Ребе едет в отпуск

Глава 22

Голос в трубке был таким громким, что ребе отодвинул ее от уха.

— Ребе? Шалом. Спорим, не угадаете, кто это — В. С. Маркевич, вот кто.

Ребе мысленно видел говорившего, который сиял от удовольствия, что преподнес такой сюрприз. В. С. Маркевич всегда преподносил друзьям приятные сюрпризы. В Барнардз Кроссинг он любил зайти к кому-нибудь вечером без предупреждения, и даже если видел, что люди собирались уходить, продолжал говорить так громко, что хозяйка, красившаяся в спальне, точно знала, что он говорит ее мужу, а тот, из вежливости оставаясь в комнате, нервно поправлял галстук, не глядя в зеркало. Маркевич всегда был уверен, что его рады видеть.

Обычно он говорил о себе в третьем лице, редко называя себя по имени и произнося свою длинную фамилию как можно чаще. Он не был членом совета синагоги, но без колебания выступал на собраниях общины. Он поднимался с места, — лысина сияет, рот растянут в вечной улыбке, и говорил:

— Господин председатель, В. С. Маркевич хочет выступить по поводу предложения с места.

Получив слово, он бомбардировал своих слушателей фразами типа: «В. С. Маркевич думает, что…» и «По скромному мнению В. С. Маркевича…»

— Когда вы приехали, мистер Маркевич? — спросил ребе.

— Только что. — Голос звучал удивленно, как будто для В. С. Маркевича было немыслимо приехать в Израиль и тут же не позвонить ребе.

— Вы один, мистер Маркевич? Или миссис Маркевич с вами? Вы путешествуете?

— Я здесь с Кацем, моим партнером, и мы приехали по делу, ребе. У нас запланирована уйма встреч, одна из них с министром промышленного развития, а затем мы присоединимся к группе, которая встречается с премьер-министром, но это позже. Вам это, возможно, и неинтересно. Полагаю, к этому времени вы уже встречались со всеми шишками…

— Боюсь, что нет.

— Может, мне удастся вас им представить — конечно, после всех моих встреч. Теперь вот что — у нас уже стоит такси, грузят наши вещи, и через пару минут мы выезжаем в Иерусалим. Сегодня остановимся в «Короле Давиде», а завтра утром отправимся в Хайфу. Не хотите присоединиться к нам, показать город, достопримечательности?

— Я не слишком хороший гид, но рад буду увидеть вас и показать вам с мистером Кацем, что смогу.

— Договорились, ребе.

На следующее утро они встретились в холле отеля. Маркевич с Кацем только что позавтракали, но решили выпить еще по чашке кофе, и все трое расселись вокруг стола, попивая кофе и разговаривая о Барнардз Кроссинг.

Маркевич шутя называл Джо Каца «своим молчаливым партнером», — так как все переговоры приходилось вести ему. Маркевич был большим и шумным, с широкой улыбкой, которая буквально разрезала его арбузоподобную голову пополам; Кац был маленьким озабоченным человечком с печальными глазами и застенчивой улыбкой. Пока Маркевич говорил, Кац молчал, кивая в поддержку друга, иногда морщась, когда партнер говорил не то.

Голос Маркевича был не столько громким, сколько пронзительным. Находясь в холле, он как будто обращался ко всем постояльцам отеля. Поэтому все слышали, что Мазуры разводятся, сын Джозайи Гольдфарба арестован за наркотики, Хирши продали свой компьютерный бизнес и переезжают во Флориду, сын Макса Кауфмана, Эл, занял первое место на школьной научной выставке. На Элм-стрит, напротив синагоги, установили новый светофор, и теперь детям будет легче ходить в школу. Ленни Эпштейн пожертвовал тысячу долларов в ее фонд.

Наконец ребе удалось спросить:

— А как дела у ребе Дойча?

— А, — ухмыльнулся В. С., — тут вы попали в точку. Когда вы собрались уезжать, я думал, что вы нам сплавите какого-нибудь парня из семинарии, либо шлемазля — хронического неудачника, который не способен найти работу поприличней. Но вы нашли хорошего раввина, да и жена его — мировая женщина.

— Я его не находил, — возразил ребе. — Его нашел комитет, я его никогда не встречал.

