горными урсанами! Ты видел наших сержантов, разве они богаты? Десятками зим носят они сержантскую форму и лишь единицы, становятся капитанами, да и то, когда прежних убьют в бою. А наемники? Да почти все они не отличаются от животных, грязные, подлые, жестокие убийцы. Это не наш мир! Ты помнишь озеро, в котором мы купались, его прозрачную чистую волу, безлюдные горы вокруг, душистые травы? Там наше место.

Он замолчал, мелкие капли пота выступили над верхней губой. Визалиус раздумчиво протянул.

— Я не знал, что тебе так плохо. Но теперь поздно сокрушаться, нужно приспосабливаться к тому, что есть. Тебя что, сажали в Темноту?

Этим словом называли глубокие ямы, заполненные грязной водой, кишащие пиявками и крысами, вылезающими из нор, прорытых в земле над поверхностью воды. В них попадали провинившиеся солдаты и ополченцы, стоя в смрадной воде по горло, а то и по подбородок, в зависимости от роста. Как правило, в ней проводили несколько колоколов. На более длительное время заключали редко и только за самые нетерпимые проступки, граничащие, по мнению армейского начальства с преступлением. Нередко при этом наказанные погибали, не в силах вынести непрерывное бодрствование и захлебываясь в воде.

— И не раз, — с горечью ответил Рогвард, — меня послали за добычей в Нижний город, но я не могу воровать, меня сразу поймали. Мало того, что избил хозяин-булочник и его соседи, так за то, что возвратился с пустыми руками, наказал сержант. Знаешь, мой еще похуже твоего будет. В другой раз я отказался на учениях метнуть копье в живого человека, какого-то пьяницу, что приволокли с нижнего уровня. Да и еще много чего совершил, что считаю правильным, чему учили мать с отцом, а здесь считается преступлением.

Визалиус, нахмурив густые брови, наставительно сказал.

— Ты сам виноват. Что такое нищий, ни себе, ни другим не нужный? А мы научимся защищать страну.

— Но это человек, — загорячился Рогвард, — не хуже тебя или меня. Боги определяют наш жребий, и разве он виноват, что ему выпало быть пьяницей? А мы убили его, значит, пошли против воли богов.

Визалиусу было жаль брата, он сочувствовал ему и хотел поддержать, как бывало всякий раз, когда младший прибегал за помощью, но он сознавал собственное бессилие. И это понимание рождало раздражение при виде унылого, несчастного лица брата.

Он поднялся со скамьи и заходил перед нею, размахивая руками, пытаясь жестикуляцией придать уверенность собственным словам.

— Одни твои речи противоречат другим, ты бормочешь, как малое дитя, сам не понимая, что говоришь. Конечно, боги определили быть этому человеку никчемным, но вовсе не ты решил его участь, предав смерти, а те же самые всемогущие. И разве не говорили жрецы, которые слышат их голоса и передают нам, что каждый должен повиноваться своему господину? Для нас сейчас главными являются наши сержанты. И это ты идешь против высшей воли, отказавшись исполнить приказ, а не те, кто уничтожил одного-двух никому не нужных оборванцев!

Губы Рогварда расползлись в натянутой улыбке.

— А ты убивал, брат?

Глаза Визалиуса помимо собственной воли скользнули в сторону. Он предостерегающе произнес.

— Мои дела тебя не касаются, — но тут же устыдившись своей уклончивости, как будто он признавал постыдность совершенных поступков, вспылил. — Да, на учении убил одного ублюдка из Нижнего города, и если потребуется, сделаю это снова. Хватит ныть! Лучше думай о том, что нам предстоит. Следи за мной, не бойся, не торопись, помни, Темнота — ничто по сравнению с тем, что нам грозит, если опозорим сержанта.

Рогвард согласно кивал головой, не выказывая особого волнения. Было заметно, что думает он о чем-то весьма далеком от предстоящего ритуала.

Послышались приглушенные проклятия, топот ног и братья увидели разъяренного Сагурна, побагровевшего от натуги — он пытался докричаться до своих подопечных, одновременно опасаясь, что голос его долетит до дворцовой залы.

