Разведке сродни

ПЕРВЫЕ УРОКИ ГЛАСНОСТИ

В женском общежитии радиозавода вот уже который вечер бушевали страсти. Началось с агрессивных выпадов монтажницы Вари Болошевской в адрес тех бригадиров, что отказались от доплаты за бригадирство.

— Пижонство и желание покрасоваться, — отрезала она. — Вот, мол, смотрите, какие мы герои. А все остальные — так себе, малосознательные, не доросли до нас…

— Ну, ты, конечно, загнула, — возразила ей подруга. — Я вот лично знаю бригадира Эдуарда Шурко. Никакой не пижон, нормальный парень и другим всегда готов помочь.

— А семья у него есть? — строго спросила третья участница спора.

— Есть. Кажется, двое детей…

— Ну, так и дурак твой Шурко! Жинка уж навряд ли обрадовалась его выходке. Просто жить, как все, не умеет.

— А как это «как все»? — атмосфера спора накалялась. — Грести только под себя, тащить, что плохо лежит, как многие делают? Этак до коммунизма и нашим внукам не дожить.

— Девочки, девочки! — пыталась притормозить распалявшихся девчат групкомсорг Ира Поливайко. — Бригада Шурко известная на заводе. Видно, у них так все отлажено, что не надо стоять над душой каждого.

— Значит, по-твоему, и вовсе бригадир не нужен?

— Я этого не говорю. Кто-то должен организовывать труд людей. Да и новички приходят — их надо воспитывать, учить.

— Ага! Значит, у бригадира есть дополнительные обязанности? Вот за них он и получает надбавку.

Болошевская сидела притихшая, только переводила взгляд исподлобья с одной спорщицы на другую. Потом, глубоко вздохнув, проговорила:

— Не знаю, не знаю. Что-то я недопонимаю, что ли. Может, так и надо жить, как эти бригадиры. Только — к чему? Ведь государство оплачивает их труд, а они отказываются…

— Да брось ты, Варька, тужить! — успокоила ее одна их девчат. — Мы-то свои гроши все равно получим. А о тех бригадирах наша-то какая забота?

— Тебе все просто, как горшок! — проворчала Болошевская. — А я хочу разобраться.

О споре в общежитии Ира Поливайко рассказала редактору областной молодежной газеты «Молодой ленинец» Жоре Николенко. И когда мы втроем у секретаря Днепропетровского горкома комсомола Володи Десятерика обсуждали задуманное, он воскликнул:

— Так это же как раз и может «поджечь» нашу дискуссию! Надо опубликовать письмо Вари в газете со всеми ее сомнениями.

Поскольку Жоре Николенко в тот вечер надо было выпускать номер газеты, пошли мы в общежитие к Болошевской вдвоем с Володей. С этим комсомольским секретарем, ведавшим в горкоме идеологическим участком, мы сошлись как-то сразу и естественно. Володя Десятерик был из тех увлеченных новаторов в работе с молодежью, кто не любил «толочь воду в ступе» на аппаратных заседаниях, длинных и пустых мероприятиях в кабинетах, отгороженных толстыми стенами от самой жизни. Его сферой деятельности были, в основном, те места, где собирается молодежь, трудится, отдыхает, спорит, конфликтует. И сам он вступал в эти споры, всегда на равных, никогда не подчеркивая «руководящего положения», не давил своим авторитетом. Словом, был своим в молодежной среде, и за это его там любили. И я сразу почувствовал, что при осуществлении своих замыслов в этом ищущем, беспокойном комсомольском вожаке встречу своего союзника. А замыслы были такие…

Проработав десять лет собкором «Комсомольской правды» по Челябинской области, я был переведен в той же должности в юго-восточный регион Украины с дислокацией корреспондентского пункта в Днепропетровске. Здесь и пришлось впервые столкнуться с явлением, у которого не было глубоких корней на Урале…

