Ребе едет в отпуск

Глава 5

Молодой выпускник семинарии был почти немедленно исключен из серьезного рассмотрения. Почему он вообще хочет попасть на это место? На раввинов такой спрос, почему бы ему не поискать постоянную работу вместо временной?

— Он говорит, что ему нужно время, чтобы осмотреться.

— Так почему бы ему не осмотреться на постоянной работе? Если он решит переехать куда-то еще, его не станут удерживать силой? Я вам скажу: ему нужно это место, потому что не светит ничего другого. А зачем нам такой? К тому же у него борода — очень нам нужен раввин с бородой!

— А его жена — обратили внимание? Глаза намазаны, как круги у енота, а платье до пупка.

Раввин Гарри Шиндлер производил совсем другое впечатление. В свои сорок пять он казался вдумчивым и одновременно сильным человеком. Единственное возражение — он несколько лет не участвовал в религиозной жизни. Сам он объяснил это с обезоруживающей прямотой:

— Дело вот в чем. Когда я закончил семинарию, мне предложили место помощника раввина в одной из крупных общин в Огайо. Мне обещали, что через год-другой раввин уволится, а я займу его место. Заметьте, я был не просто помощником, меня именовали заместителем. Поэтому, когда в середине года ребе заболел, я на оставшееся время занял его место. На следующий год пришло время заключать новый контракт, но тут мне сообщают, что попечителям нужен более зрелый раввин, а я могу остаться помощником за те же деньги. Вы понимаете, обычно держат одного, но им пришлось взять меня — у ребе было неважно со здоровьем.

— Первый долг человека — заботиться о семье (у меня жена и дети), а на жалованье помощника раввина не разбежишься. Только поймите — община не виновата, и совет тоже. Такие недоразумения случаются. Может, я виноват, что четко все не выяснил заранее, но община здесь ни при чем.

Это заявление произвело на комиссию большое впечатление.

— Итак, я занялся торговлей, и не жалею. Мне кажется, семинария должна требовать от выпускников, чтобы те год-два поработали на подхвате в бизнесе и поняли, что думает община, о чем заботится, что ее волнует, какие у нее проблемы. Многие раввины просто не сталкиваются с ежедневной жизнью, а значит, и с реальностью.

— Что вы имеете в виду, ребе?

— Ну, как проходят наши праздники. Как правило, они продолжаются по два дня, и многие раввины делают акцент именно на второй день. Но я сумел понять, что почти невозможно сделать второй день подряд выходным. Поэтому я вполне понимаю и сочувствую, когда кто-то из общины, возможно, очень деловой человек, просто не может на второй день прийти в синагогу, и на него не обижаюсь. Я не считаю, что он обязан проводить там оба дня.

Слушатели закивали, и, приободрившись, ребе Шиндлер продолжал:

— И вот я решил, что постараюсь сделать все, что в моих силах, если Бог хочет, чтобы я служил ему в бизнесе. Я усердно работал, и иногда мне хотелось вернуться к спокойной и почтенной должности раввина, но я понимал, что тогда признаю свое поражение. Зато когда меня назначили помощником главного управляющего по северо-восточному Огайо, я решил, что отработал свое и могу снова стать раввином, не считая себя неудачником. Скажу вам, джентльмены, я мог бы заработать куда больше, оставаясь в Национальной Агрохимической корпорации, но быть раввином — мое призвание. Я чувствую, что рожден для этого, потому и претендую на эту должность.

— Но вы же много лет этим не занимались…

— О, нет. В эти годы я был еще активнее, чем когда официально служил раввином. Я возглавлял местное сионистское братство — по правде говоря, помогал в его основании. И три года был вице-президентом фонда общины. Все это есть в моих бумагах. Я возглавлял Экуменический Комитет, который ставит целью улучшить отношения между евреями, католиками и протестантами. Был членом выездной комиссии «Слокумбе Дженерал» — это городская больница. И три года возглавлял группу изучения Библии, которая собиралась через четверг в течение всего года, зимой и летом. Полагаю, джентльмены, вам понятно, кто чаще всех там выступал. Нет нужды говорить, что каждый раз, когда мне нужно было уехать из города, в моей дорожной сумке прежде всего оказывались мои tallis и t’fillen[4]: хотя я не работал раввином, но продолжал быть хорошим евреем. И мне не платили ни цента, когда я много раз читал молитвы в каком-нибудь городишке, или когда меня просили совершить нужный ритуал. В селениях северо-восточного Огайо меня знали как «ребе-путешественника». И, разумеется, природная склонность заставляла меня продолжать мои занятия, — добавил он.

Ребе Шиндлер комиссии понравился, но обсуждение его кандидатуры затянулось. В его способностях проповедника никто не сомневался; всех вполне удовлетворили присланные им записи проповедей. Понравился он и на собеседовании: прямой, уверенный в себе и открытый, как торговец, уверенный в своем товаре и не жалеющий усилий, чтобы подать его как следует…

— Конечно, нужно бы навести справки в его общине…

— Не думаю, что там мы многое узнаем: он уехал оттуда восемь лет назад. Там могло уже никого не остаться.

— По крайней мере, можно попробовать узнать в Национальной Агрохимической корпорации, — предложил Дрекслер.

— Господи, Марти, ни в коем случае, — возразил Рэймонд. — Он все еще работает, и там не понравится, что он ищет новую работу. Сам знаешь, каковы подобные компании.

— Но мы не можем верить на слово, — настаивал Дрекслер.

— Ну, мы знаем, что он раввин, и это подтвердила семинария, верно? Мы знаем, что он может читать молитвы, он прислал пленку с записями своих служб. И всем нам он понравился.

— Все так, но меня что-то беспокоит, — не согласился Арнольд Букшпан. — Пленки были записаны в синагоге, так? А как он это сделал?

— Что ты хочешь сказать?

— С чего раввину вдруг записывать свои проповеди?

— Ну, многие раввины хотели бы иметь такие записи.

— Да, но сперва они пишут их на бумаге. Я имею в виду, что он писал на пленку явно потому, что уже искал другую работу и хотел разослать записи по общинам, где ищут раввинов.

— В твоих словах есть смысл, Арнольд.

— Да, но это могло быть уже в самом конце, — вмешался Барри Мейснер, который занимался страховым бизнесом, — когда он уже осматривался. Скажу откровенно, я верю этому парню, и сам бы так же поступил на его месте. Были случаи, когда у меня наклевывалась сделка, а потом какое-нибудь недоразумение все ломало, хотя никто не был виноват, и приходилось все начинать сначала. Да у всех так бывает. И когда пускаешься по другому пути, оказывается, что так даже лучше, чем было раньше. Так что в его рассказе я вижу себя. И еще вижу, как готовлюсь к этому собеседованию, как он, и так же себя представляю.

— Видимо, это меня и смущает, — продолжал гнуть свое Букшпан. — То есть, как ты говоришь, если мне надо, к примеру, продать пару гроссов[5] плащей-дождевиков какой-нибудь ранее не известной мне компании, то я буду действовать в точности как он — так же гладко.

— И что?

— В том и проблема: он такой же, как мы.

— Итак, мы опять остались при своих. Вопрос требует времени, а у нас его не много, — заключил Рэймонд. Его команда — «соль земли», но иногда им трудно было принять решение, особенно когда требовалось прийти к соглашению. Плохо, когда одна половина голосует против другой.

— Все так, но нельзя брать кого попало, — настаивал Букшпан.

— Я так не думаю: это всего на три месяца.

— Или больше, если ребе решит не возвращаться.

Пришлось вмешаться Джеффу Вайнеру. Совсем недавно он открыл свое дело в этом городе — «Вайнер электроникс». Берт Рэймонд оформил все формальности и ввел его в общину.

— Послушайте, я здесь, конечно, новичок и очень ценю, что меня пригласили поучаствовать, но если можно новичку высказаться, то скажу так: мы ставим не на ту лошадку. С молодым человеком что-то не то, он не хочет браться за работу заместителя, не зная, сколько вообще продержится. И вот человек средних лет — у него есть работа, и он не бросит ее ради временной, если только ему не грозит увольнение. Я полагаю, надо остановиться на ком-то постарше.

Раввин из моей синагоги в Коннектикуте, — кстати, он служил на моей свадьбе, — уволился после тридцати лет службы на одном месте, уйдя на заслуженный покой. Не думайте, что ребе Дойч — это старикашка с клюкой. Ему шестьдесят пять, но в гольфе он оставляет меня далеко позади.

— А нет у него акцента или чего-то в этом роде? Я хочу сказать, он говорит на хорошем английском или несколько старомоден? — спросил Дрекслер.

— Есть ли у него акцент? Послушайте, он здесь родился, его отец тоже, думаю, что и дед, или же приехал в нежном возрасте. Он в родстве с нью-йоркскими Дойчами, ну знаете, банкирами.

— Тогда зачем ему синагога? Стал бы банкиром. — Вопрос задал Дрекслер, но подумали так многие.

— Так уж вышло; есть люди, знаете, вроде крестоносцев…

— Как насчет жены?

Вайнер сложил пальцы колечком.

— Поверьте, жена его — настоящий класс, выпускница Уэлсли, или, может, Вассара, или Брин Мора — короче, из элитных женских колледжей. Если хотите знать, она урожденная Стедман.

— Кто это — Стедман?

— Дэн Стедман. Никогда о нем не слышали?

— Комментатор на телевидении?'

— Именно так. Он ее брат.

— Звучит красиво, — кивнул Рэймонд. — Может, позвонишь ему и попросишь прийти, а мы на него посмотрим, послушаем, и может, дадим провести службу в канун Субботы?

— Нет уж, — помотал головой Вайнер. — Человека вроде ребе Дойча нельзя пригласить на просмотр. Если вы в нем заинтересованы, я прощупаю почву, если заинтересуется он, мы съездим к нему сами.