Разведке сродни

РАЗГОВОР С ТОВАРИЩЕМ ПО ПАРТИИ

На одном из уральских заводов довелось однажды разбираться с непростым делом, связанным с приемом в партию человека, недостойного высокого звания коммуниста. Обратились ко мне три женщины: редактор многотиражной газеты, известная в области поэтесса, руководившая заводским литобъединением, и бывшая редактор этой многотиражки, только что перешедшая в областную газету. Всех их я знал как людей преданных своему делу, честных, принципиальных коммунистов, не способных покривить душой, пойти против совести. Года за полтора до этого «Советская Россия» проводила на заводе диспут о нравственном облике современника, и все трое принимали самое горячее, заинтересованное участие в его подготовке. И вот теперь просили меня вмешаться вплоть до выступления в газете, чтобы не допустить приема в партию литсотрудника многотиражки. Первичная парторганизация приняла его кандидатом в члены КПСС, не посчитавшись с категорическим возражением трех коммунистов, знавших его «вдоль и поперек», и каждая из них написала о своем особом мнении в райком партии.

Признаться, вопрос вначале показался довольно частным, так сказать, мелкотемным для центральной газеты. Подумалось, вполне достаточно позвонить в райком партии, попросить более внимательно подойти к рассмотрению дела. И все же какое-то внутреннее сомнение сдерживало поступить именно так. В самом деле, такой ли это мелкий вопрос: кто придет в ряды твоей партии — искренний единомышленник-боец за ее идеалы или попутчик, приспособленец? Ведь сколько раз приходилось слышать укор, осуждение по адресу того или иного товарища по партии: «А еще — коммунист!..»

Что же писалось в рекомендациях? Ставшие, к сожалению, обычными стандартные, ничем не аргументированные эпитеты: «трудолюбивый, общительный, принципиальный, умеет ладить с людьми, хороший семьянин…» Ну, а в чем конкретно проявляются перечисленные достоинства, каков внутренний мир, помыслы, какими нравственными ценностями дорожит — ничего о том не говорилось. Да и не могло быть сказано: рекомендующие, хотя и уважаемые на заводе люди (двое — передовые рабочие, один — технолог), знали рекомендуемого весьма поверхностно, судили о его достоинствах (кстати, о недостатках — ни слова) по внешним признакам.

Письма трех коммунистов носили иной характер, рисовали совершенно конкретный облик человека — лентяя и бездельника, беспринципного и нечестного. После знакомства с фактами, что приводились в письмах, естественно возникал вопрос: зачем же так домогался принадлежности к партии, если в душе, в сознании абсолютно не разделял ее законов, жил вопреки коммунистическим нормам и принципам? И на это отвечали трое коммунистов в своих письмах. Он не раз с циничной откровенностью высказывал коллегам: «Кого выдвигают на руководящие должности? Членов партии. Без партбилета дудки попадешь на руководящий пост!» — «А зачем он тебе?» — спрашивали его. «Я тут уже пересидел нескольких редакторов. Сколько же могу ходить в рядовых, тянуть лямку, бегать по цехам?» — «Но ты не слишком-то перетрудился — плечи от лямки не натерты». И напомнили ему слова Ленина, который не только звал в партию для трудной, тяжелой работы, но и требовал очищать ее от тех, кто «хочет только «попользоваться» выгодами от положения членов правительственной партии»[14]. В ответ литсотрудник пренебрежительно морщился и говорил, что все это — громкие слова для трибун на митингах и собраниях. Словом, партия ему нужна была как подставка для карьеры. Такой следовал вывод из писем коммунистов.

Сопоставляя две позиции, две точки зрения без предвзятости, легко было, как говорится, невооруженным глазом разглядеть, с одной стороны, мягко говоря, легковесное отношение к рекомендации, отсутствие ответственного подхода к отбору в партию кандидата, с другой — принципиальное и обоснованное возражение против приема человека, идейно несозревшего, чуждого духовно законам жизни партии. Естественно, неизбежной была встреча с теми, кто рекомендует партии принять в ее ряды такого человека. По моей просьбе их пригласили в райком для беседы. Возможно, тут я допустил тактически неверный шаг, сразу насторожив их проявлением недоверия к рекомендациям да еще «вызовом» в райком. Может быть, следовало повстречаться с каждым в отдельности на месте их работы, а возможно, и дома. Но документы все находились в райкоме. Да и важно было, чтобы при разговоре присутствовали заведующий отделом оргпартработы и председатель нештатной комиссии по предварительному рассмотрению заявлений о приеме в партию: они откровенно разделяли позицию рекомендующих. Разговор был поэтому не просто трудный — тяжелый.