— Правда? Я думал, именно вы его нашли. Помните, я пришел на прием, а там стояли вы и Дойчи, так мирно разговаривали, ну и я подумал — впрочем, он все равно хороший человек. Когда он поднимается на кафедру… — тут В. С. выпрямился и оглядел холл, изображая ребе Дойча на кафедре, — и начинает речь таким голосом, что по спине бегут мурашки… Конечно, я не часто с ним общался, но слышал мнение других, и все поражены. Знаете, ему предложили выступить в Библиотечном комитете. Для пришлого человека… А его жена? Вы знаете, что она сестра Дэна Стедмана, комментатора с телевидения? Они вполне вписались в общество, и общество их приняло.

— Прекрасно. Так он счастлив в Барнардз Кроссинг?

— Тот же вопрос В. С. Маркевич задал ребе Дойчу в предыдущий канун Субботы во время «Oneg Shabbath»[18]. Мы стояли и пили чай, и В. С. Маркевич подошел к ребе и спросил, — тут его голос зазвучал по-деловому, — «Ребе Дойч, вы нам нравитесь, вы отлично работаете, а вам самому тут нравится?»

— И каков был ответ? — спросил ребе.

— Судите сами, каков ответ. Он ответил своим прекрасно поставленным голосом: «Мистер Маркевич, это великолепный город, к тому же мне очень удобно, что он находится недалеко от знаменитых библиотек Бостона и Кембриджа». Вы знаете, он великий ученый. Так что вы думаете, нравится ему там или нет?

Ребе улыбнулся.

— Я понимаю, мистер Маркевич.

Маркевич внезапно перешел на хриплый шепот, ни на децибел не ниже своего обычного тона.

— Говорят даже, что мы можем иметь двух раввинов, и может быть, ребе Дойч захочет остаться. Что скажете? — Он откинулся в кресле и вопросительно взглянул на ребе.

— Ну, есть проблемы…

— Именно это сказал Маркевич, когда услышал ответ. Правда, Кац? — Он снова наклонился и доверительно продолжал: — Ребе Дойч старше, он более опытный, так что не может быть ассистентом у ребе Смолла. С другой стороны, ребе Смолл первый получил эту работу, так что ему не понравится мысль играть вторую скрипку при ребе Дойче, как бы тот ни был стар и опытен.

Кац поморщился и коснулся руки партнера.

— Пожалуйста, Маркевич…

Маркевич обернулся и вытаращил глаза.

— В чем дело, Кац? — И тут же повернулся к ребе. — Я говорю, почему бы не иметь двух равноценных раввинов, особенно если у нас будут вестись две службы — одна наверху и одна внизу? И я считаю, что, когда у нас будут двухдневные праздники, они смогут по очереди проводить службу наверху, более торжественно. Для этого можно бросить монету. Что вы думаете, ребе?

Ребе Смолл поджал губы.

— Интересная мысль.

Маркевич ткнул партнера локтем.

— Видишь, Кац, ты не спрашиваешь, тебе не интересно. А ребе Смоллу интересно. Подумайте об этом, ребе. А теперь, как насчет прогулки по городу?

— Полагаю, вы сперва хотите осмотреть Стену?

— Ага, сначала Стену. У нас своя причина. — Он ухмыльнулся и подмигнул партнеру.

Они взяли такси, и все время, пока ехали, Маркевич, сидя в середине, вертелся во все стороны, чтобы ничего не пропустить.

— Смотри, Кац, там… проехали. Это было… Что там, ребе? О, взгляните на этого старого еврея с пейсами… Эй, а это араб, да? Я имею в виду, если кто носит на голове клетчатые тряпки, то это араб. Правильно?.. Эй, а это церковь…

Он продолжал так вертеться до самых Ворот Яффы, задавая вопросы и не дожидаясь ответа, указывая пальцем на что-нибудь необычное — людей, дома, вывески.

— Думаю, нам сюда, вы сможете посмотреть Старый Город, — сказал ребе.

Они пересекли площадь перед воротами и подошли к крытой улице.

Кац замешкался.

— Нужно идти туда? Это безопасно?

— Конечно, Кац. Посмотри на этих бородатых старикашек. Если они могут здесь пройти, то мы и подавно.

Они вошли. Маркевич отпускал реплики, не столько удивленные, сколько недоверчивые.