Прошло немного лет после окончания войны, а Советская страна сумела практически залечить глубокие раны, нанесенные ей кровавой разрушительной бойней (кроме, разумеется, душевных ран, кровоточащих и поныне…) Конечно, «не катались как сыр в масле», но любой честно работающий человек и его семья давно не испытывали недоедания. Многие уже могли позволить себе иметь в гардеробе по два, а то и по три костюма, обзаводились холодильниками, телевизорами, пылесосами и прочими предметами, без которых сегодня и не представляем своего быта. Больше того, заметно росло число владельцев «Москвичей» и даже «Побед», а кое-кому по карману была и «Волга»…

Но хотя в докладах и лекциях повторялось известное положение марксизма о двуедином условии формирования общества будущего — создании его материально-технической базы и воспитании гармонично развитой, активно общественной личности, — все же упор делался на первое условие. В общем-то, это было понятно: слишком многого еще не хватало для удовлетворения материальных потребностей как всего общества в целом, так и отдельных его членов. Довольно широко ходило представление о том, что весь уклад, образ жизни при социализме с его коллективистскими целями и организационной структурой как бы сами собой, автоматически формируют в человеке социально активное, коммунистическое мировоззрение. Это вело к постепенно растущей недооценке идейно-нравственного воспитания людей, к распространению упрощенческого взгляда на связь между увеличением материальных благ и ростом сознания: будет, мол, всего полно — исчезнут и сами негативные явления, такие, как спекуляция, взяточничество, протекционизм, злоупотребление служебным положением и другие. Между тем как раз эти негативные явления довольно резко бросались в глаза на фоне относительно зажиточной (в сравнении хотя бы с тем же Уралом) жизни на юге страны.

Мелкие и крупные хищения, особенно в торговой сети; предприимчивость тунеядствующих элементов, спекулирующих дефицитом; «протеже» при поступлении в институты, питаемое тайными и явными взятками; открытые подношения дорогих подарков школьным учителям состоятельными родителями недорослей — все это и многое другое из разлагающего арсенала обывательщины, оправдываемое установкой — «надо уметь жить», не могло не рождать протеста, возмущения, вызывало потоки писем, жалоб в местные органы власти, редакции газет. Разумеется, и в корреспондентские пункты, в том числе, «Комсомольской правды».

Созрела идея совместного с горкомом комсомола, редакцией газеты «Молодой ленинец» провести общегородскую дискуссию молодежи на тему: «Что значит уметь жить?» «Комсомолка» тогда вела заочный дискуссионный клуб «Я и время», в его рамках и решили готовить эту публичную акцию.

До полуночи засиживались в горкоме комсомола у Володи Десятерика, обмозговывая детали предстоящей операции. Для начала выработали вопросник, решили опубликовать его в «Молодом ленинце», а также отпечатать в типографии в виде листовок, афиш и размножить на предприятиях, в учреждениях, молодежных общежитиях, расклеить в оживленных местах города. Вопросник выглядел так:

Возможно, с высоты нынешнего времени многое в вопроснике кажется наивным и даже небезупречным с точки зрения той же научной социологии. Но опыта проведения подобных публичных дискуссий не было, в том числе и у нас, ее организаторов. Хотелось в самих вопросах заложить побольше полемического духа, может быть, в какой-то мере нарочитого противопоставления понятий и норм нравственности, чтобы на самой дискуссии разжечь страсти. Удастся ли это, не пойдет ли разговор по привычно накатанной дорожке морализирования, проповедей известных истин, заученных речей? Это нас волновало больше всего.