Правда, из трех рекомендующих явную обиду и даже раздражение демонстрировал один — технолог, который утверждал, что достаточно знает вступающего, а если не дал характеристику его моральных качеств, то может хоть сейчас дописать: «морально устойчив…» Двое остальных смущенно слушали, слабо пытаясь найти малоубедительные аргументы. Технолога активно поддерживали райкомовские товарищи, утверждая, что особое мнение трех коммунистов появилось из чувства личной неприязни к литсотруднику, складывавшейся годами. Надо сказать, что мое незваное вмешательство в подготовленное уже к рассмотрению на бюро дело вызвало явное неудовольствие у заведующего отделом и председателя комиссии. Скорее всего потому, что непривычным было, чтобы кто-то (тем более корреспондент) ставил под сомнение работу по приему в партию. «Для нас главный документ — решение первичной организации», — твердили они. При этом их не насторожило, что никто из коммунистов первичной организации, принявшей литсотрудника кандидатом в члены партии, не дал ему рекомендации, хотя он просил ее у многих. Рекомендации не дали, а проголосовали «за». Факт, над которым следовало задуматься райкому партии.

Итак, сопоставление двух позиций, двух мнений было явно не в пользу рекомендующих и решения первичной организации. Но что из этого следовало? Согласиться с характеристикой трех коммунистов? Значит, райкому партии надо отменять решение первичной партийной организации. Но ведь это означало ущемить и свое самолюбие, уронить престиж. При этом интересы партии сами собой отодвигались на второстепенное место.

Видя, что наша беседа зашла в тупик, я предложил встретиться рекомендующим и трем коммунистам, написавшим свой протест, — возможно, это поможет прояснить для всех истину. Райкомовцы никакой встречи устраивать не собирались. Вопрос уже был подготовлен на очередное бюро. И в результате партия получила одним приспособленцем и карьеристом больше.

Теперь представим, что работники райкома оказались выше личной обиды. Скажем, выслушав внимательно обе стороны, сопоставили их точки зрения, разобравшись беспристрастно, согласились с тем, что рекомендованный не отвечает ни по своим убеждениям, ни по нравственному облику высоким требованиям, предъявляемым коммунисту. Вернули дело в первичную организацию, да еще провели бы там собрание, на котором откровенно и нелицеприятно объяснили членам партии их далеко не принципиальную позицию при голосовании. Какой огромной воспитательной силы было бы такое собрание! Но — нет, амбиции оказались сильнее разума.

Оставалось одно: преподнести урок на страницах газеты, тем более, что тут был явный повод для публичного разговора — случаи легковесного, а порой и безответственного отношения к партийной рекомендации встречались не так уж редко.

«Советская Россия» опубликовала корреспонденцию «Разговор с товарищем по партии», название которой затем на длительный период превратилось в газетную рубрику. Корреспонденция адресовалась, в основном, трем конкретным коммунистам, давшим рекомендации недостойному человеку, анализировала две диаметрально противоположные характеристики его идейной и нравственной сущности, сопоставляя убедительность одних с формальным дилетантством других.

И хотя само выступление получило у читателей заметный резонанс (в газете началась дискуссия о повышении ответственности за партийную рекомендацию), не переставала тревожить мысль о таком психологически непростом явлении, несущем в себе глубокие изъяны, а то и опасность, как нетерпимость к чужому мнению, заранее предопределенное неприятие иной точки зрения только потому, что она иная, отличная от твоей, не совпадает с выработанным в твоем сознании привычным представлением, стереотипом. Казалось бы, что может быть естественнее, чем принять истину, согласиться с ней, если она доказана и высказана ясно? Ведь любой может ошибиться, не зная каких-то деталей, подробностей, которые знает оппонент. Значит, надо спокойно сопоставить, взвесить, проанализировать разные точки зрения и, убедившись в ошибочности своей, изменить ее. Но нет, вместо разума, логики, свидетельствующих как раз о силе человека, начинают в нем бушевать страсти, которые толкают к одному: любой ценой, в том числе и ценой истины, во что бы то ни стало утвердить свою точку зрения, пусть и заведомо ложную. Не о том ли говорит индийская пословица: истина — это свет лампы, при которой один читает священную книгу, а другой подделывает подпись.

Как-то в самый канун учебного года в корреспондентский пункт обратилась группа взволнованных учителей старейшей и авторитетной в городе школы с преподаванием на французском языке. Их директора Максима Максимовича Клайна вызвал секретарь райкома партии по идеологии и заявил, что школа «топчется на месте, идет не в ногу с реформой», методы директора устарели, его работа не устраивает райком. Заметим: не родителей, не учащихся, а именно райком. Надо уходить на пенсию. (Директору было уже за шестьдесят.) На следующий день позвонил заведующий районо, стал торопить с заявлением: кандидатура уже подобрана. Такой демарш, по меньшей мере, показался странным. По готовности к учебному году школа одна из немногих в районе получила высокую оценку. 65 процентов учащихся здесь учатся без троек, за десять лет ни одного второгодника. Знамена, грамоты, дипломы, призы за различные виды деятельности, какие только существуют, — все есть у школы. И вдруг — «топчется на месте, идет не в ногу с реформой…»

Не одну неделю изучаю жизнь школы. И день ото дня нарастает сожаление о том, что раньше не удалось глубоко познакомиться с этим удивительным учебным заведением, его директором — неординарной личностью, талантливым, изобретательным педагогом. Увы, многое в своей жизни мы опаздываем сделать вовремя. За десять лет до школьной реформы по замыслу Максима Максимовича началось здесь становление ученического самоуправления. Причем в его организационной структуре удалось воплотить принципы разновозрастного объединения, которое блестяще зарекомендовало себя в практике А. С. Макаренко и создает основу для преемственности, непрерывности коллективного воспитания, шаг за шагом готовит школьников к жизни в будущем трудовом коллективе. Четырнадцать различных штабов, избираемых самими ребятами, управляют всеми школьными делами, предоставляя каждому широкий диапазон самодеятельного участия в разнообразных сферах жизни.

