Ревизор: возвращение в СССР 23

Глава 14

Москва. Лубянка.

Полковник Воронин принял решение прикрепить к Диане Эль Хажж вместо прежнего куратора сотрудницу госбезопасности капитана Артамонову и вызвал её к себе. Принял во внимание жалобы старлея Портного, что ему очень трудно связаться с девушкой из-за возможных проблем у агента с ревнивым мужем, приходится звонить по несколько раз, пока она лично не подойдет к телефону. И учел тот факт, что агентом интересуется лично зампред Комитета. Значит, и куратор должен иметь звание повыше и опыта побольше… Начальство всегда такие моменты учитывает, в том числе и с точки зрения уважения к себе… Да и от претензий Вавилова, если возникнут, легче будет отбиваться — вот они, его конкретные шаги, в случае вопросов — учитывая ценность агента в глазах руководства, назначил более серьезного куратора…

— Разрешите, товарищ полковник? — заглянула к нему в кабинет стройная девушка лет двадцати восьми, выше среднего роста, длинные тёмно-русые волосы убраны в косу. — Вызывали?

— Заходи, Артамонова. Вот твой новый подопечный, — положил он перед ней личное дело агента «Скворца». — Внимательно ознакомься с рекомендациями Левина.

Капитан взяла папку и некоторое время изучала. На лице её сначала отразилось недоумение, а затем и обида.

— Павел Евгеньевич, из неё агент, как из меня балерина, — наконец произнесла она. — Только время на неё тратить.

— Ничего, Артамонова, потратишь. Это дело на контроле у Вавилова. Нам сказали «надо», мы что ответили?

— Есть! — неохотно произнесла капитан.

— И в следующий раз больше думай, прежде чем давать такое категоричное суждение. Да, агент очень непростой по характеру и темпераменту, но ты обратила внимание, что она замужем за сыном долларового миллионера, переехавшего в Швейцарию и имеющего серьезный бизнес в Италии? Как сама думаешь, много у нас агентов может забраться на такой уровень знакомств и связей? Пусть и имея самый образцовый характер и темперамент, что нам удобен?

— Виновата, товарищ полковник!

— Молодец, что понимаешь. Вот, подумай, чем мы её займём, какими дисциплинами? Завтра примерную программу мне на стол. Только в полном соответствии с рекомендациями Левина.

— Я помню.

— Свяжись с ней, познакомься. Сейчас твоя задача стать ей лучшей подругой, поняла?

— Так точно.

— У неё муж араб, вроде, не шибко ревнивый, но всё-таки… Поэтому занятия лучше проводить в первой половине дня, когда она учится в Горном институте, чтобы у него не было вопросов, где жена пропадает. Выйди на нашего сотрудника там, договорись о свободном посещении для неё, и вообще, пусть обеспечит ей режим наибольшего благоприятствования.

— Когда начинать?

— Уже.

Приехал на табачную фабрику впритык, благо, от метро недалеко и нашёл быстро. Табачную фабрику все знают, показали сразу. Встретила меня помощница директора фабрики Анастасия Карловна, важная, строгая женщина лет пятидесяти. Привела меня в большой актовый зал и, прежде чем выпустить на сцену за солидную трибуну из полированного тёмного дерева с гербом СССР, подвела меня к руководству фабрики, заседавшему в первом ряду. Тут был и директор, и его заместитель, главный инженер, главный бухгалтер, главный технолог, парторг, профорг и комсомольский секретарь. Пришлось со всеми познакомиться. Не мог, сначала, понять, что происходит, и с какого перепугу начальство набежало на рядовую лекцию, но потом главбух, знакомясь со мной, произнесла фразу, из которой я понял, что она в курсе моих публикаций в «Труде» и, видимо, они все в курсе, и, похоже, прибежали на корреспондента посмотреть. И откуда они, вообще, об этом узнали? Не иначе, Ионов мне такую рекламу сделал.

Когда мы с начальством познакомились, парторг представил меня собравшимся, как студента МГУ, уже регулярно печатающегося в газете «Труд». Народ меня встретил, прямо, бурными овациями. Вот, Ионов… Зачем это всё? Теперь у людей будут завышенные ожидания. А тема-то лекции «Рабочая совесть — лучший контролер!». Эх, с чем работать приходится… Я бы лучше что-нибудь про новые технологии задвинул… Хотя…

— Здравствуйте, товарищи, — поприветствовал я битком забитый зал. — Тема нашей сегодняшней лекции «Рабочая совесть — лучший контролёр». Все видели такой плакат? Или надпись где-то? А задумывались когда-нибудь, о чём это? Что такое, вообще, совесть? Это чувство личной ответственности за совершённые или несовершённые поступки. Это внутренняя потребность, делать всё хорошо и правильно, даже, когда вас никто не видит.

