Разведке сродни

НЕ РАСТЕРЯТЬ ЧУВСТВА ДОСТОИНСТВА

Он вошел в больничную палату, молодой и симпатичный, представился с бодрой улыбкой, словно здесь его ждали с нетерпением. Анатолий В., двадцать восемь лет, замзав столовой одного из крупных челябинских заводов. Откровенный в суждениях, заметно бравируя своей удачливой жизнью, он довольно быстро раскрывался, вызывая все более неприятные ощущения у остальных трех обитателей палаты. На следующий день Анатолию принесли из дома модный тренировочный шерстяной костюм какой-то зарубежной фирмы, ставший предметом конфликтов с медицинским персоналом. По требованиям гигиены всем положено было ходить в больничных пижамах, а ему цвет и форма их пришлись не по вкусу. На пальце, отливая благородным блеском, появился массивный перстень. Ему явно доставляло удовольствие в этакой небрежной манере похваляться благами, которыми располагал: рижским гарнитуром и голубым заграничным унитазом, импортной краской на стенах квартиры, индийским линолеумом на полу, золотыми кольцами и кулонами на жене: «Люблю жить красиво…»

Каждый из нас вынужденное пребывание в больнице использовал как возможность интенсивно почитать литературу, порассуждать над острыми проблемными публикациями. В эти «интеллектуальные часы» Анатолий оказывался «не в своей тарелке», скучал, как рыбак при плохом клеве. Вытащив из-под матраца свой шерстяной костюм (все-таки отстоял себе право ходить в нем хотя бы во дворе больницы), молча уходил к «другу» в соседнее отделение, а возвращался порозовевшим, особенно веселым и разговорчивым. Встречая наши неодобрительные взгляды, с наигранным сожалением оправдывался, что, мол, на работе привык чуть ли не каждый день «опрокидывать стопарь»: такая должность — снабжением занимается, приходится выставлять и коньяк… «На какие деньги?» — спрашивали мы, зная с его же слов, что зарплата — всего сто пятьдесят рублей, жена не работает, в семье двое детей. В ответ Анатолий рассуждал о списаниях, всегда возможных при «умелом» ведении хозяйства, об использованной таре, подлежащей сдаче во вторсырье, но которую с дружками пускал «налево», деньги, разумеется, не оприходовались…

Протягивали ему газету с острой статьей по нравственным проблемам. Пробежав «по диагонали», равнодушно откладывал: «Я об этом уже где-то читал». Читал, но к себе, разумеется, не относил. Попытались зайти с другого конца, как-то спросив в полушутливой форме: «Тебе никогда не снится, что ты в кабинете следователя?» От неожиданного вопроса самодовольная улыбка застыла на лице: «Ну-у, зачем же так шутить?..» Однако надолго задумался, а потом резко сказал: «Да, надо завязывать с этим общепитом! Сколько раз собирался».

Однако общепит был ни при чем. «Завязывать» следовало с потребительским отношением к жизни, которое неуклонно и закономерно развивалось у Анатолия в психологию стяжателя, мелкого хищника. Сам рассказывал: окончил машиностроительный техникум, за пять-шесть лет сменил несколько заводов. На одном согласился с нечестным мастером выписать дважды наряд на работу, сделанную участком, деньги поделили между собой. На другом — закрывал глаза на мелких воришек, таскавших запчасти под полой, и сам попользовался этим. Но все же на производстве и самодисциплина рабочих, и контроль не давали развернуться меркантильной душе, Анатолия. А тут дружок — заведующий столовой предложил переходить к нему в замы по снабжению. Высокой зарплаты не обещал, зато «навар, если не лениться, шевелить мозгами, такой, что и без зарплаты будешь сыт, пьян и нос в табаке». Анатолий, не слишком долго колеблясь, согласился.

Ослепленный мечтой о комфорте, измерял красоту жизни количеством модных вещей в квартире и числом «коньячных» встреч. Анатолий был не слишком разборчив в средствах удовлетворения своих потребностей. Накопительство любым путем, пусть даже безнравственным, становилось для него самоцелью. Возможно, к тому времени он еще не вступил, во всяком случае явно, в конфликт с уголовным кодексом, но такая тенденция просматривалась в его жизненной позиции. Однажды он рассказал, как его мать, работник сберкассы, приняла от гражданки облигацию трехпроцентного займа. Но, прежде чем оплатить ее номинальную стоимость, решила, как привыкла это делать, перепроверить по двум последним тиражам и несказанно обрадовала клиентку. Оказалось, в предпоследнем тираже на облигацию выпал выигрыш в пять тысяч рублей. «Я говорю: что же ты, мать, наделала! — заново переживая, стукнул Анатолий кулаком. — Не могла смолчать?» — «Со-о-весть, говорит, не позволила», — с пренебрежительной гримасой передразнил он мать.

У соседей по палате все заметнее нарастали раздражение и неприязнь к циничной философии приспособленца и ловчилы. Начинали стыдить его за нечестные приемы, за поиски лазеек в государственный карман. Анатолий искренне удивлялся: «А что тут особенного? Все так делают…» — «Далеко не все! Так поступают только паразиты, которые жиреют и обогащаются за счет общества». — «Ну, это вы зря, — обижался Анатолий. — Я же все-таки работаю, не тунеядец какой-нибудь…» — «Работа для тебя лишь прикрытие. Если бы у нас можно было хапать у общества, официально не работая, ты бы вполне обошелся без нее». Но все наши откровения мало действовали на него. Он просто меньше старался находиться в палате, чтобы не выслушивать «нравоучений», все чаще удалялся к «другу» в соседнее отделение, оставляя нам возможность возмущаться и негодовать между собой. Нет, так его не проймешь.

Очень хотелось нащупать какую-то тропку, чтобы пробиться к его разуму, — ведь человек же! — найти такие слова, которые вызвали у него хотя бы потребность подумать, поразмыслить над аморальностью своего существования, в конце концов, просто внести в душу сомнения. Не может быть, чтобы нельзя было вывести Анатолия из его блаженно самонадеянного состояния, этакого туповатого самолюбования.

Однажды пришедшего от «друга» Анатолия снова потянуло на философствования о том, как надо жить «красиво». С некоторым ехидством он заметил: «Вот вы все тут меня осуждаете за то, что стремлюсь к шикарной жизни. А между прочим, как-то «Голос Америки» передавал, что там у них чуть ли не у каждого по два автомобиля имеется. А я себе еще и на гараж не могу наскрести…» В палате нависла гнетущая тишина. Постаравшись удержать товарищей от взрыва негодования, я насколько возможно спокойным тоном спросил Анатолия, читал ли он роман Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?». Пропагандистских статей об идеологической борьбе он, конечно, не читал, а это все-таки — художественная литература. Увы, даже и не слышал. И я стал ему излагать, как один из организаторов миссии «недоброй воли» наставлял засылаемого в СССР агента. Наша задача, говорил он, воздействовать на мораль, нравственность советских людей. Каким образом? Наводняя их страну иллюстрированными журналами, фильмами с картинами великосветской жизни, мы побуждаем в них тягу к комфорту, к приобретательству, всячески насаждаем культ вещей, накопительства. Так они быстрее отойдут от общественных проблем и интересов, утратят дух коллективизма. Выдержав паузу после пересказа, я добавил: «По-моему, эта программа наших идейных врагов рассчитана как раз на таких, как ты…»

Увы, наше совместное пребывание в больнице скоро кончилось, и я с беспокойством думал, кто и как продолжит с Анатолием эти уроки мышления о нравственности. Скорее всего, никто. Судя по всему, ни в завкоме, ни даже в партийном комитете никогда ни у кого не возникало вопроса о том, какими мыслями, нравственными (точнее, безнравственными) установками «напичкана» голова их работника, каково его моральное кредо.

Возможно, мне «повезло» близко познакомиться с представителем столь откровенной, неприкрытой в своем цинизме обывательской мещанской философии потребительства. (В иных условиях он вряд ли бы так раскрылся в присутствии корреспондента.) Правда, Анатолий — начинающий хапуга, как я назвал его про себя, только еще подошедший к рубежу, за которым уже противозаконные действия. Хапуга, не успевший сформироваться в хищника. И окажись рядом человек с «комиссарской» натурой, с активным стремлением повернуть жизненный путь Анатолия в новый фарватер, его бы еще можно было спасти от дальнейшей деградации.

Тревогу и возмущение вызывал, конечно, не сам по себе Анатолий. Увы, если бы он был из числа уродливых одиночек. В 70-х — начале 80-х годов общественность все больше стали беспокоить нараставшие проявления мещанской, мелкобуржуазной психологии у части людей, однобокие, искаженные представления о так называемой «красивой жизни». Быстрый рост материального благосостояния вызывал у духовно неразвитых людей безудержный зуд к приобретательству любой ценой, в первую очередь, дефицита, превращая их, по сути дела, в рабов модных вещей: «Лишь бы у меня было то, что есть у Петра Ивановича…». Обладание модным спальным или столовым гарнитуром, набором золотых украшений или пыжиковой шапкой, наличие загородной дачи с мансардой и прочего воспринималось такими людьми в качестве показателя их престижности в глазах окружающих, особого веса в обществе. Если не удавалось стать обладателем дефицитной вещи законным путем, иные соблазнялись и противозаконными махинациями, не останавливаясь перед взяткой, запутывались в сетях протекционизма. Тревожило, что у подобных граждан, создававших себе «красивую жизнь» неправедным путем, начисто были размыты понятия о подлинных ценностях — честном, самоотверженном труде, коллективизме, бескорыстном служении обществу, стремлении к нравственному самосовершенствованию.

В значительной мере расцвету потребительской, стяжательской психологии способствовали нарушения, ставшие практически системой главного принципа социализма, который составляет основу его жизнеспособности: «От каждого — по способностям, каждому — по труду». Во многих сферах народного хозяйства, управления «обосновались» уравнительные подходы к оплате труда, нивелируя, смывая разницу между талантом и посредственностью, творчеством и халтурой; а некоторые вообще получали зарплату фактически только за выход «на службу», занимая должность без учета реального трудового вклада. Уравниловка по своей сути оказывала разрушительное воздействие не только на экономику, но и на мораль, весь образ мыслей и действий, снижала престиж добросовестного, творческого труда, его общественное признание, гасила интерес к профессиональному росту, подрывала соревновательность, трудовой энтузиазм. С другой стороны, это порождало рвачество, толкало нравственно неустойчивых людей к нетрудовым доходам, к получению материальных благ окольными, незаконными путями. Не случайно же стала ходячей сперва вроде бы насмешливо-анекдотическая, а постепенно и с весьма определенным подтекстом фраза: «Чтоб ты жил на одну зарплату!»

На январском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС обо всем этом сказано:

Эту тревогу общественности, естественно, не могли не отражать средства массовой информации, в том числе и «Советская Россия». С яркими публицистическими статьями вступали в бой с психологией потребительства наши ведущие журналисты Иван Юрченко (к сожалению, ныне покойный), Марина Чередниченко, Светлана Степунина и другие. Рискнул выступить и я с корреспонденцией «Люблю жить красиво», в основу которой легла описанная выше конфликтная ситуация с Анатолием, а также размышления в связи с типичностью данного явления. Вскоре подтвердилось, что тема затронута животрепещущая, проблема наболевшая — стали приходить читательские отклики. Правда, отношение и к теме, и к тому, как она освещена, оказалось неоднозначным, порой с крайне противоположными оценками.

В большинстве писем выражалось резкое неприятие «анатольиных» установок на «красивую жизнь» и особенно способов, какими они реализовывались. Приводились примеры и похлеще. Читатели критиковали и нас, газетчиков, за отсутствие последовательности, остроты в разоблачении потребительской психологии, в слабой мобилизации общественного мнения. Однако были и такие, кто не только оправдывал людей типа Анатолия, но и обвинял автора в том, что он «звонит не в те колокола». Объединяла их, по существу, одна точка зрения: любые злоупотребления объяснялись ничем иным, как все тем же дефицитом. Судя по письмам, у многих существовало немало путаницы в таких понятиях, как «потребности», «потребление», «потребительство». Поэтому, на мой взгляд, газете следовало, прежде всего, в очень живой, популярной форме раскрыть читателям научные представления о соотношении между разумными потребностями человека в условиях социализма и способами их удовлетворения; культуру потребления нравственно воспитанного гражданина аргументированно противопоставить психологии паразитирующего потребительства взбесившегося мелкого собственника. Хорошо было бы для такого научного (и нескучного!) изложения найти умного собеседника, — в то время в «Советской России» как раз появилась рубрика «Наш собеседник», быстро завоевавшая читательские симпатии.

Поддержав мой замысел, бывший в то время главный редактор газеты М. Ф. Ненашев подсказал и самого собеседника (работавший многие годы секретарем Челябинского обкома партии по идеологии, он, разумеется, отлично знал эти кадры) — тогдашнего проректора Челябинского государственного педагогического института Н. Н. Михайлова. Он вскоре был приглашен работать в «Советскую Россию», где возглавил сперва отдел пропаганды, а затем молодежный, созданный в редакции впервые в практике центральной партийной прессы… Итак, с Н. Н. Михайловым и состоялась беседа на тему «Потребности и потребительство».

Разговор зашел прежде всего об отражении средствами массовой информации распространенной своеобразной нравственной болезни, которой современники дали название «вещизм».

— А может быть, не столько «современники», сколько тот же — уж извините за откровенность! — ваш брат-газетчик? — многозначительно улыбнулся Н. Н. Михайлов. — Я это к чему говорю? Когда в сотый раз читаешь набившую оскомину фразу об «испытании сытостью», хочется спросить: «Вы что же, предлагаете уничтожить дорогие вещи или вернуться к карточной системе?»

Пришлось от имени «нашего брата-газетчика» признать левацкие заскоки в иных публикациях, где порой буквально навязывается мысль: вот, дескать, раньше недоедали, терпели лишения и трудности, ходили в телогрейках и кирзовых сапогах, — зато никаких тебе рецидивов мещанской психологии, по первому зову брали лопаты в руки и шли на субботник. А стоило лишь повыситься уровню благосостояния — и началось!..

Нелепо, рассуждал мой собеседник, противопоставлять сегодня растущие потребности некоему «нравственному аскетизму». Да и основоположники марксизма утверждали, что свойственное коммунистическому обществу полное и свободное развитие всех способностей, творческих возможностей человека предполагает и создание благоприятных материальных условий.

— Известно ли вам, сколько времени расходуется ежегодно в нашей стране на ведение домашнего хозяйства? — неожиданно спросил Н. Н. Михайлов и, чтобы не ставить меня в неловкое положение (к сожалению, мне это было неизвестно), тут же ответил: — Сто восемьдесят миллиардов человеко-часов. Это же расточительство, особенно женского труда!

Действительно, такие предметы, как холодильник, стиральная машина, пылесос, лет двадцать — тридцать назад относили еще к дефициту, многие без них обходились, потому что их либо не хватало, либо вовсе не существовало. Сегодня же обладание набором удобных экономичных предметов бытовой механизации стало не только потребностью каждой семьи, но, можно сказать, и общественной необходимостью. Оказывается, уже теперь электробытовые машины сокращают затраты времени на мытье посуды в три-четыре раза, на стирку белья — в пять раз. Каждый киловатт-час электроэнергии, израсходованный на механизацию работ в домашнем хозяйстве, экономит нам примерно четыре с половиной часа. А завтра наверняка появятся новые механизмы, еще более высвобождающие наше время. И, разумеется, появятся новые потребности.

Так что не в вещах, не в росте благосостояния надо видеть истоки «вещной» болезни, мещанских рецидивов. Ведь именно социализм впервые в истории провозгласил своей целью полное и всестороннее удовлетворение потребностей каждого человека. Весь вопрос в том, заметил ученый, какие потребности удовлетворять, как и с какой целью?

— Итак, во-первых, какие? — спросил я его.

— Я бы все же начал с третьей части вопроса: с какой целью? — продолжал проректор. — Согласитесь, что удовлетворение потребностей есть в то же время их формирование. Удовлетворяя потребности, мы воспитываем привычки, вкусы, жизненные цели, идеалы. Словом, воспитываем человека.

В этом смысле мы, наверное, вправе сказать: каковы потребности — такова и личность. Какими мы хотели бы видеть, скажем, наших детей? Потребителями или созидателями, творцами? Людьми с активной общественной позицией или предприимчивыми обывателями, «гребущими под себя»? В этом и состоит коренное различие во взглядах на рост потребностей, их целевую направленность у марксистов и буржуазных идеологов. Последние прекрасно понимают, что потребитель никогда не станет революционером. Находясь в плену вещей, будучи рабом искусственно созданных желаний, человек легко превращается в объект социального и политического манипулирования, он становится, как остроумно подметил Н. Н. Михайлов, похожим на ишака Ходжи Насреддина, которому он подвешивал перед носом морковку, чтобы ишак бежал за ней без понуканий…

Политика Коммунистической партии в области повышения уровня жизни народа — рост материального благосостояния, удовлетворение потребностей. Но это не самоцель, а средство решения важнейших социальных проблем, главная из которых — всестороннее, гармоничное развитие личности. Ибо, говоря словами Карла Маркса, «чем иным является богатство, как не абсолютным выявлением творческих дарований человека…»[12] Отсюда сам собой вытекает ответ на вопрос о том, какие потребности нужно удовлетворять. Было бы, разумеется, нелепо противопоставлять материальные потребности духовным, бытовые — эстетическим и т. п. Человек нуждается во всей их совокупности; чем богаче структура, набор человеческих потребностей, тем богаче и свободнее личность. Социалистическое общество решительно выступает лишь против неразумных прихотей, надуманных эгоистических притязаний, которые не только не способствуют, а, напротив, мешают гармоничному развитию личности.

— Ну, а как бы вы, кстати, ответили на такой вопрос наших читателей, — спросил я Николая Николаевича. — Некоторые из них считают неразумными потребности в приобретении сверхдорогих вещей, предметов роскоши. Не делаем ли мы ошибки, поощряя через торговлю подобные желания?

— Я бы таким читателям ответил однозначно: сами понятия «предметы роскоши», «предметы первой необходимости» довольно условны, — сказал Н. Н. Михайлов. — Два-три десятилетия назад никто не относился, скажем, к телевизору как к предмету первой необходимости. А попробуйте сегодня представить наши квартиры без голубых экранов! Точно также меняется наше представление о личном автомобиле, о мебельных гарнитурах и т. п.

Что касается разумности или неразумности потребностей в дорогостоящих или модных вещах, он напомнил одну дискуссию, которая была популярна в двадцатые годы у части молодежи. В пьесе Маяковского «Клоп» молодежь в рабочем общежитии спорит о том, носить или не носить галстук, является он буржуазным пережитком или нет? Маяковский разрешил эту проблему одной фразой: дело не в том, носить или не носить, главное, кто к чему привязан — человек к галстуку или галстук к человеку.

Пусть наши модницы покупают дорогие и красивые шубки, размышлял собеседник, пусть наши квартиры украшают импортные гарнитуры, пусть мужья дарят женам кулоны и кольца — не в этом суть. В конце концов, это дело вкуса и материальных возможностей. Важно лишь, чтобы все эти дорогие вещи не стали единственным «светом в окошке», смыслом жизни, идолом для поклонения, как это происходит с вашим знакомым Анатолием. Чтобы та же модница знала: ценность ее как человека измеряется не ценой ее туалета, а тем, что она реально собой представляет как личность, специалист, член общества.

Мне показалось важным порассуждать на такую тему. Общество награждает человека за его труд. В этом смысле гордость большим заработком, приобретенными вещами может рассматриваться как косвенное свидетельство общественной значимости. Почему бы тогда не «похвастаться» в кругу знакомых дорогим приобретением, если оно сделано на честно заработанные деньги? (Оставим пока в стороне то обстоятельство, что кое-кто эти приобретения делает нетрудовым путем, получает блага незаслуженно или «по блату»…)

— На здоровье! Пусть хвастается, — ответил Н. Н. Михайлов. — Высокий заработок и высокий материальный достаток — это вознаграждение за труд, этим можно и нужно гордиться. Но глупо и смешно превращать в символ гордости только «Жигули» или только гарнитур какой-то зарубежной фирмы. Да это и большое заблуждение — полагать, будто хорошо воспитанному человеку нужны лишь материальные стимулы его труда. Нет, ему многое нужно — сознание своей причастности к большому делу, стремление выразить себя в творчестве, гордость своим мастерством, уважение своих товарищей, почет. Но все эти нравственные потребности, конечно, надо воспитывать.

И тут Н. Н. Михайлов прибегнул к одной, очень мне понравившейся аллегории. Вся совокупность потребностей человека представляется ему многоэтажным домом. На первом этаже расположены материальные запросы — в одежде, жилище, транспорте и т. п. А на верхних духовные — познавательные, эстетические, нравственные. Венчает здание потребность в труде, в творческом созидании. Причем она — не только для заработка (тогда труд выступает лишь как средство удовлетворения других потребностей). Нет, имеется в виду бесплатный труд на пользу общества, который В. И. Ленин назвал добровольным, вне нормы, без расчета на вознаграждение, потребностью здорового организма[13].

Так вот, в этом здании, как во всяком многоэтажном доме, есть лифт. На каком этаже остановится он? Поднимется на верхние — и человек увидит возможность самоутверждения в труде, творчестве, духовной и нравственной связи с другими людьми. Ведь это именно и имеется в виду, когда говорим о возвышении потребностей. Но случается и так, к сожалению, что лифт застрянет внизу и выше первого, «материального», этажа не поднимется.

Мещанин ведь тоже стремится к престижу, влиянию, авторитету. Но как этого достичь? К самоотверженной отдаче в общественно полезном труде он не способен: в нем живет больше эгоист, чем коллективист. Глубокие творческие интересы, способные увлечь до самозабвения, ему не ведомы. Он ищет чисто внешние, поверхностные признаки, которые делали бы его похожим на людей престижных, уважаемых в обществе. Одним из наиболее подходящих для себя выбирает путь приобретательства модных, малодоступных пока для остальных вещей и предметов. Доступ к дефициту — пожалуй, самая «высокая» мечта потребителя.

Обладающий утилитарными, примитивными представлениями о жизни, привыкший подходить к подлинным ценностям мира со своей узкой «вещной» меркой, движимый стремлением казаться, а не быть, потребитель в своем поведении уподобляется «голому королю». Он только в собственных глазах да в глазах подобных себе кажется значительной, престижной личностью. В среде же нравственно воспитанных людей с него легко срывается личина «интеллектуала», обнажаются крайняя бедность натуры, поверхностный образ мышления, отсутствие высоких нравственных критериев, подлинных эстетических вкусов. Словом, бездуховность — вот главная почва, на которой произрастает потребительская психология.

Кстати, продолжали мы «анатомировать» психологию мещанина, для него объектом потребительского отношения становятся отнюдь не только материальные блага, но, что самое пошлое, — и духовные ценности, продукты интеллектуального труда, человеческие взаимоотношения. Я вспомнил читательское письмо, в котором рассказывается о таком человеке. Он вступил в общество книголюбов, чтобы иметь возможность приобрести редкую, «престижную» книгу. Готов переплатить за нее втридорога, зато обладание ею дает ему право в кругу таких же, как он, «интеллектуалов» воскликнуть: «Как! Вы не имеете такой книги?!» И он уже возвысил себя в глазах других. Спросишь, сообщает читатель, о чем она, — толком не может и объяснить, потому что в лучшем случае «пробежал» оглавление да предисловие. А уровень грамотности его таков, что он говорит: «значить», «кажный», «ширше» и так далее…

— В общем, что угодно «достать» — лишь бы дефицит, лишь бы крик моды, лишь бы подчеркнуть свою исключительность, — подхватил Н. Н. Михайлов. — Мещанина, как говорится, «хлебом не корми» (впрочем, все же это выражение в данном случае следует взять в кавычки), только дай возможность этак небрежно обронить фразу о близком знакомстве с театральной или спортивной знаменитостью, то есть похвалиться тем, что доступно не каждому… Да, именно такая психология характерна для потребительской натуры мещанина, поведение которого диктуется не разумностью, а слепым подражательством. И все же я бы не стал «бросать камни» в человека только за то, что он «отхватил» книгу и, не читая, поставил в шкаф. Ведь он купил КНИГУ! Не прочитал сегодня — прочитает завтра. Не прочитал сам — прочитают его дети. Важно уже то, что он проникается убеждением: книга — ценность, читающий человек — уважаем.

Наряду с читательскими письмами, осуждающими потребительскую психологию, в редакцию пришло одно любопытное в том отношении, что автор, правда, анонимный (подписано: «молодой рабочий из Челябинска»), пытается не только объяснить, но и оправдать существование в нашем обществе потребительства. Я процитировал отрывок: «Во многих газетах печатаются фельетоны и другие сатирические материалы на людей, которые хотят жить лучше, иметь много разных вещей. Во-первых, не вижу в этом ничего плохого. Во-вторых, разве вам не известно, что прийти в магазин и сразу купить нужную вещь далеко не всегда удается? А это надо позарез. Вот и приходится заводить всякие связи с теми, кто имеет доступ к дефициту. За это вы называете таких людей «хапугами», «приспособленцами» и другими нехорошими словами. А по-моему, всякий блат объясняется просто нехваткой. Появится полно всяких товаров, и к нему прибегать не надо будет. Ведь и государство ставит цель: удовлетворить как можно лучше потребности людей…» Точка зрения весьма распространенная, и я попросил Николая Николаевича прокомментировать письмо. Немного подумав, он ответил:

— Я не случайно поставил рядом с вопросами, какие потребности следует удовлетворять и с какой целью, еще один: к а к это делать, какие способы удовлетворения потребностей являются разумными, юридически и нравственно оправданными? Ответ сформулирован в Конституции СССР: в соответствии с принципом социализма «От каждого — по способностям, каждому — по труду» государство осуществляет контроль за мерой труда и потребления. Попытки обойти принятый в обществе принцип потребления уголовно наказуем, потому что получение благ не за счет своего труда, а нетрудовыми путями — спекуляция, хищения и т. п. — есть не что иное как стремление удовлетворить свои потребности за счет других людей, за счет общества.

— Но автор письма может сказать на это, что дефицит приобретает за свои, «кровные», что «блат» — это еще не преступление, а безобидная сделка, — пытался я встать на позицию «молодого рабочего из Челябинска».

— Пусть даже так, — возразил Н. Н. Михайлов, — хотя убежден, что любой блат — если не прямое правонарушение, то преддверие к нему. Нарушение правил торговли, переплата за дефицитные товары (иначе говоря, спекуляция — с одной стороны и взятка — с другой), иные формы сомнительной «благодарности» (я тебе — иностранный гарнитур, а ты мне — место в жилищном кооперативе) — все это, как ни крути, на юридическом языке именуется «противоправным действием». Но, допустим, под уголовный кодекс действия иного «доставалы» не подпадают. А под кодекс нравственный?

Рассуждаем над доводом автора письма о том, что в магазине не купишь «нужную позарез» вещь. Нелепо было бы оправдывать дефицит вообще. Вещь вещи — рознь. Когда с прилавков вдруг (вот именно — вдруг!) исчезают электрические лампочки или зубной порошок, то это головотяпство планирующих органов, на которое журналисты обязаны немедленно откликаться острыми критическими выступлениями. Но ведь есть другой дефицит, который «надо позарез» только потому, что сосед уже «достал» его. Подлинно нравственный человек не может не считаться с возможностями общества, требовать того, что оно пока не в состоянии дать всем. И уж тем более нельзя поощрять анархическую разнузданность потребительских страстей мещанина, заявляющего с этакой купеческой прихотью: «желаем иметь и всё тут!» А. С. Макаренко говорил, что «мы не имеем права считать потребностью каждую группу свободно возникающих желаний. Это значило бы создать простор для каких угодно индивидуальных припадков… Капризы потребностей — это капризы насильников».

— Значит, — задаю вопрос, — мы можем говорить не только о неразумных потребностях (прихотях, эгоистических запросах), но и неразумных способах их удовлетворения, о неразумном потреблении?

— Конечно, — подтверждает проректор. — Неразумные потребности часто ведут к безнравственному потреблению. При этом деградация личности — вот главная трагедия. Расскажу случай, который произошел у нас в институте. Одна из студенток попала в больницу со всеми признаками острого истощения организма. Выяснилось, что она систематически недоедала. Почему? Стипендию получала, общежитием обеспечена, родители регулярно высылали деньги. Оказалось, несколько месяцев подряд девушка откладывала деньги, чтобы покупать дефицитные наряды, дорогие украшения… К сожалению, известны и более взрослые люди, отцы семейств, которые держат своих домочадцев чуть ли не на «хлебе и воде», чтобы скопить деньги на столь желанный автомобиль. Уголовным кодексом опять же ненаказуемо. Но разве это не безнравственно?

А вот другая крайность, подмеченная нашими читателями. Восьмиклассница приходит в школу с золотым кольцом, японским магнитофоном, в сверхэлегантной (сверхдорогой!) шубке. Ее родители не жулики, не спекулянты, все блага заработаны честным трудом. Но нужно ли доказывать, как развращающе действуют эти «дармовые» блага на юную неокрепшую личность, как пагубно влияет на нее достигнутое с помощью не ею заработанных благ возвышение над сверстниками? Кстати, не потому ли морила себя голодом студентка, что рядом с ней сидели подруги, чьи потребности удовлетворялись отнюдь не на студенческом уровне? Потребительство и зависть неотделимы друг от друга. Если человек не научится сознательно управлять своими потребностями, не воспитает в себе высокую культуру потребления, — вещи могут превратить его в матерого мещанина, у которого эгоистические интересы затмят все другие, истинно человеческие стимулы, отбросив его на грань животного существования.

Подробно разобрав и «диагноз» мещанской болезни «вещизма», потребительства, и формы ее проявления, естественно было бы завершить разговор о способах лечения этой болезни, а главное, ее профилактики. Конечно, в двух словах об этом не скажешь, но все же прошу Н. Н. Михайлова хотя бы кратко изложить для читателей позицию социологов о том, какими воспитательными мерами можем мы сориентировать человека на достижение подлинно нравственных, высокоидеиных, возвышенных целей, достойных человеческой жизни. Видимо, без воспитующего воздействия труда здесь никак не обойтись.

— Именно — воспитующего! — делает акцент Н. Н. Михайлов. — Мы уже говорили о такой ценности социалистического образа жизни, как потребность в творческом труде, который приносит ни с чем не сравнимую радость, даже наслаждение и одновременно искреннее уважение людей, признание общества. Но у нас, к сожалению, еще слишком много элементарной, скажем так, безграмотности в подходе к труду как к процессу воспитания человека. Хорошо известна истина, высказанная А. С. Макаренко о том, что сам по себе труд, если он не сопровождается политическим и нравственным воспитанием, будет просто нейтральным процессом, не даст положительных результатов в формировании личности. Это — в лучшем случае.

Действительно, ведь иной труд может дать и отрицательные результаты; трудом можно воспитать и безнравственность, рваческие замашки, если превратить его только в источник накопительства. Кто из нас не возмущался (правда, большей частью в душе) тем, что на некоторых предприятиях в конце отчетного периода царят аврал, штурмовщина, в ход широко идут системы оплаты за сверхурочные, рабочих превращают в «шабашников», перед которыми хозяйственник «за ценой не постоит», выкладывает «деньги на бочку». Воспитывает ли такой, с позволения сказать, «труд» отношения товарищества, взаимопомощи, гражданское отношение к долгу? Вряд ли. Скорее, возрождает дух стяжательства, делячества, поощряет потребительское отношение к обществу.

Некоторые хозяйственники слишком уповают на силу рубля, полагая, что с его помощью можно заставить человека выручить производство — спасти горящий план. Но воспитать в человеке отношение к труду как к первой жизненной потребности нельзя, не развивая в нем нравственных побудительных мотивов. «Советская Россия» не однажды писала о необходимости поднимать престижность такой формы морального поощрения, как благодарность. Говорить людям «спасибо» за их самоотверженный труд надо не только по большим праздникам или к их юбилею, а повседневно, громко, во всеуслышание, поднимая их авторитет среди окружающих.

В связи с темой нашей беседы к месту вспомнились слова выдающегося индийского писателя Рабиндраната Тагора. Посетив Советскую страну, он писал в 1930 году в «Письмах из России»:

Как бы хотелось довести эти слова до сознания каждого современника! Чувство человеческого достоинства, завоеванное и заработанное многими поколениями советских людей, — одна из самых дорогих ценностей социалистического общества. Надо его не растерять.