Вот штаб «Знание». С помощью сильных учеников-консультантов он организует дополнительные занятия со слабыми или отставшими в результате болезни; проводит анкетные обследования, изучает режим учебы и отдыха с последующим обсуждением на конференциях учащихся — помогает ли им рекомендованный режим дня. Организует систему самооценок учащимися своего поведения, прилежания («Какую бы ты сам себе выставил оценку? Что надо в себе переделать: слабость характера, нехватку терпения, настойчивости, выдержки, вспыльчивость, несдержанность?..») По итогам самооценок на собраниях комсомольцев, пионерских сборах разгораются настоящие дискуссии. А в конце четверти оценка по поведению каждого учащегося предварительно обсуждается на классных собраниях. И все это время — от самооценки до оценки классным руководителем — самый легкомысленный и неорганизованный ученик волей-неволей подтягивается, приучается к самоконтролю. А на родительских собраниях об отношении ребят к учебе, к школьным делам рассказывают не учителя, а отчитываются члены штаба.

Преподавание на иностранном языке в школе органически связано с широкомасштабной системой интернационального, патриотического воспитания, пропаганды советского образа жизни. За успехи в интернациональном воспитании школа — коллективный член общества дружбы СССР — Франция, СССР — ГДР, СССР — ЧССР. А вот благодарность ученых Челябинского медицинского института учащимся за квалифицированный перевод с французского языка 25 научных статей, «что явилось существенным вкладом в изучение проблемы, разрабатываемой сотрудниками института». Один из штабов называется КИД — клуб интернациональной дружбы имени Мориса Тореза, почетными членами которого являются видные деятели антифашистского сопротивления, бывшие узники концлагерей из разных стран Европы. КИД — организатор увлекательных школьных вечеров, спектаклей на французском языке, ежегодных праздников в День Парижской коммуны. Однажды на такую встречу пригласили французских специалистов, участвовавших в монтаже оборудования их фирмы на Челябинском металлургическом комбинате. И вот какие записи оставили они: «За 6000 километров от Франции мы услышали «Марсельезу»! Советские дети были удивительны! Эта встреча нас глубоко тронула. Мы поздравляем преподавателей и учащихся с высоким качеством преподавания французского языка». Кстати, гости откровенно признались: «Мы здесь впервые узнали, что в Советском Союзе отмечается День Парижской коммуны».

А вот еще один штаб, который организует работу школьного историко-краеведческого музея имени Н. Островского, удостоенного звания «народного». Неоценимы заслуги ребят в поисках ветеранов, ушедших на фронт из стен их школы: разыскали уже около 500 человек, многих дважды удавалось собрать вместе. Это были необыкновенные праздники и в то же время уроки патриотизма. В поисках следопытам помогают их сверстники и даже взрослые из ГДР. Многочисленные стенды сделали сами ребята, они же «работают» и экскурсоводами в музее, причем некоторые экскурсии проводятся на французском языке.

Много лет школьные мастерские по заказу одного из заводов изготовляли детали к силосоуборочным комбайнам. Работа в мастерских увязана с заводским потоком, ребята учатся читать чертежи, осваивают контрольные операции. Ведь среди изготовляемых ими деталей есть такие, что идут прямо на сборку. Короче, труд не показной, не для отчетов и комиссий, а самый настоящий, производительный.

Школа радости, школа жизни — не о такой ли мечтают, спорят, дискутируют представители науки и практики, средства массовой информации, общественность? А она — вот, в натуре, живет и действует! И создал ее за пятнадцать лет своего директорства не кто иной, как Максим Максимыч Клайн, конечно, опираясь на такой же творческий, увлеченный своим делом коллектив учителей. Для факультета повышения квалификации Челябинского педагогического института школа стала базой по изучению и пропаганде практики ученического самоуправления. По нескольку раз в году приезжают директора не только из своей области, но из соседних. У всех — огромный интерес, восхищение, добрая зависть. Наконец, многочисленные комиссии просвещенческих органов различных уровней неизменно давали высокую оценку деятельности коллектива и директора.

Но такая работа, оказывается, не устраивает райком партии. Многократно встречаемся с его секретарями, пытаюсь уяснить, проанализировать, понять логику их мышления, основания для такого вывода. Первый секретарь начинает с упреков в адрес М. М. Клайна, вроде нежелания того отремонтировать металлический забор расположенного рядом со школой сквера, «иждивенческого отношения» к летнему лагерю труда и отдыха школьников района. Вскоре, однако, выясняется, что и забор обязано ремонтировать ЖКУ завода, и с подготовкой лагеря в подшефном совхозе к приезду ребят из года в год запаздывают хозяйственные руководители. Но при чем тут директор школы?

