Разрушенное святилище

Глава 13 Отшельник

Наемники покинули Уединенные Дворцы и спустились в лагерь. Конан, едва отделавшись от навязчивых слуг, наперебой старавшихся угодить гостю самого Трибуна, решил заняться главным делом, ради которого, собственно, и явился в Валлардию. Он слишком давно не видел своего старого друга Фогаррида, свергшего Димитриса и не сумевшего воспользоваться плодами своей победы.

Первым делом, очутившись на новом месте, Конан изучал возможности отступления, если к таковому придется прибегнуть, и потому легко отыскал боковую галерею, выходившую к узкой, неудобной и потому редко используемой лестнице. Она выводила к той части пятого, Жреческого уровня, где обитали почти на задворках, перед солдатскими постами на краю террасы, простые маги для простых людей.

Они могли истолковать сон, сделав предсказание ближайшего будущего, заговорить кровь, прочитать знаки на сожженных панцирях черепах и свернутых стеблях тысячелистника, не имея сил для вызова духов и уж тем более распоряжаться ими.

На эту окраину выходили безглазые задние стены огромных дворцов настоящих колдунов, известных магов, повелителей стихий, тех, с кем говорят сами боги. Здесь, между причудливо настроенными домишками, деревянными, глиняными, склеенными из обломков гранита, вились только протоптанные тропы да толпились кучками возле дверей желающие узнать или изменить судьбу.

Почти круглый толстяк с детскими ручками и ножками, лицом цвета подгнивающего персика расхваливал покупателям духов ворот — деревянные фигурки в виде черных драконов со скрещенными мечами из блестящей бронзы. Достаточно было прибить их к дверным створкам, как зловредные духи в ужасе убегали от дома предусмотрительного хозяина.

Схватив особо крупного дракона угрожающего вида, он сунулся было к Конану, но сразу остановился, поняв, что у того едва ли есть постоянное место, которое следовало охранять.

— Наемник, — бормотнул он под нос, расстроенный потерей умения узнавать покупателя и теми усилиями, что пришлось потратить, покинув насиженное место.

Северянин только усмехнулся, переступив через узкую сточную канаву, достаточно чистую — на верхних уровнях особые служители баграми и специальными толстыми шестами с перекрестьями на конце, к которым привешивались на коротких цепях пять — восемь крючьев прочищали рвы, вылавливая нередко не только утопленных котят, но и новорожденных детей.

Всем было известно, что последних использовали в черных магических ритуалах, а потому уборщики, зацепив крошечное тельце, торопились сжечь его в специальных печах, установленных в глубокой пещере, где соединялась вся система стоков.

Каждый при этом сжимал в руке серебряный амулет Ордины, чтобы чары грозного колдовства, пропитавшие младенца, не перешли на него. Сам этот факт был свидетельством небрежности мага, караемой законом, однако никто не осмеливался обсуждать находку, а тем более устанавливать нарушителя — могучего и не прощающего черного колдуна.

Внезапный и сильный порыв горячего ветра поднял с подноса торговца тончайшие, прозрачные и в то же время необычайно крепкие пластинки листьев огненного дерева. В поднятом мыльном вихре заплясали вырезанные фигурки мужчин и женщин — полных, что свидетельствовало о достатке, мускулистых, с длинными густыми волосами и широченной улыбкой на лице.

По желанию купившего маг произносил заклинание и ожившая душа фигурки вселялась в человека, принося тому удачу и благоденствие. Тайно торговали и другими — черными, тощими, скрюченными, безглазыми, безрукими и с другими уродствами. Их покупали те, кто желал расправиться со своими недругами, соблюдая при этом тайну, опасаясь мести со стороны внезапно заболевшего человека и его родственников.

Славная девушка в длинной голубой накидке, выцветшей и истончившейся от долгой носки, робко предлагала прозрачные, плоские синие раковины, тогда как сам маг-старик с золотистыми глазами, вытиравший все время набегавшую непроизвольную слезу, дребезжащим голосом предостерегал, что скоро наступят опасные дни.

Конан вспомнил, что пришло время для трех дней в зиму, когда на ночном светиле отчетливо можно будет увидеть очертания трехлапой жабы. Тогда открываются двери подземного царства, и духи предков, родственников, всех людей, о которых забыли, выходят на свободу. Голодные, озлобленные, возненавидевшие оставленный мир, они ищут себе жертвы в течение трех дней.

