Реальность

Глава 13. Котята

Глава №13. Котята

Этот день начался как обычно, ничем особенно не отличаясь от других, прошедших до него.

На работе Филипп появился как всегда – рано. Зайдя в кабинет, сразу включил небольшую электроплитку, набрал в турку воды из чайника – решил сварить кофе. А за дверью уже было слышно рабочий, деловой шум. Хозяин кабинета прислушался – Эдик спорил с электриком Семёном о способе крепежа к потолочной балке верхушки декорации дуба:

– Это нужно обязательно!

– Никуда дуб ваш не денется, устоит!

– Семён, ты совсем дурак? На него ведь ребёнок будет влезать! А после под дубом битва будет, могут задеть. Дерево просто необходимо закрепить!

Тут к их спору присоединился Лёва:

– Сеня, послушай, по той балке проходит силовой кабель, а мы закон Ома не изучали, значит, топать тебе! Ты же – электрик! Чего боишься – там же пери́лина по настилу идёт. Держаться можно спокойно. Намотаешь цепь на три оборота, потом звенья на болт посадишь, и всё!

– Эдуард Александрович, Лёва, вот если вам надо, то вы и ползайте там сами, а я – не Бэтман, летать не умею!

Поняв, что без его прямого участия он будет слушать эту перепалку до бесконечности, Филипп выключил плитку, взял в руку «посох», как назвала его трость Зина, и похромал на сцену. Когда подошёл к спорившим, эти трое уже перешли в своей беседе на откровенный «ненорматив», и ситуация перешла в стадию обмена взаимными оскорблениями, что не могло привести к добру. Мнение посредника стало необходимым. Оказавшись рядом со спорщиками, он картинно ударил тростью в доски пола, и голосом Деда Мороза остановил дискуссию:

– Всем тихо быть отныне!

Троица, только что производившая впечатление репетиции озвучивания восточного базара, резко притихла, и Филипп решил не упускать доставшуюся инициативу:

– В чём дело? С ума сошли?

Первым в разговор вступил Лёва:

– Андреич, тут такая штука – дуб не закреплён, и шатается. И он важное действующее лицо в спектакле на ближайшие полгода. Необходимо застропить макушку к балке, что во-он, видишь, где проходит?

Тут он задрал голову вверх, и указал рукой на нужную точку:

– И вот в этом месте нужно намотнуть цепь. Ну и заболтить, чтоб держалась. А после уже завести за неё трос от верхушки, ну что на дереве, видите? Его поставщики уже за балку перебросили, когда дерево это ставили.

Сёчин пожал плечами:

– И что? Почему работа встала?

Своё мнение высказал Эдуард:

– Да этот монтёр великокняжеский ссыт на верхотуру лезть!

Семён схватил его за лямку комбинезона, и потянул на себя:

– Кого ты монтёром обозвал, ты, пенёк трухлявый, да я сейчас тебе «коротыш» на печени замкну!

Перехватив трость за середину, Филипп помахал набалдашником между спорщиками:

– Всё-всё, брейк! Семён, по какой причине отказываешься?

– Филипп Андреевич, по балке проходит силовой кабель, и на это место, где цепь наматывать, сперва нужно изоляцию сделать. Я на такой высоте монтажным работам не обучен, и за свою зарплату нести ответственность не собираюсь! Платят мне не за это!

Сёчин, взглянув наверх, удивлённо спросил:

– А что вы спорите, чуть до драки не дошло – вон же монтажник ещё есть, попросите его. Ему это на раз-два!

Вся троица вскинула головы:

– О! Я думал они уже закончили с прожектором, – отметил Лёва.

Семён развернулся, и направился к лестнице, ведущей к верхним стропилам, ворчливо бросив на ходу:

– Сейчас поговорю, закончили базар.

Филипп, провожая его взглядом, спросил у оставшихся:

– Ну что, братцы, к прогону всё готово?

Лёва пожал плечами:

– Главное, чтоб у Маши Троекуровой платьюшки были в порядке, а остальное пройдёт как надо – не в первый раз премьера.

– Ну что ты, Лев, Зинаида Петровна замечательная крещёвская актриса, с огромным опытом, и к сценическому костюму относится трепетно, с любовью, – ответил ему Сёчин, – это часть образа, понимать надо.

– Ну как же – прима, мы понимаем, – вступил в разговор Эдик, – Я вчера вечером лично свидетельствовал, как она «примандонила» белошвеек наших за какие-то оборки, у меня аж уши свяли! А я ведь четыре года в порту Владивостока докером отпахал, всякого слышал. Но Зина – это…, – и оглядевшись, закончил, – Настоящая прима, короче.

Лёва посмотрел на него:

– Эдик, не суди – и не судим будешь. Пойдём перекурим.

– Мужики, вы это – много только не курите, хорошо? – уточнил Филипп, тоже уходивший в свою сторону, и вспомнил, – А что за монтажник на верху остался? Что там с прожектором?

Лёва традиционно был не в курсе, поднимая вверх плечи:

– Не знаю, Мозоль может в курсе? Они там вчера лампы меняли, да не всё успели?

– Лев, ну сколько раз можно повторять – Мейзель! Иосиф Соломонович! Прояви уважение, и не вздумай брякнуть при людях! – возмущённо оборвал его Сёчин.

– Ой, да я машинально, по привычке! Больше не повторится, Филипп Андреевич, – с нахальной улыбкой отпарировал Лёва, прихватывая Эдика за локоть, – Пойдём-пойдём, – и задержавшись на мгновение, снова повернулся к Филиппу:

– Филипп Андреевич, вы там, в коридоре Мотю не видели?

– Нет, а что – потерял?

– Так она ведь толстая какая была, поди котиться спряталась? Настройщик, это который Степан, уверенно говорил «трое точно будут».

Сёчин покачал головой:

– Ну может быть. Да появится по-любому – пустое пузо заставит. А вообще, могли бы и поискать, она с котятами далеко не уйдёт.

Эдуард кивнул:

– Это точно. Неделю уже не видим. Сейчас курнём, поглядим.

– Ладно, не забудьте только. И покачав головой, Сёчин захромал к себе – чашка кофе была просто необходима.

Но в этот день местную любимицу так никто и не заметил.

Уже поздно вечером, после прогона «Дубровского», к Филиппу подошёл режиссёр Павел:

– Филипп, слушай, премьера у нас послезавтра, но сейчас увидел – нужно прогнать ещё разок, не понравились мне в конечике пара эпизодов. Ты на завтра людей предупреди, что работаем, хорошо?

– Борисыч, а чего ты сам им не сказал? Это ж воевать придётся, всё-таки уже две недели без выходного.

– Дорогой мой, с труппой я поговорил, ну а мужики – это твои люди. Мейзель в курсе, его предупредил. Давай, воюй, я пошёл, – сказав это, Пушевский скрылся за дверью.

– Вот чёрт, сделал настроение на вечер, главреж-ножом зарежь! – проворчал Сёчин, и взяв трость, поспешил в «конюшню», как все называли комнатку рабочих сцены, – «воевать».

С утра следующего дня на сцене начался последний прогон. Филипп заранее всех предупредил, что займёт место в «боковушке» – так называли точку на правом краю сцены, где стоял раскладной стул, предназначенный для режиссёрского контроля – когда ему было нужно глянуть на происходящее с угла, и он даже порадовался, что Пушевский назначил завершающие «смотрины» постановки на сегодня, так в предыдущий раз у него совершенно не получилось из-за возникших хлопот с крепежом декорации дуба и встречи со строительным подрядчиком – предстоял хлопотный ремонт планшета сцены, и отложить обсуждение было нельзя.

Поэтому сегодня он с огромным удовольствием расположился за краем кулис, предвкушая получить полное удовлетворение от встречи с пушкинским творением. Великий сочинитель неизменно вызывал у Филиппа восхищение своей волшебной способностью погружаться в тот магический океан мыслей, памяти, чувств и эмоций, кажущийся доступным для всех, но из которого черпать слова текста могли, увы, всего лишь единицы!

Режиссёр спектакля объявил: «Ну, поехали!», и – представление трогательного повествования о жизни, любви и людях началось. Зазвучала увертюра, появился рассказчик:

– В провинции российской хмурой,

Лет около двухсот назад,

Жил-был помещик Троекуров –

Не шибко знатен, но богат…

Открылся занавес. На авансцену, один за другим, начинают выходить гости. Интерьер – богатый дом с подворьем и садом, имение Троекурова. На террасе заиграл оркестр. С другой стороны сцены к гостям выходит сам Троекуров. Удобно устроившись, Филипп уже через несколько минут отключился от реалий – настолько происходящее на сцене захватило сознание, оставив поверху лишь восхищение первоначального авторства, преклонение перед творчеством которого неизменно возвращало Филиппа на землю в моменты личной экзальтации, проявляющейся иногда у него после удачно написанного абзаца.

Наконец раздался выстрел Верейского, кулисы сошлись, и к зрителю вновь вышел рассказчик:

– Последний поворот в сюжете,

Героев меркнет силуэт –

Печальнее на белом свете

Историй не было и нет…

Все, кто был в тот день в театре, тоже выполнили свои роли – сегодняшних зрителей, и они, не сдерживая эмоций, сотворили настоящий шквал радостных аплодисментов, без конца выкрикивая вечное после удачно прошедшего представления: «Браво! Браво!» – и уже в ответ им раскланялся режиссёр.

Поднялся со стула и Филипп, хлопая актёрам, которые оказались в одном пространстве с ним за кулисами. Зина, сверкая счастливыми глазами, вопросительно кивнула ему: «Ну как?», и он вытянул руку с поднятым большим пальцем: «Отлично!»

Спускаясь по лесенке со сцены, Сёчин с удовлетворением подумал: «Без сомнения – даже в затерянной в безвременье квартире будет стоять книжный шкаф с полным собранием сочинений человека с густыми бакенбардами», – и отправился к себе в кабинет.

Пришлось задержаться, чтобы привести в порядок бумаги, скопившиеся за последние дни. Уже заканчивая свои дела, он вдруг услышал чей-то истошный вопль: «Пожа-ар! Пожар!», и забыв прихватить трость, выбежал из кабинета – в коридоре чувствовался явственный запах гари. Прихрамывая, поспешил в зал, глянуть – как бы кто не задержался. Когда уже поднимался по ступенькам на помост, сработала сигнализация, включились системы подачи воды. Мелькнула мысль: «Повезло, что хоть не на спектакле». При взгляде на сцену, и по зрительному залу, почувствовал облегчение – людей не было.

Филипп уже решил поспешить, как пересекая сцену, услышал с левой стороны от себя мяуканье. Подковыляв к щиту декорации, понял, что постамент оказался уже прикреплённым к полу болтами. Оказалось, что во время установки декораций рабочие задвинули щитом отверстие в дощатом полу, где всеобщая любимица Матильда, оборудовала себе «гнездо», и уже успела принести котят. Сколько именно их, он не знал, вспомнил только Лёвину фразу о мнении настройщика Степана: «Котенят у Моти три штуки будет, и все рыжие!». А дым уже заполнял сцену, и он, как мог, побежал на звук.

Подобраться к кошачьему семейству можно было только со стороны узенького коридорчика, который был за стенкой, и вёл до кладовки с реквизитом. По неписанному правилу, эти вещи не уничтожались, а подлежали бессрочному хранению, там и устроила Мотя свой «роддом». А туда можно было попасть, только спустившись со сцены

Сёчин рванул в коридор, и метрах в пяти от входа в кладовую, явственно услышав кошачье пищание возле пола. Перегородки, как и сама сцена театра были изготовлены из древесины, и если честно, подумал он, – удивительно как раньше не возник такой пожар, но вполне возможно, что как раз сейчас и вспыхнет. Пока эти мысли крутились в голове, время шло. Нужно было найти какой-нибудь ломик, или гвоздодёр, чтобы отжать доски. Увидев приоткрытую дверь гардеробной, Филипп забежал туда. А дым уже начинал проникать сквозь дощатые стены, дышать становилось всё тяжелее.

В комнате, среди распорок и вешалок стоял огромный дубовый шкаф. Раскрыв его створки, Сёчин увидел реквизит оружия – копья, мечи, луки и несколько кинжалов. Быстро перебрав обнаруженные мечи, понял, что они все – деревянные, и только у одного копья оказался металлический наконечник. Схватив его, бросился в коридорчик. Раскрошить полусгнившую доску оказалось совсем не трудно, но именно в этом месте котят не оказалось. Дым уже начал выедать глаза, и чтобы остановить беспрерывный кашель, он расстегнул пуговицы на рубашке, и закусил её край, собранный в комок. Трясущимися от напряжения руками, Филипп расковырял щель между соседними досками, и с силой вдавил наконечник копья, и деревянный шмат с треском отлетел. И – вот они, угорелые от дыма, пищащие от страха рыжие комочки! Сама Матильда толкала носом своё семейство сзади. Ощущение размерности времени поменялось – эти доли секунды, в которые происходили его действия, казались ему растянутыми в полноценные и спокойные минуты. Сёчин с удивлением наблюдал за движениями своих рук и окружающим его пространством как будто со стороны.

Одной ладонью он выгреб мелких рыжиков наружу, и кошка пулей вылетела за ними сама. «Всем быстро отсюда!» – отчего-то громким голосом заорал Филипп, и схватив троицу в горсти, побежал к выходу из коридора. Очумевшая мамаша с задранным вертикально вверх хвостом уже стояла в дверном проёме, и широко раскрытыми глазами выжидательно смотрела на бегущего спасителя. В этот момент что-то загрохотало над головой. Прижимая котят к груди, он глянул вверх – в пробитую балкой дыру сыпались искры и вываливалась огненная труха. Поняв, что он не успевает, Филипп в отчаянном прыжке, прижав к груди руки с зажатой в них шевелящейся троицей, резким движением швырнул эту ношу от себя в сторону открытой двери. В этот момент горящая дубовая балка рухнула вниз…

Из-под дымящегося бревна его вытащили Лёва с Эдуардом – после падения балки огонь двинулся на тыльную часть здания, и им удалось пробраться сквозь дым до коридорчика. Та часть балки, которая обрушилась Филиппу на голову, продолжила движение по кривой, и скользнув по плечу, отшвырнула его к дощатой стене. Увидев лежавшего рядом с дымящимся брусом декоратора, они ухватили его за руки и ноги, затем, кашляя и оглядываясь по сторонам, донесли его на площадь перед театром, где уже собралась толпа, состоящая из выбежавших и зевак. Иосиф подбежал первым. А осмотрев спасённого, покачал головой: «Ну всё, сподобился».

На голове у Сёчина зиял жуткий шрам, рубашка пропиталась выбежавшей из раны кровью, он не дышал, из-под полуоткрытых век сверкали белки глаз, а лицо приобрело багрово-синий оттенок.

Рыдающая Зинаида бессильно опустилась на колени перед искалеченным Филиппом, Мейзель сел на грязный асфальт рядом, и тупо смотрел перед собой. Эдуард с Лёвой молча стояли рядом. Тут между их ног протиснулся крохотный рыжий котёнок, и враскачку подойдя к лежавшему, принялся лизать ему руку. Его пальцы едва заметно пошевелились. Это движение заметил только Лев, но не успел ничего сказать – как раз подъехали медики, и уложив Филиппа на носилки, с диким воем сирены умчались.

В след за каретой скорой помощи поехали втроём – Иосиф за рулём, Зина и Эдуард. Лёва остался возле театра – возникла необходимость консультировать прибывших огнеборцев, а он знал расположение всех помещений как никто другой. Доехав до больницы, все трое расположились на диванчике возле дверей в реанимацию. Ждать пришлось долго, операция длилась почти два часа. Вышедший сразу после неё врач ровным, бесцветным голосом сообщил: «Шансов у пострадавшего мало. Практически – никаких. На вентиляции подержим дня три, если изменений не произойдёт – будем отключать». У онемевшего Иосифа забулькало в горле, он обессиленно рухнул на сидушку, а падающую без чувств Зину в последний момент за руку подхватил Эдик.

Филипп в это время стоял на театральной площади, залитой ярким солнечным светом, и смотрел на группу людей, с серьёзными лицами стоявших перед ним – это были Аристарх, рядом с ним вихрастый маленький мальчик, немного в стороне на лавочке рядком сидели Алоизий с высоким человеком в длинном пальто, и – Филипп Селин, с миноискателем на плече. А прямо перед ними в незамысловатом детском танце, кружилась, подпрыгивая на тонких ножках, маленькая рыжеволосая девочка в цветастом платьице, весело напевая при этом: «Тин-пирин тири-пин-пин! Клублы-мублы-грина-лин!»