Задумались, где проводить? Летом, в южную жару — только не в стенах пусть даже самого шикарного Дворца культуры! Остановились на «зеленом театре» городского парка культуры. Представлял он собой огромную асфальтированную площадку под открытым небом, увитую зеленью на живописном острове посреди озера, куда проходили по широкому мостику. На площадке стояли ряды скамеек. Здесь могли разместиться не менее тысячи человек, а если потесниться, то и больше. В парке по вечерам много народу, а вход в «зеленый театр» открыт любому, но соберем ли столько народу. Десятерик вполне логично заметил, что все будет зависеть от нас — как подготовимся. Разговорятся ли слушатели, сумеют ли раззадорить участников первые ораторы. И вот тут спору в женском общежитии радиозавода, начатому Варей Болошевской, предстояло сыграть «поджигательную роль». Варя после недолгих колебаний согласилась выступить со своими сомнениями в «Молодом ленинце». И вскоре после опубликования вопросника появилось ее письмо:

С нетерпением ждали первых откликов на письмо и нашу программу. А тем временем рождались новые тревоги, появлялись новые сомнения: а вдруг обывательски настроенная часть населения навяжет нам свою позицию, посмеется над нашим наивно «провокационным» вопросником? Конечно, достойный отпор есть кому дать — из «Комсомолки» обещали прислать члена редколлегии, гарантировали поддержку партийные идеологи. Но ведь вся суть в том, чтобы сами участники — юноши и девушки — сумели развенчать мещанскую сущность формулы «надо уметь жить». Наберется ли достаточное количество неравнодушных и убежденных бойцов-единомышленников, которые смогут аргументированно разоблачить обывательские выпады, если таковые будут?

Но вот в «Молодой ленинец» пришли первые отклики. Многие читатели с ходу поняли смысл затеваемого разговора, полностью разделяли тревогу по поводу мещанско-обывательских извращений в сознании некоторых граждан. Почти каждый вечер мы с Володей Десятериком отправлялись в какое-нибудь молодежное общежитие и затевали мини-диспуты. Молодежь с большим интересом готовилась участвовать в необычной дискуссии, а у нас день ото дня крепла уверенность, что преобладание сторонников нашей, коммунистической, морали будет обеспечено. И тогда появилось новое беспокойство: если соберутся сплошь единомышленники, будет ли о чем им спорить, не сведется ли все к подтверждению мнений одних другими? Но ведь каждый мыслит по-своему, убеждали мы друг друга, у разных людей различные точки зрения и на борьбу с мещанской психологией.

И вот наступил день, вернее, вечер дискуссии. Диктор радиоузла парка культуры зазывал посетителей в «зеленый театр», подбрасывая различные спорные точки зрения, взятые из писем-откликов в «Молодой ленинец», а также из наших мини-диспутов в общежитиях. Такие, например: «Девчата из строительного треста № 17 утверждают: «Все, кто имеет свои машины, живут только для себя. Они наживаются с помощью личных машин». Можете ли вы согласиться с их мнением? А один молодой специалист выразился так: «Трудно быть честным человеком, имея низкий заработок…» Какова ваша точка зрения?»

К началу дискуссии буквально все места были заполнены. Володя Десятерик открыл встречу.

— Ну, кто самый смелый? Просим на трибуну!

Первым вышел Константин Дубовой, аспирант университета, и сразу задал полемический тон:

— «Надо уметь жить», — говорит одна дама. Она торгует газированной водой, но бездельнику сыну подарила «Москвича». Солидный здоровый мужчина полгода работает, полгода отдыхает. У него жена, дочь-школьница, дочь-студентка, домработница. И он гордо хвастает: «Надо уметь жить…» «Надо уметь жить», — говорит мужчина с портфелем. Когда в сорок первом ему принесли повестку из военкомата, он срочно «эвакуировался» на чердак. Пришли оккупанты, — и он ходил по городу с этим портфелем. Вернулись наши, — у него в руках все тот же портфель, с которым он живет припеваючи. Приспособленцы всегда «умеют жить». А вот мы с вами, товарищи, не умеем толково, с пользой для себя и окружающих прожить то количество лет, которое нам отпущено. Мы не умеем как следует работать, не умеем отдыхать…

Протестующие возгласы с мест.