У секретаря по идеологии, правда, свои аргументы в пользу «отставки» М. М. Клайна. Под формулой «школа идет не в ногу с реформой» он подразумевает другое, более «современное», чем ученическое самоуправление. В этой и еще в двух других школах района должны быть открыты классы по изучению основ информатики и вычислительной техники. Пока ни в одной таких классов нет. Так что же, во всех трех менять директоров?! Компьютерный всеобуч делает первые шаги, и никто толком не знает, как его осуществить практически, — нет ни техники, ни учителей.

Но райкомовские руководители с каким-то «железобетонным» упрямством продолжают громоздить одно за другим обвинения в адрес директора и педколлектива, не стесняясь и явно нелепых. Школа якобы ориентирует учащихся на вуз, не заботится о пополнении трудовых ресурсов района. Не однажды при самых компетентных проверках признавалось, что школа дает учащимся глубокие и прочные знания. Что ж, при таких знаниях, которые, кстати, подтверждаются и при поступлении в институты, отказывать выпускникам в высшем образовании? Но по какому праву? Что касается пополнения трудовых ресурсов района, то 62 процента выпускников школы последнего десятилетия трудятся именно в данном районе. Да и что это за местнический взгляд на общегосударственную школу!

Наконец, мои оппоненты прибегают к приемам, просто недостойным партийных работников.

— Он создает ажиотаж вокруг себя! — бросает упрек в адрес М. М. Клайна первый секретарь. — После беседы с ним в райком побежали люди: «Вы что делаете?» Ветераны написали в обком партии письмо. Даже старшеклассники начали звонить: «Зачем вы убираете от нас Максима Максимовича?»

Секретарю и в голову не приходит, что эти люди просто искренне ценят и уважают М. М. Клайна, ребята души в нем не чают — для них он не только Учитель с большой буквы, но и старший мудрый друг. Потому и возмущаются, негодуют по поводу несправедливого, необоснованного решения партийного органа.

Пока встречаюсь и беседую с десятками людей и в школе, и с теми, кто хорошо знает ее, пока бьюсь в поисках обоснования райкомовской позиции, проходит не менее месяца. И все это время обстановка в школе напоминает натянутую струну, коллектив выбит из колеи. Наконец задаю секретарям райкома обнаженно откровенный вопрос в отчаянной попытке получить столь же откровенный ответ:

— Вам во что бы то ни стало надо убрать Клайна с должности директора. Скажите честно: почему? И если убеждены, что надо, — почему не идете в школу, чтобы узнать мнение хотя бы коммунистов, объяснить свою позицию, убедить в правильности ее?

— А зачем? — искренне удивляется первый секретарь. — Мы этого не обязаны делать.

Ничего себе — «позиция»! А ведь дело происходило уже после того, когда подули свежие апрельские ветры восемьдесят пятого, на повестку дня встали проблемы широкой демократизации всей нашей жизни, развития гласности, утверждения социальной справедливости.

Подлинных мотивов, по которым М. М. Клайн попал «в немилость», в райкоме мне так и не назвали. Узнал о них от директоров других школ, работников народного образования. Слишком прямо и откровенно говорит Максим Максимович все, что думает о стиле районных органов, в том числе райкома партии. На одном совещании резко, нелицеприятно высказался в адрес руководителей, не способных вовремя подготовить лагерь труда и отдыха к приему школьников. (Именно за это первый секретарь и обвинил директора в «иждивенчестве».) На другом — в присутствии секретаря по идеологии заявил, что райком превращен в место, куда вызывают «на ковер». И так — всюду: другие молчат (не к их чести!), а Клайн не хочет и не может мириться с командным стилем партийного органа, с попыткой подменить отсутствие компетентности в руководстве школьным делом силовыми приемами, администрированием.

Министерство просвещения СССР за большие заслуги в народном образовании наградило М. М. Клайна значком «Отличник просвещения СССР». Все ждали, что он будет вручен на августовском совещании учителей. Но вот названы фамилии награжденных, а про Клайна забыли. В ответ на возмущение учителей школы заведующий районо придумывал нелепые причины: значок, мол, прислали, а удостоверение придет позже. Чтобы прервать всю эту непристойную историю, Максим Максимович подал заявление с просьбой оставить его учителем. И на следующий день в школе появился заведующий районо. Собрал учителей, вручил Максиму Максимовичу награду и быстренько удалился…

По выступлению «Советской России» бюро горкома партии вынесло надлежащую оценку организаторам преследования бывшего директора, наложило на них взыскания. Правда, как говорится, восторжествовала, хотя, как у нас еще нередко бывает, с солидным запозданием. А у соратников Максима Максимовича (не говоря уже о семье) осталась небезосновательная тревога за состояние его здоровья: не проходят бесследно рубцы, оставленные в сердце оскорблением человеческого достоинства. Они куда опаснее тех рубцов, что давно затянулись на теле ветерана Великой Отечественной М. М. Клайна, который еще в сороковом году девятнадцатилетним юношей, покинув отчий дом в Румынии, захваченной фашистами, перешел границу Советского Союза, чтобы готовиться воевать против гитлеровского рейха.

…Однажды прочитал размышления писателя Владимира Яворивского «Судьбы личностей», и вот какие слова особенно растревожили душу:

Сегодня мы являемся свидетелями того, как по инициативе Центрального Комитета партии бескомпромиссно вскрываются тяжелые ошибки прошлого, в том числе и с трагическими последствиями, восстанавливаются попранные справедливость и законность, а именам незаслуженно, по произволу осужденных людей возвращается их светлое гражданское достоинство. В этих условиях исповеди публицистов, подобные «Судьбам личностей», по-моему, звучат как предостережение современникам, как призыв к предельной честности и объективности тех, на кого возлагается чрезвычайно высокая ответственность — доверяется решать человеческие судьбы. И если иной партийный руководитель в самостоятельно мыслящих людях видит строптивцев, подрывающих «установленный порядок», открытую честную критику в свой адрес истолковывает как подрыв авторитета партийного органа, а то и «очернительство» всей организации — такой руководитель не просто тормозит перестройку, но и несет опасность для возрождаемой в обществе социальной справедливости.

Восстановление истины, справедливости фактически всегда связано с признанием и анализом допущенных ошибок. В «Детской болезни «левизны» в коммунизме» В. И. Ленин писал:

Несомненно, партийные работники любого масштаба не только изучали, но не раз, наверное, и цитировали с трибун эти ленинские строки. Только некоторые из них почему-то относят их лишь ко всей партии в целом. А ведь они адресованы каждому партийному органу и организации, работнику любого уровня, каждому коммунисту. Здесь-то, на путях открытого признания ошибок, публично вскрываемых средствами массовой информации, нередко и натыкаются на «камень преткновения» взаимоотношения между журналистами и некоторыми партийными, советскими, другими руководящими работниками.

Что происходит нередко с отношением к публичной критике в печати или других средств информации? Большинство кадров, конечно, понимает, что в современных условиях перестройки партийная работа без широкой гласности просто немыслима. Против того, что критика и самокритика являются испытанным инструментом социалистической демократии, исправления допущенных ошибок открыто, конечно, никто не возражает. Однако не всем партийным работникам легко и просто перешагнуть в мир подлинной гласности. Некоторые никак не могут принять ленинскую истину о том, что партия подотчетна народу, что массы все должны знать, обо всем судить сознательно, а стало быть, вправе спросить с тех, у кого слова расходятся с делами. На словах повторяя новые требования и лозунги, такие работники внутренне все еще убеждены, что массам и не полагается знать всего, что только они, руководители, в силу занимаемого положения являются единственным средоточием мудрости и знаний, обладают правом на истину в последней инстанции.

Отсюда и установка на способы критики, так сказать, «с полуоткрытой дверью»: мы, мол, сами себя в своей среде покритикуем (тут для критики и самокритики можно избрать и более «щадящий режим»…), а выносить свои недостатки на всеобщее обозрение вовсе необязательно. Психологическая основа такой позиции, по-моему, вскрыта одной фразой на январском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС:

Это чувство уязвленного самолюбия, раздражительности, амбициозность проявляются с тем большей остротой, если критика высказывается в печати. Вот почему долгое время (да нередко и теперь еще) не удавалось окончательно переломить то отношение к публикации откровенных критических выступлений, которое давно квалифицируется как «встреча в штыки». Потому и приходится еще сталкиваться не только с неприятием публичной критики, отписками, но и фактами преследований за нее, попытками прямого давления и зажима. Генеральный секретарь Центрального Комитета партии вынужден был даже на январском (1987 г.) Пленуме заявить:

Конечно, в практике последних лет вряд ли встречалась другая подобная попытка разнузданной расправы за критику, как это произошло с заведующим корреспондентским пунктом журнала «Советский шахтер» В. Берхиным, которого по сфабрикованному нелепому обвинению арестовали и двенадцать суток держали под стражей правоохранительные органы Ворошиловградской области. И все это — по указанию партийных органов! Об этом рассказывала «Правда» 4 января 1987 года в корреспонденции «За последней чертой». Тем не менее, нетерпимые к критическому слову в печати иные партийные работники на местах нет-нет, да и теряют мудрость, принципиальность, а порой и элементарную выдержку, пытаясь одергивать окриком даже представителей центральных газет. Так, как случилось, например, с бывшим первым секретарем обкома партии, диалог с которым приведен в самом начале книжки. История поучительная, расскажу о ней подробнее.

«Не по нраву» пришлись секретарю опубликованные в «Советской России» наши критические заметки с областной партконференции — они опирались на выступления делегатов, да и на сам отчетный доклад. Но опять-таки, одно дело — речи в замкнутом пространстве зала заседаний, другое — рассказ для широкой публики. И вот обидевшийся партийный лидер, собрав секретариат, пригласил на него некоторых собкоров центральных газет и попытался устроить выволочку — сперва мне, как одному из авторов заметок с конференции, а заодно и недавно приехавшему в область собкору «Социалистической индустрии» — журналисту с аналитическим умом и острым пером.

Особенно первого секретаря возмутил заголовок нашего материала: «Будут ли сполна оплачены авансы». Речь шла о комплексных программах ускорения технического перевооружения ведущих предприятий области, составленных при участии обкома партии. За пятилетку намечался необычно высокий рост производительности труда — в полтора-два раза! Используя критические замечания делегатов о том, что сам обком со временем стал охладевать к этим программам, анализируя судьбу некоторых важных починов трудовых коллективов, усохших в результате лишь словесной поддержки, мы вправе были усомниться в реальности явно фантастических рубежей роста производительности. Кстати, жизнь подтвердила обоснованность этих сомнений.

Но первый секретарь считал, что мы не имели права сомневаться, поскольку линия обкома полностью соответствует политике Центрального Комитета. Выходило, по его словам, мы берем под сомнение политику партии в ускорении научно-технического прогресса (?!). Знакомый демагогический прием зажимщиков критики — толковать ее как якобы покушение на авторитет партии, подрыв партийной линии.

И все же убежден, не эти размышления в заметках с конференции вывели из равновесия партийного лидера области. Они были лишь поводом для обвинений в односторонней, субъективной позиции корреспондентов. До конца он, разумеется, не осмелился снять маску, но было ясно: разгневался секретарь за то, что мы уличили его в заигрывании с лозунгом самокритики. Конкретно, речь шла о методах подмены партийными руководителями советских и хозяйственных органов. Признав, что из желания быстрее поднять производство сельхозпродукции нередко сам шел на такую подмену, давая районам, колхозам и совхозам рекомендации по агротехнике и зоотехнике, он тут же сделал оправдательный «реверанс» в свой адрес. Мол, «объективности ради» следует сказать, что делал это «вынужденно», поскольку руководители агрокомитета по своей инициативе не пришли в обком со своими предложениями об увеличении производства продукции (?!). Расчет на наивных: первый секретарь обкома «не догадался» вызвать их, а потому сам начал раздавать рекомендации. Все это мы высказали в своих заметках, как говорится, открытым текстом, чем и вызвали бурный приступ гнева у секретаря обкома.

Несомненно, «инцидент» показал, прежде всего, дефицит элементарной внутренней культуры у партийного руководителя, который, то и дело срываясь на крик, обрушил на «собеседников» поток чуть ли не бранных слов, обвинений в тенденциозности, очернительстве, в поисках «жареных фактов» и прочих грехах. Но вряд ли выпад первого секретаря заслуживал столько внимания, если бы речь шла только об уровне его культуры. Сама форма «выяснения отношений» с собкорами центральных газет путем вызова (ну, пусть даже и приглашения) на секретариат обкома была настолько беспрецедентным силовым давлением, что стало совершенно ясно: перед нами — деятель, всем существом не приемлющий решающих принципов перестройки — демократизацию и гласность. Ясно, что это попытка любыми средствами отстоять, сохранить за собой ту особую зону вне критики, в которой бесконтрольно вершили дела во времена культа личности и застоя партийные администраторы, привыкшие все держать в кулаке.

Дело, конечно, не только в бывшем секретаре обкома, и пишу об этом отнюдь не от обиды и оскорбления, надолго оставшихся в сердце. От того, что не проходит тревога — вот в чем суть! В конечном счете, наш обидчик сам — всего лишь продукт, порождение определенной системы взаимоотношений в партии и обществе, которую начала ломать перестройка. Долгие годы авторитарного управления, когда власть авторитета подменялась авторитетом власти, неизбежно формировали и сам облик партийного руководителя, психологию этаких, как их назвал Иван Васильев, «бонапартиков», людей с необузданной потребностью «володеть» в своем «воеводстве», привыкших «смотреть на себя и оценивать свои действия не как уполномоченного коллектива, а как представителя вышестоящего органа в коллективе». (Правда, 1988, 11 июня.) Для них привычным становились чувства непогрешимости, абсолютного личного превосходства над всеми остальными, барственно-пренебрежительное отношение к нижестоящим по чину, переоценка своих способностей и возможностей, стремление всем диктовать, за всех решать. И, как ни парадоксально звучит для взаимоотношений партийного товарищества, в обиход аппаратных работников вошли такие холуйски угодливые поименования своих руководителей, как «Сам», «Хозяин».

В такой атмосфере вопиющего неравенства и сложилось столь же противоестественное для ленинской партии негласное правило, по которому, скажем, первые секретари обкомов, крайкомов, ЦК компартий республик фактически были выведены из зоны критики, тем более со стороны средств информации составляли как бы касту неприкасаемых. Взамен культа личности постепенно стал внедряться культ должности. К чему это привело, хорошо известно на драматических примерах Узбекистана, Казахстана, Туркмении, Краснодарского края и некоторых других регионов.

И, конечно, трудно представить, чтобы абсолютно все кадры, особенно из числа тех, чье мышление и привычки формировались в обстановке бесконтрольных со стороны народа авторитарных методов руководства, вот так сразу, без внутреннего сопротивления, сознанием и сердцем приняли прозвучавшие на XXVII съезде КПСС слова о том, что в партии не может быть лиц, стоящих вне критики, равно как и лиц, не имеющих право критиковать.

Вот это и не может не тревожить… Вернусь еще раз к бывшему первому секретарю, проявившему диктаторские замашки отнюдь не только по отношению к собственным корреспондентам центральных газет. Один из моих коллег еще тогда, после «схватки», пытался оправдать его «воеводскую» натуру тем, что это «сильная личность», а значит, многое ему по плечу в роли «первого лица». Действительно, не лишен острого ума, кипучей энергии, с размахом задумал перестройку многих социально-экономических сфер в области. Но, увы, говоря словами Ленина, «чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела»[16].

