Глава 16 Речные духи

Судьба учит нас тому, чему мы меньше всего хотели бы научиться, — заметил Трибун, подлетая к окну и распахивая тяжелые занавеси. — Что до меня, моей единственной мечтой в детстве было создать вазу, которой бы мог гордиться мой отец. К несчастью, он умер прежде, чем я поступил в учение, иначе как знать…

Неловкая тишина повисла в парадной зале. Никто не решился ответить, ибо поворот судьбы, описанный их правителем, мог привести только к одному результату — Ортегиан остался бы лепить горшки в Нижнем городе, в на королевском троне Валлардии сидел бы кто-то другой.

Возможно, один из них.

— Есть несколько вопросов… — карла задумался. — Как это принято говорить?

Чародей Гроциус, к которому был обращен вопрос, пояснил, вложив в короткий ответ всю изысканность и витиеватость потомственного царедворца:

— Государственной важности.

Никто из собравшиеся не мог быть уверен до конца — на самом ли деле Ортегиан забыл эту формулировку (Трибун и правда подчас позволял выскользнуть из головы деталям и фактам, которые не считал важными), или же слегка подсмеивается над колдуном.

— Вот именно, — с превеликой серьезностью кивнул карла. — Подобно любым государственным делам, они скучны, длинны и совершенно бесполезны как для нас, так и для народа, однако если мы не станем ими заниматься, наша страна рухнет, а мы все окажемся под ее обломками… Знай я, сколь хлопотно быть Трибуном, остался бы чистить навоз в стойлах фениксов.

Он усмехнулся, и вот на сей раз всем было ясно, что это неправда.

Дверь распахнулась, с таким шумом и торжеством, словно с другой стороны ее высаживали тараном, по меньшей мере, человек восемь. Генерал Терранд вошел в парадную залу, на ходу просматривая свитки пергамента.

— Прошу прощения за то, что опоздал, сир.

Как любой человек, который извиняется не искренне, он делал это легко и без запинки.

— Новые донесения с границы с Курсаей.

Жрец Долабелла вскинул голову и спросил с таким видом, словно новости о грядущей войне касались только его лично, остальные же были здесь из пустого, праздного любопытства.

— Что сообщают? — спросил он.

Терранд взглянул на жреца с таким недоумением, будто этот вопрос ему задала цикада, случайно залетевшая внутрь.

Полудракон замер, словно споткнулся. Ему казалась нелепой сама мысль о том, чтобы отчитываться жрецу — вроде генерал и вошел-то в парадную залу только затем, чтобы предстать перед светлые очи Долабеллы и почтительно сообщать ему о событиях в стране.

Но и промолчать было бы неправильно, поэтому Терранд взглянул на Ортегиана.

Тот быстро пришел на помощь.

— В самом деле, друг мой, — произнес он, и своим мягким, порой едва слышным голосом тут же сгладил неловкость. — Нам всем здесь интересно, что сообщают ваши люди.

На самом деле, лазутчики подчинялись непосредственно Трибуну — как и соглядатаи, рыскающие по улицам городов в поисках шпионов. Однако Ортегиан великодушно подарил Терранду честь стать хозяином новостей.

— Послание из Ханрашского форпоста, — ответил полудракон. — Прислали только что, поэтому я и задержался.

— Это на прямой линии от нас до ущелья Мангориза, — пробормотал Трибун.

Он полузакрыл глаза, вызвав в памяти карту долины.

— Если курсаиты перейдут в наступление, их армия должна пройти через Ханраш.

— Да, сир.

— Хорошо…

Ортегиан перевел взгляд на военачальника.

— И что сообщают?

Долабелла был недоволен.

Трибун вел себя не так, как полагалось правителю. Он не проявил ни волнения, ни даже особого интереса к тому, что собирался сообщить Терранд. Тревожные новости из Ханрашского форпоста! Ведь это могло означать, что через пару колоколов вражеские войска атакуют один из приграничных городов.

Жрец не понимал, что беспокоиться не о чем. Будь новости и правда такими важными — Терранд сказал бы все с порога, не став извиняться за опоздание. Значит, речь идет о чем-то не очень срочном.