Дубовой. — …Мы не умеем мечтать. Трудно встретить юношу, который бы фанатично был предан идее, овладевшей им…

Голос. — Есть! Есть такие и немало…

Можно было понять протестующую реакцию собравшихся на речь с явным налетом нигилизма. Легче всего встать в позу нравоучителя, третейского судьи и раскладывать по полочкам проявления безнравственности, приспособленчества, протекционизма. А кто будет вести с этим борьбу? Превратившись в архивариуса человеческих пороков, подняв, как говорил Маяковский, «скулеж»: то плохо и другое плохо, — так и самому можно скатиться в трясину скепсиса.

— Есть одержимые люди! — убежденно возразила инженер Людмила Сахнова. — Я стремилась попасть в проектный институт, где работаю сейчас и получаю моральное удовлетворение. Мой оклад небольшой по сравнению с окладом других специалистов. В другом месте могла бы получать больше, но разве в этом счастье! Однажды мне поручили запроектировать промежуточные опоры для пятидесятиметрового моста. Все, кажется, предусмотрела до мелочей, но не могла спокойно спать, пока не надвинули эти опоры: а так ли все рассчитала, не допустила ли какой ошибки? Ведь в мостостроении даже малый просчет может привести к человеческим жертвам. И когда по мосту прошли первые тяжеловесные автомобили с прицепами и все оказалось хорошо, я поняла, каким безграничным бывает счастье.

Ощущение счастья, полноты жизни… В чем они? Люда Сахнова своими размышлениями задела за живое собравшихся. Потянулись руки, ведущим понесли первые записки с просьбой дать слово, с вопросами, комментариями.

На трибуну поднялся комсорг цеха с завода имени Бабушкина Федор Наливайко.

— Полностью согласен с предыдущим оратором. Но добавил бы, что подлинное счастье можно испытать, когда бескорыстно служишь людям. Вот — два примера. Многие, наверное, читали в «Молодом ленинце» статью мастера из Кривого Рога для дискуссии «Маневры Петра Рябкова», — тряхнул он перед собой газетой.

Речь в ней шла о том, как молодой специалист техник-металлург Рябков под влиянием жены пытался нечестным путем получить квартиру. Втроем (с маленьким ребенком) занимали комнату. На заводе-то Петр работал без году неделя, а жена Катя, тоже молодой специалист, сидела дома — шила по частным заказам. Словом, преимуществ перед другими — никаких. С помощью мелких услуг начальнику цеха Рябков сумел за год подняться по служебной лестнице от диспетчера до старшего мастера на удивление всем кадровым рабочим. А чтобы «ухудшить» свои жилищные условия, вызвал Катину мать из другого города и срочно прописал в своей комнате. По рекомендации начальника цеха цехком включил Рябкова в список первоочередников. Одни возмущались, другие дивились «маневрам» Петра, а он самодовольно посмеивался: «Надо уметь жить…». Близилась пора вручения ключей новоселам, и Катина мать отбыла к себе домой. И тут… сменили начальника цеха, новый посоветовал цехкому перепроверить жилищно-бытовые условия. Пришла комиссия к Рябковым, и обнаружилась афера… Новый список очередности вывесили на видном месте. Свою фамилию Петр Рябков обнаружил в самом конце…

— Расскажу о поступке другого человека, — продолжал Федор Наливайко. — Это сборщик металлоконструкций Евгений Блохин. Он не так давно женился, но пока живет в общежитии. Крайне нужна молодоженам хотя бы комната. И вот подошла его очередь. Но он узнал, что к его товарищу приехали старики-родители, а живет тот с женой и маленьким ребенком в сырой холодной квартире. Евгений пришел в завком и сказал: «Отдайте мою квартиру этому товарищу, я еще могу потерпеть».

Наливайко помолчал, пережидая реакцию на свой рассказ, и подвел итог:

— Вот и поразмыслим, кто из них двоих, Петр Рябков или Евгений Блохин, умеют жить, ощущают счастье, полноту жизни. Ведь оба остались пока без квартиры, только по разным причинам и мотивам: один — потому что обманывал людей, другой — из благородства.

Голос. — А если Рябков не способен на такой поступок, как Блохин? Что ж, теперь за это наказывать?