Видимо, очарование сильной личности, десятилетия державшее общество в летаргическом сне, и помогло вскоре партийному лидеру области выйти на довольно высокую орбиту государственного управления. Не прошло и полутора лет, как Центральный Комитет КПСС вынужден был принять тревожное решение о серьезных недостатках в работе областных органов по интенсификации животноводства. А ведь это с его санкции в области подрубали основы развития личных подсобных хозяйств колхозников и рабочих совхозов. Когда становилась реальной угроза невыполнения государственного плана заготовок мяса в общественном секторе, колхозы и совхозы получали указание произвести в личных хозяйствах массовый закуп скота, в том числе и маловесного, и сдать его в счет государственного плана. А чтобы владельцы скота были сговорчивее, «рекомендовать» ветеринарной службе не выдавать проходных свидетельств, без которых мясо продавать на рынке или в потребкооперацию невозможно. Так достигли заветной цифры в победном рапорте и… оголили зимой прилавки магазинов и потребкооперации. Практика залповых закупок скота у населения вместо активной помощи подворьям кормами и молодняком привела к тому, что 28 процентов усадеб перестали держать какой-либо скот.

По поводу этой операции мы также выступили в «Советской России», в связи с чем у меня снова произошла стычка с первым, на этот раз уже, так сказать, персональная, типа словесной дуэли. «Ты думаешь, я буду отвечать на эту галиматью? — сказал он в своей манере воеводы. — Не ждите!» С тем вскоре и уехал принимать высокий государственный пост, передав своим преемникам «право» отвечать и за свои ошибки. К сожалению, у нас принято спрашивать только с сегодняшних руководителей, пусть они и без году неделя на посту, а не со вчерашних, хотя они и поднялись на ступеньку выше по служебной лестнице. Впрочем, может, потому, что поднялись выше?

В печати нередко дискутируется вопрос: будет ли нарастать сопротивление политике перестройки? Некоторые «трибуны», как их называет Иван Васильев, уверяют, что тезис о нарастающем сегодня сопротивлении ложен и опасен, он может завести нас бог знает куда. «Но средства массовой информации говорят о другом — о нарастании», — не без оснований подмечает писатель. Это же мнение разделяет известный драматург, секретарь Союза кинематографистов СССР Александр Гельман, высказавший его за «круглым столом» в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС: «Сделано немало, но тормозящие силы велики, и они нарастают, и, думаю, еще будут нарастать». Сломить это сопротивление возможно лишь одним путем: надо, чтобы буквально все слои народа быстрее и смелее осваивали науку жизни в демократических условиях, привыкали к положению подлинных хозяев общества.

Обучение демократизму идет. Стоит вспомнить беспрецедентное волеизъявление трудящихся в Южно-Сахалинске и Ярославле, которые добились в первом случае смены руководителя областной партийной организации, во втором — отзыва делегатского мандата Всесоюзной партийной конференции, выданного бывшему первому секретарю обкома КПСС, который оставил в области немало «темных пятен» в застойный период.

Так что и народ стал преподавать уроки демократии партийным органам, которые им приходится усваивать. Вспомним хотя бы широкий размах прошедших в конце 1987 — начале 1988 годов отчетов руководящих партийных органов всех уровней на собраниях и пленумах о работе по руководству перестройкой. Из газетных публикаций хорошо было видно, что в принципе получился первый деловой экзамен на соответствие времени и требованиям перестройки каждого входящего в выборный орган коммуниста. В большинстве своем критика и самокритика в адрес бюро, парткомов, секретарей носили конкретный персональный характер, а в ряде случаев коммунисты использовали свои права и на «оргвыводы», заменив не воспринимавших идей перестройки руководителей молодыми, принципиальными, творчески мыслящими.

Но все же и при этом нет-нет, да и прорезались рецидивы келейного отношения к критике, стремление не предавать широкой огласке недостатки и просчеты партийных кадров. На некоторых пленумах, в том числе даже областных комитетов, как только речь заходила об откровенной, острой направленности выступлений местной прессы, раздавались категорические требования: дескать, не пора ли газетам поуменьшить свой критический пыл, перестать «обижать» наши кадры и приступить к повышению их авторитета? (Словно бы авторитет того или иного руководителя может создать кто-то другой, а не он сам.) При этом такие выступления встречались нередко одобрительными аплодисментами. Никто из членов комитетов в этих случаях не вступился за газеты, которые являются их печатными органами, важнейшим инструментом перестройки, не напомнил положения из доклада на январском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС о том, что в советском обществе не должно быть зон, закрытых для критики.

Впрочем, что там собрания и пленумы обкомов, если даже на Всесоюзной партконференции кое-кто, похоже, решил отправить на скамью подсудимых гласность в лице средств массовой информации, а часть делегатов шумом и аплодисментами пыталась устроить обструкцию некоторым редакторам журналов и газет, деятелям культуры, выступавшим в защиту прессы. Даже Генеральному секретарю приходилось по ходу конференции не раз призывать соблюдать дух демократизма, культуру полемики, проявлять терпимость к чужому мнению.