Никто не может быть уверен, что в один из этих дней дух не вселится в тело приглянувшегося человека, изгнав его душу. Иногда он ведет себя так, что никто не замечает подмены, нередко же человек меняется и понять причину этого может только опытный колдун.

Раковины же речного моллюска старус, надетые на шею, считались верным средством против такой замены. Конан выбрал две на серебряных цепочках, обе густо синие вверху, светлеющие по мере приближения к ребристому белоснежному краю, похожие на морскую волну, на миг застывшую после удара о скалу. Он положил в длинную ладошку две монетки, и улыбнулся девушке, бледные щеки которой внезапно порозовели, и тут же забыв о ней, отправился дальше.

Она же, не обращая внимания на покупателей, смотрела вслед необычному, не по здешнему красивому мужчине, как будто ожидая, что он поманит ее за собой, в те дальние страны, которые он наверняка видел не раз, а она ими не полюбуется никогда.

Киммериец миновал четвертый уровень с роскошными домами знати, тихими в это утреннее время. Затем прошел третий, где армейские занимались своими делами.

Сейчас улицы были тихими и безлюдными, если не считать бесшумного скольжения прислуги, уже возвращавшейся с рынка, нагруженной корзинами с фруктами, съедобными улитками величиной с ладонь, которых следовало остерегаться из-за ядовитости единственного шилоподобного зуба, свежей рыбой, все пытающейся в тенетах плетеных корзин отыскать путь домой, к воде.

Ветви высокого колючего кустарника с мелкими душистыми цветами сплелись над тропой, спасая от солнца и давая приют множеству странных тварей с длинными складчатыми телами, шестью темными непрозрачными крыльями, на концах которых располагались выпуклые зеленые глаза, и такими тонкими лапками, висящими, как волоски, что от легчайшего движения воздуха они путались между собой в невесомый серый жгут.

Конан не знал их названия и поначалу слегка опасался длинных хоботков, свернутых трубочкой.

Но они были так пугливы, разлетаясь при его приближении с тонкими щебетом, смешно пряча тельца за белыми цветами, одновременно выставляя крылья с перепуганными глазами, что северянин лишь забавлялся, наблюдая их неловкие попытки слиться с шуршащими стенами туннеля.

Конан понимал, почему дорогой этой никто не пользовался — ступени то и дело исчезали, под ногами осыпалась смешанная масса песка, камней и сухой глины. Местами дорожка становилось опасной из-за крайней крутизны.

Киммериец глубоко вдавливал каблуки сапог в оползень, иногда с шипением боли хватался руками за колючий кустарник. Но продолжал идти этим, самым коротким путем.

Никто во дворце не высказывал недовольства Фогарридом или пожелания, чтобы гость воздержался от встречи с ним. Однако Конан считал благоразумным как можно меньше людей посвящать в свои планы, стараясь пройти к старому другу незамеченным.

Громкие команды, приглушенный стук копий о деревянные мишени, пение летящих стрел, лязганье мечей — все звуки боевого лагеря третьего уровня оставались справа.

Лишь на короткое время Конан вышел из туннеля на узком краю террасы, врастающей в гору, сливаясь с ней, и тут же вновь скрылся в зеленом прикрытии.

Солдаты охранного поста, расположенного на конце каменного крыла, были заняты наблюдением за подступами к городу. Лишь один из них обратил внимание на Конана, но не остановил его. Все знали, что он вхож к Трибуну, а может быть и личный гость главнокомандующего.

Во втором городе, прежде чем вернуться на тропу, следовало обойти несколько нескладных строений, загораживающих дорогу. Нежно зазвучала семиструнная цитра царин, звонко отбивал такт бронзовый молоточек равиоса.

Невидимый музыкант ударял по шестнадцати бронзовым прямоугольным пластинкам разной толщины, двойным рядом расположенным на высокой подставке. Слышалось хлопанье ладоней и одобрительные выкрики мужских голосов.

Завернув за ближайший дом, Конан невольно становился, привлеченный красочным зрелищем. На пороге дома, в плетеном кресле сидела нарумяненная и набеленная матрона, обмахивавшая лицо веером из белых перьев.

На маленькой площади танцевала девушка в полупрозрачных шальварах, приспущенных на бедрах и коротенькой облегающей рубашке. Босые ступни с черными крашеными ногтями мягко касались пыльного утоптанного клочка земли, тонкие щиколотки охватывали медные извивающиеся змеи, плоские головки которых с высунутыми жалами то скрывались под сборками стянутых тесемками внизу штанин, то вновь появлялись, поблескивая зелеными камнями глаз.

Исчезновения гадюк были настолько естественными, что распаленным солдатам представлялось, как они извиваются под тонкой тканью, стараясь заползти повыше. Раздавались весьма вольные комментарии, па которые пляшущая не обращала внимания, отдавшись сладострастному танцу, почти не двигаясь с места.

Смуглые бедра колыхались, демонстрируя плавный переход к тонкой талии, нежный живот, покрытый алой татуировкой.

Тонкие руки, затянутые браслетами, изгибались так, что казалось, они сами превратились в змей, подобных тем, что прильнули к щиколоткам.

Красивое лицо было слегка запрокинуто и четыре толстые косы тяжело свисали к земле, вздрагивая и оплетая друг друга. Струны цитры трогал нежными пальцами золотоволосый мальчик, толстый бело-розовый евнух выводил мелодию бронзовых пластинок.

В окружающей толпе виднелись солдаты, отпущенные с дежурства. Горожане, в зависимости от характера и общественного положения искренне веселились или делали вид, что лишь приостановились на миг, спеша по своим делам, далеким от разнузданных увеселений.

Изредка кое-кто шмыгал за спину хозяйки, солдаты заходили группками, со смехом, подталкивая друг друга локтями. Выходили невидимо, из второй двери, дабы не смутить особо чувствительных отцов семейств.

Конану нравилась девушка и ее танец, вместе с которым она отстранялась от толпы, грубой и неизбежной действительности, оставаясь в том мире, который создала для себя. Северянин понял, что она была слишком прекрасна и слишком много людей привлекала содержательнице притона, чтобы та посмела удовлетворить многочисленные просьбы мужчин о встрече.

Танцовщица была свободна и сама выбирала тех, кого одаривала мгновением своей любви. Он посетовал на то, что слишком задержался, высмотрел новый поворот к тропе и вскоре почувствовал зловоние и опасный, угрожающий, скандальный шум Нижнего города.

Странные фигуры мелькали между жалкими хижинами, смешав день и ночь, и оглядываясь через плечо так же настороженно, как будто полночная мгла и безжалостный преследователь дышали в затылок.

Обнаженные торсы со следами ножевых ранений, рваными зажившими бороздами чьих-то когтей, человеческих, звериных или от особой плетки с крючьями на конце, мелькали среди грязных рубах, рваных туник, шкур, наброшенных на плечи и завязанных толстыми веревками у горла и вокруг пояса.

Они подавали знаки, понятные лишь друг другу, о чем-то сговаривались, так же злобно поглядывая на приближающихся посторонних, как два объединившихся против всех падальщика, занятых трапезой.

Из покосившейся глиняной харчевни доносился запах, едва ли лучший, чем от расположенного поблизости кладбища. Конан невольно задумался о составе блюд, изготавливаемых расторопным здоровяком хозяином, привычно семенившим между грубыми столами, видными в распахнутые двери.

Вместо ноги, потерянной в неведомом бою, поверх штанины была прикручена деревяшка, сработанная не искусным мастером, заменявшим неумение старанием. Стянутая железными скобами, расширяющаяся кверху опора явно была сделана на века.

Женщины с ведрами, набирающие воду в нечистом бассейне, ходили здесь свободно — они были своими и по установившейся незыблемой традиции не подвергались опасности, даже если были женами и дочерьми самых жалких мастеровых, ничего общего с преступным миром не имевшими.

Нечистоты непринужденно выплескивались за двери хижин, собираясь и застаиваясь в подобии канав, которые со временем обвалились, превратившись в смрадные болота.

Конан поторопился выйти из города, следуя тем же путем, что и ведомые Сагурном ополченцы. На плато поискал глазами отряд Корделии, но не увидев девушку, стал забирать влево, обходя пылающую Золотую гору.

Отшельник жил за нею. Его обиталищем стала Змеиная гора, высокая, но не слишком крутая, обильно поросшая тисовым лесом, плетущимся кустарником сориатио, нижние тяжелые ветви которого, увешанные плодами опускались до земли, создавая прохладные убежища для жителей змеиного царства.

Такое соседство было весьма удобно для отшельника, отпугивая праздных посетителей. Тех же, кто шел за делом, был гостем, змеи, страшные на вид, неизвестных пород, не пугали — они не были ядовиты, о чем знали немногие, сохраняя тайну не только по просьбе Фогаррида, по и для собственного удобства — для многих посетителей были нежелательны лишние встречи.

Ступая с камня на камень легко, ощущая собственную силу и ловкость, наслаждаясь прохладой полутемного леса, Конан быстро достиг плоской вершины.

К ней со стороны, противоположной лесу, примыкала, возвышаясь над ней, череда горных отрогов. Видны были только ближние, да и то не полностью, вершины терялись в белом пухлом месиве не то облаков, не то плотного тумана.

Киммериец испытывал растущее нетерпение, желая увидеть старика, услышать наконец его собственное мнение относительно событий в стране, отстранивших бывшего вождя от власти.

Воин на мгновение задержался у кромки леса, почти скрытый кустарником, наблюдая за Фогарридом, сидевшим на камне перед маленькой площадкой, засыпанной песком.

Тонкой палочкой, к которой была прикреплена другая, плоская, он выровнял песок и, закрыв глаза, бросил горсть разноцветных камешков.

Подняв веки, он оглядел сложившуюся фигуру, соединив чертой каждый камень. Развернув лежавший возле свиток, он внимательно сравнил свой узор с нарисованным там и недовольно покачал головой, подбирая камни и заравнивая площадку.

Длинные белые, отдающие желтизной старости волосы отшельника свесились вперед, открывая тощую шею, под натянувшейся белой рубахой стали видны позвонки.

Конан испытал неожиданную острую жалость к одинокому старику. Он не был похож на того человека, кто смог повести за собой толпы людей, захватить своим порывом и свергнуть правителя, власть которого казалась непоколебимой.

Тот на мгновение замер, почувствовав, что не один в своем убежище и медленно повернул голову. Сама эта неспешность говорила о том, что старик не ожидает визита, который мог бы заинтересовать его или принести добрую весть.

Но при виде Конана камни и палочка выпали из рук, он вскочил с неожиданной прытью и кинулся навстречу гостю, уже стремительно пересекавшему поляну.

Они обнялись и северянин, сжимая сильными руками плечи Фогаррида вновь с тревогой ощутил, как тот сдал за то время, что они не встречались.

— Мальчик мой, — заговорил старик, и Конан подумал:

«Даже голос, Кром, даже голос его изменился! Откуда такая слабость, этот дрожащий звук, как будто заранее умоляющий о прощении? Во что его превратили дворцовые ублюдки вместе с предателями из поганого валлардийского народца?»

Он был настолько зол, что обвинял всех подряд и попадись ему под руку любой житель города, пары добрых оплеух ему было не избежать.

— Мальчик мой, — донесся сдавленный голос, — ты забываешь о своей силе и моей старости!

Кипя гневом против обидчиков, киммериец слишком сжал отшельника, почти заставив задыхаться, и тут же разжал кольцо рук.

Они улыбались, вглядываясь в лица друг друга. Старик одобрительно заметил.

— Ты повзрослел, стал еще красивее и мужественнее.

Молодой мужчина хотел было сказать в ответ что-то ободряющее, но промолчал, остановленный жестом отшельника.

— Не надо, Конан, не утешай меня и не лги. Я постарел, стал болен, но разума, слава защитнице Эзерии, не потерял. Да и в ребенка не превратился, чтобы ждать пустых слов, которые не изменят печального факта — я стар и нередко вижу, как в окне по ночам мелькают крылья вестника смерти Зингуна.

Он засмеялся и сжал пальцами мощное запястье друга.

— Не печалься, бог подземного царства Ортикс еще не указал на меня своим перстом, а потому пусть пока полетает проводник душ. Пойдем лучше в дом, у меня есть ледяное вино и жареная на костре рыба, сам наловил недавно.

— Рыба? — изумился Конан. — Да еще сейчас пойманная? Ведь здесь нет реки!

Довольно посмеиваясь, Фогаррид поманил его за собой, скользнув в почти невидимую расщелину. Конан протиснулся вслед за ним и невольно замер в восхищении. Отсюда в далекой вышине отчетливо видны были замершие Уединенные дворцы, над которыми светилась голубизна неба, совсем иного, чем затянутое непроницаемым пологом над уходящими вдаль кряжами.

Дикое, буйное торжество вьющихся стеблей сориато, стремившихся вверх, цепляясь за каждый уступ, сплетавшихся усиками над площадкой, создавая непроницаемый купол, защищало наблюдателей от тех, кто мог бы смотреть на гору из замка.

Здесь из-под земли, шевеля разноцветные обкатанные ровные камешки, вытекала речка, скользившая по короткому руслу к небольшому спокойному озеру.

Возле берега неподвижно застыла на воде лодочка из коры деревьев, способная выдержать вес одного человека, В ней лежали две удочки и сачок, стояло ведерко для улова. Фогаррид был доволен, видя удивление Конана.

— Здесь мое настоящее место, — сказал отшельник. — Я должен бы раньше понять это, не покидая своего дома и не стремясь заниматься делами, в которых ничего не смыслю. Нет ничего хуже простака, пытающегося услужить, а вместо этого приносящего только несчастья.

Возвратясь на лужайку, он заметил.

— Об этом месте не знает никто, — и добавил с неожиданной горечью, — там трон неудавшегося царя.

Он заботливо расправил ветви сориато, и расщелина исчезла в цветущем, разукрашенном плодами пологе.

Каменный дом старика представлял собой приземистое строение, возведенное несколько веков назад его предками. Часто он пустовал, но не находилось охотников запять его в отсутствие хозяев, слишком неприветливым было это место, окутанное мрачными легендами, называющими его настоящими собственниками змеиных королей.

Дверей в доме не было, и во время холодов вход закрывался звериными шкурами. Семь окон имели разные размеры и располагались на разной высоте. Древний мастер просто оставлял свободные места в кладке, когда вспоминал о возникающей иногда необходимости взглянуть на мир из окна.

Внутри было прохладно и просторно. Огромный очаг с подвешенным на цепи котлом вполовину роста человека мог накормить большую семью. Только вот поленья в нем давно прогорели, превратившись в спрессованную труху, даже легкую золу вымело время. И печь высилась посреди комнаты немым укором одинокому хозяину. Возле нее из дюжины камней было небрежно сложено жалкое подобие монументального соседа, которым довольствовался Фогаррид.

За печью стояла широкая, сколоченная из тиса кровать, покрытая старым, но чрезвычайно ярким одеялом, сшитым явно не в этом веке.

Трехлапая жаба Ордина и ее божественная хозяйка Эзерия серебрились на высоком столике в углу, здесь же стояли боги солнца, неба и земли. Чуть ниже, на короткой полочке, прибитой к ножкам, восседал покровитель домашнего очага Доарк, вырезанный из белой яшмы — камня, приносящего благоденствие его обладателю.

Справа от входа на широком срезе ствола стояли оловянные таз и кувшин для умывания, на сучьях, оставленных дровосеком, висели сковорода, медные кружки, плетеная бутыль с вином.

Хозяин с гостем расположились за вторым столом, стоящим возле остывшего очага, на котором в оловянном блюде лежали румяные рыбки истирс, коротенькие и почти круглые.

Фогаррид поставил блюдо между трапезничающими, разломал на несколько кусков плоскую серую лепешку и разливая холодное вино пояснил.

— Эти красотки водятся только в моем озере. Почти без костей и вкусны необычайно.

Однако Конан уже оценил угощение и только согласно кивнул головой, хрустя поджаренной корочкой. Старик ел мало, с удовольствием наблюдая, как наслаждается едой его друг.

Отпивая маленькими глотками кисловатое терпкое вино, отшельник заговорил первым.

— Прости, что по моей вине ты ввязался в эту неразбериху, да еще война со дня на день начнется. Держись от всего подальше, а еще лучше — уезжай, ни на кого не обращая внимания.

— Но почему не ты? — задал Конан главный вопрос, сформулировав его коротко и не совсем ясно.

Однако Фогаррид ответил сразу.

— Я не смог, не справился ни с противниками, ни со сторонниками. Знаешь, мне нужно было раньше позвать тебя, кто знает…

Прижав влажный выпуклый бок кружки ко лбу, он проронил, — нет, все так, как и должно быть.

Конан поинтересовался.

— Но кто был твоим врагом?.

И отшельник ответил тоскливо.

— Ах, если бы я знал! Знал наверняка! Я подозревал то одного, то другого, но казалось, что все только и ищут случая помочь, все суетятся, дают советы, делают вроде бы правильные дела, а с каждым днем положение в стране становится все хуже.

Конан задумчиво покачал кружку, наблюдая, как зеленоватое вино лижет ее стенки.

— Но был же кто-то, кому ты полностью доверял?

Фогаррид оживился.

— Конечно! Главным помощником стал мне Гроциус, именно тот, кого я больше всех опасался. Но это человек необычайного ума, насмешливый, даже язвительный, но преданный. Все, что думает, скажет открыто, не боясь опалы, как в свое время, говорят, поступил с тираном. Он и мне, бывало, говорил неприятные вещи, но все было искренне, а как подумаешь-то и правильно, умнее, чем сам я придумал. Кроме него, Немедий, советник мой, прекрасный мальчик, умный, добрый, горячий слегка, но это бы прошло со временем. Я рад, что и того, и другого оставили во дворце, они много пользы принесут. Еще один, дровосек…

— Кто? — изумился Конан.

Фогаррид с достоинством ответил.

— В моем совете были люди всех уровней и занятий, и каждый высказывал дельные мысли.

Северянин с сомнением вглядывался в старика, чувствуя неуверенность за его словами, растерянность человека, который делал все, как считал правильным, и вдруг обнаружил, что бестолково топчется на месте, затягиваемый в трясину мелочей, пустяков, ничтожных проблем, решить которые, однако становилось невозможным, несмотря на сыпавшиеся со всех сторон умные советы.

Отшельник, прихватив бутыль и кружки, предложил вдохнуть свежего воздуха. Они присели на поваленный ствол, удобно опершись на сухие ветви. Конан проследил за выводком золотистых змей, шествующих через поляну, и спросил.

— Не думаешь ты вернуться во дворец? Все же у тебя немало сторонников, а сейчас, накануне войны, важно единство страны. Хотя я провел здесь совсем мало времени, все же успел заметить, что не все верят в виновность курсантов. Даже в окружении Трибуна. Об ополчении и говорить нечего — одни стремятся на войну, пылают гневом против убийц, других занимает только собственная судьба и дом. Они считают, что храм обрушился сам по себе, а если не трогать курсаитов, то и они войной не пойдут.

Фогаррид пожал плечами.

— Я мало что знаю. Но если Гроциус считает, что людей в храме погубил кто-то из них, то так оно и есть. Он никогда не ошибается, поверь мне.

Конан стремительно вскочил, выхватывая меч и призывая старика к спокойствию — над его плечом он увидел слившуюся с белой сухой ветвью чудовищную змею, короткую и толстую с плоской головой, никак не меньше кулака крупного мужчины.

Она свесилась к его шее, изгибаясь и как будто стараясь заглянуть в глаза. Фогаррид, обернувшись и поняв, кто через секунду станет жертвой клинка, вытянул обе руки, преграждая путь лезвию с криком.

.— Нет, оставь, она не опасна!

Конан успел удержать меч в полете, шагнув в сторону и скосив несколько веток. Смуглое лицо старика побледнело, как будто это он избежал смертельной опасности.

Северянин в растерянности наблюдал, как он отломил кусочек от лепешки, которую захватил с собой, и протянул несимпатичной твари, широко раскрывшей рот.

Конан, испытывая неловкость от своего не принятого заступничества, усмехнулся.

— Рога Нергала! Однако, друзья у тебя весьма опасные, да и, прости за прямоту, жутковатые. И разве змеи едят хлеб?

Он снова опустился на ствол, наблюдая, как вдумчиво и не спеша приятель отшельника заглатывает угощение. Успокоившийся Фогаррид подмигнул.

— Этот все ест. Я зову его Агусом, мы давние приятели, он живет здесь, кажется, целую вечность. Во всяком случае и дед и отец его знали. Это наше место, я кормлю его здесь, разговариваю, а он слушает, больше ведь некому.

И вновь Конана захлестнула жалость — человек, стоявший во главе государства, не находит иного собеседника, кроме змеи.

Он представил вдруг, как отшельник, окрыленный поддержкой тысяч людей, долго бежал вперед, к цели, чувствуя, как за ним ширится людской поток. И наконец он обернулся, впервые увидел перед собой бескрайнее море лиц, вопрошающие глаза и понял, что ему нечего сказать им.

Киммериец уже знал ответ на заданный вопрос и не удивился, услышав слова Фогаррида.

— Нет, я никогда не вернусь. Я хочу забыть все и спокойно дожить время, отпущенное мне богами. Уходя из дворца, я чувствовал, там что-то неладно, независимо от моих ошибок, как будто кто-то темный, невидимый прячется в углах, сумеречных галереях, подвалах, наблюдая за каждым. Но для чего? Что хочет сделать это существо, когда и почему осталось для меня тайной. Впрочем, возможно и не существует ничего странного, а это только мои фантазии, не знаю. Но повторяю — уезжай отсюда. Есть много других мест, где тебе будет лучше. Я беспокоюсь за тебя.

Он внимательно и слегка опасливо вгляделся в лицо Конана светлыми, почти прозрачными глазами, и наконец признался.

— Знаешь, я ведь никогда не верил гаданиям. А тут отыскал в сундуке старый свиток и коробку с заговоренным песком, палочками и камешками. Стоит бросить камни, соединить их линией и в свитке обязательно отыщется такой же узор и его толкование. Я знал, что ты скоро приедешь и много раз гадал на тебя. Так вот, ни разу не изменившись, появлялся один и тот же рисунок — страшная и тайная опасность. И маленькая семиугольная звездочка, которая говорит о том, что есть единственный способ избавиться от врагов. Однако, это возможно только в том случае, если ты свой удар направишь к нужной цели, иначе поразишь друга. Подумай над этим.

Отдав Агусу последний кусок, он стряхнул крошки с ладоней и легко опершись о плечо Конана поднялся. Он стоял перед северянином выпрямившись, распрямив плечи, ветерок шевелил белые густые волосы, бросая пряди па смуглое лицо и светлые запавшие глаза.

Конан, тоже поднимаясь, подумал вдруг, что видит его в последний раз.

— Иди, — сказал старик, — не беспокойся обо мне. Я уже никому не опасен, так зачем вредить отшельнику? Ты же будь осторожен.

Он заговорщицки улыбнулся.

— Во дворце никто не знает, что ты здесь?

Конан кивнул.

— Ну, и правильно, — одобрил Фогаррид. — Никому и не говори, что мы виделись. Одно я усвоил твердо — чем меньше болтаешь, тем меньше врагов наживешь. Иной раз подумаешь — пустяк, почему не рассказать, а глядишь — именно знания этой малости кому-то и не хватало для цельной картины. А тебе как раз его незнание и было выгодно.

Северянин ответил.

— Я буду помнить. Прощай, друг мой.

Слезы блеснули в глазах старика, они вновь обнялись. Конан заскользил быстрыми шагами вниз по склону. Несколько раз обернувшись, он видел стоявшего в начале спуска старика.

Потом деревья и плетение кустарника скрыли его непроницаемой стеной. На душе было тяжело, печалила судьба друга. Как мог Фогаррид с его решительностью, умом, отвагой добившись победы, потерпеть поражение? Кто и зачем помог ему, подтолкнул к провалу?

Он выглядит не только опустошенным, но и попросту больным. Уж не черное ли колдовство наслано на опального вождя? Но для всего должна быть цель, кому же выгодна смерть Фогаррида, уже переставшего быть соперником всем?

Конан вспомнил Немедия и заторопился еще больше — только с ним можно поговорить откровенно. Тут же вспомнив слова старика, мысленно поправился — не откровенно, а так, чтобы узнать нужное, не показав собственной заинтересованности.