— А по-вашему, лучше поощрять обман, подхалимаж?!

— Надо воспитывать таких, как Рябков…

Слово берет инженер Гипромеза Геннадий Бугаев:

— Таких благородных людей, как Блохин, у нас немало. Правда, не все их замечают, потому что они скромны, не афишируют себя. Но тут есть один «секрет»: если хочешь увидеть их, будь сам таким же бескорыстным. Только хотелось бы предостеречь от одной ложной позиции, на которую встают иные: никому не нужна этакая показная благотворительность. Я хочу поговорить о поступке бригадиров, которые отказались от десятипроцентной надбавки к заработку…

Голоса. — Пижонство!

— Неправда! Они поступили по-коммунистически!

Бугаев. — Это они сделали зря и несвоевременно. У нас принцип распределения по труду. Эти люди были захвачены почином Валентины Гагановой, которая перешла из передовой бригады в отстающую. Но она хотела, чтобы было больше людей, работающих хорошо. А товарищи исходили из «принципа»: знай наших, даем экономию! Но кому нужна такая экономия, которая зовет людей отказываться от заработанных благ?

Голоса. — Неправильно рассуждаете!

— Чего там «неправильно»! Покрасоваться решили…

Гул в «зеленом театре» перекатывался из конца в конец. Люди спорили между собой, что-то выкрикивали, доказывали. Уже были заполнены проходы, кое-кто впереди пристроился на корточках.

Наконец, стоявший уже минуты три на трибуне экономист завода «Красный металлист» Николай Ковшов получил возможность говорить:

— Перед дискуссией по радио передали мнение одного молодого специалиста: «Трудно быть честным человеком, имея низкий заработок…» Это что он, серьезно? — И, перекрывая реакцию возмущения, предложил: — Интересно бы послушать аргументы этого человека. Или он постесняется откровенно выступить перед молодежной аудиторией?

Надо сказать, в спор с этим молодым специалистом мы с Десятериком вступили еще до диспута, в общежитии. Правда, мы не очень надеялись, что он придет да еще осмелится публично защищать свой «философский» постулат. Однако пришел и, поднявшись с одной из скамеек, сказал без тени смущения:

— Я это и перед всеми могу повторить.

Голос. — Кто вы такой? Откуда?

Молодой специалист. — С машиностроительного завода, из проектного отдела.

Голос. — Может, фамилию назовете?

Молодой специалист. — Какое это имеет значение? Не в фамилии суть. Уверен, многие думают точно так же, как и я, но молчат — боятся, чтобы их не обозвали «хапугами».

Голоса. — Это клевета на всех!

— По себе судишь, по своим шкурным интересам!

Молодой специалист. — Вот-вот! Чуть что — ярлык навешаем: «шкурные интересы»! А мне, чтобы чувствовать себя счастливым, очень много надо: хорошую квартиру, телевизор, холодильник, авто, дачу. Зарплата не позволяет, значит, надо на стороне искать приварок.

Голос. — Вы хотите получить сразу то, что не заработали!

Успокоив аудиторию, Десятерик предлагает Ковшову продолжить выступление.

— Ваше возмущение говорит само за себя. Вспомните каждый свою школьную уборщицу-сторожиху. Она всю жизнь трудится за невысокую плату. Но можете ли вы назвать такую «тетю Глашу» или «тетю Машу», которая оказалась бы нечестной, что-нибудь утащила со школьной вешалки? Если у тебя нет обыкновенной совести, высокий оклад не поможет ей появиться. И, наоборот, человек кристальной честности никогда не продаст свою совесть, какую бы плату ему не предлагали.

— Разрешите мне только реплику, всего одну минуту! — потянула руку Людмила Сахнова. — Со мной в институте работает моя подруга Даша Крыленко. Однажды ей предложили начислить премию за какую-то работу, в которой она не принимала участия. Крыленко с возмущением отказалась. И хотя лишилась легких денег, того самого «приварка», которого ищет молодой специалист, но гордилась тем, что не пошла на сделку с совестью, и ей не стыдно глядеть людям в глаза. Пользоваться незаработанным могут только те, у кого не развито чувство достоинства!