— Вообрази, Кац, это улица… У них это считается обычной улицей… Вообрази… посмотри на этих женщин с закрытыми лицами. Чего они боятся?.. Как можно так жить?.. Смотри, обувной магазин. Лучше не останавливаться, Кац, а то придется купить… эта рухлядь… кто ее покупает?.. Как они могут получать доход… Смотри, парень продает халву… Когда ты в последний раз ел халву?.. Это, полагаю, мясная лавка… Смотри, все открыто… Думаю, они никогда не слышали о дезинфекции…

Наконец они пришли к Стене, осмотрели площадь вокруг нее, и Маркевич сказал:

— Совсем другое дело. Ребе, я полагаю, вы сюда ходите каждый день?

— Ну, я здесь бываю.

— Да ну, а я думал, вы сюда ходите молиться ежедневно.

— Нет, мистер Маркевич, не думаю, что это обязательно. Молитвы у Стены не становятся сильнее.

— Может, мы пойдем туда прямо сейчас? — взмолился Кац. — Или надо купить билет, а может, внести пожертвование — там за столом сидит парень…,

— Он просто раздает бумажные ермолки тем, у кого их нет, мы можем идти и так. Это бесплатно.

— Представляешь, Кац, бесплатно. Слушайте, ребе, — Маркевич впервые понизил голос, — мы подумали, что вы прочитаете нам молитву. Особую молитву, об успехе нашего предприятия…

— Особенно о финансах, — вставил Кац.

— Да, особенно о финансах, но я имел в виду все сразу.

Ребе покачал головой.

— У нас каждый за себя, мистер Маркевич. Мы, евреи, не имеем посредника между Богом и человеком, и вы сами можете встать к Стене и сказать все, что у вас на сердце и в душе.

— Но я не знаю иврита, кроме нескольких молитв — благословений на хлеб и вино…

— Уверен, Господь вас поймет, если вы будете говорить по-английски или даже просто подумаете про себя.

— А он не будет возражать, что разговор пойдет про бизнес? Ведь на благо страны…

Ребе улыбнулся.

— Люди просят о разном, некоторые даже оставляют в Стене записки, понимаете?

— Ага. — Маркевич огляделся и, увидев, что никто за ним не следит, выдернул несколько свернутых бумажек. Он развернул одну и спросил у ребе: — О чем тут речь?

Ребе прочел: «У меня шесть дочерей, а жена ждет седьмого ребенка. Дорогой Господь, пусть это будет мальчик, чтобы он смог прочитать каддиш по мне и жене, когда мы умрем».

Маркевич развернул другую, и ребе перевел: «Моя жена больна. Она обуза себе и мне. Дорогой Господь, прими ее к себе или исцели».

Маркевич покачал головой и поцокал языком от неловкости, что влез в чужие проблемы.

— Маркевич не любопытен, ребе. Он просто хочет все понять. — Он развернул третью. — О, эта на английском, — и прочитал: «Америкэн Телефон — 52, IBM — 354, „Крайслер“ — 48, „Дженерал моторз“ — 81. Я не прошу богатства, дорогой Господь, я только хочу заработать, чтобы выкрутиться.»

Он тщательно сложил бумажки и снова вставил их в щели Стены.

— Стоит попробовать, Кац. Дай мне карандаш и бумагу.

Ребе ждал, пока они писали свои просьбы и всовывали их в щель. Потом оба встали у Стены, бормоча на иврите слова, которые знали. И хотя он стоял в стороне, до него долетел голос В. С. Маркевича, который призывал благословение на вино и хлеб, а затем произнес четыре вопроса, которые обычно задает самый младший ребенок во время Седера. После этого Маркевич помолчал с минуту, закрыв глаза и сосредоточенно хмурясь. Наконец он сказал:

— Дорогой Господь, тебя просит В. С. Маркевич, — и отступил назад.

Народ продолжал прибывать, и ребе со спутниками собирались уходить, как вдруг увидели группу американцев, таких же преуспевающих людей средних лет, как они сами; руководил ею мужчина в черной шляпе и строгом костюме. Его можно было принять за раввина.

— Разойдитесь и станьте прямо у Стены, — приказал он. — Не бойтесь, не стесняйтесь, у вас здесь столько же прав, сколько у других. Теперь все вспомним страницу шестьдесят один…

Маркевич многозначительно покосился на партнера и кивнул на молящихся американцев.