Кто же вознамерился устроить «разнос» прессе? Главным образом, партийные секретари, которые упрекали журналистов в «некомпетентности» и «необъективности», в «подрыве авторитета местных партийных органов» (?!), в том, что осмеливаются «давать оценку выборному органу». Эти обвинения высказывались вообще, всем средствам массовой информации в целом, без ссылки на конкретные издания.

Вот вам и гласность, и демократия! И это после того, как в докладе Генерального секретаря было сказано:

Немало ораторов на конференции пыталось втолковать своим оппонентам их одностороннюю, более того, опасную для общества позицию в отношении средств массовой информации.

Академик Г. А. Арбатов призвал не забывать уроков Рашидова, Медунова, Кунаева, Щелокова, Гришина, множество неправосудных дел. «Ведь все это стало возможным, — резюмировал Г. А. Арбатов, — в том числе и потому, что жили мы в условиях благостности и послушания прессы». Что касается нынешних нападок на прессу, академик, по-моему убедительно выразил точку зрения широкой общественности: «…нельзя на том основании, что те или иные органы печати допускают ошибки и нарушения, пытаться зажать гласность, выплескивать из ванны вместе с водой и ребенка».

Казалось, в полемике вокруг средств массовой информации, занявшей — и это очень хорошо! — весьма значительное место на конференции, так и не удастся преодолеть различных подходов, сблизить точки зрения. Во всяком случае, выступавший одним из последних главный редактор «Правды» В. Г. Афанасьев, хотя и под протестующий шум делегатов, выразил обеспокоенность тем, что в зале витает какая-то заметная неприязнь к печати, к работникам прессы. В то же время довольно весомо напомнил, что в условиях нашего общества, где нет почвы для существования политической оппозиции, именно печать призвана и будет впредь выполнять роль этой социалистической оппозиции: «Она будет критиковать партийных и других работников. Она будет показывать, как они работают, что они делают, какие ошибки, недостатки допускают, каков положительный опыт в их работе». А тем, кто берет под сомнение право журналистов судить о работе партийных органов, резонно задал вопрос, в котором одновременно содержался и ответ: «С каких это пор работники партийной печати перестали быть партийными работниками?»

Резолюция «О гласности» выработала вполне взвешенную формулу:

Кажется, все точки над «и» расставлены. Партийным организациям и средствам массовой информации осталось одно — продолжать более активный поиск тесного сотрудничества по вовлечению все более широких масс в демократическое обновление общества. Жизнь постоянно подсказывает нестандартные формы работы. Одна из городских газет Челябинской области, например, решила «откомандировать» литсотрудника на несколько месяцев в горком партии для стажировки в качестве инструктора, чтобы он глубже, предметнее изучил партийную работу. Интересный эксперимент, не правда ли? А почему бы не продолжить его, так сказать, во встречном направлении — не перейти тоже на какое-то время, скажем, инструктору отдела пропаганды и агитации в редакцию, чтобы самому отведать кусочек нелегкого журналистского хлеба? А возможно, найдутся смельчаки на областном или краевом уровнях. Ведь проводимые кое-где пресс-конференции и еще более редкие посещения редакций своих газет партийными руководителями вряд ли дают последним глубокие знания того, чем живут и дышат журналисты их печатного органа.

Тут, видимо, к месту будет сказать, что партийным органам следует более активно и творчески учиться у Центрального Комитета, который, как только началась перестройка, систематически собирает руководителей средств массовой информации, где нередко на уровне Генерального секретаря ЦК ведутся откровенные беседы о все возрастающей роли этих средств в революционном преобразовании общества. «Такие встречи в ЦК стали прекрасным уроком откровенности, доверия и ответственности. Они оказывают огромное воздействие на характер и содержание нашей работы». — Под этими словами председателя Госкомитета СССР по телевидению и радиовещанию М. Ф. Ненашева, безусловно, готов подписаться каждый журналист.

Известно, что В. И. Ленин создавал нашу партию, опираясь на общерусскую политическую газету; он сравнивал ее с «лесами, которые строятся вокруг возводимого здания, намечают контуры постройки…»[17] После победы Октября вождь постоянно подчеркивал, что «печать должна служить орудием социалистического строительства…»[18] И вот сегодня у партии — тот же ленинский дух, та же ленинская надежда и расчет. В книге «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» М. С. Горбачев отмечает, что, начиная перестройку, ЦК КПСС «опирался на две могучие реальные силы — партийные комитеты и средства массовой информации. Я бы даже сказал, — подчеркивает он, — что партии, может быть, не удалось бы выйти на сегодняшний уровень обсуждения всей проблематики перестройки, — а она обширна, неоднозначна, противоречива, — если бы сразу после апрельского Пленума ЦК в этот процесс активно, по-настоящему не включились средства массовой информации».

Такой оценкой может гордиться весь наш журналистский цех. Но она и обязывает ко многому, и, прежде всего, наверное, к тому, чтобы всячески консолидировать «две могучие реальные силы — партийные комитеты и средства массовой информации» для решительного и последовательного возрождения ленинского облика всего нашего социалистического строя.