Голос. — Видимо, из этого исходили и бригадиры с радиозавода…

На сцену поднялся бригадир монтажников радиозавода Эдуард Шурко. Оглядев собравшихся и, заметно волнуясь, сказал притихшей аудитории:

— Даже и не знаю, то ли говорить о нашей инициативе, то ли оправдываться за то, что натворили. Только смею вас заверить, что ни на какую славу не рассчитывали. Да и думка эта появилась не сразу. Все рабочие, — в нашей бригаде их двадцать пять человек, — специалисты высокого класса, никого погонять не надо. О прогулах или других нарушениях давно забыли. Вот я и подумал: а за что мне получать бригадирскую надбавку? Есть же у нас нештатные инструкторы райкома комсомола и ректоры университетов культуры без профессорского оклада, инструкторы спорта и народные дружинники. Почему бы не быть и нештатным бригадиром? Когда я отказался от надбавки, ко мне подошли ребята и говорят: «Раз ты стал руководить бригадой на общественных началах, мы все готовы выполнять бригадирские обязанности». Так у нас и появился коллективный метод руководства. Раньше, когда мне приходилось отлучаться надолго из цеха, думал, кого оставить вместо себя? Теперь я спокоен: у меня двадцать четыре заместителя — вся бригада!

«Театр» взорвался бурными аплодисментами.

— А насчет заработка, так пусть не беспокоятся. Я не только не потерял, но и выиграл. Бригада стала работать так, словно рядом еще одна такая же появилась. Ну, соответственно, премии стали чаще получать. Но главное, люди на глазах меняются — хозяевами становятся, а не просто работниками.

Возможно, не все участники дискуссии вынесли для себя определенное решение: своевременно ли поступили бригадиры? Не попытка ли это перепрыгнуть через определенные ступени в нашем развитии? И все же явное большинство было на стороне Эдуарда Шурко и его коллег-бригадиров. Людям всегда больше по душе бескорыстие тех, кто свои мысли и поступки настроил на служение общественным идеалам. И еще одно важное обстоятельство не ускользнуло от внимания молодежи: шаг, на который пошли бригадиры с радиозавода, развивал и укреплял принципы общественного самоуправления («Мы все готовы выполнять бригадирские обязанности…»).

Но вот на трибуне еще один оратор с радиозавода Лена Липко:

— Хочу возразить тем, которые считают: все, мол, кто имеют личные машины, живут только для себя… У меня есть знакомый владелец «Москвича». Он никогда не ездит на работу или с работы один, всегда — полная машина товарищей, всегда отвезет до дома тех, кто далеко живет. И, конечно, безвозмездно.

…Вспышками споров и схваток перекатывался и гудел «зеленый театр». И все тянулись руки, и записки несли ведущим. Но вот слово дали студенту автодорожного техникума Анатолию Леонченко:

— Мы должны хорошо знать историю нашей Родины, чтобы лучше понять, что значит уметь жить. У меня отец — старый коммунист, участвовал в строительстве Магнитки. Он не раз рассказывал, как в двадцатых годах голодные, раздетые, разутые рабочие ходили на субботники. Однажды одного комсомольца Магнитостроя спросили, что бы он сделал, если бы был Ротшильдом. Он ответил: «Купил бы два фунта хлеба — один бы съел сегодня, другой приберег назавтра…» — «Ну, а миллионы рублей куда бы девал?» — «Раздал бы в сельские коммуны — пусть вырастят столько хлеба, чтобы накормить всех голодных». Вот о чем мечтали наши отцы и деды! А мы с вами явились на все готовенькое, оттого у многих появилась чесотка накопительства. Надо не надо для жизни, а хватай все, что считается модным!

Голоса. — Вы предлагаете вернуться в голодные двадцатые годы?!