Они взяли такси до площади Сион, там прошлись по улице Бен-Егуда и Яффской дороге — деловому центру нового города. Узкие улицы и маленькие, бедные магазинчики приезжих разочаровали..

— Ну, это точно не Пятая авеню, а, Кац? — хмыкнул Маркевич.

— Это не Пятая авеню, и даже не Бойлстон-стрит илу Вашингтон-стрит, но зато здесь нужен очень небольшой капитал, чтобы начать дело.

Ребе подумал, что земляки устали, и повел их в ближайшее кафе. Они заказали кофе и стали разглядывать других посетителей, читающих журналы и газеты.

— Они приходят читать? — спросил Кац.

— Они приходят встретиться с друзьями, почитать, поговорить, нарушить монотонные будни за чашкой кофе, — объяснил ребе.

— Полагаю, они никогда не слышали о текучести клиентов, — сказал Маркевич, ставя чашку на стол. — Куда теперь, ребе?

Тот кивнул официантке, она подошла.

— Что-нибудь еще, джентльмены? Тогда за три кофе — три лиры.

— Думаю, можно взглянуть на университет, — сказал ребе, сунув руку в карман.

Маркевич удержал его.

— Нет, ребе, когда В. С. Маркевич ест, В. С. Маркевич платит. Сколько?

— Нет, мистер Маркевич, — ребе сунул монеты в руку официантки. — Вы гости, а я здешний житель.

В университете партнеры расслабились. Вот это уже что-то. До сих пор они испытывали разочарование. Старый Город был живописен, а люди — интересны, но все это уже знакомо по фильмам и открыткам, а вблизи все оказалось грязным и обшарпанным. Западная Стена — ну, это всего лишь стена, они не ощущали ее магии. И площадь Сион была старой и потрепанной, не такой, конечно, как Старый Город, но и не такой, какую они ожидали увидеть после сотен слайдов и фильмов.

Другое дело — университет! Новые современные постройки, широкие площади, открытые пространства, — вот таким должен быть город, а то и вся страна. Многие годы они покупали израильские облигации и делали взносы. Теперь наконец ясно, куда пошли деньги. Они шли, глубоко вдыхая чистый свежий воздух, как будто его испускали новые дома. Потом они остановились и потрогали каждую мемориальную доску.

— «Пожертвование семьи Айзексон из Канады… От щедрот Артура Борнштейна из Поукипси… Установлено в честь Сэди Эптакер… Комната Гарри Дж. Альтшулера… Мемориальная библиотека строительного дизайна Мориса Д. Маркуса…»

Они читали вслух и комментировали.

— Думаешь, это тот Маркус из иннгерсольских Маркусов?

— Смотри, Кац! Монтгомери Леви из Родезии, представляешь?

— Там тоже есть евреи. А вот из Дублина, Ирландия…

Позже в номере отеля за прохладительными напитками они обсуждали прошедший день.

— По правде говоря, Кац, я слегка разочарован ребе. Я думал, если он раввин, то, подходя к Стене, должен каждый раз молиться, а он был там всего несколько раз. Это здесь, в Иерусалиме, неправильно. И почему он отказался помолиться за нас? Ведь это его работа, так? По-моему, он устал быть раввином.

— Так он в отпуске, а работа раввина — это всего лишь работа. Ты едешь в отпуск — ты хочешь отдохнуть?

В. С. Маркевич покосился на партнера.

— Ты уверен, что это отпуск?

— А что же?

Маркевич понизил голос до хриплого шепота, который мог отчетливо быть слышен в коридоре.

— А может, он не собирается возвращаться? Может, думает остаться здесь, и потому отказался молиться за нас, как будто мы уже не его община. Помнишь, в кафе он настоял заплатить за всех. Когда это раввин запускал руку в карман? А помнишь, он сказал, что мы — гости страны, а он — житель?

Кац кивнул.

— Тут ты прав.

Маркевич осушил стакан и откинулся в кресле, сияя от собственной проницательности.

— Попомни мои слова, Кац, он не вернется. И еще скажу тебе: если он не вернется и ребе Дойч останется у нас, В. С. Маркевича это не заденет.

— И как все прошло? — спросила Мириам.

Ребе ответил не сразу, нахмурясь, точно стараясь подобрать слова.

— Знаешь, любопытно, — наконец сказал он, — стоит пожить здесь, не обязательно долго, и начинаешь чувствовать себя местным, по крайней мере с туристами. Они тебя поражают, ты обижаешься на их непонимание, на их покровительственный тон, на сравнения с Америкой, которые они произносят вслух и которые можно почувствовать и без слов. Обижаешься на их чувство хозяев этой страны, потому что они делали взносы…

— Ты и вправду говоришь, как местный.

— Полагаю, да. Может, я начинаю думать и чувствовать, как местный.

Мириам встала и подошла к столу, чтобы поправить книги, вазу с цветами, пепельницы. Стоя спиной к мужу, она сказала:

— Мне кажется, Дэвид, ты намекаешь, что хочешь здесь остаться.

— Я мог бы, — тихо сказал он. — По крайней мере, на какое-то время. А ты?

— Не знаю, посмотрим. Что ты будешь делать — я имею в виду работу? Здесь ты не можешь быть раввином.

— Знаю.

Она обернулась.

— Дэвид, ты устал быть раввином? Ты хочешь бросить это дело?

Он рассмеялся.

— Забавно: раввин приезжает в Святую Землю и теряет веру. Конечно, еще поступая в семинарию, я знал, что не смогу быть таким же раввином, как мой дед в маленьком российском городишке, откуда он родом, или как в ортодоксальной коммуне, где он поселился в Америке. Он был судьей, используя познания в Талмуде для разрешения всех вопросов. Так у меня не получится. Но я думал, что смогу стать раввином, как мой отец, лидер общины, который вел ее по правилам иудаизма и не позволял скатиться в окружающее романтическое христианство. Их традиционная практика — например, чтение молитв в определенное время суток, — не вязалась с современным укладом жизни, но тем они и отличались от соседей.

С тех пор как я приехал в Израиль, я стал думать, что все это — религиозные привычки диаспоры, эмигрантов. В первую же Субботу здесь я почувствовал этот дух, когда не пошел в синагогу, а затем — в нерелигиозном киббуце. Всю неделю его члены упорно работали, а в Субботу они надели чистые одежды, пировали и отдыхали, это укрепило их силы на предстоящую неделю. Я понял, что так и должно было быть. Мне кажется, здесь, на нашей родине, все религиозные привычки превратились в бессмысленный набор слов, важный для эмигрантов, но ненужный здесь. Я увидел это в любопытных глазках маленького сына Ицикаля, когда он наблюдал за моей молитвой.

Надевать черные ремешки на руку и лоб, закутываться в шаль, чтобы прочитать слова, написанные сотни лет назад, — это полезно в Америке, чтобы не забыть, что я еврей, но здесь, в Израиле, мне не нужно напоминание. В Барнардз Кроссинг моя работа — это обряды; я женю, хороню, читаю молитвы на все случаи жизни. И этого ожидали от меня Маркевич и Кац.

Сунув руки в карманы, он заходил взад-вперед.

— Но они не типичные представители общины.

— Да, они немного смешны, но их мнение не слишком отличается от мнения общины.

— Дэвид, ты принял решение? Ты точно хочешь оставить раввинство?

— Нет… не знаю, — с отчаянием сказал он, грустно глядя в пол. — Но…

— Но ты хочешь знать, как я на это посмотрю? Ну что же, я вышла за тебя замуж, когда ты еще не был раввином, и если бы тебя выгнали из семинарии, я бы не подала на развод. Но надо на что-то жить, как ты думаешь?

— О, я всегда найду работу. — Он поднял голову, и голос зазвучал бодрее. — Можно вступить в киббуц, или займусь преподаванием, или буду писать в газету. Я достаточно прилично говорю на иврите. Конечно, придется привыкнуть жить скромнее, и вместо бесплатной работы в больнице ты будешь работать за деньги…

— Это меня не беспокоит, я стану делать ту же работу. Остальные в отделении получают за нее деньги. Но пройдет время, пока я смогу работать.

— Да?

— Сегодня в больнице я отпросилась и пошла к своему врачу. — Она поколебалась. — У меня будет ребенок, Дэвид.