— Я прочищу вам уши раскаленными стрелами, — сипел он, — расселись, как две девки у ворот, болтают одновременно, ни себя, ни другого не слыша! Ты бы еще рукоделием занялись, чтоб не заскучать! Поднимайте свои толстые зады и за мной! Да спокойно, вольно, красиво идите, как настоящие солдаты!

Оставив позади первую металлическую дверь, они подошли ко второй, узкой и высокой, сбитой из мореных деревянных брусьев, покрытых выжженным рисунком. Сагурн оглядел обоих, распрямил плечи, приосанился и толкнул створки.

«Хорошо, что сержант предупредил заранее, а то наверняка бы остановился на пороге», — подумал Визалиус, краем глаза взглядывая на брата, лицо которого не утратило спокойного, почти отрешенного выражения.

Залитая светом зала, казалась бескрайней. Кругом толпились странные люди, какие-то создания, — то ли звери, то ли разумные существа.

Великое множество драгоценных камней напоминало своим сверканием сияющие под солнцем весенние горные цветы, такие яркие, что зачастую полыхающий луг представлялся нереальным.

Глаза присутствующих обратились к вошедшим, которые своей строгостью, невозмутимой торжественностью, жестким единством выделялись среди обличья гостей. Как и требовалось ритуалом, они шли прямо к Трибуну, и даже если бы перед ними возник сам Терранд, его следовало смести, как незначительную помеху, не искажая прямизны пути.

Жесткое загорелое лицо сержанта, на котором из-под белого шлема светились проницательные голубые глаза и одинаково красивые, похожие лица молодых людей за ним привлекали внимание. Дойдя до Трибуна, сержант склонился в поклоне, немедленно отойдя в сторону, предоставляя тому возможность обратиться к участникам ритуала.

Ортегиан своим негромким вкрадчивым голосом осведомился.

— Рады ли юноши служить нашему великому королевству?

Визалиус поспешил ответить.

— Мы благодарны тебе за то, что ты дал нам такое право, призвав в ополчение. Ты не пожалеешь о своем выборе.

Тот благосклонно покачивал головой, но глаза его не отрывались от лица Рогварда, который лишь поддакивал брату. Составив какое-то впечатление, он задумчиво пожевал губами, заключив.

— Вы оба можете быть хорошими солдатами, только нельзя противиться своей судьбе, она может жестоко наказать упрямых.

И без предупреждения схватив рукояти обоих клинков, висящих в воздухе, взмахнул ими над головой, скрестив так сильно, что искры брызнули голубым фонтаном.

Мечи братьев, удерживаемые крепкими руками, одновременно вылетели из ножен, встречая несущуюся навстречу сталь, отпущенную карлой.

Грозная мелодия битвы зазвучала в притихшем зале, пальцы открытых ладоней Трибуна лишь слегка шевелились, и мечи, покорные магическим посылам, бились с ополченцами так, как будто были зажаты в крепких руках умелых воинов.

Лезвия, встречаясь, скользили одно по другому с неприятным визгом или замирали, дрожа от прилагаемых к ним усилий отбросить противника, сбить с занятой позиции, открыть уязвимые места.

Вдруг Визалиус почувствовал толчок в спину, и ноги тут же слегка согнулись, готовясь бросить тело назад, к неведомому врагу. Но он вовремя вспомнил слова сержанта, предупреждавшего, что во время боя их могут подстерегать ловушки.

Этой доли мгновения, когда он заколебался, принимая решение, было достаточно, чтобы острие меча почти коснулось кольчуги. Однако воин успел отбить его, вызвав довольную усмешку уже было побледневшего сержанта, одобрительные возгласы толпы, а также поощряющий жест Трибуна, вздевшего вверх сомкнутые ладони.

Наконец все четыре клинка странным образом сошлись остриями, образовав подобие остроугольной пирамиды. Над ними вспыхнул голубой огонь, в котором пылал алый череп единорога.

Толпа приветствовала герб страны, и Трибун, выразив одобрение сноровке ополченцев, уверенность, что ему не стыдно будет возглавить их в боевых условиях, отпустил воинов мановением руки.