Разрушенное святилище

Глава 24 Колизей

С трибун гладиаторской арены стекала мраморная лестница. — Мне это не по душе, — заметил Трибун. — Но народ жаждет развлечений.

Королевская ложа, где они находились, поднималась высоко над Колизеем. Когда-то здесь сидели венценосцы Валлардии — надменные аристократы, которые и подумать не могли, что однажды на их обитых бархатом креслах будет восседать чернь.

Именно так они назвали бы тех, кто пришел сегодня на гладиаторскую арену.

Алый трон был сработан специально для короля Димитриса. Тот убил своего отца здесь, во время представления, и потом не захотел садиться туда, где ему все еще чудился запах крови. Впрочем, монарх недолго наслаждался своей новой мебелью. Теперь ею пользовался безногий карла из рода горшечников — волею небес, законный правитель Валлардии.

Рядом с ним, но немного ниже, по правую руку, стояло кресло из черного ореха. Оно предназначалось для военачальника. Терранд едва помещался в нем.

На лице полудракона, обычно бесстрастном, теперь читалось явное осуждение. Он презирал всякую роскошь, считая, что удобная мебель и дорогие вещи созданы для людей городских, изнеженных, — воину же не стоит к ним даже прикасаться, ибо тем, кто однажды вкусил излишеств цивилизации, потом сложно будет вновь привыкать к суровой походной жизни.

Когда Терранд сказал об этом Ортегиану, тот невозмутимо ответил:

— Если тебе так не по душе роскошное кресло — значит, сидя в нем, ты укрепляешь свою волю и дух.

Военачальник не нашелся, что возразить, и ему пришлось занять место в парадной ложе.

По левую руку от короля обычно сидел верховный жрец. Однако боги Валлардии, по всей видимости, гневались на своих служителей. Возможно, были недовольны жертвами, которые им приносили, — или, напротив, столь необычным образом выражали свою любовь.

В любом случае, оба верховных жреца отправились в мир иной гораздо раньше, чем предполагали сами, третий же так и не был избран. Поэтому кресло пустовало, и желающих занять его не нашлось.

Маг Гроциус не пришел посмотреть на зрелище, хотя его и пригласил сам Трибун, — говорили, что в последние дни все силы волшебника уходят на борьбу с магическим занавесом, который теперь отделял Валлардию от Курсаи. Впрочем, те, кто знал его достаточно хорошо, понимали — чародей воспользовался удобным предлогом, поскольку не хотел терять время на то, что называл «ребяческими забавами».

Отдельное кресло отводилось гостю — иностранному послу или заезжему чародею, в чьих услугах нуждался монарх.

Нередко, в обход дворцового протокола, это место занимал какой-нибудь юный аристократ — многие короли Валлардии были склонны к содомитству.

Кресло находилось немного сбоку от четырех других, — в знак того, что сидящий в нем человек не принадлежит ко двору. В то же время, умелый архитектор расположил его так, чтобы правитель мог легко и непринужденно общаться с гостем.

Именно здесь сидел принц Димитрис, когда заколол своего отца.

Сомнительная честь занять это место досталась Конану.

— Я отправил гонца к Фогарриду, чтобы позвать на представление и его, — заметил Трибун. — Тот вежливо отказался. Могу его понять. К несчастью, сам я не властен отклонить собственное приглашение…

— Вы знаете, с кем предстоит биться?

Советник Немедий явно нервничал.

Его пальцы были скованы в замок, и в то же время он беспрестанно потирал ладони, что производило весьма неприятное впечатление. Лицо молодого человека стало бледным, и эту белизну еще больше подчеркивала длинная багряная мантия.

Свет шандалов метался по стенам подземелья, вырывая из тьмы то каменную кладку, покрытую дрожащими каплями воды, то ржавые кандалы, прикрученные к потолку, то прочную железную решетку.

— Я не в первый раз на арене, — бросила Корделия.

Черты Немедия исказила гримаса. Казалось, кто-то схватил его за лицо, стремясь сорвать кожу, но отпустил в последний момент.

— Это слишком опасная забава, — возразил он. — Жестокая. Фогаррид не даром запретил ее, когда временно занимал пост Трибуна…

— Наверное, именно поэтому народ его и выгнал, — сказала девушка.

Немедий снова поморщился.

Он знал, что девушка права. Конечно, причина была не только в Арене, — но то, что новые власти ее закрыли, и правда вызвало большое недовольство.

Колизей Валлардии мог вмещать сто тысяч человек, — и его трибуны никогда не оставались пустыми. Вход сюда был бесплатным, и жители всех городских районов всегда с нетерпением ждали воскресения, чтобы насладиться небывалыми зрелищами. То сойдутся в смертельном бою гладиаторы, приехавшие из дальних стран, похвалиться своим искусством. То На Арену выпустят диких зверей — тигров, мантикор, львов, и они бьются друг с другом, вызывая ужас и восхищение зрителей.

А порой в Колизее проводили публичные казни — человека, обвиненного в государственной измене, приводили сюда без оружия и доспехов. И люди на трибунах заключали пари, сколько терций он продержится, пытаясь убежать от голодных гепардов или вивверны.

Сначала Фогаррид не хотел отменять представления. Он замыслил заменить их театром. Хотел, чтобы на Арене ставили лучшие комедии, привезенные из Аргоса, пафосные драмы из Коринфа или читали вслух стихи.

В первый раз люди пришли по привычке. Потом выяснилось — почти никто из них даже не догадывался, что гладиаторские бои отменили.

История о кофском короле, который бросил вызов богам, и под конец покончил с собой, показалась народу глупой, и лучшую театральную труппу, которая приехала из Коринфа по особому приглашению Фогаррида, забросали тухлыми яйцами, — которые зрители обычно брали с собой, чтобы угостить недостаточно храбрых или просто не понравившихся им бойцов.

Отшельник пришел в ужас — он понимал, что после такого приема вряд ли в Валлардию приедут известные актеры и поэты. Однако v вскоре выяснилось, что его ждут более серьезнее проблемы. На второе представление почти никто не пришел, и Колизей решили закрыть.

Этот шаг тоже оказался ошибкой. Люди приходили к его воротам, кричали: «Верните Арену!», а потом к этим лозунгам прибавился и новый — «Долой Фогаррида!»

Многие шептали, что толпу подстрекали люди, посланные врагами отшельника. Прежние аристократы, потерявшие власть после смерти Димитриса, снова хотели обрести ее, — а новые народные лидеры, которым не досталось места у трона, внезапно стали союзниками тех, кого раньше так ненавидели.

Впрочем, надо быть справедливым — никакие козни врагов не смогли бы повредить Фогарриду, если бы простые люди поддерживали его. К несчастью, тем, кто привык жить при королевской власти, воздух свободы отчего-то не понравился. Они и правда тосковали по сильному лидеру, которого можно уважать не потому, что он благороден и думает о своих подданных, — а за то, что внушает им страх.

Уродство, которым был отмечен от рождения Ортегиан, сыграло ему на руку. В глазах толпы, он стал зловещим демоном, а именно такому она и хотела поклоняться.

Примерно об этом думал Немедий, когда вместе с Корделией они спускались по узкой винтовой лестнице, что вела в нижние ярусы Колизея. Здесь держали самых опасных заключенных, которые сражались па Арене не ради денег и славы, а лишь за право прожить еще один день. Тут же томились в клетках дикие звери, — такие же пленники.

Люди шептались, будто в потайных комнатах есть и камеры пыток, но уж это было неправдой — короли Валлардии слишком обленились, чтобы так часто ходить в Колизей по каждому пустяку, и застенки устроили в подвалах собственного Дворца.

Полы багряной мантии скользили по грязному, заляпанному лужами крови и нечистот полу, но Немедий не замечал этого, — хорошо зная, что на следующий день камердинер принесет ему девственно чистую одежду, сбрызнутую лучшими духами из Шема.

Двое стражников сопровождали их, — человек, оказавшийся здесь впервые, мог легко заблудиться в подземных ярусах Колизея. Оба солдата шли впереди, и свет факелов в их мускулистых руках почти не касался сановника и Корделии.

Тем приходилось идти почти в потемках.

Гладиаторы, которые готовятся к выходу на арену, не носят светильники, — толпа не простит, если их любимец не сможет предстать перед ними лишь потому, что случайно обжег руку горячим маслом. Воины должны умирать только на глазах зрителей, — иначе получится, что человеческая жизнь ничего не стоит.

Немедий, как королевский советник, также не мог опуститься до столь низменной работы.

Споткнувшись в очередной раз, девушка спросила:

— Почему один из них не пойдет сзади?

Этот простой вопрос заставил Немедия сжаться, словно он был забитым ребенком, услышавшим грозный окрик отца. Лицо советника побледнело еще сильнее, и стало казаться, что оно само источает свет — таким оно было белым. Понизив голос, он произнес едва слышно:

— Здесь это не принято. Стражники идут за спиной только у тех, кто приговорен к смерти.

— Я слышал, твоя подруга будет выступать сегодня? — спросил Трибун. В его голосе звучало неподдельное изумление.

Маленького роста, уродливый, лишенный физической силы, — он не мог понять пьянящую радость битвы, которая заставляла выходить на арену гладиаторов. Ортегиан знал, что многие из бойцов осуждены на казнь или каторгу, и потому сами выбрали Арену. Этот шаг дарил им почести, удобные покои (впрочем, из которых нельзя было выйти, иначе как в сад или залу для тренировок), лучшую еду и роскошных женщин.

Но что толкало других — свободных, радостных, полных сил? Для чего они раз за разом рискуют жизнью, хотя каждый день на их глазах из Колизея уносят их товарищей, которым изменила удача? Трибун решительно не мог этого понять, а Конан, в свою очередь, не смог бы ему объяснить.

Так и он сам никогда не сумел бы остаться на одном месте, завести лавку или кузню, обзавестись пузатой женой и кучей неумытых детишек — а ведь именно в этом многие люди видят и счастье, и смысл жизни.

— Корделия любит арену, — ответил киммериец. — А арена любит ее.

Он невольно повторил слова, которые хорошо знали все в Ианте, Эруке и Хоршемише. За несколько дней до боев — а порой даже за месяц, если в схватке должны были встретиться знаменитые воины, — владельцы Колизеев отправляли на рыночную площадь слуг, которые громко зазывали гостей на представление. Другие ходили молча, но носили на груди и спине плакаты, где местный художник, как мог, изображал лица гладиаторов, а для тех, кто умел читать, указывались дата и время боя.

— Надеюсь, твои люди не выбрали для Корделии слишком опасного противника, — мягко произнес Трибун, наклонившись к Терранду. — Мне бы не хотелось, чтобы она пострадала.

Полудракон не мог потемнеть от гнева, ибо его покрывала черная чешуя. Но будь он человеком…

— Колизей — не часть армии, — резко отвечал тот, и Ортегиан раскаялся в своем вопросе. — Дешевый балаган, где те, кто учился владеть оружием, предают свое ремесло. Я давно говорил, что не желаю иметь в своем подчинении Арену. Будь моя воля, сровнял бы ее с землей.

Конан подумал о том, что никто из сановников дворца не одобрял гладиаторские бои. Ни Трибун, ни Террапд, ни верховный маг Гроциус, ни Немедий. И все же Колизей процветал. Наверное, прав был Ортегиан — чем выше ты поднимаешься, тем меньше у тебя настоящей власти и тем сильнее зависишь ты от других.

— И все же тебе не стоило выступать, — произнес Немедий.

Он был так взволнован, что даже не смотрел на прекрасную полуобнаженную аквилонку.

Согласно обычаям Колизея, воины выходили на бой почти без доспехов. Зрители хотели полюбоваться совершенными телами бойцов, — а также тем, как из этих тел будет литься кровь и вылетать внутренности. Вместо брони, маг Арены накладывал на гладиаторов несколько защитных заклинаний, — вполне достаточных, чтобы провести бой.

Высокие груди девушки обхватывали две кожаные получаши, скрепленные за спиной фигурной застежкой. Когда полуобнаженная гладиатрисса шла между рядами зрителей, люди бросали ей цветы и лепестки роз.

Те, кто сидел непосредственно над проходом, заранее отрезали стебли — и если распахнутый бутон ложился между упругих полушарий красавицы, это считалось хорошим знаком тому, кто его бросил.

Не в том, правда, случае, если все видела сидевшая рядом супруга.

Стройную талию девушки обхватывал кожаный пояс, на котором крепились короткий меч и четыре метательных кинжала. Узкие полуштаны плотно обтягивали стройные бедра, закрывая их только на десять пальцев сверху. Ноги Корделии украшали высокие сапоги с львиными мордами на галунах.

— Я не могла упустить шанс снова выйти на Арену Валлардии, — сказала она. — Ведь я приехала сюда как гладиатрисса — тогда меня и увидел из своей ложи король Димитрис.

— В конце концов это стоило ему жизни, — пробурчал Немедий.

Девушка хлестнула своего спутника взглядом, и он сделал вид, что просто закашлялся.

— Гладиаторский бой будет только началом представления, — продолжал советник. — Люди привыкли к тому, что видят на Арене сражения и Трибун не хочет, чтобы хоть кто-нибудь из них ушел из Колизея обманутым…

Он вновь вспомнил о том, как дорого обошлась эта ошибка Фогарриду.

— Главная часть представления — совсем иная. И тебе придется участвовать в ней, уже не как добровольцу.

— Если все это тебе не по душе, тогда зачем? — спросил Конан.

Ортегиан вздохнул.

— Боюсь, я совершил ошибку, — отвечал он, нимало не боясь того, что его признание услышат слуги, разносившие угощение.

Киммериец редко встречал правителей, которые могли решиться признать свою неправоту — даже оставшись наедине с избранными сановниками.

— Когда Храм обрушился, и тысячи людей погибли под его сводами, — страну охватила ярость. Все требовали правды, каждый хотел узнать, на чьей совести это ужасное святотатство.

Конан спросил себя: всегда ли Ортегиан говорил в подобной манере, красивыми, обкатанными фразами, что стучат в твой разум, подобно холодным градинам. Нет, наверное, он приобрел эту привычку только когда стал Трибуном.

— Потом правда стала известна… И ярость людей превратилась в ненависть. Все хотели мести. Одни говорили, что курсаиты со дня на день нападут на Валлардию. Другие считали, что мы должны нанести удар первыми.

Он опустил свой единственный глаз в пол.

— К своему стыду, я поддался этому настроению. Слишком свежим в моей памяти был пример Фогаррида, — который стремился во всем поступать правильно, а не так, как требовала толпа. Я думал, что если не сделаю решительный шаг как можно скорее, люди взбунтуются…

Трибун повертел в руках виноградину, потом положил ее обратно в чашу.

— Народные волнения легко могут перейти в бунт, если не дать им выход. Я это знал. Поэтому объявил, что мы будем готовиться к войне. Конечно, я знал, что Валлардия не готова. Наша армия ослабла, дисциплина расшатана, нет единства среди офицеров.

Терранд медленно кивнул, полностью соглашаясь со словами Ортегиана.

— Однако я чувствовал, что выбора у меня нет. Мы начали собирать ополчение, пригласили наемников. Люди ждали, что со дня на день начнется война — поход во имя справедливости, ради отмщения. Но магический барьер, отделивший нас от Курсаи, нарушил все планы.

Он бросил взгляд в сторону пустующего кресла.

Тебе наверняка известно, что чародей Гроциус так и не смог определить природу этого волшебства, не говоря уже о том, чтобы развеять его. А ведь наш придворный колдун по праву считается одним из лучших по эту сторону Карпашских гор.

Крохотные ладони Трибуна провели вдоль подлокотников кресла.

— Разум подсказывает, что отсрочка только пойдет нам на пользу. Основную часть нашей армии составляют сегодня ополченцы — простые, необученные крестьяне, которые испугаются одного вида боевого феникса. Им нужна тренировка, не так ли, Терранд?

На этот раз полудракон не ответил, уперев мрачный взгляд на арену. Он полагал, что вчерашние феллахи не смогут стать хорошими солдатами даже за полгода, и занятия с наемниками мало что изменят.

— Однако толпа не склонна слушаться разума. Люди спрашивают, что делает их правитель, чтобы отомстить курсаитам? Почему власти ничего не предпринимают? Чем занята армия? Вот какие вопросы ты каждый день можешь услышать на улице.

Терранд хотел пояснить, что бы он сам сделал со смутьянами, которые ведут подобные разговоры. В королевских темницах всегда хватает места для тех, кто недостаточно любит своего монарха. К несчастью, Ортегиан не разделял его энтузиазма. Выслушав предложение военачальника, Трибун ответил:

— Ты можешь посадить в тюрьму одного человека или сотню. Но если захочешь бросить туда весь народ, — проще самому запереться в камере.

Больше к этому вопросу не возвращались.

— Будь это один горожанин — я мог бы взять его за руку, привести в наш дворец, показать отчеты лазутчиков, которые каждый колокол сообщают нам о положении дел в Курсае. Я отвел бы его в лагерь, где тренируются ополченцы. Показал наши элитные отряды — фениксов, мантикор, боевых магов. Но людей, которые задают такие вопросы, тысячи. Поэтому я должен ответить им всем и сразу…

— Здесь, на Арене?