Но жрец не мог оценить таких тонкостей, и не умел делать из них правильных выводов, — отчасти оттого, что был в дворцовом окружении человеком новым, и еще не успел как следует изучить ни Терранда, ни Трибуна. Будучи правой рукой Гарквануса, он, однако, никогда не сопровождал его на подобные собрания — как и его нынешний помощник не пришел вместе с ним сегодня.

Долабелла хотел даже поторопить генерала, но делать этого не стал, поскольку тот вновь развернул пергамент.

— Странные существа появились на реке после рассвета, — произнес Терранд. — Черепахи с людскими лицами.

Крохотные пальцы Трибуна пробежали по его подбородку. Он всегда делал так, если напряженно думал о чем-то. Военачальник уже начал следующую фразу, но Ортегиан, вдруг быстро наклонившись вперед, спросил:

— Лица были у них вместо морд?

Терранд скрипнул зубами.

Он досадовал на себя за то, что не задал этого вопроса сам.

Наскоро пробежав глазами свиток еще раз, полудракон ответил:

— Лазутчик не сообщает. Надо ждать подробный отчет от командира форпоста.

— А это добрых четыре колокола, — пробормотал Трибун. — Досадно, досадно! Но что же, делать нечего, не ехать же нам самим в Ханраш. Продолжайте.

Долабелла поднял тонкую руку.

— Не понимаю, — произнес он сварливым голосом человека, который всю жизнь привык вещать людям высшую истину, сообщенную ему богами, — и вдруг столкнулся с тем, что не может разобраться в самых простых делах. — Где же еще может быть лицо у черепахи, если не на морде?

Ортегиан с раздражением обернулся.

Он простил Долабелле первую выходку — когда тот вмешался в его разговор с Террандом. Простил и забыл. Но жрец снова прервал разговор, и это уже выходило за всякие границы.

Трибун был очень терпелив и вежлив с теми, кто мог принести государству пользу, однако он не видел ни малейшей причины вести себя так с людьми, которые только мешали другим работать.

Чародей Гроциус кашлянул.

— На панцире, мой милый Долабелла, конечно же, на панцире, — отвечал он. — Если у речной черепахи человеческое лицо, в этом нет ничего необычного. Значит, одна из крестьянских девиц согрешила с духом воды. А им и делать-то нечего, кроме как кувыркаться с низшими демонами, — после того, как наш любезный Терранд увел в ополчение всех мужчин. Но когда глаза, рот и нос оказываются у твари на спине…

Он не закончил и лишь прицокнул языком.

— Это знак мощного колдовства, — сухо сказал Трибун. — Продолжайте, Терранд.

— Их сопровождали мертвецы, сир. Одни шли по воздуху. У других ноги были наполовину в воде.

— Тела или призраки?

— Трупы, сир. Наполовину разложившиеся. Лазутчик твердо уверен — у одного отвалилась кисть руки, и упала в воду. Поднялись брызги. От блазней такого не бывает.

— Тоже плохо, — заключил Ортегиан. — А черепахи, что, напали на форпост?

— Все к этому шло. Над крепостью подняли флаг и трубили к бою. Наш человек видел, как готовились к бою баллисты. Но твари так и не выбрались из воды.

— Вот как? — заинтересовался Трибун.

Ортегиан снова полузакрыл глаза.

— Барьер их остановил, сир. Оказалось, они были по другую его сторону. Река широкая, и солдаты сперва не поняли, что монстрам их не достать. Твари все еще плавали вдоль магической стены, когда лазутчик отправил это сообщение с ястребом. Очевидно, существа тоже не могут справиться с силой преграды, и, так же, как и мы, не видят ее.

— Значит, это не было подарком от курсантов, — заметил карла. — Те, верно, позаботились бы открыть дверь перед своим отрядом. Просто водные духи, потревоженные действием заклинания.

Могло показаться, что доклад окончен, однако Терранд все еще держал свиток раскрытым.

— Две черепахи хотели выбраться на другой берег, — молвил полудракон, чуть понизив голос.

— Да? — Ортегиан напрягся. Единственный во всей комнате, он понял, что сейчас последует самое важное.

— Они не смогли, господин. Барьер удержал их на середине реки.

Трибун поднялся с кресла и заскользил вдоль залы.

— Значит, существуют две стены, — пробормотал он. — Они образуют невидимый коридор вдоль реки. Хотел бы я знать, для чего курсантам это понадобилось…


— Я рад, что ты согласился сопровождать меня, Конан, — молвил Трибун. — Это древняя традиция Валлардии. Перед великой войной правитель должен предстать перед людьми вместе со знаменитым героем или святым… Ты станешь талисманом, символом удачи, которого ждет народ.

Высокая лестница вела их к вершине дворцовой башни.

Черные ступени вздрагивали под ногами идущих, вспыхивали раскаленным всполохом света, и волна алого сияния уходила в стороны, тая в высоких стенах.

— Еще раз хочу извиниться перед тобой за то, что не смог предложить пост военного советника, который ты, без всякого сомнения, заслуживаешь. Но Терранд не простил бы этого ни мне, ни тебе…

Почетный караул, обычно сопровождавший Трибуна, остался внизу. Даже самым доверенным воинам было запрещено приближаться к Цестерце. Честно говоря, Ортегиан был бы рад и вовсе избавиться от эскорта. Тогда, на приеме в честь иноземных гостей, он лишний раз доказал всем, что в состоянии владеть мечом не хуже, а то и лучше других воинов.

Но и здесь новый правитель срывал сладкие плоды с горького древа ошибок своего предшественника. Отшельник слишком приблизился к народу. Он выходил к людям, словно простой смертный, а не как наместник Радгуля-Йоро на земле, — и, как обычно бывает в жизни, получил именно то, чего хотел добиться. Это и стало причиной его падения.

Постепенно народ переставал испытывать к нему тот благоговейный трепет, который вызывали у простых людей короли Валлардии. Да, многие мечтали о свободе, но никто, положа руку на сердце, не знал, что это такое. Людям хотелось, чтобы кто-то по-прежнему руководил ими, решал за них, отвечал за несчастья и неудачи, которых не избежать.

Фогаррид не мог, да и не хотел исполнять эту роль. День за днем он терял ту невидимую ауру, которая окружает лидера и делает его таковым.

Ортегиан понимал, что не может позволить себе допустить такую ошибку, — поэтому окружал себя внешними призраками величия, которые презирал сам и считал ничтожными.

Одним из них была Цестерца — летающая платформа, ждавшая их в дворцовой башне.

— Люди до сих пор верят, что только потомок Оззрика может коснуться ее и не умереть, — заметил правитель. — И подчинится она не всем из них. Лишь тому, в ком ощутит силу и величие древнего короля.

Он посмотрел на свои руки.

— Стоило мне дотронуться, как она взмыла в воздух. Стоит ли говорить, после этого народ полюбил меня еще больше… Для них это было знаком, что я достоин сесть на трон валлардийских монархов. Бедные глупцы, они не подозревают — каждый из них способен оседлать Цестерцу. Она готова служить тем, кто достаточно храбр или безумен. Ко мне, скорее, относится последнее…

Холодный ветер ударил в лицо Конана, заставив прищурить глаза.

Они оказались на вершине одной из башен.

— Время от времени, я летаю над городом, — пояснил Трибун. — Сомнительное удовольствие, признаюсь, — постоянно боюсь упасть.

Ортегиан усмехнулся.

— Не самые подходящие мысли для человека, который парит над людьми, словно бог? Иногда я спрашиваю себя — боится ли Радгуль-Йоро… И если да, то чего.

Ноги Конана скрипнули на обломках камня.

— Вот, рассуждаю тут о богах, а сам стану сейчас метельщиком, — заметил Трибун.

В первый момент киммериец подумал, что собеседник шутит.

Ортегиан сложил руки на груди, медленно воспарив над каменным полом. Его глаза наполовину закрылись и приобрели далекое, отсутствующее выражение, — как в те моменты, когда он фехтовал с новобранцами.

Маленькие вихри взметнулись на серых плитах. Они подхватывали лежавшую на полу пыль, играли с маленькими каменными осколками, поднимали ввысь и, смешивая, превращали в темное облако. Копан видел такие в Челпашской пустыне — но те, в сотни раз больше, были созданы природой или капризом богов, а не волей человека.

— Слуг сюда не пускают, — пояснил Ортегиан. — Считается, будто они недостойны даже взглянуть на Цестерцу. На самом деле, настоящая причина в другом, — кому-нибудь непременно захочется дотронуться до летающей плиты, несмотря на зловещее предание. Или же это произойдет случайно. Тогда легенде конец, а вместе с ней и мифу об избранности короля.

Кружащиеся потоки воздуха поднимались все выше, унося с собой пыль и обломки камня. Добравшись до края башни, темное облако начало снижаться, пока не скрылось из глаз.

— Там, чуть ниже, небольшой балкон, куда никто не выходит.

Трибун отряхнул руки, словно выносил мусор именно ими, а не усилием разума.

— Неприятно, конечно. Все это придется заметать одной из горничных. Не люблю оставлять начатое на полдороги, но другого выхода нет…

Они зашагали дальше, по небольшому каменному мостику, соединявшему две башни.

— Раньше здесь убирались рабы, — пояснил Ортегиан. — Потом их убивали. К счастью, Фогаррид успел отменить рабство. Оно и так стоило Валлардии слишком дорого. Наши угодья заброшены, горожане нищают. Невольники трудились плохо, да у них и не было причин стараться. А мой любимый народ вообще разучился брать в руки что-нибудь, кроме куска хлеба да кубка вина…

Конан понял, о чем умолчал его собеседник. Если бы отшельник не издал такого указа, это пришлось бы сделать его преемнику. А такой шаг, без сомнения, сильно разочаровал многих землевладельцев и других богачей.

Трибун разгадал мысли Конана.

— Самим рабам, впрочем, тоже пришлось несладко, — произнес он, словно в ответ на невысказанные слова киммерийца. — Как ни парадоксально, но они тоже разучились работать. Одно дело, трудиться из-под палки, и совсем иное — найти в себе силы, чтобы терпеть те же лишения, но уже по доброй воле. Свобода — великое испытание, друг мой, и мало кто способен его пройти.

На их пути попалось несколько камешков, и Трибун отправил их вниз.

— Когда ни поднимусь, такое впечатление, словно и не убирал в прошлый раз, — пробормотал он. — О чем мы говорили? Ах да. Знаешь, я не раз слышал о том, что освобожденные сами приходили к своим прежним хозяевам и просили снова забрать их в рабство.

Тяжелая бронзовая дверь закрывала вход во вторую башню. Попасть сюда можно было только через узкий каменный мостик, по которому только что проследовали Конан и его спутник. Птица Харгред, выкованная кузнецом на широких створках, щерила клыкастый клюв и распахивала крылья, похожие на листья проклятого черного луба.

Широкая площадка открывалась перед порогом, и Трибун, прежде чем подойти к замку, привычным движением смахнул с нее пыль и обломки камня.

— Дворец крошится, — деловито сообщил он, словно они пришли осмотреть, амбар с квашеной капустой, а не собирались взойти на летающую Цестерцу. — Я сотни раз говорил Гроциусу, что это от защитных заклинаний. Кой прок в магической броне, если из-за нее на нас однажды потолок свалится? Но он не желает слушать…

Ортегиан подлетел к дверям и приложил ладонь к лицу птицы Харгред.

— Знаю, в Офире давно уже разработана магия, которая не разрушает стены. Очень дорогая, а, главное, надо долго упрашивать местных чернокнижников.

Замок щелкнул, и створка начала открываться.

— Ее и правда могу открыть только я, — пояснил Трибун. — Конечно, не потому, что я избран… Вернее, я избрал сам себя, когда поручил Гроциусу наложить на дверь новое заклятье…

Правитель на мгновение задумался, и Конан понял, о чем размышлял Ортегиан. Стал бы чародей помогать ему, имей тот сам хоть малейший шанс завладеть троном Валлардии? К несчастью для колдуна, люди не смогли бы принять в качестве своего короля живую голову. Трибун хоть и был безногим карлой, но все же почти походил на человека.