Выдал ещё несколько тезисов из методички с отсылкой на руководящую и направляющую роль Партии, а потом начал своими словами, чтобы не утомить собравшихся. — Когда речь идёт о рабочей совести, то, соответственно, это потребность делать свою работу хорошо, даже, когда начальник не стоит над душой. Это когда вы думаете о том, кто будет пользоваться вашей продукцией.

— Пусть ОТК о нём думает! — крикнул кто-то с места, не побоявшись начальства. — Иначе, зачем они нужны? Зря им деньги платят?

Профорг, директор и замдиректора сразу оглянулись, высматривая этого дерзкого оратора, но в полном зале понять, кто кричал, было трудно.

— Вы поймите, — начал я, — любой брак — это плохо. Но скрытый брак — это особенно неприятно. ОТК его не обнаружит. А представьте себе ситуацию, вы на рынке выбрали замечательный кусочек мяса, заплатили две магазинных цены за него, всю дорогу домой радовались, а принесли совсем не то. Ушлый продавец красивый кусочек заменил непонятно чем. Неприятно? Очень. Торгаша на рынке хоть найти попытаться можно, и заставить вернуть деньги. А кому претензии предъявлять человеку, купившему, к примеру, дохлую мышь в консервной банке вместо завтрака туриста? Мне письмо тут пришло с такой историей, мне много пишут на адрес редакции… Вот, каково человеку? И ОТК тут не причём. Они же не вскроют банку, не проверят, что туда работнички напихали. Правильно?

Убеждал работников всегда думать о конечном потребителе.

— Это не Табачный трест, который централизованно закупает продукцию вашей фабрики, и не киоск «Табак». Это живой человек, заплативший за пачку сигарет, между прочим, свои кровные. Относитесь к людям так, как хотите, чтобы они относились к вам. Это жизненное правило ещё никто не отменял.

Ага, а вот и про новые технологии…

— Ну и имейте в виду, что близок тот час, когда научно-технический прогресс сделает работу каждого полностью видимой руководству и контролирующим органам. Камеры будут на всем производстве, и легко будет увидеть, кто халтурит, а кто добросовестно работает. И это сразу отразится на всем — и на премиях, и на перспективах повышения… И даже в отпуск когда тебя отправят — в солнечном феврале или холодном июле…

Смешки в зале, все поняли, что я не оговорился.

— Так что добросовестный человек к таким изменениям будет готов, а лентяю придется очень много над собой работать, чтобы приспособиться к тотальному контролю. К чему, если сразу можно жить по совести?

Получилось слишком нравоучительно, поэтому закончить решил еще одной шуткой.

— И помните, товарищи, вы не парашюты выпускаете. Это только парашютной фабрике никто никогда за брак претензии не предъявляет, потому что некому.

На этом моя лекция закончилась, люди мне аплодировали, смеясь, начальство повставало с мест и работники начали покидать зал стремительно, как после сеанса в кинотеатре.

— Не сильно я вас утомил? — спросил я, спустившись со сцены к ожидавшему меня руководству фабрики.

— Что вы, что вы! Было очень интересно и поучительно, — ответил за всех директор. — Приглашаю вас отметить, так сказать, знакомство.

— Эх, и рад бы, да у нас с женой двойняшкам три месяца всего, — попытался соскочить я, да куда там!..

— На полчасика, — попросил директор таким тоном, что отказаться было невозможно.

Мы прошли через приёмную директора в его кабинет, где стол для заседаний превратили в банкетный. Вскоре к нам стали присоединяться начальники служб и цехов. Первый тост прозвучал за дружбу между промышленностью и журналистикой. Посмеялся про себя, вот их проняла моя журналистская подработка… Стол был шикарный, а я голодный, дважды предлагать мне не надо было, попробовал всего и с удовольствием.

— Ну, рассказывайте, Павел, что в мире делается? — дождался, когда я поем, директор.

— Ладно ль за морем иль худо? И какое в свете чудо? — улыбаясь, процитировал я Пушкина. — Всё по-старому, империалисты грабят колонии и жируют за счёт награбленного.

— А что на Олимпиаде мюнхенской произошло? — спросил главный инженер. — Как такое допустили?

— Ну как допустили?.. — задумался я, как бы не сказать чего лишнего. Нужно предельно туманно выражаться, в советской прессе детального расклада об ошибках спецслужб Германии я не видел. — Похоже, что череда халатностей, ошибок и просчетов. Германия уже не та, что раньше. Профессионалов в полиции не нашлось, террористам дали разгуляться на полную катушку. А потом так взялись освобождать заложников, что и они в основном погибли.

— Людей жалко, — заметила главбух. — Но что мы о загранице? Расскажите нам, лучше, о поисковых отрядах. Прекрасная статья у вас была, товарищ Ивлев! Но почему так ничего и не делается?

— Не только вы задаёте этот вопрос, в очень многих письмах это же спрашивают. Не торопитесь. Это очень большая и серьёзная работа, — ответил я. — Сейчас пишется методичка для координации действий различных служб и ведомств на местах. В первую очередь необходимо, чтобы отряды сопровождались профессиональными сапёрами… Сами понимаете, мы хотим почтить память героев, а не рисковать жизнями нашей молодежи. Потом нужно наладить работу по достойному захоронению найденных останков, работу в архивах для определения личности павших воинов… Там очень много всего, и одно за другое цепляется… К счастью, время есть. Пока, всё равно, зима, раскопки проводить не получится. А к весне, я надеюсь, всё будет готово и я обязательно напишу об этом ещё одну статью. Надо бежать, — проговорил я с сожалением, и поднялся из-за стола, пока они ещё что-нибудь не спросили.

Отпускали они меня неохотно, с откровенным сожалением на лицах. Но что я могу поделать?

Провожали меня заместитель директора и профорг. На ходу профорг ещё поинтересовался у меня, что слышно про октябрьскую авиакатастрофу под Дмитровым?

— Я знаю то же, что и все, — развёл я руками.

— Но столько жертв!

— Наберитесь терпения. — посоветовал я. — Такие катастрофы годами расследуются, тем более, черные ящики пострадали.

— Или их содержимое засекретили, — недовольно ответил замдиректора.

— Может, и так, — согласился я.

Когда профорг потащил меня к себе в кабинет, я уж начал упираться, думал, он ещё о чём-то хочет поговорить. Но он, просто, вынес мне коробку с сигаретами. Целую коробку! Ахмад с Загитом обкурятся.

Поблагодарил искренне и потащил её домой. Загит сегодня на дежурстве, Ахмад ещё на работе, даже, похвастаться добычей не перед кем. Ничего, потом оценят!

Открыл дверь своим ключом, чтобы не звонить, вдруг малышей в комнате уложили, а не на балконе, а у них сейчас, как раз, сон по режиму дня. На кухне темно, в коридоре темно. И тишина. Спят все, что ли? Заглянул в спальню — никого. Посмотрел на кухне, в большой комнате — никого, поврубал везде свет. Дети на балконе, а нянек нет. Пошёл уже по всей квартире. Нашёл маму, Галию и Ирину Леонидовну у себя в кабинете.

Сидят втроём над письмами, читают, сортируют…

— Вы чего все здесь? — удивился я. — А с детьми кто?

— Тузик, — невозмутимо ответила жена. — Он голос сразу подаст, только кто-нибудь из мальчишек проснётся. Ни разу ещё не подвёл.

— Галия нам рассказала, чем занимается, и мы решили на подмогу ей прийти. Смотри, мы уже сколько прочитали, — показала мне мама полупустой мешок и стопки писем на столе. — Я за скрепками в магазин сходила, мы письма расправляем сейчас и с конвертом скалываем, перед тем, как в стопки сложить, а то они, когда в конвертах, в стопках не держатся, рассыпаются.

— Придавить надо было чем-то тяжёлым, — улыбнулся я, и Галия, оглядевшись, подняла мои гантели и прижала ими сразу по нескольку стопок писем.

— Пусть выпрямляются, — сказала она. — А что ты гантели в кабинет перетащил?

— Начал спортивные перерывы в работе делать, — объяснил я. — Хотел же на самбо к Марату вернуться, так, то одно, то другое, теперь ещё и письма эти.

— Да мы поможем с письмами, — ответила мне мама и соседка согласно кивнула на её слова. — Не бросай спортом заниматься, полезное это дело.

— Не, я уже твердо решил, в любом случае, что ходить буду на секцию. Но очень вам благодарен! Что бы я без вас делал? Даже Ирину Леонидовну припахали…

— Ничего подобного! — тут же ответила наша няня. — Я сама вызвалась.

— Спасибо вам всем, огромное! А то ехал и думал, с какой стороны к этому мешку подступиться, вообще.

— Пока думал, мы уже половину разобрали, — улыбнулась Галия. — Пошли ужинать, — чмокнула она меня и отправилась на кухню.

К нам присоединились мама и Ирина Леонидовна, решили перерыв сделать. Но они реально много за сегодня писем раскидали.

— Я думала, люди будут с просьбами обращаться разными, а они помощь предлагают, — радостно заметила соседка. — А если и просят, то не для себя. Вот, какие у нас люди. Советские!

Меня накормили на табачной фабрике, поэтому дома много есть не стал, но и не стал совсем отказываться. А то женщины старались, готовили…

Тут зазвонил телефон. Это оказался Сатчан.

— Ты уже дома? Отлично! — выдал он вместо приветствия, услышав мой голос. — Сейчас заеду.

— Через сколько будешь? — спросил я, собираясь перехватить его во дворе. — Мне с псом уже надо гулять…

Тут, видимо, мальчишки проснулись на балконе, потому что Тузик так завыл!

— О, как взвыл! — ошарашено протянул в трубке Сатчан. — Боюсь, он так долго ждать не сможет. Я только минут через тридцать буду у тебя.

— Ничего, мы, как раз, столько и гуляем.

Торопиться на улицу не стал, допил спокойно чай и тогда уже повёл пса на улицу. Сатчан приехал даже чуть пораньше, чем обещал, так что болтались мы с Тузиком во дворе недолго. Нарезали круги вокруг дома, потом бросал ему палку.

— Ну, что нового? — протянул я ему руку, как только он вышел из машины.

— Статья твоя нужна по обувной фабрике. Срочно! — выдал он. — Решили с этого начать. А то район не наш, Гагаринский, а они молчат, что у них такие проблемы. И на каком основании там появиться? Вот придумали отреагировать на критику в прессе.

— Так это уже горком, получается, будет реагировать? — уточнил я.

— Ну, да, — согласился Сатчан. — Не мой же родной Пролетарский райком. Мы к этой фабрике официально никакого отношения не имеем и иметь не можем.

— Понял, понял… Ну, я напишу статью, допустим, за ночь. Прямо с утра завтра отвезу в редакцию. А вот когда она в печать уйдёт, без понятия. Тем более тема такая непростая, идеологическая — согласовывать точно долго будут, а могут и вовсе зарезать. Сам понимаешь…

— Так. Так, так… Телефон главреда, тогда, сразу давай. Есть у тебя?

— Есть, конечно. Но его проще через помощницу поймать, — продиктовал я ему оба номера. — Что у тебя с поисковыми отрядами, кстати? А то меня тут письмами закидали, целый мешок приволок из редакции, вся семья сейчас сидит, письма читает и сортирует. По поисковым отрядам много предложений. Я тебе письма по ним потом отдам, когда мешок до конца переберём.

— Методичку я написал, отдал на согласование. Но ты же сам знаешь, как у нас всё…

— Ну, как конкретика какая-то появится, маякни. А то был сегодня с лекцией на табачной фабрике, народ боится, что эту тему под сукно положат. Судя по письмам, у многих такие же опасения. Мне бы статью ещё одну написать о том, как дело продвигается. Но, статью надо писать когда уже хоть какие-то результаты будут.

— Ну, разумеется, — кивнул он. — Но не знаю, конечно, будут ли какие-то результаты до Нового года с нашей-то бюрократией.

— Ну, уже когда будут, тогда будут. Но имей в виду: люди на нас смотрят! — шутливо погрозил я ему пальцем. — О! Кстати, если кто-то будет затягивать, ты им покажи все письма в редакцию, что я тебе передам. Пусть проникнутся важностью момента.

Он рассмеялся, протягивая мне руку, мы попрощались, и я пошёл домой. Сразу сел писать статью про барские замашки отдельных советских руководителей.

Название придумал для статьи «Рабы и крепостные современной Москвы». Начал с описания фабрики. Старые корпуса прошлого столетия, грязная территория с лужами по колено и грязевым месивом вместо дороги. Понурые люди с потухшими глазами. Такое впечатление, что здесь остановилось время. Ещё больше это впечатление усиливается, когда узнаёшь об условиях, в которых работают и живут работники фабрики. Как будто не было Великой Октябрьской Революции и победы пролетариата. Здесь всё по-прежнему, из рабочих выжимают все соки, шантажируя очередью на жильё и доводят до отчаяния несправедливостью.

А потом описал трогательную историю про несчастную женщину, которая вырастила одна двоих сыновей, про три поколения, которые десятилетиями ютятся в одной комнате, но не жалуются, учатся, работают, женятся, рожают детей. И терпеливо ждут своей очереди на улучшение жилищных условий. Год ждут, два, три… Десять, пятнадцать… И вот они уже первые в очереди. Год, два, три… А получить никак не могут, потому что всё время находится кто-то, кому квартира нужнее…

Нагнетал, нагнетал и, в конце концов, выдал ужасную развязку, описав чувства матери, решившей принести себя в жертву своим детям и внукам.

Напоследок оставил несколько риторических вопросов о смысле всех завоеваний социализма в нашей стране. Какой в них смысл, если, хотя бы одному из нас приходится выбирать, или самому продолжать жить, или уступить место внукам? Уже родившимся и которые ещё могут родиться. Недопустимое отношение к людям, как к рабам, в нашей стране осталось в прошлом, но отнюдь не желание иметь рабов у некоторых по названию, советских, но, по сути, — старорежимных руководителей.

Много писать не стал, маленькую статью легче пристроить в номер, и вообще, краткость — сестра таланта.