— Да. После того, как закончится первый бой, сюда выйдут ополченцы. Не все, разумеется, — только несколько отрядов. Этого будет довольно. Им предстоит сразиться с опасными тварями, которых привезли в Валлардию издалека. Терранд говорит, этих существ прочили для главного боя в Колизее…

— Не напоминайте, сир, что мне самому пришлось участвовать в подготовке этого шутовства, — рыкнул полудракон. — Несколько десятков солдат — моих солдат! — будут рисковать жизнью ради потехи. Умереть во имя того, чтобы вызвать улыбку на жирном лице кожевника — может ли быть больший позор для воина?

— К несчастью, нам приходится учитывать волю народа, — согласился Трибун. — Чаще всего, он столь же глуп, сколь и грязны его сокровенные желания. Мы должны показать людям, что солдаты готовы к бою. Пусть видят тех, кто отстоит честь Валлардии в грядущей войне…

Сапфировые врата Колизея распахнулись перед Корделией.

Огромный амфитеатр, возносившийся к небу четырьмя ярусами трибун, открылся перед ней, словно бутон невиданного цветка.

Толпа взревела.

Корделия вскинула руку с мечом, и ее громкий боевой возглас потонул в восторженном крике зрителей. Ее здесь любили. Людям не терпелось увидеть, как ловкая аквилонка сойдется в бою с неведомыми тварями, что прятались до поры за другими вратами.

Девушка неторопливо зашагала вперед, и ее черные высокие сапожки тонули в белом песке, которым была усыпана Арена. На его фоне кровь выглядела особенно эффектно.

С тяжелым протяжным лязгом начали растворяться вторые ворота.

Они находились прямо напротив первых — два выхода из Преисподней, чем и были для их обитателей подземелья амфитеатра.

Люди неистовствовали. Никто не знал, какое существо появится из темного коридора. Сто тысяч человек превратились в одно, и им не терпелось увидеть смерть.

— Ну иди ко мне, — пробормотала Корделия. — Ты ведь хочешь умереть — медленно и больно?

Высокие створки лязгнули и остановились.

Девушка подняла меч.

Зрители, еще мгновение назад оглашавшие воздух криками, теперь смолкли. Каждый из них напряженно всматривался в темный провал, и глядя на них, можно было подумать, будто их жизнь решается в эти мгновения.

Тяжело загремел металл.

Двое служителей Арены, невидимые за стеной из известкового туфа, вращали широкие колеса. Звенящая цепь наматывалась на них, поднимая высокую решетку — невидимую зрителям стену, что отделяла прекрасную гладиатрису от монстра.

Толпа взревела вновь, приветствуя второго бойца.

К их крикам волной присоединился рев тех, кто толпился за стенами Колизея — там, специально для них, открывалась кольцом широкая площадь, окаймленная трехъярусной галереей.

Корделия смотрела на тварь, с которой ей предстояло сразиться.

Из широких распахнутых ворот, медленно переваливаясь на коротких лапах, выходил серый дракон.

Его раздвоенный хвост оканчивался длинными заостренными крюками, которые, волочась по песку, оставляли за собой глубокие борозды. Клыкастая пасть была приоткрыта, роняя под ноги монстра дымящиеся капли пламени. Над черными немигающими глазами кустились клочковатые брови. Из них росли изогнутые рога.

— Корделия, — прорычал дракон. — Я был рад узнать, что сегодня убью тебя.

Девушка взмахнула мечом, разминая запястье.

— Риус, — сказала она. — Забыл, видно, чем закончилась наша первая встреча?

Дракон припал головой к земле, зарычав, словно собака, которую дернули за стальной ошейник. Три капли огня упали из его пасти, плавя песок и превращая в стекло.

— Я был молод и глуп, — отвечал монстр. — Ты обманула меня, аквилонка. Если бы не сонное зелье, которое я выпил, поверив твоим лживым словам, — тебе не удалось бы надеть на меня цепи.

Девушка рассмеялась.

— Ты был рожден для ошейника, дурачок.

Люди, сидевшие на трибунах, жадно ловили каждое слово. Магические кристаллы, установленные вдоль ярусов, позволяли им расслышать все — даже последний вздох умирающего бойца.

— Ты сделала меня рабом и продала на Арену, — сказал Дракон, медленно приближаясь к девушке. — Так ты обрела право выступать здесь. Ценой моей свободы.

Корделия лениво полюбовалась на свои ногти.

— Надо было думать раньше. До того, как стал охотиться на крестьян и пожирать их.

Когтистая лапа Дракона ударила в белый песок, взметнув его над Ареной.

— Люди родились, чтобы мы пожирали их. Таков мир. И ни ты, ни даже Радгуль-Йоро не сможет его изменить. Видишь мои украшения?

На спине твари поднимался ряд острых шипов, на каждый из которых были надеты человеческие черепа.

— Все это люди, которых я убил на Арене. То, что от них осталось… Я брал только головы лучших. Марсий Хайборийский. Харальд Беспалый. Аренджунский Мечник. Ты знала их? Можешь поздороваться.

Лицо Корделии стало жестким, и оттого еще более прекрасным.

— Я поклялась, что убью Марсия сама, — процедила аквилонка. — Еще один повод тебя умертвить, Риус.

Последние слова еще не поднялись над Ареной, а девушка уже метнулась вперед. Два острых кинжала вспыхнули в ее руках — никто не успел заметить, как меч вернулся в узорчатые ножны.

Дракон вскинул плоскую голову, и мощный столб пламени поднялся в воздух гудящей радугой. Люди вокруг восхищенно закричали. Зрителям было все равно, что этот жадный огонь сейчас поглотит ту, которой они только что рукоплескали.

Здесь были рады многим гладиаторам.

Но по-настоящему любили только смерть.

Корделия перевернулась в воздухе через голову, и ее гибкое сильное тело смогло уйти от раскаленного фонтана огня. Девушка приземлилась на шею дракона, заставив его прижать голову к земле.

— Вижу, ты научился кланяться, дурачок, — сказала она. — Хвалю.

Оба кинжала глубоко вошли в глаза твари.

Дракон зарычал от боли и бешенства.

Густая кровь текла по его щекам, перемешанная с глазной жидкостью. Он дернулся, пытаясь выдернуть шею, но девушка не позволила ему освободиться.

— Убить тебя сейчас? — негромко спросила она. — Или отпустить, чтобы это сделали за меня служители Арены? Сам знаешь, никому не нужен слепой дракон.

Мощное тело твари рванулось, сбрасывая аквилонку. Песок поднялся над телом девушки невесомым облаком. Люди вскрикнули, и тут же смолкли. Монстр поднялся на задние ноги, и его окровавленная голова оказалась выше, чем пять ярусов Колизея. В свете яркого солнца заблестели темные пластины на брюхе. В следующий же момент Риус обрушился передними лапами туда, где лежала аквилонка.

Трибун не смотрел на Арену.

То, что происходило там, внизу, не занимало его. Это было так жалко, так мелочно. Риус давно заслужил свободу — он одержал в Колизее больше побед, чем другой дракон или вивверн.

Монстр пришел сюда рабом, на цепи у прекрасной аквилонки. Теперь он стал здесь королем, и в мгновения боя люди любили его сильнее, чем своих близких и даже своих богов.

Тогда зачем он сражался дальше?

Ортегиан не хотел даже искать ответа на этот вопрос. Ему казалось, что, поставь он себя на место гладиатора, и сам заразится их безрассудством. Трибун любовался па облака, пытаясь предсказать по ним будущее — этот вид гадания стал очень популярен в последнее время, несмотря на то, что почти никогда не давал результатов.

Поэтому правитель не заметил сразу, что Конан встал и шагнул к выходу из ложи.

— Ты не сможешь помочь своей подруге, — предупредил его Ортегиан, и в голосе карлы прозвучало сожаление. — Могущественное колдовство защищает Арену. Никто не может вмешаться в ход поединка.

Киммериец ответил:

— Риус был мертв в тот момент, когда вышел на арену. А Корделия очень обидится, если узнает, что ты не поставил на нее.

С этими словами он вышел.

Девушка выпрямилась.

Короткий меч глубоко вошел в шею дракона, — в том месте, где она соединялась с грудью. Риус обрушился вниз всем своим огромным весом, и сам насадил себя на клинок аквилонки.

Толпа гудела. Никто не мог понять, что происходит на Арене. Белый песок, взмывший над гладиатрисой, закрывал ее от взглядов толпы и все, что они были в состоянии рассмотреть — это широкая спина дракона, усеянная острыми шипами.

Затем над ней взвился густой кровавый фонтан.

— Я молил богов, чтобы ты пришла, прохрипел дракон. — Мечтал отомстить…

Корделия сорвала с пояса третий нож. Длинное лезвие вонзилось в распахнутым рот дракона, пригвоздив широкий язык к нижней челюсти.

— Не о том просил, — сказала девушка.