— И давно надо съездить в Офир, и понимаю, что пора, да все времени нет, — рассказывал Ортегиан, зажигая шандалы на стенах. — Так всегда бывает — навалятся срочные дела, а ты думаешь — ну потом, потом, а так и выходит, что до главного никак руки не дойдут.

Летающая Цестерца оказалась весьма неказиста.

Конан повидал много, и уже, казалось бы, не должен был ничему удивляться — а все же платформа не оправдала его ожиданий. На память пришли слова, которые любит повторять Корделия — сильный человек ничего не ждет, поэтому не бывает разочарован.

— Угу, — совсем по-простонародному подтвердил Трибун. — Снизу-то она кажется красивой. А здесь…

Цестерца представляла собой толстую гранитную плиту — грубо отшлифованную, и почти без отделки.

Сверху на ней угадывался герб Валлардии, и то, лишь если присмотреться как следует. То ли мастер решил, что негоже топтать патриотический символ, пусть и монаршими ногами, — то ли просто лень стало изображать то, чего и так почти никто не увидит.

— Про ее облик тоже есть легенда? — предположил Конан.

— А как же, — карла, кряхтя, взгромоздился на плиту.

Киммериец понял, что могущественная магия, окружавшая Цестерцу, частично лишала Ортегиана сил, поэтому, находясь рядом, тот не мог летать так же быстро и легко.

— Создайте правителя, а уж мифы вокруг нарастут сами, как грязь в купальне… Но чего же ты стоишь, Конан? Лезь сюда. Перила не предусмотрены, как и лестница.

Северянин взобрался наверх, а Трибун пояснил:

— Королей, конечно же, рабы поднимали на паланкине.

Киммериец выбрал место так, чтобы оказаться позади Ортегиана, и теперь ждал, что тот поднимет Цестерцу в воздух. Но правитель с мягкой улыбкой покачал головой.

— Попробуй ты, — молвил он.

Конан не имел ни малейшего представления о том, как управлять летающей платформой. Однако он почувствовал, что не время задавать вопросы. Северянин расслабился, ощутив, как все его тело открывается мирозданию. Его разум стал чист и прозрачен, и в нем осталось только одно слово:

— Небо!

Киммериец не мог сказать, как все произошло.

Тяжелая плита дрогнула, и внезапно воспарила под ними, так легко и свободно, словно совсем ничего не весила. Массивная створка затворилась сама собой, пропустив их, замок щелкнул, и птица Харгред провожала Цестерцу немигающим взглядом.


— Что в этом сосуде? — спросила Корделия.

По взгляду, которым угостил ее чародей, можно было прочитать ответ:

Ничего такого, что ты бы смогла понять.

Над низким алхимическим столом, черным от капель пролитой кислоты и изгрызенным повсюду осколками заклинаний, которые порой вырываются из сосуда даже у самого опытного чародея, — поднималась узкая прозрачная колба, наполненная густым туманом.

— Все же удалось отколоть кусочек барьера? — спросил Конан.

Гроциус улыбнулся, как специалист, получивший похвалу от такого же знатока.

— Уверяю, это было совсем непросто, — отвечал он. — Будь у меня руки, я наверняка лишился бы их — возможно даже, вместе с плечами и кусками торса. Как видишь, дорогая Корделия, в том, что у тебя нет тела, есть и свои преимущества — ты не можешь потерять его снова…

Ни Конан, ни аквилонка — к радости для себя — не могли похвастать таким преимуществом, поэтому колба с клубящимся туманом не вызывала у них такого же восторга, как у чародея.

— Я принес в жертву четырех грифонов, — продолжал Гроциус. — Каждый из них перед этим сожрал трех девственниц. Возможно, с девицами-то и вышел перебор, — взрыв был таким сильным, что сжег всех моих учеников, которые сопровождали меня… Жаль, я потратил много времени, пытаясь научить их основам магии. К счастью, остались другие.

Туман в колбе начал темнеть, как предгрозовое небо.

Чародей пояснил:

— Некоторые верят, что могущественные чары раскрывают свои тайны лишь тем, кто готов пожертвовать ради этого чем-то важным… Или кем-то. Поэтому, дорогая Корделия, пожалуйста, держитесь подальше.

Конану он этого не предложил, как и дорогим не назвал.

Облачка тумана сгустились в хрустальных объятиях колбы, вспыхнули и превратились в оскаленный белый череп, который, сверкнув обсидиановыми глазницами, оскалился в зловещей гримасе.

Корделия испуганно вскрикнула, — поскольку именно этого от нее ждал Гроциус, что же до киммерийца, то он знал, — зловещее изображение появилось не внутри колбы, а на ее стенках. Этот нехитрый фокус сотворил сам, колдун, чтобы произвести впечатление на зрителей.

— Ты когда-нибудь пытался изучать магию, Конан? — спросил Гроциус, поднимая со стола большую реторту, наполненную темной бурлящей жидкостью. Она кипела, хотя все горелки оставались потушенными, и Конан понял — перед ними кровь алой вивверны, которая начинает бурлить, только соприкоснувшись со стеклом.

— Нет, — отвечал киммериец. — И сомневаюсь, что у меня есть к этому задатки.

— Напрасно, — заметил Гроциус, и северянин к своему удивлению понял, что чародей сказал это не из желания польстить своему собеседнику (а царедворцы делают это, как известно, почти по привычке, вряд ли осознавая, кому и какие делают комплименты). — Я чувствую в тебе большую жизненную энергию…

Кровь вивверны вскипела, и колба начало плавиться. Прежде, чем магическая жидкость пролилась, Гроциус поднес ее к большой чаше, в которой уже лежали череп балакра и три пера феникса. Крупная капля расплавленного стекла упала на них, заставив сразу же почернеть, а затем и вся жидкость обрушилась в широкий сосуд сверкающим водопадом.

— Эта черта столь редко встречается в людях, — продолжал чародей, — что при обучении колдовству ей почти не уделяют внимание. И правда, нет смысла требовать у ученика качеств, которых нет почти ни у кого. Однако такой подход приводит к…

Черепа начали лопаться. Мозг кентавров, засушенный в них, вываливался наружу, рассыпаясь крохотными кусочками.

— Аппетитно выглядит, не так ли? — коротко усмехнулся Гроциус. — В такие мгновения я чувствую себя поваром… Так вот, я говорил о том, что человек, обладающий большой жизненной энергией, — как ты, Конан, — обычно не знает, что эта способность может позволить стать ему великим магом. Пожалуй, если бы я уже не рассказал о том, как погибли мои прежние ученики, я бы предложил тебе стать одним из них… Но теперь, полагаю, ты вряд ли на это согласишься.

Киммериец не стал возражать.

— Когда наш любезный Трибун, чья мудрость равна разве что его красоте… Еще два пера… Так. Когда он сказал, что ты поможешь мне решить эту маленькую задачку, которую задали нам курсанты с их магическим барьером, я сперва думал, будто он всего лишь навязал мне докучную обязанность, развлекать высокого гостя.

Шесть горелок вспыхнули по углам стола. Каждая из них пылала своим цветом — алым, оранжевым, густо-синим, светло-сапфировым и черным. Огонь последней был совершенно прозрачен, и Гроциус поспешил предупредить:

— Осторожно. Многие мои ученики заканчивали свой курс здесь, лишившись пальцев или всей руки. После этого приходилось отдавать их на Арену — нет смысла возиться с теми, кто не в силах почесать у себя за ухом. Мне хватает хлопот с самим собой, а зрители всегда рады посмотреть, как мантикоры пожирают людей, не способных даже защититься.

Вещества в чаше полностью расплавились. Гроциус поднял сосуд, и начал осторожно выливать булькающую в нем жидкость на каждую из горелок. Могло показаться, что сейчас она зальет огонь и потушит его, но заговоренная влага растекалась лужицей в воздухе, в нескольких локтях над играющими языками пламени.

— Я говорил о тебе, Конан… Теперь я вижу, что ты можешь быть мне очень полезным. Твоя жизненная мощь усилит действие заклинаний, и вещество, из которого курсаитские колдуны создали свой барьер, раскроет нам свои тайны… Конечно, не исключено, что при этом ты ослепнешь, превратишься в муху или же просто умрешь. Пообещай, что в таком случае станешь являться призраком по ночам не мне, а Ортегиану, именно он предложил мне твою помощь. Дорогая Корделия, отступи, пожалуйста, вон в тот угол комнаты… Вот так. А теперь, Копан, посмотрим, сможет ли твоя энергия и мое колдовство раскрыть эту маленькую тайну…


Последняя капля алхимического снадобья упала на трепещущее пламя. Несколько мгновений ничего не происходило, и киммериец чувствовал, в каком напряжении находится Гроциус, нетерпеливо следящий за игрой магического огня.

Корделия встала рядом с Конаном, — несмотря на призыв колдуна отойти подальше, — похожая на каплю живого огня, она была готова в любой момент броситься в бой. Заговоренный меч девушки остался в ножнах — воительница понимала, что в этом испытании он вряд ли сможет принести пользу.

Вместо клинка, аквилонка вынула из сумки белый, отшлифованный ветром череп стигийского жреца. В его затылке зияли три маленьких круглых отверстия — там, куда попали ее стальные шарики, выпущенные из пращи. Два девушка смогла потом вынуть, а третий так и остался внутри, глубоко войдя в кость.

Алые молнии пробегали по мертвому лицу черепа, и временами казалось, будто он жив.

Гроциус бросил на амулет недовольный взгляд — без сомнения, увидев в нем явное сходство с самим собой. Однако почти сразу же магическое пламя вспыхнуло с новой силой, заставив колдуна забыть обо всем другом.

Шипящие стрелы огня вырвались из каждой кадильницы. Они растекались высоко над столом, воздуху, словно под ними пласталась не видимая глазу плита.

— Tridaros! — воскликнул чародей. — Kouros Ulma!

Шесть огненных лучей сошлись в середине, и столб рокочущего огня вознесся к расписным сводам залы. Кадильницы погасли, пламя исчезло — и только белая, пульсирующая звезда вспыхивала и гасла над головами людей.

— Empitricuml — прошептал колдун.

Выбрал ли он не то заклинание?

Или, может быть, прочитал его недостаточно четко?

Яркий всполох, мерцавший под сводами залы, вдруг забурлил, наполняясь изнутри алыми пенящимися волнами. Казалось, невидимое копье пронзило его, заставляя истекать кровью.

Два или три мгновения белая звезда продолжала пульсировать, с каждым толчком наполняясь багряной влагой, и наконец лопнула, озаряя залу сверкающими брызгами цвета заката.

— Pantikeal — сдавленно выкрикнул чародей, но было ясно, что ритуал вышел из-под его контроля.

Силы, разбуженные Гроциусом, теперь подчинялись не ему — а неведомому магу, создавшему волшебный барьер. Алые капли стекали по граням мироздания, образуя прозрачную полусферу, в которой оказались заключены люди. На высоте человеческого пояса, брызги останавливались и растекались кругом, чертя вокруг пленников широкое вспыхивающее кольцо.

Черные молнии родились на сводах кровавого купола.

Они тянулись к людям, ломались и шинели, разбрасывая золотые искры, вонзались в тела и проходили насквозь.

Гроциус с глухим вскриком покатился на пол, став в этот момент похожим на высушенную голову, какие делают шаманы в Черных Королевствах.

Корделия высоко подняла череп жреца, и обсидиановые стрелы погрузились в него, минуя девушку. Пустые глазницы загорелись алым огнем, рот мертвого лица приоткрылся, и толстые трещины пробежали по белым костям.

Конан крепко сжал меч. Киммериец помнил слова колдуна:

— Человек, обладающий большой витальной энергией, может стать великим чародеем…

Северянин представил, как вся его жизненная сила перетекает в холодное лезвие меча. Тяжелый клинок вспыхнул, переливаясь изумрудными искрами. Конан скорее почувствовал, чем увидел, как трескается над его головой кровавый купол. Черные молнии поблекли, свернулись, и с холодным шипением растаяли в тяжелом воздухе залы.

Осколки разбитых колб покачивались на обуглившемся столе.

Загрузка...