— Мы тоже не тунеядцы, работаем на общее благо…

— Но и тунеядцев много появилось. Дай им волю — все государство растащат!

— По-моему, на нашей дискуссии преобладает этакий прокурорский тон, — заметил сталевар металлургического завода имени Петровского Андрей Берестов. — Мы все разоблачаем да обвиняем, а кто за нас будет искоренять эти безобразия? Много развелось людей, живущих по принципу: «Меня не трогай — и я тебя не трону». Честный работник знает, что Ванька ворует, спекулирует народным добром, но помалкивает. От такой половинчатой честности мало проку! Не потому ли в нашем рабочем городе развелись тунеядцы, рвачи, приспособленцы. Если мы все пойдем на них стеной, им ничего не останется, как работать по-настоящему. За красивую жизнь надо бороться!

Сошедший с трибуны под аплодисменты Берестов все же получил вдогонку вопрос:

— А сами вы как искореняете эти безобразия?

— Товарищ Берестов поскромничал, — ответил за сталевара Десятерик. — Нам на заводе ребята рассказывали, что это настоящий боец. Андрей — дружинник и не раз осаживал распоясавшихся лоботрясов. Однажды во время дежурства задержал машину, на которой один из руководителей цеха пытался вывезти дефицитные материалы для собственной дачи. Берестов дошел до директора, до парткома и добился, чтобы этого руководителя сняли с должности и наказали. Вот это и есть борьба за красивую жизнь, к которой он нас призывает!

Учитель Григорий Петрович Денисенко, кстати, приехавший на дискуссию за двести километров, из-под Кривого Рога, начал свое выступление с литературного образа.

— Помните, — сказал он, — горьковскую старуху Изергиль? Ее рассказ о гордом Ларре, жестоком эгоисте, который попрал человеческие законы, возомнив себя первым на земле, все брал от людей и ничего не хотел отдавать взамен. Люди наказали Ларру за его эгоизм: изгнали из своего общества, обрекли на одиночество. С тех пор ходит Ларра, превратившись в тень, не понимая ни речи людей, ни их поступков. «Ему нет жизни, и смерть не улыбается ему…» А ведь этот символ эгоиста незримо присутствует и на нашей дискуссии, — добавил учитель. — Пусть задумаются те, кто вознамерился только брать, ничего не отдавая: как бы не оказались они отторгнутыми человеческим обществом, презираемыми людьми!

…Дискуссия началась в семь часов вечера; стрелки часов подходили к двенадцати. Но в «зеленом театре» продолжали бушевать страсти, тянулись руки, раздавались выкрики: «Прошу слова!» Десятерик уговаривал заканчивать разговор. И только начавшийся дождь «помог» подвести черту. Однако группы возбужденной молодежи, прячась от дождя, потянулись под козырек концертной раковины, где стоял стол ведущих, и там продолжали бурные дебаты. Некоторые предлагали перенести разговор на следующий вечер. Жора Николенко просил всех, кто не успел высказаться, написать в газету, обещал завести рубрику «Резонанс дискуссии» (что и было сделано).

Словом, все мы, организаторы, могли с удовлетворением сказать, что затея, в основном, получилась. Потом из разных источников приходилось слышать, что споры, начатые в «зеленом театре», продолжаются, да и проходя мимо домов культуры, общежитий, библиотек, встречали объявления: «Проводится молодежная дискуссия: «Что значит уметь жить?» Что ж, попали в самое яблочко. Появился отклик и «со стороны». Для меня он был совершенно неожиданным. Видимо, коллеги решили преподнести мне сюрприз. Нашему рассказу в «Комсомольской правде» о дискуссии было предпослано довольно обстоятельное вступление писателя Олеся Гончара, который, будучи в те дни в Днепропетровске, случайно попал на наш «форум», ничем не выдав себя. Мысли писателя точно выражали смысл дискуссии и в то же время давали ей идеологическую оценку, поэтому позволю себе процитировать их: