Римские древности

Книга XI

I. Во время восемьдесят третьей Олимпиады[1116], где победителем стал Крисон из Гимеры, когда архонтом в Афинах был Филиск, римляне свергли власть десяти мужей, которые три года управляли государством. Я постараюсь поведать с самого начала, каким образом они попытались уничтожить это господство, уже укоренившееся, какие люди возглавляли дело свободы и в силу каких причин и предлогов. Ибо я полагаю, что такие сведения необходимы и замечательны почти для всех людей, но особенно для тех, кто подвизается в делах философских изысканий или в политике. 2. Ведь многим не достаточно узнать из истории только то, что Персидскую войну — если завести речь о ней — выиграли афиняне и лакедемоняне, победившие в двух морских и одном сухопутном сражении Варвара[1117], во главе трехсот мириад[1118], хотя сами вместе с союзниками имели не более одиннадцати мириад. Нет, они желают от истории и узнать о местах, где эти деяния происходили, и услышать о причинах, в силу которых совершали удивительные и необыкновенные подвиги, и выведать, кто командовал войсками как у варваров, так и у эллинов, и не оказаться невеждой, так сказать, ни в одном деле, свершенном в таких предприятиях. 3. Ибо мышление всех людей охотно переходит от слов к делам, и они с удовольствием не только слушают, что говорят, но и наблюдают, что делают. Ведь даже слыша о политических событиях, люди не удовлетворяются тем, что узнают самую суть и исход деяний; например, что афиняне по соглашению с лакедемонянами снесли стены своего города, уничтожили флот, ввели гарнизон в акрополь и вместо отеческой демократии установили для управления государством олигархию, причем даже не вступив с ними в сражение[1119]; нет, они тут же жаждут узнать о необходимости, которая вынудила афинское государство подвергнуться столь страшной и жестокой участи, о том, каковы были доводы, убедившие их, и какими людьми они были высказаны, а также все, что сопутствовало этим обстоятельствам. 4. Для людей же, занимающихся государственными делами, среди которых я помещаю и философов, кои почитают философию как упражнение не в словах, а в добрых делах, наслаждение от всестороннего изучения того, что сопутствует делам является общим, как и для остальных людей. Но помимо этого удовольствия их преимущество заключается в огромной помощи своим государствам в трудные времена вследствие такой опытности и в возможности вести их по их собственной воле к пользе через убеждение. 5. Ибо люди легче всего постигают то, что полезно или вредно, когда видят это на множестве примеров; и тем, кто призывает их к этому, они предлагают в свидетели рассудительность и глубокую мудрость. Именно по этим причинам я решил тщательно изложить все обстоятельства, которые произошли при свержении олигархии[1120], насколько я считаю их достойными упоминания. 6. Начну же я свое изложение об этих делах не с того, что случилось в конце и что многим кажется единственной причиной восстановления свободы, — я говорю о прегрешениях Аппия по отношению к девушке из-за своей страсти (ведь это было только дополнение и лишь последняя капля ненависти плебеев после предшествовавших других без числа), — нет, я начну с того, с чего прежде всего децемвиры начали обижать граждан. Это я освещу перво-наперво и затем перечислю по порядку все беззакония, учиненные при тогдашнем политическом устройстве.

II. Первое же основание для ненависти к олигархии, видимо, состояло в том, что они присоединили второй срок своих полномочий сразу же к предыдущему, проигнорировав народ и презрев сенат. Затем последовали гонения на лучших римлян, которым были не по душе их действия. Часть из них децемвиры изгнали из города, возведя ложные и ужасные обвинения, часть — обрекли на смерть, подсылая им обвинителей из числа личных «друзей»[1121] и сами верша эти судилища. Но более всего — потому, что самым разнузданным из молодежи, которых каждый из децемвиров имел при себе, они позволили разорять и грабить имущество тех, кто сопротивлялся их правлению. 2. Эти юнцы, словно родина была захвачена силой на войне, не только лишали законных владельцев состояний, но даже с женами их, буде они красивы, творили беззакония, оскорбляли их дочерей брачного возраста, а на тех, кто выражал недовольство, обрушивали побои, словно на рабов. В итоге они сделали так, что те, кто считал происходящее невыносимым, покидали свое отечество вместе с женами и детьми и выселялись в соседние города, где их принимали латины по причине принадлежности их к одному народу и герники из-за признания исополитии[1122], недавно дарованной им римлянами. Так что, как водится, в конце концов остались только те, кто был приверженцем тирании и для кого ничего не значило попечение об общем благе[1123]. 3. Ведь и патриции не остались в городе, считая недостойным льстить правителям, но не имея возможности оказывать сопротивление их действиям, и записанные в сенат, чье присутствие было необходимо для должностных лиц, но большинство из них также, собравшись, со всем своим скарбом и домочадцами, оставив жилища пустыми, проживали теперь в сельской местности. 4. Сторонникам же олигархического правления бегство выдающихся мужей доставило радость и по многим другим причинам, но главным образом потому, что весьма усилилось высокомерие у распущенных юношей, так как они не имели перед своими глазами тех, чье присутствие могло бы заставить их устыдиться, предприми они какой-либо наглый поступок.

III. Когда Рим был покинут лучшей частью народа и утратил остатки свободы, соседи, побежденные им на войне, сочли, что они[1124] получили наиболее благоприятную возможность для того чтобы отомстить за обиды, которые они сами претерпели ранее, и вернуть утраченное, полагая, что государство больно благодаря олигархии и будет не в состоянии отныне ни сплотиться, ни действовать в согласии, ни заниматься общественными делами. Подготовив все для войны, они выводят против Рима огромные войска. 2. В одно и то же время сабиняне, вторгшись в приграничные им земли, овладев значительной добычей и убив множество земледельцев, расположились лагерем в Эрете (этот город, находится на расстоянии ста сорока стадиев от Рима рядом с рекой Тибр), (3) и эквы, вторгшись на земли тускуланцев по соседству со своими и опустошив большую часть их, разбили укрепленный лагерь у города Альгида. Когда же децемвиры услышали о нападении врагов, они в замешательстве стали созывать свои «товарищества» и обсуждать вместе с ними, что следует предпринять. 4. Единодушным мнением было выслать войско за пределы страны, а не ждать, пока воинские силы противника подойдут к самому городу. Но оно же ввергло их в сильное затруднение, прежде всего, призвать ли к оружию всех римлян и даже врагов их правления, затем, каким способом следует произвести набор воинов — то ли жесткими и беспощадными мерами, которые обычно применялись царями и консулами, то ли со снисходительностью и умеренностью. 5. Полагали также, что еще одно дело заслуживает немалого внимания, а именно, кто должен утвердить их решение относительно войны и проголосовать за набор — сенат ли или плебеи в целом, либо ни те ни другие (поскольку они питали подозрение к обоим), но децемвирам следует самим утвердить свое решение. В конце концов, после долгих совещаний децемвиры определили созвать сенат и уговорить его, чтобы тот проголосовал за войну и разрешил им набрать войско. 6. Ведь, если обе эти меры будут утверждены сенатом, то, в первую очередь, полагали они, все станут послушными, в особенности, поскольку уничтожена трибунская власть, которая единственная могла законно противостоять приказаниям могущественных лиц. Кроме того, угрожая сенату и осуществляя его распоряжения, они будут казаться законно получившими власть вести войну.

IV. Приняв эти решения и подготовив из своих друзей и сородичей тех, кто объявит в сенате выгодные им мнения и воспрепятствует тем, кто придерживается иных, децемвиры вышли на Форум и, выставив глашатая, повелели ему созывать сенаторов поименно. Но никто из людей умеренных не откликнулся на их вызов. 2. Когда же глашатай многократно прокричал и все же никто не явился, кроме приспешников олигархии, в числе которых была наихудшая часть горожан, те, кто оказался в то время на Форуме, изумились, что децемвиры, еще никогда не собиравшие совет ни по какому поводу, тогда впервые признали, что у римлян имеется и некий сенат из достойных людей, чьей обязанностью было радеть об общественном благе. 3. Видя такое положение, децемвиры попытались привести сенаторов прямо из домов, но узнав, что большая часть их оставлена пустыми, они отложили дело на следующий день. За это время они разослали гонцов в сельские имения и вызвали сенаторов оттуда. Когда здание сената заполнилось, выступил Аппий, глава децемвирата, и сообщил, что против Рима ведется война с двух сторон эквами и сабинянами. Он произнес речь, составленную с большой тщательностью, венцом которой было проголосовать за набор войска и спешно отправить его в поход, поскольку положение не терпит промедления. 4. Когда же он это говорил, поднялся Луций Валерий, по прозвищу[1125] Потит[1126], человек, гордый своими предками. Ведь именно его отцом был Валерий, который осадил Гердония Сабинянина[1127], захватившего Капитолий, и вновь овладел этим укреплением, но сам при этом пал в битве; дедом же его со стороны отца был Попликола, изгнавший царей и установивший аристократическое правление[1128]. 5. Аппий же, заметив его, когда тот еще выходил вперед, и опасаясь, что тот скажет что-либо против него, молвил: «Эта очередь, Валерий, не твоя[1129], и не пристало тебе говорить сейчас, но когда те, кто старше и почтеннее тебя, изложат свое мнение, тогда и ты будешь вызван и скажешь, что ты думаешь; теперь же молчи и сядь на место». «Но не об этих делах, — ответствовал Валерий, — поднялся я высказаться, но о других, более значимых и неотложных, о которых, я уверен, сенату следует услышать прежде всего. 6. И из того, что они услышат, они узнают важнее ли для общего блага то, ради чего вы их созвали, или то, о чем поведаю я. Поэтому не лишай слова меня, являющегося сенатором и Валерием, когда я желаю вести речь о спасении государства. Если же ты сохранишь свое обычное высокомерное отношение ко всем, то каких плебейских трибунов кликну я на помощь? Ведь эта защита угнетенных сограждан уничтожена вами! 7. Впрочем, куда уж хуже, когда я, Валерий, словно один из самых ничтожных людишек, не имею равноправия и нуждаюсь во власти плебейских трибунов? Однако поскольку мы лишены этой магистратуры, то я призываю на помощь всех вас, кто вместе с ним получил также полномочия и упомянутой должности и правит государством. Конечно, я понимаю, что делаю это напрасно, но желаю, чтобы ваш заговор стал явным для всех, и покажу также, что вы привели в расстройство дела государства и все вы заодно. Скорее уж я взываю только к тебе, Квинт Фабий Вибулан, увенчанному тремя консульствами, если ты еще сохраняешь тот же самый образ мыслей. Так встань же и защити угнетенных, ибо на тебя сенат обращает взоры».

V. Когда он сказал это, Фабий, устыдившись, остался сидеть, ничего не отвечая, Аппий же и остальные децемвиры вскочили скопом и стали мешать ему говорить. После того как в сенате поднялся страшный шум — причем большинство негодовало, «друзья» же децемвиров считали, что те говорили верно, — встал Марк Гораций, по прозвищу Барбат, потомок Горация, кто был консулом вместе с Публием Валерием Попликолой после изгнания царей[1130], муж, искусный в делах войны и не лишенный красноречия, давнишний друг Валерия. Не в силах более сдержать свой гнев, он заявил[1131]: «Очень скоро вы заставите меня, Аппий, порвать узду, ибо уже не соблюдаете меру, а подражаете тому самому Тарквинию, ведь вы даже не позволяете получить слово тем, кто желает говорить о спасении общества. Неужели от вашего разума ускользнуло, что еще сохранились потомки Валериев, изгнавших тиранию[1132], остались наследники дома Горациев, у которых существует наследственный обычай бороться с теми, кто намеревается поработить отечество, причем как вместе с другими, так и в одиночку? 3. Или вы предположили и у нас, и у остальных римлян такую трусость, что мы будем довольны, если кто-то позволит нам жить хоть как-нибудь, и мы ничего не скажем и не сделаем ради вольности и свободы слова? Или вы упиваетесь величиной своей власти? Кто вы такие и какую законную должность занимаете, чтобы лишать слова Валерия или кого-либо из прочих сенаторов? Разве не на год вы назначены руководителями государства? И не истек ли срок вашей власти? Разве не стали вы по закону частными лицами? Примите решения вынести эти вопросы к народу. 4. В самом деле, что помешает любому желающему из нас созвать народное собрание и выступить против вашей власти, которую вы имеете вопреки законам? Позвольте гражданам проголосовать именно по этому вопросу, следует ли оставаться вашему децемвирату, или опять избирать отеческие магистратуры? И если народ, сойдя с ума, сохранит первое, тогда имейте опять то же самое политическое устройство и запрещайте всякому высказывать по поводу отечества то, что он желает. Ибо мы заслуживали бы терпеть не только это, но и гораздо худшее, попав под вашу власть и запятнав позорной жизнью доблесть как свою собственную, так и предков».

VI. Еще во время речи[1133] децемвиры окружили его, вопя и угрожая трибунской властью, даже грозя сбросить его со скалы[1134], если он не замолчит. Все они кричали, чувствуя, что оканчивается их свобода, а сенат был полон негодования и смятения. 2. Однако децемвиры тотчас раскаялись и в запрещении говорить, и в своих угрозах, так как увидели, что сенат раздражен их поведением. Тогда вперед вышел Аппий и попросил тех, кто шумел, ненадолго успокоиться, а после того как усмирил их волнение, сказал: «Никого из вас, отцы-сенаторы, мы не лишаем слова, лишь бы только он говорил в надлежащее время, но мы препятствуем тем, кто вылезает вперед и встает прежде, чем его вызывают. 3. Поэтому не сердитесь, ибо и Горацию, и Валерию, и всем остальным мы предоставим возможность изложить свою точку зрения в свою очередь по древнему обычаю и заведенному порядку, если только они будут вести речь о том, по поводу чего вы собрались посовещаться, и ни о чем кроме этого. 4. Но если они будут прибегать к демагогическим приемам в отношении вас и возбуждать раздор в государстве, витийствуя по поводу того, что не относится к делу, то мы никому никогда это не дозволим. Что же до власти обуздывать нарушителей порядка, о Марк Гораций, то мы обладаем ею, получив от народа, когда он проголосовал предоставить нам полномочия и консулов, и плебейских трибунов, и срок их отнюдь не истек, как ты считаешь. 5. Ведь мы назначены не на год или какой-либо иной отрезок времени, но до тех пор, пока не уладим все законодательство. Поэтому, когда мы завершим все, что предполагаем, и утвердим оставшиеся законы, тогда мы сложим власть и дадим отчет в своих действиях любому желающему из вас. До тех же пор мы ни в чем не умалим ни консульских, ни трибунских полномочий. 6. О войне же, каким способом быстрее и доблестнее всего надлежит отразить врагов, я прошу вас выступить и высказать свое мнение вначале, как обычно и пристойно для вас, наиболее пожилых, затем людей среднего возраста, а последними самых молодых».

VII. Сказав это, он вызвал первым своего дядю Гая Клавдия. Тот, встав, произнес такую речь[1135]: «Поскольку Аппий пожелал, чтобы я объявил свое мнение первым, о сенат, оказав мне эту честь ради нашего родства, как подобает ему, и поскольку мне следует пояснить, что я думаю по поводу войны с эквами и сабинянами, то я, прежде чем изложить свои мысли, хотел бы спросить вас о том, какие надежды вдохновили эквов и сабинян, что они отважились предпринять войну против нас и опустошить, вторгшись, наши поля и нивы[1136], хотя до сих пор они вполне были довольны и испытывали великую благодарность богам за то, что им позволяли сохранять в безопасности свои собственные владения. Ведь если вы поймете это, то поймете и какой способ избавления от войны с ними будет наилучшим. 2. Итак, как только они услышали, что наше отеческое государственное устройство уже давно расшатано и хворает и что ни народ, ни патриции не благоволят к предводителям государства, и слышат они это не без основания, ведь действительно дела обстоят таким образом, хотя мне нет нужды говорить что-нибудь об их причинах вам, знающим это, — то они поняли, что если какая-либо война обрушится на нас извне вдобавок к бедствиям внутри стен и власти решат вывести войско для защиты своей земли, то и все граждане не явятся для принесения воинской присяги с тем рвением, как раньше, будучи враждебно настроены к должностным лицам, и полководцы не употребят законных наказаний против не явившихся, опасаясь дать повод к еще большим потрясениям; те же, кто подчинится и возьмет оружие, либо покинут свои знамена, либо, даже если останутся, не захотят сражаться. 3. И ни одна из их надежд не была лишена вероятности: ведь когда сплоченное государство затевает войну и одно и то же представляется выгодным для всех, как для правителей, так и для управляемых, то все с рвением выступают навстречу трудностям и не избегают никаких тягот и опасностей. 4. Но когда государство, подтачиваемое хворью изнутри, сойдется с неприятелем в чистом поле, прежде чем привести в порядок внутренние дела, рядовой массой овладеет мысль, что они терпят лишения не для собственного блага, но для усиления власти других над собой, а полководцами — подозрение, что их собственные воины настроены к ним не менее враждебно, чем неприятель, тогда все приходит в расстройство и любой рати достаточно, чтобы разбить и уничтожить подобное воинство.

VIII. Таковы, сенаторы, рассуждения сабинян и эквов. Уверовав в них, они вторглись на нашу землю. Поэтому, если мы, возмутившись презрением, выказываемым со стороны их, возгордившихся, в гневе проголосуем вывести воинские силы против них, я боюсь, как бы то, что они предположили, не случилось с нами — вернее, я знаю точно, что это произойдет. 2. Но если мы устроим главное и самое необходимое, то есть хороший порядок для народа и признание всеми, что их интересы одни и те же, изгнав из государства нынешнюю господствующую надменность и корыстолюбие и восстановив древний порядок управления, то оробеют те, кто ныне дерзок, и, выронив из рук оружие, вскоре придут к нам просить прощения[1137] за причиненный ущерб и для переговоров о мире; и в нашей власти будет то, что желают все, имеющие разум, а именно положить конец войне с ними без применения оружия. 3. Потому-то я полагаю, что в настоящее время нам надлежит, приняв это во внимание, отложить совещание по поводу войны, пока внутренние дела у нас находятся в беспорядке, и вместо этого позволить любому желающему высказываться по поводу согласия и государственного устройства. Ибо у нас не было возможности, пока к этому не привела война, решать на собрании, созванном данной властью, по поводу положения в государстве, не оказались ли некоторые из предпринятых мер неудовлетворительными. 4. Ибо был бы достоин серьезного порицания тот, кто в подобных обстоятельствах, упустив эту удобную возможность, решил бы говорить только о тех делах; и никто не мог бы определенно сказать, что, упусти мы этот случай как неподходящий, мы сможем найти другой, более благоприятный. Ведь если кто-либо желает судить о будущем по прошлому, то после этого пройдет много времени, в течение которого мы не соберемся для обсуждения каких-либо общественных дел.

IX. Я прошу вас, Аппий, руководителей государства, обязанных заботиться об общем благе всех, а не искать личную выгоду для самих себя, если я говорю нечто истинное с полной откровенностью, а не для вашего удовольствия, не становитесь враждебными ко мне из-за этого, учитывая, что я скажу эти слова не для брани и поношения вашей должности, но чтобы показать, в сколь сильной буре раскачиваются дела государства, и объяснить, что послужит их спасением и исправлением. 2. Ведь всем, пожалуй, кто[1138]... отечеству, необходимо говорить об общественных интересах, но больше всего мне. Прежде всего, поскольку мне было предложено, почета ради, начать изложение мнений: стыдно и весьма глупо, поднявшись первым, не рассказать о том, что следует исправить в первую очередь. Затем, раз уж мне выпало как дяде по отцу Аппия, главы децемвирата, и радоваться больше всех, когда они хорошо управляли общественными делами, и печалиться больше любого другого гражданина, когда не так хорошо. 3. Помимо этого, я унаследовал от предков такое политическое убеждение, чтобы предпочитать благо общества собственной пользе и не принимать во внимание никакой личной опасности, чему я добровольно не изменю и тем самым не обесчещу доблесть тех мужей. 4. Итак, по поводу существующего государственного устройства, что оно у нас находится в худом состоянии и почти все недовольны им, пусть следующее станет для вас наивернейшим доказательством, единственным, кое вы не можете не знать: ежедневно из города бегут, оставив отеческие очаги, наиболее достойные из плебеев, одни вместе с женами и детьми переселяются в близлежащие города, другие в сельскую местность, лежащую как можно дальше от города. И даже из патрициев немногие сохраняют свое местопребывание в Риме, как раньше, но и из них большая часть проживает в сельской округе. 5. Да зачем нужно вести речь о других, когда даже из сенаторов лишь немногие, связанные с вами родством или дружбой, остаются в стенах города, остальные же рассматривают уединение предпочтительнее родины? По крайней мере, когда у вас возникла необходимость созвать сенат, они собрались только вызванные поодиночке из своих поместий — те, для кого установлено предками вкупе с магистратами охранять отечество и ничего не оставлять без внимания из общественных дел. 6. В самом деле, как вы полагаете, люди оставляют свое отечество — убегая от добра или от зла? Я, со своей стороны, считаю, что от зла. А также, как вы думаете, есть ли большее зло для государства, в частности для римского, которое нуждается в многочисленных собственных воинах, если оно намерено прочно удерживать господство над соседями, чем быть покинутым плебеями и оставленным патрициями, причем на него ни война не обрушилась, ни заразная болезнь, ни другое какое-нибудь несчастье, ниспосланное богами?

X. Итак, желаете ли вы услышать, какие причины вынудили этих людей оставить храмы и гробницы предков, покинуть очаги и имения отцов и считать любую землю более родной, нежели отечество? Ведь все это не бывает без причины. Что же, я доложу вам и ничего не утаю. 2. Множество порицаний выдвигается против вашей должности, Аппий, и со стороны многих. Правдивы ли они или ложны, я не собираюсь в данный миг никак разбирать, но они все-таки имеют место. Никто, как я сказал, за исключением ваших собственных друзей, не относится благожелательно к настоящему положению дел. Ведь люди благородные и происходящие от благородных, кому подобало быть жрецами и магистратами, а также пользоваться другими знаками почета, которыми обладали их отцы, недовольны тем, что вы лишили их этого и тем самым они утратили достоинство своих предков. 3. Те же, кто имеет в государстве средний разряд и спокойную жизнь в сторонке от общественной деятельности, обвиняют вас в несправедливом грабеже их имущества и жалуются на оскорбления своих законных супруг и пьяные бесчинства в отношении к дочерям-невестам, а также на многие другие тягостные обиды. 4. Беднейшая же часть плебеев, более не имея власти выбирать должностных лиц и голосовать, не созываемая на народные собрания и не участвуя ни в каком другом политическом поприще, вследствие всего этого ненавидит вас и называет вашу власть тиранией.

XI. Итак, как же вам исправить это положение и избежать обвинений со стороны сограждан? Об этом тоже остается поведать. Вы свершите это, если, издав предварительное постановление[1139] сената, вернете народу право решать, желает ли он вновь избирать консулов, плебейских трибунов и других обычных должностных лиц или же сохранить теперешний способ правления. 2. Ведь если все римляне предпочтут быть под властью олигархии и проголосуют, чтобы вы остались в прежней должности, то вы будете занимать эту магистратуру согласно закону, а не силой; если же они пожелают опять назначать консулов и других магистратов, как в прежние времена, то вы сложите власть по закону и не будет казаться, что вы правите над равными против их воли: ведь последний способ — тиранический, а занимать магистратуры с общего согласия — аристократический. 3. И я полагаю, что прежде всего тебе следует стать зачинателем этой политической меры и таким образом положить конец установленной тобой, Аппий, олигархии, которая некогда была для нас полезной, а ныне горестна. Выслушай же, какую выгоду ты обретешь, последовав моему совету и упразднив эту ненавистную власть. 4. Ведь если вся ваша коллегия придет к такому же решению, то все подумают, что именно благодаря тебе, показавшему почин, и остальные децемвиры стали добродетельными. Если же они останутся привязаны к незаконному господству, то все тем более будут благодарны тебе, поскольку ты один восхотел осуществить справедливость, а тех, кто не желает, заставят отказаться от должности с позором и огромным уроном. 5. Если же вы заключили какие-либо соглашения и дали друг другу тайные обеты, призвав в поручители богов, — возможно ведь, что вы совершили и нечто подобное, — считай, что соблюдение их является нечестивым, поскольку они направлены против сограждан и отечества, а нарушение — благочестиво. Боги ведь любят, чтобы их привлекали к достойным и справедливым договорам, а не к постыдным и неправедным.

XII. Однако если ты не решаешься сложить свою власть из-за страха перед врагами, как бы они не вовлекли тебя в какие-нибудь опасности и не принудили дать отчет в содеянном, то ты тревожишься необоснованно. Ибо не столь подлым и неблагодарным будет римский народ, чтобы помнить твои проступки и забыть твои благодеяния, но, сравнивая теперешние заслуги со старыми прегрешениями, последние он станет считать заслуживающими снисхождения, первые же — похвал. 2. У тебя так же будет возможность и напомнить народу о многих прекрасных деяниях, совершенных до установления олигархии, и потребовать в ответ благодарности за это как средство защиты и спасения, а также найти много оправданий на обвинения: например, что не сам совершил поступок, но кто-то другой без твоего ведома; или же что ты не имел возможности воспрепятствовать действиям другого, ибо тот располагал одинаковой с тобой властью; либо же что ты был вынужден стерпеть что-либо против воли ради другого какого-нибудь полезного дела. 3. Впрочем, речь затянулась бы, вздумай я перечислять все оправдания. И даже те, кто не имеет никаких оправданий, ни достойных, ни подходящих, все же, признавая вину и умоляя о прощении, смягчают гнев обиженных ими — ссылаясь одни на безрассудство юности, другие на знакомство с дурными людьми, иные на величину своей власти, а все остальные на судьбу, путающую все расчеты людей. 4. Я обещаю тебе, что после сложения полномочий все ваши прегрешения будут прощены и ты примиришься с народом на условиях, соответствующих твоим дурным обстоятельствам.

XIII. Но я боюсь, что все же не опасность является истинным предлогом для отказа сложить власть, по крайней мере, — весьма многим отказавшимся от тирании не пришлось испытать никакого вреда со стороны сограждан, — но что истинными причинами являются пустое честолюбие, которое стремится к подобию добродетели, и желание пагубных наслаждений, которые приносит жизнь тиранов. 2. Однако если ты желаешь не гнаться за тщетными призраками и тенями почестей и удовольствий, а пользоваться подлинной славой, тогда возврати аристократическое правление отчизне и получай награды от равных себе, удостойся похвалы от последующих поколений и в обмен на бренное тело оставь по себе потомкам бессмертную славу. Ведь именно эти почести являются прочными и истинными, которые не покинут тебя, и самыми приятными, которые не причинят раскаяния. 3. Напитай свою душу, получая удовольствие от благодеяний отечеству, среди которых немалая доля будет считаться твоей, когда избавишь его от тягостного гнета. Возьми за образец этого своих предков, памятуя, что никто из тех мужей не стремился к деспотической власти и не становился рабом постыдных телесных наслаждений. Поэтому и при жизни им доставались почести, и после смерти последующие поколения воздавали им хвалу. 4. Ведь все, несомненно, подтверждают, что они оказались самыми стойкими стражами аристократического правления, которое установило наше государство после изгнания царей. И никоим образом не забывай свои собственные наиболее блистательные слова и деяния. Ведь твои первоначальные устои политической деятельности были благородны и вселили в нас великую надежду на твою доблесть. Все мы просим тебя действовать согласно им и впредь. 5. Вернись, наконец, опять к своей собственной природе, сын Аппий, и в своем выборе политического устройства встань на сторону не тирании, но аристократии, избегай тех, кто жаждет удовольствия, из-за кого ты оставил честный образ жизни и сбился с прямого пути. Ибо нельзя полагать, что с помощью тех, из-за кого кто-либо из хорошего обратился в плохого, он вновь из дурного сделается достойным.

XIV. Это я нередко пытался внушить тебе, поговорив с глазу на глаз, отчасти для того, чтобы научить незнающего, а частично, дабы образумить ошибающегося. И я не раз приходил в дом твой, но твои слуги не пускали меня, говоря, что ты не имеешь свободного времени для частных дел, но занимаешься чем-то другим, более важным, если, конечно, что-либо являлось для тебя более неотложным, нежели уважение к своему роду. 2. Возможно, не по твоему приказу, но по своему собственному разумению слуги преграждали мне вход, и мне хотелось бы, чтобы это было правдой. Обстоятельства, однако, вынуждают меня говорить тебе в сенате то, что хотел, раз уж не удалось с глазу на глаз. Ибо, Аппий, обсуждать достойное и полезное удобно везде, а лучше на людях, чем нигде. 3. Итак, воздав тебе то, что причитается нашему роду, я призываю в свидетели богов, чьи храмы и алтари общими жертвами почитаем мы, наследники рода Аппия, и Маны предков[1140], которым мы сообща воздаем почести и благодарствия после богов, но более всех них — землю, которая владеет твоим отцом, а моим братом, что я вручил тебе свою душу и голос с наилучшими советами. Исправляя твои ошибки по мере моих сил, я прошу тебя не лечить плохое плохим, и стремясь к слишком многому, не потерять даже то, что есть, а также не оказаться под властью низших и худших, ради того чтобы править равными и лучшими. 4. Я хотел бы поведать тебе еще много и о многом, но не решаюсь. Ведь, если бог ведет тебя к лучшим решениям, то и сказанного более чем достаточно, если же к худшим, то и остальное я расточу впустую. Итак, вы имеете, о сенат и вы, руководители государства, мое мнение и об окончании войны, и об исправлении беспорядков в государстве. Если же кто-либо скажет другое, лучшее этого, пусть лучшее одержит верх».

XV. После того как Клавдий высказал это и внушил сенату большую надежду, что децемвиры сложат власть, Аппий не посчитал необходимым что-либо возразить. Но выступил из остальных олигархов Марк Корнелий и сказал: «Мы, Клавдий, будем сами решать по поводу собственных наших выгод, не нуждаясь ни в каком твоем совете. Ведь мы находимся в возрасте, наилучшем для здравых рассуждений, так что мы не невежды ни в чем из того, что важно для нас, и не испытываем недостаток в друзьях, к кому, если что-нибудь потребуется, мы обратимся за советом. 2. Прекрати же заниматься бесполезным делом, старец, и расточать свои мнения тем, кто не нуждается в подсказках. Что до Аппия, то если ты желаешь что-либо посоветовать ему или побранить (что точнее), побрани, когда ты покинешь здание сената! Теперь же говори, что ты думаешь о войне с эквами и сабинянами, по поводу которой ты вызван поведать свою точку зрения, и прекрати нести вздор о вещах, которые выходят за пределы предмета обсуждения». 3. После него вновь поднялся Клавдий, печальный и с глазами, полными слез, и молвил: «Аппий не считает меня, своего дядю, достойным даже ответа, сенаторы, в вашем присутствии, но, как он запер перед мною свой частный дом, так и это вот здание Сената он делает, насколько это в его силах, недоступным. Если же должно сказать правду, то и из города меня изгоняют. 4. Ведь я более не в состоянии прямо посмотреть на него, ибо он стал недостойным своих предков и подражает беззаконию тиранов. Поэтому я, собрав все свои пожитки и домочадцев, ухожу к сабинянам, чтобы поселиться в городе Регилл[1141], из коего происходит наш род, и останусь там все оставшееся время, пока эти децемвиры обладают такой почетной должностью. Когда же, как я предсказываю, обстоятельства обернутся против децемвирата (а это вскоре случится), тогда я возвращусь. 5. Впрочем, довольно обо мне. Относительно же войны я высказываю вам, сенаторы, следующее мнение: ничего не голосуйте о каких бы то ни было делах, пока не будут назначены новые магистраты». Сказав это и снискав большое одобрение в сенате за благородство и свободолюбие своих взглядов, он сел. Вслед за ним поднялись Луций Квинций, по прозвищу Цинциннат, Тит Квинций Капитолин, Луций Лукреций и один за другим все первые лица в сенате[1142] и присоединились к мнению Клавдия.

XVI. Приведенные этим в смущение, Аппий со своими коллегами[1143] решили вызывать сенаторов в соответствии уже не с возрастом и положением в сенате[1144], но исходя из дружбы и преданности себе. И Марк Корнелий, выступив вперед, поднимает своего брата Луция Корнелия, который был коллегой по консульству Квинта Фабия Вибулана в его третий консульский срок, человека предприимчивого и не без способностей в произнесении политических речей. Он встал и сказал следующее: 2. «Было удивительно, сенаторы, и то, что люди, находящиеся в таком возрасте, как те, что высказали свое мнение до меня, и претендующие на первенство в сенате, в силу политической неприязни полагают необходимым поддерживать непримиримую вражду к руководителям государства, хотя им следовало убеждать молодежь участвовать из высших интересов в соревновании с благими усилиями и рассматривать не как врагов, но как друзей, своих соперников в борьбе за общественное процветание. 3. Но еще гораздо более удивительно, что они переносят свою личную ненависть на общественные дела государства и предпочитают скорее погибнуть вместе со своими врагами, нежели спастись со всеми друзьями. Ведь переизбыток глупости и сродни помешательству то, что сотворили председатели нашего сената. 4. Ибо они раздражены тем, что, когда они домогались должности децемвиров, которую они же нынче охаивают, их победили на выборах те, кто оказался более достойным. Поэтому они постоянно ведут против децемвиров непримиримую войну и дошли до такой дурости или, скорее, сумасшествия, что они, лишь бы тех оклеветать перед вами, готовы погубить целое отечество. 5. Видя опустошение врагами наших полей и нив[1145], видя, что еще немного и враги подступят к самому городу (ведь расстояние между нами невелико), они вместо того чтобы побуждать и поощрять молодежь на бой за отчизну и самим со всем пылом и рвением поспешать на подмогу, конечно, насколько еще имеется сил в людях такого почетного возраста, теперь призывают вас разглагольствовать о государственном устройстве, назначать новых магистратов и делать все прочее, лишь бы не то, что будет во вред врагам. И они даже не могут понять того самого, что они предлагают неуместные суждения, вернее, излагают невыполнимые желания.

XVII. Примите во внимание и вот такое обстоятельство: ну, состоится предварительное постановление сената о выборах магистратов, затем децемвиры вынесут это решение на рассмотрение народа, назначив третий рыночный день после этого дня. Ведь как что-то из решений народа способно стать действительно имеющим законную силу, если это произойдет не по закону? Далее, после того как трибы[1146] подадут голоса, тогда только новые должностные лица примут власть над государством и предложат вам обсудить вопрос о войне. 2. А если в течение этого достаточно длительного времени до выборов враги подойдут к нашему городу и подступят к стенам, что мы будем делать, а, Клавдий? Мы им заявим, клянусь Зевсом: «Подождите, пока мы назначим других магистратов. Ведь Клавдий уговорил нас не принимать никакого постановления по любому другому вопросу, не вносить его в народное собрание, не набирать воинские силы, пока мы не устроим дела касательно магистратов так, как нам угодно. 3. Поэтому удалитесь, и, когда услышите, что консулы и прочие должностные лица назначены в государстве и все у нас подготовлено к сражению, тогда уж приходите для переговоров о мире, так как вредить нам вы начали, ничего не претерпев ранее с нашей стороны. И какой бы ущерб вы не причинили нам во время набегов в том, что касается имущества, отдайте все полностью по справедливости. 4. Но гибель земледельцев мы не поставим вам в счет, а также насилие и пьяное бесчинство вояк в отношении каких-нибудь свободных женщин, равно как и любое иное ужасное преступление». И в ответ на это наше предложение они проявят умеренность и позволят государству избрать новых магистратов и сделать приготовления к войне, а затем уж придут, неся оливковые ветви вместо оружия, и предадут сами себя нам в руки!

XVIII. О сколь велика глупость тех, кому на ум приходит нести этот вздор, огромно и наше тупоумие, если во время таких разглагольствований, мы не негодуем, но терпеливо выслушиваем, словно мы совещаемся в интересах врагов, а не своих собственных и отечества! 2. Не отбросим в сторону пустую болтовню? Не проголосуем как можно скорее за помощь разоряемым сельским имениям? Не вооружим весь цвет молодежи государства? Не отправимся в поход против вражеских городов? Или же, сидя дома, браня децемвиров, учреждая новые магистратуры и рассуждая о политическом устройстве, словно в мирное время, позволим, чтобы все в сельской округе очутилось у врагов, а в конечном счете подвергнемся опасности порабощения и разрушения города, позволив войне подступить к самим стенам? 3. Такие решения исходят не от здравых людей, о отцы-сенаторы, или от политического благоразумия, которое считает общественное благо важнее личной вражды, но от неуместного спора, неблагоразумной злобы и бесноватой зависти, которая не дает здраво мыслить тем, кто находится в ее власти. Избавьтесь же от тяги к препирательствам этих людей! А вот за какие решения, спасительные для государства, выгодные вам самим и грозные для врагов, следует проголосовать, я попытаюсь изложить. 4. Тотчас утвердите решение о войне против эквов и сабинян и наберите войско с наибольшим усердием и поспешностью, чтобы выступить против тех и других. Когда же дела, связанные с войной, завершатся для нас наилучшим образом и войска после заключения мира вернутся в город, тогда и рассматривайте вопрос о государственном устройстве и требуйте отчета у децемвиров за все, что случилось при их правлении, и голосуйте за новых магистратов, и устраивайте судебные процессы, и награждайте достойных обеими этими должностями, когда они окажутся в ваших руках, памятуя о том, что не обстоятельства подчинены действиям, а действия — обстоятельствам».

5. Когда Корнелий изложил свое мнение, все поднимавшиеся вслед за ним, за исключением немногих, поддержали его предложение, одни — полагая, что эти меры являются необходимыми и соответствующие настоящему положению дел, другие — покоряясь и прислуживая децемвирам из страха перед их магистратурой. Ведь немалая часть сенаторов в той или иной степени трепетала перед их властью.

XIX. Когда большинство высказало свое мнение и приверженцев объявления войны оказалось гораздо больше остальных, тогда в числе последних вызвали Луция Валерия. Он, как я говорил, с самого начала хотел сказать что-то, но децемвиры помешали ему. Поднявшись, он произнес следующую речь: 2. «Вы видите, отцы-сенаторы, коварство децемвиров, которые вначале не позволили мне высказать перед вами то, что я намеревался, а теперь предоставили слово в последнюю очередь, рассудив, вероятно, что если я присоединюсь к мнению Клавдия, то я ничем не помогу общественному благу, ибо мало кто согласился с ним; с другой же стороны, если я объявлю мнение, противоположное высказанному ими, то какой бы прекрасный совет я ни подал, он окажется переливанием из пустого в порожнее. 3. Ведь легко пересчитать тех, кто поднимется после меня, и даже если все они согласятся со мной, чем это поможет мне, если у меня не будет и малейшей толики тех кто согласился с Корнелием? Все же, подозревая это, я не премину высказать свое собственное суждение. Ибо, лишь когда вы услышите всех, в вашей воле будет выбрать наилучшее решение. 4. Итак, о децемвирате — каким способом он заботится об общественном благе — считайте, что и мною сказано то, что поведал превосходнейший Клавдий, и что следует назначить новых магистратов, прежде чем выносить решение о войне, ведь и это было блестяще изложено Клавдием. 5. Но, поскольку Корнелий попытался отклонить это мнение как невозможное, заявляя, что потребуется длительный промежуток времени для политического обустройства, когда под рукой война, и принялся высмеивать дела, не заслуживающие осмеяния, чем совратил и увлек за собой многих из вас, то я докажу вам и то, что точка зрения Клавдия не является невозможной. Кстати, что она бесполезна, никто даже из тех, кто поносил ее, не отважился заявить. И я покажу вам, как можно обезопасить нашу землю и как посмевшие нанести ей урон сами понесут наказание, как нам вернуть старинный аристократический строй и как все это может произойти одновременно при содействии всех граждан и без противодействия с чьей либо стороны. Я изложу это вам без каких-либо премудростей, но приводя в качестве доказательства деяния, свершенные вами самими. Ведь где опыт учит пользе, что за нужда там в догадках?

XX. Вспомните, что войска тех же самых народов, что и сейчас, уже вторгались: одни в нашу землю, другие в земли наших союзников, оба в одно и то же время, когда консулами были Гай Навций и Луций Минуций, я думаю, это было где-то около восьми или девяти лет назад[1147]. 2. Когда из-за этого вы послали против обоих народов многочисленную и доблестную молодежь, то одному из консулов, вынужденному разбить лагерь в неудобной местности, не удалось ничего совершить. Напротив, он был осажден в лагере и подвергался опасности быть захваченным из-за недостатка продовольствия. Навцию же, расположившемуся лагерем против сабинян, пришлось непрерывно сражаться с ними же, и он даже не мог прийти на помощь согражданам, попавшим в беду. И не было сомнения, что если войско против эквов будет уничтожено, то и другое, воевавшее с сабинянами, не сумеет выстоять, когда оба противника соединятся. 3. Когда государство окружили столь великие бедствия и даже внутри стен не было согласия, какое же спасение вы нашли, причем именно то, что, по общему признанию, принесло пользу всем делам и выправило государство, которое неслось к бесславному крушению? Собравшись около полуночи в здании сената, вы назначили единственное должностное лицо с полной властью в вопросах войны и мира, прекратив полномочия всех остальных должностных лиц, и до начала дня был провозглашен диктатором блистательный Луций Квинций[1148], хотя он был тогда даже не в городе, а в поле. 4. Без сомнения, вы помните деяния, совершенные затем этим человеком, — что он снарядил боеспособные войска, спас лагерь, находившийся в опасности, наказал врагов и полонил их военачальника. И как исполнив все это лишь за четырнадцать дней и исправив то, что еще было испорчено в государстве, он сложил фасции. Так что ничто не стало препятствием, когда захотели за один день создать новую магистратуру. 5. Именно этому примеру, я полагаю, нам нужно последовать, поскольку ничего другого мы не в состоянии сделать, и избрать диктатора, прежде чем разойтись отсюда. Ведь, если мы упустим этот случай, никогда уже децемвиры не соберут нас для обсуждения чего-либо. А чтобы провозглашение диктатора также произошло в соответствии с законами, следует избрать междуцаря[1149], выбрав наиболее подходящего из граждан. Так поступать — обычное дело для вас, когда вы не имеете ни царей, ни консулов и никаких других законных магистратов, подобно тому как не имеете и сейчас. Ведь срок правления этих мужей окончен, и закон отобрал у них фасции. 6. Таковым является то, что я советую вам сделать, отцы-сенаторы, оно и полезно, и осуществимо. А вот мнение, предложенное Корнелием, по общему признанию является уничтожением вашей аристократии. Ибо если однажды децемвиры возьмут оружие под этим вот предлогом войны, боюсь, как бы они не воспользовались им против нас. Ведь если они не желают сложить фасции, разве они сложат оружие? Взвесив все это, остерегайтесь этих людей и предусмотрите все их хитрости. Ведь лучше предвидение, чем раскаяние, и благоразумнее не доверять дурным людям, чем упрекать себя за прежнее доверие».

XXI. Это мнение, представленное Валерием[1150], понравилось большинству сенаторов, как нетрудно было догадаться по их возгласам, и поднимавшиеся после него (осталась та часть сената, что была младшего возраста) считали, исключая немногих, что оно является наилучшим. Когда все высказали свое мнение и обсуждение должно было окончиться, Валерий попросил децемвиров определить итог по мнениям, вызвав вновь с самого начала всех сенаторов, и это предложение показалось убедительным многим из них, желавшим изменить предыдущее решение. 2. Но Корнелий, который предлагал вручить командование в войне децемвирам, стал упорно сопротивляться, заявляя, что дело уже решено и получило законное завершение, ибо все подали свои голоса, и требовал подсчитать мнения и никаких новшеств уже не затевать. 3. Каждый высказывал это посреди жарких споров и криков, и сенат разделился на две части, причем одна, пожелавшая исправить беспорядок в управлении государством, помогала Валерию, а другая, избрав худшее и предполагая, что им грозит какая-то опасность от перемен, поддерживала Корнелия. Децемвиры же, вследствие смуты в сенате получив возможность поступать так, как угодно им, присоединились к мнению Корнелия. 4. И один из них, Аппий, выступил вперед и сказал: «Мы созвали вас, о сенат, чтобы принять решение по поводу войны с эквами и сабинянами и предоставили слово всем желающим, вызывая каждого от первых лиц до самых младших в надлежащем порядке. Трое представили различные мнения — Клавдий, Корнелий и напоследок Валерий, остальные же из вас определились относительно них и каждый, выйдя, объявил во всеуслышание, чье мнение он поддерживает. 5. Итак, все было совершено по закону, а поскольку большинство из вас решило, что наилучшее посоветовал Корнелий, его мы и объявили победителем и, записав, обнародуем предложенное им мнение. Валерий же и те, кто примкнул к нему, когда они сами получат консульскую власть, пусть заново рассмотрят уже завершенные дела, если им угодно, и объявят принятые всеми вами решения недействительными». 6. Сказав это и приказав государственному писцу зачитать предварительное постановление, в котором предписывалось возложить на децемвиров набор войска и командование в войне, Аппий распустил собрание.

XXII. После этого члены олигархического содружества расхаживали гордые и дерзкие, словно одержав победу над противниками и добившись того, что их господство уже не будет низвержено, поскольку они разом получили распоряжение над оружием и войском. 2. Те же, кто помышлял об общественном благе, погрузились в печаль и страх, что никогда, мол, они уже не будут распоряжаться государственными делами. Они разделились на множество групп: менее благородные из них по духу посчитали необходимым во всем покориться победителям и присоединиться к сторонникам олигархов, не столь робкие оставили заботу о государстве в обмен на праздную жизнь. Те же, кто был самого благородного нрава, снаряжали собственные отряды и сплачивались для взаимной охраны и для изменения политического устройства. 3. Вождями этих группировок были те, кто первыми отважились в сенате высказаться за уничтожение децемвирата, — Луций Валерий и Марк Гораций: они окружили свои дома вооруженными людьми и держали вокруг себя усиленную стражу из рабов и клиентов, чтобы не пострадать ни от насилия, ни от коварства. 4. Те же, кто не желал ни прислуживать власти победителей, ни пренебрегать общественными делами, и даже не считал достойным прозябать в праздном спокойствии, а силой бороться с властью им казалось бессмысленным (ведь было непросто низвергнуть столь мощное господство), те покинули город. Во главе их был известнейший человек — дядя Аппия, руководителя децемвирата, Гай Клавдий, который выполнил обещание, данное им в сенате племяннику, когда требовал от него сложить власть, но не сумел уговорить. 5. Его сопровождала огромная толпа друзей и не меньшее количество клиентов. Вслед за ним покинули отечество и многие другие граждане, уже не тайно и небольшими группами, но открыто и все вместе, забрав с собой детей и жен. Аппий вместе со своим окружением, недовольные происходящим, попытались было воспрепятствовать этому, закрыв ворота и схватив некоторых людей. Но затем, так как ими овладел страх, как бы люди, встретив препятствие, не обратились к защите, и правильно полагая самым лучшим для самих себя, чтобы враги очутились подальше от них, а не причиняли беспокойство, оставаясь на месте, они отворили ворота и позволили желающим удалиться. Жилища же их, земельные наделы и все прочее, что те оставили, будучи не в состоянии унести с собой в изгнание, децемвиры отобрали на словах в казну, обвинив владельцев в уклонении от военной службы, на деле же одарили ими собственных друзей, заявляя, что те якобы приобрели это у казны. 6. Эти обиды, добавленные к прежним, настроили гораздо враждебнее к децемвирату и патрициев, и плебеев. Конечно, если бы децемвиры не прибавили еще новых преступлений к тому, о чем уже сказано, я полагаю, они пребывали бы в своей должности еще долгое время. Ведь распря, поддерживавшая их господство, еще оставалась в городе, умножаясь по многим причинам и в течение длительного времени, благодаря чему обе стороны радовались бедам друг друга. 7. Так, плебеи видели, что высокомерие патрициев унижено, а сенат уже не распоряжается никакими общественными делами, патриции же — что плебс лишен свободы и не имеет ни малейшей силы, после того как децемвиры отняли у него должность плебейских трибунов. Но, относясь к обеим сторонам с огромным высокомерием, не соблюдая умеренности в войске и не проявляя здравомыслия в городе, децемвиры вынудили их всех прийти к согласию и упразднить децемвират, раз уж оружие по причине войны оказалось в их руках. 8. Последние прегрешения децемвиров, в результате которых они были свергнуты плебсом (ведь именно его они более всего ожесточили своими оскорблениями), таковы.

XXIII. После того как они утвердили постановление о войне[1151], децемвиры быстро набрали войска и разделили силы на три части. Два легиона[1152] оставили в городе для охраны того, что внутри стен; возглавили эти два легиона Аппий Клавдий, глава олигархии, и вместе с ними Спурий Оппий. Три же вывели против сабинян Квинт Фабий, Квинт Петелий и Маний Рабулей. 2. Взяв оставшиеся пять легионов, Марк Корнелий, Луций Минуций, Марк Сергий, Тит Антоний и, наконец, Цезон Дуилий выступили в поход против эквов; вместе с ними отправилось вспомогательное войско из латинов и других союзников, численностью не уступавшее римским силам. Но ничто не удавалось им в соответствии с замыслами, несмотря на то что они возглавляли столь большое войско и из граждан, и из союзников. 3. Дело в том, что противники, презирая их, поскольку воины были новобранцами, разбили лагерь неподалеку и отнимали подвозимые съестные припасы, устраивая засады на дорогах, и нападали на них, когда они выходили за фуражом, и когда бы конница не сходилась в сражении с конницей, пехота с пехотой и фаланга против фаланги, повсюду победителями уходили сабиняне, так как немало римлян намеренно уступало в схватках, не подчинялось командирам и не желало вступать в бой с врагами. 4. Поэтому те, кто сражался против сабинян, образумившись среди меньших бедствий, решили по собственной воле оставить укрепления. Поднявшись около полуночи, они увели войско из вражеской земли в свою собственную, сделав отступление из лагеря подобным бегству, пока не прибыли в город Крустумерий, расположенный недалеко от Рима. Те же, кто разбил лагерь у Альгида в земле эквов, хотя и сами получали много ударов от врагов, все-таки полагали возможным остаться среди опасностей, чтобы возместить потери, но претерпели весьма большие несчастья. 5. Ибо неприятель, предприняв натиск и сбросив с укреплений их защитников, овладел валом. Захватив лагерь, некоторых эквы убили в сражении, но больше уничтожили во время преследования. Спасшиеся бегством, в большинстве своем раненые и без оружия, добрались до города Тускул; но их палатки, тягловый скот, деньги, рабов, и все другое военное снаряжение разграбили враги. 6. Когда весть об этом достигла римлян, все — и кто был врагом олигархии, и кто доселе скрывал свою ненависть, — тогда проявили себя, радуясь неудачам полководцев; и теперь Горация и Валерия, которые, как я сказал, были вождями аристократических группировок, окружала большая толпа.

XXIV. Аппий со товарищи доставляли своим коллегам в лагере оружие, деньги, зерно и все остальное, что требовалось, нагло забирая и общественное, и частное имущество, а для возмещения потерь записали в войско из всех триб тех, кто был способен носить оружие, и отправили их, чтобы пополнить центурии. И городские дела они держали под надежным присмотром, заняв караулами наиболее важные пункты, чтобы сторонники Валерия не устроили скрытно от них мятеж. 2. Они также втайне поручили своим коллегам в войске уничтожать их противников: знатных скрытно, а людей низшего положения даже явно, постоянно используя какие-нибудь предлоги, чтобы их смерть казалась оправданной. Так оно и происходило: ведь одних, отправленных командующими за фуражом, других сопровождать доставку продовольствия, третьих исполнять какие-либо иные военные обязанности, как только они оказывались за пределами лагеря, нигде больше не видели. 3. Воины самого низкого звания, обвиненные в том, что они первыми обратились в бегство или выдали секреты противнику, либо покинули свое место в строю были умерщвлены публично для устрашения остальных. Таким образом, воины гибли по двум причинам: приверженцы олигархии погибали в схватках с неприятелем, а сторонников аристократического правления убивали по приказу военачальников.

XXV. Множество подобных злодеяний было совершено Аппием и его коллегой в городе[1153]. В итоге, хотя гибель весьма многих прочих граждан имела мало значения для простонародья, но жестокая и нечестивая смерть одного достойнейшего мужа из плебеев, явившего множество доблестей в ратных трудах, случившаяся в одном из двух лагерей, а именно в том, где было трое военачальников, склонила там всех к бунту. 2. Убит был Сикций[1154], который участвовал в ста двадцати сражениях и во всех был отмечен наградами. Я говорил, что он, уже освобожденный от воинской службы по возрасту, добровольно принял участие в войне с эквами во главе когорты численностью в восемьсот воинов, уже отбывших законный срок службы и преданных ему. Посланный с ними по приказу одного из консулов против лагеря противника на явную гибель, как все полагали, он завладел укреплением и обеспечил консулам полную победу. 3. Вот сего-то человека, произносившего в городе множество речей против военачальников, мол, что они малодушны и несведущи в военном искусстве, Аппий и его коллега поспешили устранить. Они пригласили его на дружескую беседу, предложили порассуждать вместе с ними о делах в лагере и просили подсказать, каким образом можно исправить просчеты полководцев, а в конце концов уговорили его отправиться в лагерь под Крустумерием в чине легата. Должность легата является наиболее священной и почетной из всех у римлян, ведь она имеет не только силу и власть магистрата, но и неприкосновенность и почет жреца. 4. Когда Сикций прибыл, военачальники там радушно встретили его и предложили остаться, чтобы вместе командовать, и даже какие-то дары ему либо сразу подносили, либо посулили. Он был обманут подлыми людьми и не заметил в силу коварства речей, что все происходило со злым умыслом, будучи человеком военным и безыскусным по нраву. Он дал им разные советы, которые ему казались полезными, и прежде всего он порекомендовал передвинуть лагерь со своей собственной земли на вражескую, подробно исчисляя ущерб, который они тогда несли, и взвешивая выгоды, которые они могут получить от перемещения лагеря.

XXVI. Полководцы же, заявив, что они охотно принимают его советы, предложили: «Так почему бы тебе самому не возглавить перенос лагеря, предварительно разведав походящие место? Ты достаточно знаком с окрестностями после столь многих походов, а мы дадим тебе центурию[1155] из отборных юношей, снабженную легким вооружением, ты же, в силу своего возраста, получишь лошадь и оружие, подходящие для этого». 2. После того как Сикций согласился и попросил сотню отборных легковооруженных воинов, не теряя времени, они отправили его, хотя еще была ночь. Вместе с ним они послали сто человек из числа своих собственных друзей, выбрав наиболее решительных, которым приказали убить Сикция, пообещав огромное вознаграждение за душегубство. Когда они далеко отошли от лагеря и углубились в холмистую местность с узким проходом, где лошади трудно было двигаться, кроме как подниматься шагом, вследствие неровности поверхности холмов, то, подав друг другу знак, они сомкнули строй, чтобы всем вместе гурьбой навалиться на него. Но слуга Сикция, бывший у него щитоносцем, отменный в военных делах, догадался об их намерении и предупредил хозяина. 3. Сикций же, обнаружив, что заперт в неудобной теснине, где он не мог пустить лошадь во весь опор, спешился и, прижавшись к скале, чтобы не быть окруженным врагами, с одним только щитоносцем поджидал нападавших. Когда они всем скопом одновременно устремились на него, он уложил около пятнадцати человек, а ранил даже вдвое больше. И казалось, что в схватке он мог бы убить и всех остальных, если они сойдутся врукопашную. 4. Но они, сообразив, что он совершенно непобедим и им не одолеть его в ближнем бою, отказались от рукопашной. Отступив подальше, они засыпали его дротиками, камнями и палицами, а некоторые из них, вскарабкавшись на холм сбоку и оказавшись над его головой, стали скатывать сверху огромные валуны до тех пор, пока он не погиб из-за тучи метательного оружия спереди и тяжести камней, валившихся сверху. Такой вот конец был уготован Сикцию.

XXVII. Те, кто учинил это кровопролитие, вернулись в лагерь, неся раненых, и распространили слух, будто отряд врагов, появившийся перед ними, убил Сикция и остальных воинов, которые первыми с ними столкнулись, они же, получив множество ран, с трудом ускользнули от неприятеля. И всем показалось, что они говорят правду. И все же их злодеяние не осталось втайне, но, хотя убийство произошло в пустынной местности и без свидетелей, все же благодаря самой судьбе и той справедливости, что надзирает над всеми деяниями смертных, они были изобличены неоспоримыми доказательствами. 2. Поскольку воины в лагере считали его достойным погребения на общественный счет и особой почести по сравнению с остальными людьми, — по многим разным причинам, но больше всего потому, что он, будучи пожилым человеком и освобожденный в силу возраста от военных баталий, добровольно подверг себя опасности ради общественного блага, то они проголосовали выделенным из трех легионов[1156] воинам выступить на поиски его тела, чтобы привезти его в лагерь в полной сохранности и с почетом. Командующие согласились из опасения вызвать к себе какое-нибудь подозрение в злоумышлении по поводу этого дела, если будут препятствовать благородному и подобающему деянию, после чего воины, взяв оружие, вышли из лагеря. 3. Прибыв на место, они не увидели ни лесных чащ, ни ущелий, ни другого участка, где обычно устраивают засады, но только голый и открытый со всех сторон утес с узкой дорогой. Поэтому ими тотчас овладело подозрение по поводу того, что случилось. Затем, подойдя к трупам и увидев самого Сикция и всех остальных, разбросанных вокруг, но не ограбленных, они были удивлены, тем, что враги, одолев противника, ни оружия не забрали, ни одежду не сняли. 4. Обыскав все вокруг и не обнаружив никаких следов лошадей или людей кроме тех, что были на дороге, они сочли невозможным делом, чтобы враги появились незаметно для их товарищей, словно у них были крылья или они упали с неба. Но сверх всего этого и остального наибольшим доказательством для них того, что Сикций был убит не врагами, но друзьями, явилось отсутствие трупов неприятелей. 5. Ведь они не могли допустить, чтобы Сикций погиб без борьбы — человек, неодолимый телом и духом, и даже его щитоносец или остальные, павшие вместе с ним, в особенности, поскольку схватка перешла врукопашную. Это они заключили по виду ранений. Ибо сам Сикций имел множество ран частично от камней, частично от дротиков, а частично от мечей, как и его щитоносец, в то время как все остальные имели раны от мечей, и ни один от метательного оружия. 6. От этого всех охватило негодование, раздались стенания и бурные рыдания. Оплакав несчастье, воины подняли тело и принесли его в лагерь, громогласно обвиняя полководцев, и больше всего они желали казнить убийц по военному закону, если же нет, то назначить им немедленно гражданский суд: и много было желавших выступить их обвинителями. 7. Когда же полководцы совершенно не стали прислушиваться к ним, но даже спрятали убийц и отложили судебное разбирательство, заявив, что те в Риме дадут отчет всем желающим обвинить их, то воины, поняв, что козни исходили от командующих, погребли Сикция, организовав великолепное шествие и соорудив огромный погребальный костер, куда каждый приносил жертвы в соответствии со своими возможностями от всего того, что по закону приносят в качестве последней почести для доблестных людей. К децемвирату же все прониклись отчуждением и имели намерение взбунтоваться. Итак, войско у Крустумерия и Фиден из-за гибели легата Сикция было враждебно тем, кто стоял во главе государственных дел.

XXVIII. Другое войско, находившееся у Альгида на земле эквов[1157], как и весь плебс в городе, прониклись ненавистью к децемвирам по следующим причинам. Один из плебеев, Луций Вергиний, никому не уступавший в военных делах, командовал центурией в одном из пяти легионов, направленных для боевых действий против эквов. 2. Ему посчастливилось иметь дочь, прекраснейшую из девушек Рима, носившую его родовое имя, которая была помолвлена с Луцием, одним из бывших плебейских трибунов, сыном того Ицилия, кто первым учредил трибунскую должность и первым получил ее. 3. Эту-то деву, бывшую уже на выданье, увидал Аппий Клавдий, предводитель децемвирата, когда она занималась чтением в школе[1158] (ведь тогда школы для детей находились рядом с Форумом), и тотчас же был пленен красотой девочки. И еще более он потерял голову, будучи вынужден часто проходить мимо школы, уже одолеваемый страстью. 4. Но в жены он не мог ее взять, видя, что она помолвлена с другим, да и сам имея законную жену, а кроме того, даже не желая брать жену из плебейского рода как из презрения к этому сословию, так и поскольку это было против закона, который он сам же и записал в Двенадцати таблицах. Поэтому он вначале попытался прельстить девушку деньгами и постоянно подсылал неких женщин к ее кормилицам (ведь у нее не было матери), давая им крупные суммы и обещая еще больше даденного. Он наказал тем, кто соблазнял кормилиц, не называть имя влюбленного в девушку, но только то, что он из тех, в чьей власти оказать благодеяния и причинить вред тем, кому он захочет. 5. Когда они претерпели в этом неудачу и он заметил, что охрану девушки сочли необходимым сделать даже надежней, чем раньше, то, сжигаемый похотью, он задумал пойти более бесстыдным путем. 5. Итак, он послал за одним из своих клиентов, Марком Клавдием, человеком дерзким и готовым ко всякой услуге, и поведал ему о своей страсти. Разъяснив, каких слов и дел он от него хочет, Аппий отправил его в сопровождении множества отпетых негодяев. 6. Клавдий, явившись в школу, схватил девушку[1159] и попытался увести ее на глазах у всех через Форум. Но поскольку поднялся крик и сбежалась большая толпа, ему воспрепятствовали увести девушку, куда он хотел, и он обратился к магистрату. А в то время на трибунале[1160] восседал один Аппий, выслушивая просителей и вынося решения. Когда тот попытался говорить, крик и негодование раздались в обступившей толпе: все требовали подождать, пока не явятся родственники девицы. Аппий повелел, чтобы так и сделали. 7. Через небольшой промежуток времени прибежал Публий Нумиторий, дядя девы со стороны матери, муж выдающийся среди плебеев, в сопровождении множества друзей и родственников, а несколько позже Луций, который был обручен отцом с девушкой, окруженный сильной ватагой плебейской молодежи. Как только он приблизился к трибуналу, еще тяжело дыша, то прерывающимся голосом потребовал сказать, кто тот, осмелившийся прикоснуться к девушке-гражданке, и чего он хочет.

XXIX. Когда воцарилось молчание, Марк Клавдий, который наложил руку на девушку, завел следующую речь: «Я не совершил ничего необдуманного или насильственного по отношению к девице, Аппий Клавдий, но, являясь ее господином, я увожу ее согласно законам. Узнайте же, по какой причине она является моей. 2. Есть у меня рабыня, которая принадлежала моему отцу и служила в течение очень многих лет. Ее беременную подговорила жена Вергиния, с которой та была знакома и общалась, чтобы после родов отдала младенца ей. И она, выполняя обещание, когда у нее родилась эта дочь, обманула нас, что родила мертвого, а младенца отдала Нумитории. Та же, взяв его, выдала за своего и воспитала, хотя не была матерью никакого ребенка, ни мужского, ни женского пола. 3. Раньше всего этого я знать не знал, ныне же, получив донос и имея множество свидетелей, достойных доверия, а также допросив рабыню, я прибегаю к закону, общему для всех, который утверждает, что потомство принадлежит не тем, кто выдал чужих детей за своих, но тем, кто является матерями, — от свободных рождаются свободные, а от рабынь рабы, имея тех же хозяев, кто владел и их матерями. 4. По этому закону я хочу увести дочь моей рабыни, желая требовать удовлетворения, а если кто-то будет оспаривать, то предоставлю надежных поручителей, что я приведу ее на суд. Если же кто-то желает ускорить разбирательство, я готов защищаться перед тобой прямо сейчас, соответственно не давать поручительства за ее личность и не откладывать дело. Пусть же они выберут, какой из двух способов они предпочтут».

XXX. После того как Клавдий произнес это и прибавил настоятельную просьбу, чтобы он не оказался в худшем положении по сравнению со своими противниками, раз он клиент и низкого рода, слово взял дядя девушки и высказал то, что приличествует говорить перед магистратом. Он заявил, что отцом девицы является Вергиний, из плебеев, который находится вне пределов страны, сражаясь за родину; матерью же является Нумитория, его собственная сестра, женщина разумная и добродетельная, которая скончалась за несколько лет до того; сама же дева, будучи воспитана как приличествует свободнорожденной гражданке, законно помолвлена с Ицилием, и вскоре состоялось бы их бракосочетание, не опереди его война с эквами. 2. И в течение сего времени, а прошло не менее пятнадцати лет, — продолжил он, — Клавдий ничего такого не пытался сказать в отношении них, теперь же, как только дитя достигло брачного возраста и распространилась молва о ее красоте, он выступил со своими обвинениями, возведя бесстыдную напраслину не по собственному разумению, но науськанный человеком, возомнившим, что он любым способом может удовлетворять все свои желания. 3. Что же касается судебного разбирательства, говорил Нумиторий, то отец сам будет защищать дело своей дочери, когда возвратится из войска; относительно же притязания на ее личность, которое требуется по законам, то он сам, как дядя девушки, сделает это и подвергнется суду, не требуя ничего необычного или не предоставленного в качестве права также всем другим римским гражданам (если вообще не всем людям), а именно, если человек переводится в рабское состояние из свободного, то не отнимающий свободу, а защищающий ее, обладает властью над этим человеком вплоть до суда[1161]. 4. Он также сказал, что по многим причинам Аппию подобает охранять это право: прежде всего потому, что этот закон вместе с другими он начертал на Двенадцати таблицах; далее, поскольку он глава децемвирата; кроме того, потому что, кроме консульской власти, он приобрел и трибунскую, чьей наиглавнейшей заботой является оказывать помощь слабым и нуждающимся гражданам. 5. Он попросил затем, чтобы Аппий проявил сострадание к обратившейся к нему за помощью девушке, которая давно уже лишилась матери, а в настоящее время оторвана от отца и подвергается опасности потерять не только наследственное имущество, но и супруга, отечество и то, что считается наибольшим из всех человеческих благ, — личную свободу. Оплакав несчастья, которым дитя могло подвергнуться, и возбудив сильное сострадание среди присутствующих, он в конце сказал о времени судебного разбирательства: 6. «Так как Клавдий желает произвести судебное разбирательство по ее поводу как можно быстрее, хотя в течение пятнадцати лет он не заявлял ни о каких нарушениях, любой другой, кто судился бы по столь важным делам, заявил бы, что с ним обошлись жестоко и, естественно, возмущался бы, требуя провести суд только после заключения мира и возвращения всех, кто сейчас находится в лагере, то есть, когда у обоих судящихся сторон будет изобилие свидетелей, друзей и судей — предложение гражданственное и умеренное, обычное для римского государственного устройства. 7. Но мы, — продолжил он, — не нуждаемся ни в речах, ни в мире, ни в большом количестве друзей и судей, и мы не откладываем дело на разрешенный срок; напротив, даже во время войны при недостатке друзей и при неравном числе судей мы готовы вести свою защиту без промедления, испросив у тебя столько времени, Аппий, сколько будет достаточно, чтобы отец девушки, вернувшись из лагеря, оплакал свою несчастную судьбу и самолично принял участие в заседании суда».

XXXI. После того как Нумиторий высказался таким образом и окружавшая толпа громким криком показала, что его требования справедливы, Аппий, помедлив краткое время, сказал: «Я не невежда в законе касательно поручительства за тех, кого пытаются обратить в рабство, который не позволяет, чтобы человек находился до суда во власти тех, кто желает лишить его свободы, и я не нарушу по своей воле то, что сам же начертал. Конечно, я считаю это справедливым, чтобы при наличии двух притязателей, хозяина и отца, если бы оба они присутствовали, власть над ее личностью вручить отцу вплоть до суда. 2. Поскольку же тот отсутствует, то ее уведет с собой хозяин, предоставив надежных поручителей, что он приведет ее к магистрату, когда вернется ее отец. Относительно же поручителей и величины залога, а также чтобы вы не понесли никакого ущерба в ходе процесса, о Нумиторий, я проявлю величайшую заботу. Теперь же отдай девицу!»[1162] 3. Когда Аппий объявил это решение, девушка и женщины вокруг нее подняли страшный плач и стали бить себя в грудь, а также громкий гул и ропот негодования раздались в толпе, обступившей трибунал. Ицилий же, который намеревался жениться на девушке, прижал ее к себе и воскликнул: 4. «Пока я жив, Аппий, никто не уведет ее. Но если ты вознамерился уничтожить законы, нарушить права и лишить нас свободы, более не отрицай тиранию, в которой вас упрекают, но после того как ты обезглавишь меня, уводи и ее, куда тебе угодно, и всех остальных девушек и женщин, чтобы наконец-то римляне поняли, что они из свободных обратились в рабов и более не могут помыслить о лучшей участи. 5. Что же ты все еще медлишь? Почему не проливаешь мою кровь перед трибуналом на глазах у всех? Но знай наверняка, что моя смерть будет для римлян началом или великих бедствий, или великих благ».

XXXII. Но, хотя он был намерен говорить дальше, ликторы по велению магистрата оттеснили всех от трибунала и приказали повиноваться решению. Клавдий же, наложив руку на девочку, державшуюся за дядю жениха, попытался ее увести. Но, увидав ее непритворное горе, все столпившиеся вокруг трибунала единодушно возопили и, ни во что не ставя власть правителя, обступили тех, кто попытался применить насилие, так что Клавдий, опасаясь их нападения, отпустил девушку и бросился в поисках спасения к ногам военачальника[1163]. 2. Аппий же вначале пришел в крайнее замешательство, видя всех в ярости, и долгое время пребывал в сомнении, как следует поступить. Затем, призвав Клавдия к трибуналу и немного переговорив с ним, как казалось, он дал знак окружавшим успокоится и сказал так: 3. «Я смягчаю строгое толкование, плебеи, относительно поручительства за личность, поскольку вижу, что вы раздражены против решения. Желая сделать вам приятное, я убедил своего клиента согласиться, чтобы поручительство дали родственники девушки, пока не прибудет ее отец. 4. Уводите же, Нумиторий, девицу и признайте свое ручательство за ее явку завтра. Ибо сего времени достаточно для вас и сообщить Вергинию сегодня же, и доставить его сюда из лагеря к трем или четырем часам завтра». Когда же они стали просить о более длительном сроке, он встал, ничего более не ответив, и приказал убрать курульное кресло.

XXXIII. Когда Аппий покинул Форум, мучимый и терзаемый похотью, то решил более не оставлять девушку ее родственникам, но, когда она будет представлена в силу поручительства, увести ее силой, для чего расставить вокруг себя более многочисленную стражу, чтобы не претерпеть никакого насилия от черни, и предварительно занять пространство вокруг трибунала толпой друзей и клиентов. 2. Чтобы осуществить это под личиной законности, буде отец ради поручительства не явится, он отрядил двоих наиболее доверенных всадников с письмом в лагерь к Антонию, командующему легионом, в котором служил Вергиний, прося держать этого человека под надежной охраной, дабы он остался в неведении о событиях вокруг дочери и тайно не ускользнул из лагеря. 3. Но его опередили двое родственников девушки, а именно сын Нумитория и брат Ицилия, которые были отправлены остальными заранее еще в самом начале событий. Будучи молодыми и исполненными отваги, они, отпустив поводья, гнали лошадей во весь опор плетками и, проделав путь первыми, сообщили Вергинию о случившемся. 4. Скрыв от Антония истинную причину, Вергиний заявил ему, что получил весть о кончине некоего близкого родственника, чьи похороны по закону он обязан осуществить. Отпущенный, он выехал вечером около времени зажжения огней в сопровождении юношей и по другой тропе, так как опасался погони и из лагеря, и из города. Так оно и произошло. 5. Ведь Антоний, получив письмо примерно около времени первой стражи, выслал отряд всадников за ним вдогонку, в то время как другие всадники, отправленные из города, всю ночь подстерегали его на дороге, ведущей из лагеря. Когда кто-то сообщил Аппию о неожиданном прибытии Вергиния, тот выйдя из себя, явился к трибуналу вместе с густой гурьбой приверженцев и повелел привести родственников девушки. 6. Когда они пришли, Клавдий повторил уже сказанное им ранее и попросил Аппия стать судьей в деле уже без всякой отсрочки, говоря, что доносчик и свидетели присутствуют, и представив саму рабыню. 6. Помимо всего этого имело место его громкое притворное сетование, будто бы он не получит равенства с другими, как ранее, потому-де что является его клиентом, а также призыв к Аппию поддерживать не тех, чьи речи жалобнее, но тех, чьи требования справедливее.

XXXIV. Отец девушки и остальные родственники вели защиту против обвинения в подмене, приводя много справедливых и правдивых доводов, мол, не было никакой разумной причины для сестры Нумитория, жены Вергиния, подменять ребенка, так как она девственницей вышла замуж за молодого мужчину и спустя немного времени после замужества родила; и опять же, если она так сильно желала ввести чужую кровь в собственный дом, зачем было ей брать ребенка от чужой рабыни, а не от свободнорожденной женщины, связанной с ней кровным родством или дружбой, от которой она могла бы обладать взятым ребенком наверняка и надежно. 2. Кроме того, имея возможность получить того, кого хотела, она выбрала бы скорее ребенка мужского, а не женского пола. Ведь родительнице, желающей иметь детей, по необходимости приходится любить и кормить то, что произвела природа, подменившая же ребенка, естественно, возьмет более сильный пол, нежели более слабый. 3. Против же доносчика и свидетелей, которых Клавдий, как он сказал, представит во множестве и добросовестных, они приводили доказательства, исходя из предположения, что Нумитория никогда не совершила бы открыто и в присутствии свободнорожденных свидетелей деяние, нуждающееся в сокрытии и способное быть исполнено для нее одним лицом, ведь иначе вскормленная девочка была бы отнята хозяевами матери. 4. И само время, продолжали они, является немалым свидетельством того, что в словах обвинителя нет ничего истинного; ведь ни доносчик, ни свидетели не держали бы подмену в тайне в течение пятнадцати лет, но уже раньше рассказали бы. 5. Разоблачая свидетельства обвинителей как неправдоподобные и невероятные, они просили сопоставить с теми и их собственные доказательства, называя многих небезызвестных женщин, которые, по их словам, знали, что Нумитория стала беременной, по величине ее живота. Кроме того, они представили женщин, которые в силу кровного родства присутствовали при родах и наблюдали рождение ребенка. Их они также требовали допросить. 6. Но наиболее очевидным доказательством из всех, засвидетельствованным многими мужчинами и женщинами, не только свободными, но и рабами, было то, что они сказали в конце, а именно, что мать кормила младенца молоком: невозможно же для неродившей женщины иметь груди, полные млеком!

XXXV. В то время как они приводили эти и многие другие доказательства, равным образом весомые и никакими противными доводами не опровержимые, и проливали потоки скорби по поводу несчастий девы, все остальные, кто слышал их слова, испытывали сострадание к красоте ее, когда взирали на девушку 2. (ведь даже в грязной одежде, с потупленным взором и заплаканными глазами она притягивала взгляды всех, столь сверхчеловеческой была в ней красота и прелесть), и оплакивали превратности судьбы — каким обидам и оскорблениям подверглась она после такого благополучия. 3. И в них закрадывалась мысль, что, поскольку закон о свободе нарушен, ничто не помешает и их собственным женам и дочерям претерпеть то же, что и эта дева. Раздумывая об этом и о многом тому подобном, а также разговаривая об этом друг с другом, они плакали. 4. Но Аппий, поскольку по природе не был человеком здравомыслящим, к тому же испорченный непомерностью своей власти, терзаясь душой и кипя сердцем из-за страсти к девице, не обращал внимания на речи защитников, и не был тронут ее слезами, сочувствие же присутствующих воспринимал с гневом, как будто он сам заслуживал большей жалости и испытывал более страшные муки от поработившей его красоты. 5. Приведенный в бешенство всем этим, он имел наглость не только произнести бесстыдную речь, из которой тем, кто подозревал уже, стало окончательно ясно, что клевета на девушку порождена им самим, но и осмелился совершить тираническое и жестокосердное деяние.

XXXVI. Так, еще во время их речи он приказал установить тишину, когда же стало тихо и вся толпа на Форуме начала напирать, горя желанием узнать, что он собирается сообщить, он, то и дело бросая взгляды туда и сюда, подсчитывал глазами количество друзей, которые были размещены в разных углах Форума, после чего изрек следующее: 2. «Я не сегодня впервые услышал об этом деле, Вергиний и вы, пришедшие с ним, но гораздо раньше — еще до того, как я получил эту должность. Внемлите же, каким образом узнал я об этом. Отец присутствующего здесь Марка Клавдия перед смертью попросил меня быть опекуном его сына, которого он оставляет еще ребенком: они ведь являются наследственными клиентами нашей семьи. 3. Во время опекунства мне поступило сообщение о девочке, что Нумитория выдала ее за свою, взяв от рабыни Клавдия. Расследовав все обстоятельства, я установил, что это произошло именно так. Итак, можно было захватить то, что по праву принадлежало мне, но я счел лучшим оставить право выбора моему подопечному, чтобы он, став совершеннолетним, решил, увести ли девушку-рабыню или договориться с воспитавшими ее, получив деньги или подарив ее. 4. Впоследствии я, вовлеченный в государственные дела, уже не помышлял ни о каких заботах Клавдия. По-видимому, когда он подсчитывал свое имущество, ему также сделали донос о девушке-рабыне, как ранее мне. Он, следовательно, не требует ничего неправедного, желая увести дочь своей собственной рабыни. 5. Теперь же, если бы они сами договорились друг с другом, это было бы прекрасно. Но поскольку дело вылилось в спор, я свидетельствую в его пользу и объявляю, что он является хозяином девушки-рабыни».

XXXVII. Когда это услышали, то те, кто был неиспорчен и заступался за говорящих справедливые вещи, воздели руки к небу и подняли крик, смешанный с плачем и негодованием, прихлебатели же олигархии — ободряющий гам, который помог бы придать смелости властителям. Форум бурлил и полнился выкликами и всплесками чувств разного толка, Аппий же, приказав восстановить тишину, сказал: 2. «Если не прекратите раскалывать государство и воевать против нас, вы, возмутители порядка, бесполезные везде — и в мирное время, и на войне, — то вы покоритесь, вразумленные принуждением. Не воображайте, что все эти стражи на Капитолии и в крепости приготовлены нами только против внешних врагов, а вас, притаившихся внутри и портящих все государственные дела, мы не тронем. 3. Смиритесь же с решением, лучшим, чем то, что у вас на уме сейчас, и удалитесь, у кого здесь нет никакого дела, да и занимайтесь каждый своими делами, если вы благоразумны. Ты же, Клавдий, веди рабыню без всякого опасения через Форум, ибо двенадцать секир Аппия будут сопровождать тебя». 4. После того как он изрек это, все остальные стали покидать Форум, стеная и ударяя себя по лбу, не в силах сдерживать слезы. Клавдий же повлек девушку, прильнувшую к отцу, лобзавшую его и заклинавшую самыми ласковыми словами. Находясь в бедственном положении, Вергиний задумал в сердце деяние ужасное и горькое для отца, но достойное человека свободнорожденного и сильного духом. 5. А именно, он испросил позволения обнять свою дочь в последний раз как свободную, и сказать ей наедине то, что он хочет, прежде чем ее уведут с Форума. Получив согласие военачальника, он, когда недруги его немного отошли, взял дочь, ослабевшую и не стоявшую на ногах, и, поддерживая ее, некоторое время называл по имени, целовал и утирал ручьи слез; затем понемногу отводил ее, а когда приблизились к мясной лавке[1164], он схватил с прилавка нож и поразил дочь в самое чрево, воскликнув: 6. «Свободной и благонравной я отправляю тебя, дитя мое, к твоим предкам под землей; ибо живой нельзя было тебе обладать обоими этими достоинствами из-за тирана!» Когда поднялся крик, он, сжимая в руке окровавленный жертвенный нож и сам в крови, которой обагрился при заклании девы, двинулся через город, словно невменяемый, призывая граждан к свободе. 7. Затем, проложив себе путь через ворота, он вскочил на коня, приготовленного для него, и устремился в лагерь, сопровождаемый и на сей раз юношами Ицилием и Нумиторием, которые привезли его из лагеря. За ними последовала еще одна немалая толпа плебеев, в целом около четырехсот.

XXXVIII. Когда Аппий услышал об участи девушки[1165], то вскочил с кресла и хотел преследовать Вергиния, говоря и делая много дурного. Но, окруженный друзьями, уговаривавшими его не предпринимать никаких опрометчивых поступков, он удалился, негодуя на всех. 2. Когда он уже был дома, некоторые друзья передали ему, что, стоя вокруг тела девушки, ее жених Ицилий и дядя Нумиторий вместе с другими сторонниками и родственниками говорят против него то, что можно и нельзя, и призывают плебеев к свободе. 3. И в гневе, в котором он пребывал, Аппий послал некоторых ликторов с приказом заключить в темницу крикунов и унести тело с Форума, совершая особенно неразумный поступок, менее всего соответствовавший тогдашним обстоятельствам. Ведь хотя ему надлежало искать расположения плебеев, которые получили законный повод для гнева, уступив им на то время, а позднее в чем-то оправдываясь, за что-то прося прощения, что-то возмещая иными какими-нибудь благодеяниями, он тем не менее прибег к насилию и вынудил их впасть в отчаяние. 4. Поэтому они не стали терпеть, когда ликторы попытались утащить тело или увести людей в темницу, но, криком подбадривая друг друга, в ответ на попытку применить силу пинками и ударами вытолкали тех с Форума. Так что Аппий, услышав об этом, был вынужден отправиться на Форум вместе с многочисленными друзьями и клиентами, приказав им бить и оттеснять с дороги тех, кто окажется на улицах. 5. Но Валерий и Гораций, главные, как я сказал[1166], вожаки ревнителей свободы, узнав о цели его выхода, встали перед телом вместе с большой и отважной толпой молодежи. И когда Аппий и его сообщники приблизились к ним, они вначале осыпали обидными и оскорбительными словами власть децемвиров, а затем присовокупили и дела, подобные словам, нанося удары и сбивая с ног нападавших.

XXXIX. Аппий же, тяжко уязвленный неожиданным препятствием и не зная, как поступить с этими людьми, принял решение идти по наиболее гибельному пути. Ведь, полагая, что народ настроен все еще благосклонно к нему, он поднялся к святилищу Вулкана и созвал народ на собрание, где попытался обвинить тех людей в нарушении законов и бесчинстве, вдохновляемый трибунской властью и тщетной надеждой, что народ вознегодует вместе с ним и позволит сбросить этих людей со скалы[1167]. 2. Но Валерий со своими сторонниками занял другую часть Форума и, поместив тело девушки там, откуда всем можно было его видеть, созвал другое собрание и выдвинул серьезные обвинения против Аппия и остальных олигархов. 3. И случилось то, что и следовало: некоторых привело достоинство мужей, других жалость к девушке, которая претерпела ужасные и более чем ужасные страдания по вине несчастной красы, а иных само стремление к восстановлению старинного государственного устройства, — но в это собрание стеклось больше людей, чем в другое, так что совсем немногие остались вокруг Аппия, а именно собственно сторонники олигархии, среди которых были и те, кто по многим причинам уже более не повиновался децемвирам, но, если бы положение противников упрочилось, с радостью ушел бы к тем. 4. Видя, что он покинут, Аппий вынужден был изменить свое мнение и оставить Форум, что в наибольшей мере принесло ему пользу. Потому что если бы он подвергся нападению толпы плебеев, то понес бы от них подобающее наказание. 5. После этого Валерий и его сторонники, получив власть, какую хотели, обратились к речам против олигархии и переубедили еще колеблющихся. Недовольство массы сограждан было еще более усилено родственниками девушки, которые доставили ее носилки на Форум и, приготовив все украшения для похоронных обрядов как можно пышнее, пронесли затем тело по самым главным улицам города, где его могло видеть наибольшее количество людей. 6. Женщины и девушки выбегали из домов, оплакивая ее участь, одни бросали цветы и венки на погребальные носилки, другие пояса или головные повязки, а третьи — девичьи игрушки, некоторые даже, возможно, отрезанные пряди волос; 7. и очень многие мужчины, покупая украшения в соседних лавках или получая их в подарок, приносили соответствующие дары погребальной процессии. Так что похороны стали широко известны по всему городу и всех охватило желание свергнуть олигархов. Но сторонники олигархии, будучи вооружены, внушали им немалый страх, а Валерий и его приверженцы не хотели решать спор кровопролитием сограждан.

XL. Итак, дела в городе находились в таком смятении[1168]. Вергиний же, который, как я рассказал, своей рукой убил собственную дочь, гнал лошадь с отпущенными поводьями, и вечером, около времени зажжения огней, прибыл в лагерь под Альгидом, все еще в том виде, в каком он бежал из города: весь забрызганный кровью и сжимая в руке мясницкий нож. 2. Стоявшие на страже перед лагерем, увидев его, были в недоумении, что с ним стряслось, и последовали за ним, чтобы услышать о важном и страшном деле. Вергиний же по пути рыдал и жестами побуждал всех встречных ступать за ним. Из палаток, мимо которых он проходил, выбегали воины все вместе, как раз тогда ужинавшие, с факелами и светильниками. Преисполненные тревоги и беспокойства, они окружили его, двигаясь следом. 3. Когда же он добрался до открытого пространства лагеря[1169], то, поднявшись на какое-то возвышение, так, чтобы все его видели, поведал о случившихся с ним несчастьях, предъявив в свидетели своих слов тех, кто вместе с ним явился из города.

Когда он заметил, что многие горько причитают и рыдают, то перешел к мольбам и просьбам, заклиная их не допустить, чтобы он остался неотмщенным, а отечество — оскорбленным. Еще когда он говорил это, всех охватило страстное желание слушать и его поощряли продолжать. 4. Поэтому он теперь уже смелее обрушился на олигархию, подробно рассказывая, что многих децемвиры лишили имущества, у многих тела опозорены плетьми, весьма многих ни в чем неповинных вынудили бежать из отчизны, а также перечисляя обиды, нанесенные женам, и похищения девушек на выданье, оскорбления свободнорожденным мальчикам, и перечисляя другие их бесчинства и жестокости. 5. «И эти оскорбления, — продолжал он, — мы терпим от людей, имеющих власть не по закону, ибо получили они ее не в силу постановления сената или с позволения народа (ведь истек у них годичный срок полномочий, по окончании которого они обязаны передать бразды правления другим), но самым насильственным способом, предполагая у нас большое малодушие и трусость, словно у женщин. 6. Пусть каждый из вас поразмыслит о том, что он сам испытал и что знает о других пострадавших; и если кто-то из вас, соблазняемый какими-либо удовольствиями или благодеяниями от них, не боится олигархии и не опасается, что бедствия когда-нибудь со временам обрушатся и на него самого, узнав, что у тиранов не существует никакой верности и что даже не из благосклонности даруются кому-то милости власть имущих, узнав и все остальное такого же рода, пусть он изменит свое мнение. 7. И вы все в едином порыве, освободите от тиранов отчизну, где находятся храмы ваших богов и могилы предков, коих вы почитаете после богов, и где живут ваши престарелые отцы, ожидающие высоких наград, равных понесенным трудам, жены обрученные по закону, дочери на выданье, требующие от родителей немалых забот, и дети мужского пола, кому причитаются права природы и предков. 8. Я умалчиваю, правда, о ваших домах, земельных наделах и добре, которое тяжким трудом накоплено вашими отцами и вами самими: ничем из этого вы не можете надежно обладать, пока находитесь под тиранией децемвиров.

XLI. Не дело для разумных и благородных людей доблестью приобретать чужое, но из-за малодушия позволять гибнуть своему собственному, или же вести длительные и непрерывные войны за власть и господство с эквами, вольсками, сабинянами и всеми прочими соседями, но не желать поднять оружие против ваших беззаконных правителей за свою безопасность и свободу. 2. Неужели вы не возродите высокий дух отечества? Неужели вы не придете к решению, достойному мужества предков, которые из-за бесчестия, причиненного одной-единственной женщине одним из сыновей Тарквиния, вследствие этого позора умертвившей себя, были столь возмущены ее несчастьем и столь рассержены, сочтя это бесчестье общим для всех, что они не только изгнали Тарквиния из государства, но и упразднили царскую власть и запретили впредь кому-либо править римлянами пожизненно и неподотчетно, сами поклявшись самой страшной клятвой и призвав проклятия на потомков, если что-либо совершат вопреки этому? 3. И вот при том, что они не снесли тираническое бесчинство, содеянное одним распущенным юнцом против одной свободной личности, вы станете терпеть многоглавую тиранию, которая позволяет себе всякое злодеяние и бесстыдство и будет позволять еще больше, раз уж вы ныне сносите? 4. Не мне одному досталась дочь, отличающаяся красотой средь других, которую Аппий открыто пытался обесчестить и опозорить, но и многие из вас имеют либо дочерей, либо жен, либо миловидных юных отроков. И что помешает им испытать то же самое со стороны какого-нибудь другого из десяти тиранов или самого Аппия? Если, конечно, существует кто-то из богов, который поручится, что, если вы оставите эти мои горести неотмщенными, то те же самые беды не обрушатся на многих из вас, но, коснувшись только моей дочери, вожделение тиранов остановится и в отношении остальных лиц — как детей, так и девушек, — образумится. 5. Знайте же достоверно, что было бы, конечно, великой глупостью и невежеством говорить, что эти предполагаемые преступления не произойдут. Ибо желания тиранов, естественно, не имеют границ, поскольку ни закон не служит им препятствием, ни страх. Итак, совершая для меня справедливое отмщение и обеспечивая для самих себя безопасность, чтобы вам не испытать то же самое, порвите, наконец-то, ваши путы, о несчастные; взгляните на свободу открытыми глазами! 6. Какая другая причина более возмутит вас, чем то, что дочерей граждан, как рабынь, уводят тираны и под бичами ведут к себе в качестве невест? И в какой другой миг вы вновь обретете дух свободы, если пропустите нынешний, когда тела ваши прикрыты доспехами?»

XLII. Когда он еще только говорил, большинство воинов подняли крик, обещая отомстить за него, и стали выкликать по именам центурионов, требуя взяться за дело. И многие, выходя вперед, отваживались открыто рассказывать, если сами испытали что-нибудь ужасное. 2. Узнав о случившемся, пять человек, которые, о чем я сказал[1170], командовали легионами, испугались, как бы толпа не совершила какое-нибудь нападение на них, и все сбежались в шатер полководца[1171], где стали обдумывать со своими друзьями, окружив себя верными воинами, каким образом прекратить мятеж. 3. Но, когда они получили известия, что воины возвращаются в свои палатки и что волнение успокоилось и прекратилось, то, не подозревая, что большинство центурионов на тайном совещании договорились поднять восстание и совместно освободить отечество, они решили, как только наступит день, схватить возмутителя черни Вергиния и держать его под стражей, а самим, подняв войска, вывести их из лагеря на врагов, и, расположившись в лучшем их краю, опустошать его, таким образом удерживая своих воинов от дальнейшего вмешательства в любые дела, которые творятся в городе, посредством как военной добычи, так и сражений, которые они будут всякий раз вести ради самих же себя. 4. Но ничего из задуманного им не удалось, ибо центурионы не позволили Вергинию пойти в шатер полководца, когда его туда вызвали, подозревая, что он может потерпеть какой-либо вред, более того, они с презрением отнеслись к полученному сообщению, что полководцы собираются вывести центурии против врагов, заявив: «Насколько искусно вы командовали нами ранее, чтобы и ныне, получив надежду, мы последовали за вами — за теми, кто, собрав из самого города и из союзников такое войско, как никакой другой римский военачальник прежде, не только [не одержали хоть какую-то победу над врагом или причинили ему ущерб][1172], но, напротив, [выказали] отсутствие храбрости и опытности, [плохо] расположив лагерь. А позволив разорить нашу собственную территорию, вы сделали нас нищими и бедными во всем, благодаря чему [мы, намного превосходя противников в вооружении,] побеждали в сражениях, когда у нас были более искусные полководцы, чем вы! А теперь враги водружают трофеи по поводу нас и, отняв у нас палатки, рабов, оружие и деньги, владеют всем нашим».

XLIII. Вергиний же в гневе и более уже не страшась полководцев, стал яростнее нападать на них, обзывая их опустошителями и погубителями отечества и побуждая всех центурионов, взяв знамена, вести войско на Рим. 2. Но большинство все еще страшилось двинуть священные знамена, да и считало нечестивым и небезопасным для всех оставить своих командиров и военачальников: ведь и воинская присяга, которую римляне соблюдают более всего сурово повелевает воинам следовать за военачальниками, куда бы они их ни повели, и закон давал командирам власть осуждать на смерть без суда неповинующихся или оставивших знамена. 3. Поэтому, когда Вергиний увидел, что это держит их в страхе, он стал доказывать, что закон освободил их от присяги, поскольку командовать войсками должен полководец, назначенный по закону, в то время как власть децемвиров незаконна, раз истек годичный срок, на который она была предоставлена. А продолжать повиноваться тем, кто правит не по закону, является не послушанием и благочестием, но безумием и сумасшествием. 4. Услышав это, воины признали его правоту: ободряя друг друга и в чем-то черпая мужество в поддержке божества, они подняли знамена и выступили из лагеря. Как бывает при разнообразных нравах, когда не все придерживаются наилучшего, должно было остаться с олигархами и некоторое число рядовых воинов и центурионов, хотя и не столь много, как других, а гораздо меньше. 5. Отправившиеся из лагеря шагали целый день и с наступлением вечера прибыли в город, никого не известив о своем приходе, чем привели горожан в смятение, так как те подумали, что подступают полчища врагов: по всему городу поднялся крик и началась беспорядочная беготня. Но все же смятение длилось не столь долго, чтобы из-за него произошло что-либо дурное. Ведь воины, проходя по улицам, восклицали, что они друзья и пришли ради блага государства, и подкрепляли слова делами, никому не причиняя вреда. 6. Проследовав на холм, называвшийся Авентин[1173] (именно он из всех входящих в Рим холмов был наиболее пригоден, чтобы разбить там лагерь), они положили оружие около храма Дианы. А на следующий день, укрепив лагерь и назначив десять тысячников[1174] руководить общими делами, главой которых стал Марк Оппий, они пребывали в спокойствии.

XLIV. Вскоре к ним прибыли в подмогу также из войска у Фиден доблестнейшие центурионы из трех легионов, приведя с собой крупные силы. Они уже давно находились в состоянии вражды со своими полководцами, после того как те убили легата Сикция, о чем я уже говорил[1175], но ранее опасались начать восстание, ибо полагали, что пять легионов у Альгида дружественно расположены к децемвирату. Теперь же, узнав об их мятеже, они охотно приняли от судьбы, то что случилось. 2. Начальниками и этих легионов были десять тысячников, назначенных по дороге, наиболее выдающимся из которых был Секст Малий[1176]. Когда они соединились друг с другом, то, положив оружие, поручили двадцати тысячникам во всех вопросах говорить и действовать от имени общества. Из этих двадцати они назначили уполномоченными двух наиболее видных представителей, Марка Оппия и Секста Малия: те организовали совет из всех центурионов, вместе с которыми постоянно занимались всеми делами. 3. Хотя намерения их были еще неясны многим, Аппий, поскольку сознавал себя причиною этого возмущения и ожидавшихся из-за него будущих зол, более не желал исполнять никакие общественные дела, но заперся в своем доме. Назначенный же вместе с ним командовать в городе Спурий Оппий и сам вначале встревожился, полагая, что враги немедленно нападут на них и для этого они явились сюда, но после того как проведал, что они не затевают никакого переворота, освободился от страха и созвал сенаторов в здании сената, посылая за каждым лично домой. 4. Еще когда они собирались, от войска под Фиденами прибыли командующие, возмущаясь, что оба лагеря оставлены воинами, и убеждавшие сенат отнестись к тем с негодованием, которого дело заслуживает. Когда же каждый должен был высказать свое мнение, Луций Корнелий заявил, что тем, кто занял Авентин, следует в тот же самый день возвратиться в свои лагеря и исполнять приказы военачальников, не понеся никакой кары за содеянное за исключением зачинщиков бунта: их подвергнут наказанию военачальники. 5. Если же они не выполнят это, то сенату решать вопрос о них как о тех, кто оставил боевые порядки, в которые были назначены командирами, и кощунственно нарушили воинскую присягу. Луций же Валерий...[1177]

........................

........................

6. Но не подобало мне как вообще не упомянуть ни единого слова о римских законах, которые мы нашли записанными на Двенадцати таблицах[1178], так как они столь почитаемы и столь отличаются от греческих законодательств, так и продолжать, затягивая рассказ о них сверх необходимого.

XLV. После свержения децемвирата[1179] первыми получили консульскую власть от народа на центуриатных комициях, как я уже сказал, Луций Валерий Потит и Марк Гораций Барбат, которые и сами по своему нраву были расположены к плебеям и восприняли эти политические взгляды от предков. Выполняя обещания, которые они дали плебеям, когда уговаривали их сложить оружие, что государственными делами они будут управлять с учетом всех интересов плебеев, они утвердили на центуриатных комициях законы, которыми патриции были недовольны, однако стыдились выступать против, — некоторые другие мне нет необходимости упоминать, но в том числе закон, повелевавший, чтобы законы, принятые плебеями на трибутных комициях[1180], в равной степени относились ко всем римлянам, имея ту же силу, что и будущие постановления центуриатных комиций. Наказанием для тех, кто отменил бы или нарушил этот закон, в случае признания виновным, были назначены смерть и конфискация имущества. 2. Этот закон покончил с возражениями патрициев, которые они выдвигали ранее против плебеев, не желая подчиняться законам, принятым теми, и вообще считая утвержденные на трибутных собраниях законы не общими для всего государства, но частными решениями только для самих плебеев. А то, что решило центуриатное собрание, это они полагали установленным не только для них самих, но и для остальных граждан. 3. Ранее уже отмечалось, что в трибутных собраниях плебеи и бедняки были сильнее патрициев, в то время как в центуриатных комициях патриции превосходили плебеев, будучи гораздо малочисленнее остальных.

XLVI. Когда этот закон[1181] вместе с некоторыми другими, проплебейского характера, был утвержден консулами, тотчас плебейские трибуны, полагая, что пришло подходящее время для наказания Аппия и его окружения, решили, что следует выдвинуть обвинения против них, но не одновременно всех подвергнуть суду, а по одному, чтобы они не смогли оказать никакой помощи друг другу: трибуны думали, что таким способом с ними будет легче справиться. 2. Обдумывая, с кого было бы удобнее начать, они решили первым обвинить Аппия, ибо он был ненавидим народом как за прочие преступления, так и за недавние беззакония, учиненные по отношению к девушке. Они ведь полагали, что, осудив его, они и остальных легко одолеют, а если начать с лиц более низкого положения, то, по их мнению, гнев сограждан, всегда более суровый на ранних стадиях судебного процесса, смягчится в отношении наиболее знатных, если их судить в конце, как это не раз уже бывало. 3. Приняв такое решение, они заключили децемвиров под стражу и назначили без жребия Вергиния обвинять Аппия. После этого Аппий был вызван к народу обвиненный Вергинием перед народным собранием, и попросил время для подготовки защиты. Заключенный в темницу, чтобы содержаться под стражей вплоть до суда (так как ему было отказано в поручительстве), Аппий умер в тюрьме до наступления назначенного дня судебного заседания, — как подозревали многие, по приказу плебейских трибунов, но, как утверждали те, кто желал снять с них это обвинение, он сам повесился в петле. 4. После него на суд к народу другим трибуном, Публием Нумиторием, был призван Спурий Оппий и после защиты осужден всеми голосами и в тот же день казнен в тюрьме. Остальные децемвиры до предъявления обвинений осудили сами себя на изгнание. Имущество казненных и изгнанников[1182] государственные казначеи[1183] изъяли в казну. 5. Марк Клавдий, который пытался увести девушку как свою рабыню, был привлечен к суду Ицилием, ее женихом. Однако, переложив ответственность на Аппия, который приказал ему совершить преступление, он все же избежал смерти, но был приговорен к бессрочному изгнанию. Из прочих пособников олигархов в тех или иных злодеяниях ни один не предстал перед публичным судом, но всем была дарована безнаказанность[1184]. Эту политическую меру предложил плебейский трибун Марк Дуиллий, поскольку граждане были уже утомлены, да и ожидалось нападение врагов[1185].

XLVII. После того как смута в государстве прекратилась[1186], консулы, созвав сенат, утвердили предварительное постановление отправить побыстрее войско против врагов. После утверждения народом постановления сената один из консулов, Валерий, с половиной войска вышел в поход против эквов и вольсков: оба народа ведь объединили силы. 2. Понимая, что эквы вследствие прежних успехов возгордились и с огромным презрением стали относиться к мощи римлян, он вознамерился еще больше усилить их самомнение и сделать более дерзкими, создав ложное представление, будто он боится вступать с ними в бой, и во всем он поступал с робостью. 3. Так, он выбрал для лагеря неприступную возвышенность, окружил глубоким рвом и укрепил высоким частоколом. И хотя враги постоянно вызывали его на бой и упрекали в трусости, консул терпеливо все это сносил, оставаясь в спокойствии. Но когда он узнал, что лучшие силы противника отправлены для грабежа земель герников и латинов, а в лагере осталась немногочисленная и слабая стража, то, сочтя этот случай подходящим, вывел войско в боевых порядках и выстроил его для битвы. 4. Но поскольку никто не вышел против него, то он пропустил этот день, а на следующий напал на их лагерь, не слишком надежно укрепленный. Когда ушедшие за фуражом узнали, что их лагерь осажден, они поспешно вернулись, но не в боевом строю и одновременно, а разрозненно и небольшими группами, кто как сумел собраться. Оставшиеся же в лагере, увидев, что подходят свои, воспряли духом и все вместе сделали вылазку. 5. И разразилась ожесточенная битва с безмерным кровопролитием с обеих сторон, в которой римляне, одержав победу, обратили в бегство тех, кто сражался в сомкнутых рядах, и, преследуя бегущих, одних убили, а других взяли в плен; завладев вражеским лагерем, они захватили большое количество денег и богатую добычу. Покончив с этим, Валерий уже беспрепятственно напал на вражеские поля, опустошая их.

XLVIII. Марк Гораций, посланный на войну против сабинян, когда узнал о подвигах коллеги, сам также вывел войска из лагеря и поскорее направил [все] свои силы на сабинян, не уступавших ему в численности и [весьма опытных] в военных делах. [Они же проявили] высокомерие и великую дерзость [в отношении неприятеля] вследствие прежних удач, — [и все в целом, и их военачальник лично][1187]. Он был не только хорошим полководцем, но и доблестным воином в единоборстве. 2. Поскольку всадники явили огромное рвение, Гораций одержал блестящую победу, многих врагов убив, но еще гораздо больше [взяв] в плен, а также овладев их брошенным лагерем, где нашли не только значительную собственную поклажу неприятеля, но и все добро, награбленное на римской земле, и спасли весьма много своих людей, попавших в плен. Дело в том, что сабиняне из-за пренебрежения к римлянам не уложили и не увезли заранее свою добычу. 3. Имущество врагов консул позволил воинам взять себе как военную добычу, отделив прежде из него то, что намеревался посвятить богам; но захваченное добро он возвратил прежним владельцам.

XLIX. Окончив эти предприятия, он отвел войска в Рим, куда в то же самое время подошел и Валерий. Оба консула весьма гордились своими победами и надеялись провести славные триумфы. 2. Однако события не оправдали их ожиданий. Ибо сенат, собранный по их поводу, в то время как они расположились лагерем за чертой города в месте, называемом Марсовым полем, и уведомленный о подвигах обоих консулов, не дал им разрешения совершить жертвоприношения в честь победы. Многие из сенаторов открыто выступили против них, 3. и больше всех Гай Клавдий, дядя, как я говорил[1188], того самого Аппия, что основал олигархию и недавно был погублен плебейскими трибунами. Он упрекал их за утвержденные ими законы, благодаря которым они умалили власть сената, и за остальной политический курс, которому оба следовали в управлении. Под конец он упомянул гибель либо лишение имущества децемвиров, которых они выдали плебейским трибунам, что, мол, совершено вопреки клятвам и договоренностям: 4. (было ведь заключено священное соглашение между патрициями и плебеями о прощении всех и забвении прошлого). Он утверждал также, что смерть Аппия последовала не от собственной руки, но по злому умыслу трибунов накануне разбирательства, чтобы тот, подвергаясь суду, не имел возможности получить слово или милость, как обычно происходит, если, конечно, на суд явился человек, предъявляющий в свою пользу благородство происхождения и множество добрых дел, свершенных ради общества, взывая к клятвам и ручательствам, на которые люди полагаются при заключении договоров, [выставляя детей и родственников], [принимая] сам этот жалкий вид и прибегая ко многим другим приемам, которые вызывают сострадание у толпы. 5. Когда [Гай Клавдий высказал] все эти обвинения против консулов и все присутствующие [поддержали его], то было решено, что консулы должны быть довольны, если хотя бы не подвергнутся наказанию, а получить празднование триумфа или другие подобного рода уступки они недостойны даже в малейшей степени.

L. Когда сенат постановил отказать в триумфе, Валерий и его коллега вознегодовали, воспринимая это как оскорбление, и созвали плебс на народное собрание. Там они выдвинули много обвинений против сената, а плебейские трибуны поддержали их и предложили закон, по которому консулы получили право на триумф от народа, первыми из всех римлян введя такой обычай. 2. И это вновь привело к упрекам и ссорам плебеев с патрициями. Трибуны подстрекали их, ежедневно созывая сходки и яростно нападая на сенат. А более всего многих беспокоило подозрение, которое старались укрепить и трибуны, усиленное туманными слухами и многочисленными предположениями, что, мол, патриции собираются упразднить законы, которые утвердили Валерий и его коллега. И многими серьезно овладело это мнение, став почти что уверенностью. Таковы были события при этих консулах.

LI. В следующем году[1189] консулами были Ларс Герминий и Тит Вергиний, а после них должность получили Марк Геганий...

........................

........................

LII. Когда они[1190] не дали никакого ответа, но продолжали возмущаться, Скаптий вновь вышел к трибуналу и сказал: «Вы получите признание, о граждане, от самих соперников, что они оспаривают нашу землю, не имеющую к ним никакого отношения. Принимая это во внимание, подайте голос за то, что является справедливым и соответствует клятвам». 2. При таких словах Скаптия стыд овладел консулами, понимающими, что исход судебного заседания не будет ни справедливым, ни благопристойным, если римский народ, избранный в третейские судьи, присудит себе какую-либо оспариваемую другими землю, отняв ее у спорящих сторон, при том что никогда ранее не предъявлял притязаний на нее. И очень много речей было произнесено консулами и руководителями сената, чтобы отклонить это решение, но тщетно. 3. Ведь люди, вызванные для голосования, заявляли, что большая глупость позволять другим владеть тем, что принадлежит им, и считали, что вынесут неправедное решение, если объявят арицийцев либо ардеатов владельцами спорной земли, раз они присягнули присудить ее тому, кому, как они признают, она принадлежит. И они гневались на судящиеся стороны за то, что те решили сделать судьями их, кто сам был лишен этой земли, с той целью чтобы им даже позже нельзя было уже вернуть свою собственность, которую они сами, рассудив под клятвой, признали чужой. Поразмыслив так и возмущаясь, они приказали поставить в каждой трибе третью урну, для римского государства, в которую они будут складывать свои камешки и всеми голосами римский народ был признан владельцем спорной земли. Это произошло при данных консулах.

LIII. Когда Марк Генуций и Гай Квинций получили должность[1191], возобновились политические разногласия, а именно, плебеи требовали, чтобы всем римлянам было позволено занимать консульскую должность: ведь до тех пор лишь патриции имели право на нее, избираемые на центуриатных комициях. И, подготовив закон о консульских выборах, плебейские трибуны этого года внесли его — за исключением Гая Фурния все остальные были согласны в этом. В нем народ наделялся правом каждый год решать, желает ли он, чтобы консульства добивались патриции, либо плебеи. 2. Члены сената возмущались этим, усматривая в нем низвержение своего собственного господства, и думали, что им следует предпринять все возможное, лишь бы воспрепятствовать утверждению закона. Взаимное раздражение, обвинения и противодействие постоянно происходили и на частных сходках, и на общественных собраниях, ибо все патриции стали враждебны ко всем плебеям. 3. Множество речей также было сказано в сенате и множество на комициях предводителями аристократии — более умеренные со стороны тех, кто полагал, что плебеи заблуждаются по незнанию своей выгоды, а более резкие со стороны тех, кто считал, что это дело обусловлено кознями и завистью к ним.

LIV. Пока время проходило впустую, в город прибыли гонцы от союзников с сообщением, что вольски и эквы готовятся выступить против них с огромным войском, и умоляли немедленно отправить к ним военную помощь, так как они находятся на пути войны. 2. Говорили, что и тиррены, называемые вейянами, готовятся к отпадению, да и ардеаты более не покорны им, гневаясь по поводу спорной земли, которую римский народ, избранный третейским судьей, присудил в минувшем году самому себе. 3. Сенат, узнав об этом, постановил набрать войско и обоим консулам вывести в поход воинские силы. Но их решениям воспротивились те, кто вносил закон (ведь плебейские трибуны имеют право противодействовать консулам), освобождая граждан, приводимых консулами к воинской присяге и запрещая накладывать какое-либо наказание на неповинующихся. 4. Но, хотя сенат настоятельно просил прекратить соперничество в настоящее время, а лишь когда наступит конец военным действиям, тогда и предлагать закон о выборах магистратов, они настолько не желали уступить обстоятельствам, что заявляли, будто, мол, будут препятствовать и другим решениям сената и не позволят утвердить никакого постановления по любому делу, покуда сенат не примет предварительное постановление о законе, который они вносят. 5. И трибуны увлеклись настолько, что таким образом угрожали консулам не только в сенате, но и в народном собрании, дав величайшие клятвы, какие у них есть, а именно собственной верностью, чтобы даже если они убедятся в своей ошибке, им нельзя было отменить ни одного из своих решений.

LV. Среди подобных угроз обсуждали, что следует делать, старейшие и наиболее выдающиеся вожди аристократии, собранные консулами на частное совещание сами по себе. 2. Итак, Гай Клавдий, который менее всего благоволил к плебеям и унаследовал такие политические убеждения от предков, предложил более самонадеянное мнение не уступать народу ни консульской власти, ни других магистратур вообще; а тем, кто попытается противодействовать, воспрепятствовать оружием, если их не убедят слова, не щадя никого, ни частное лицо, ни должностное. Ведь все, сказал он, кто пытается поколебать отеческие обычаи и испортить древний государственный порядок, являются чужаками и врагами гражданства. 3. Но Тит Квинций возражал против сдерживания противника силой и против общения с плебсом с помощью оружия и через пролитие крови соплеменников, в особенности потому, что им будут противодействовать плебейские трибуны, — «которых наши отцы постановили считать священными и неприкосновенными, сделав богов и младших божеств поручителями договора и призвав величайшими клятвами проклятие и на самих себя, и на свое потомство, если хоть что-нибудь нарушат в соглашении».

LVI. Когда к этому мнению присоединились и остальные приглашенные на совещание, слово взял Клавдий и сказал: «От меня не скрыто, основание сколь великих бед для всех нас будет положено, если мы разрешим народу проголосовать по поводу этого закона. Но не зная, что следует делать, и будучи не в состоянии в одиночку противостоять многим, я уступаю вашим намерениям. 2. Ведь справедливо, чтобы каждый объявлял, что ему кажется полезным для общества, но подчинялся при этом решениям большинства. Однако я могу дать вам следующий совет, ибо вы находитесь в тяжелых и неприятных обстоятельствах, — не уступать консульство ни сейчас, ни в будущем никому, кроме патрициев, которым одним по священному и человеческому праву дозволено получать его. 3. Когда же вы окажетесь перед необходимостью, как ныне, поделиться и с остальными гражданами высшей властью и магистратурой, назначайте военных трибунов[1192] вместо консулов, ограничив их число тем, сколько нужно — я думаю вполне достаточно восьми или шести — и среди них пусть патрициев будет не меньше, чем плебеев. Ведь, поступая так, вы не уроните власть консулов в руки низменных и недостойных людей, но и не будет казаться, что вы подготавливаете для себя несправедливое господство, не предоставляя плебеям никакой магистратуры». 4. Когда все одобрили его мнение и никто не стал возражать, он сказал: «Послушайте, что я могу посоветовать и вам, консулам. Назначив день, когда вы будете утверждать предварительное постановление и решения сената, дайте слово сторонникам закона и его противникам. После произнесения всех речей, когда настанет время испрашивать мнения, начните не с меня и не с Квинция, здесь присутствующего, и не с кого-либо другого из старших сенаторов, но с Луция Валерия, который из сенаторов более всех благоволит к плебеям, а вслед за ним вызовите Горация, если он пожелает что-нибудь сказать. Когда же выясните их мнения, тогда только вызывайте говорить нас, стариков. 5. Я в свою очередь выскажу суждение, противоположное предложению трибунов, используя полную свободу слова — ведь именно это на пользу общества. Что же до предложения о военных трибунах, если вам угодно, то пусть его вынесет Тит Генуций: ведь это мнение окажется наиболее подходящим и вызовет наименьше подозрений, если его выскажет твой брат, о Марк Генуций». 6. И этот совет был признан правильным, после чего они разошлись с совещания. На трибунов же напал страх из-за тайной встречи сенаторов, как бы она не оказалась во вред и весьма большой пагубой для народа, поскольку они заседали в частном доме, а не открыто, и никого из руководителей народа не допустили к участию в совещании. И после этой сходки они, в свою очередь собрав самых рьяных сторонников плебса, стали изобретать средства защиты и предосторожности против козней, которые они подозревали против себя со стороны патрициев.

LVII. Когда наступило время принятия предварительного постановления, консулы собрали сенат и, настоятельно призвав к согласию и порядку, предоставили плебейским трибунам, предложившим закон, высказаться первыми. 2. Выступил вперед один из них, Гай Канулей, и не стал доказывать и даже упоминать, что закон справедлив и полезен, но сказал, что он удивляется консулам, поскольку они, уже обсудив и решив между собой, как следует поступить, взялись представлять дело сенату, будто бы оно не обсуждено и нуждается в рассмотрении, и предоставили желающим говорить о нем, прибегая к обману, который не подобает их возрасту и не соответствует величию их власти. 3. Он заявил, что те кладут начало дурным средствам управления, собирая тайные совещания в частных домах и даже не всех сенаторов созывая на них, но только наиболее расположенных к ним. Далее Канулей добавил, что меньше удивлен, если другие сенаторы исключены из этого домашнего сената, но его изумляет, что Марк Гораций и Луций Валерий, ниспровергатели олигархии, мужи консульского достоинства, способные не менее любого другого решать общественные дела, оказались недостойны приглашения на совещание. Он не в состоянии понять, на каком законном основании это случилось, но подозревает единственную причину: намереваясь выдвинуть дурные и вредные предложения, направленные против плебеев, консулы не хотели приглашать на сборища такого рода самых больших друзей плебеев, которые обязательно высказали бы свое возмущение и не допустили бы никакого несправедливого решения против плебеев.

LVIII. Поскольку Канулей высказал это с сильным негодованием и сенаторы, не приглашенные на совещание, с гневом восприняли данное обстоятельство, вперед выступил второй из консулов, Генуций, и попытался оправдаться и успокоить их раздражение, доказывая, что они собрали только друзей и не для того, чтобы затеять что-нибудь против народа, но дабы посовещаться с наиболее близкими людьми, как поступить, дабы не обидеть ни одну из сторон, то есть внести ли закон на рассмотрение сената сразу или же позднее. 2. Что до Валерия и Горация, сказал он, то не было никакой иной причины не приглашать их на совет, но лишь то, чтобы у плебеев не возникло каких-нибудь неоправданных подозрений на их счет, будто бы они изменили своим политическим убеждениям, а именно, если бы они примкнули к другому мнению, предлагавшему отложить рассмотрение закона на другой, более подходящий, срок. Но так как все приглашенные решили, что предпочтительнее более быстрое рассмотрение, чем перенесение его, то консулы поступают так, как объявлено ими. 3. Сказав это и поклявшись богами, что он действительно говорит правду, а также призвав в свидетели сенаторов, которые были приглашены на собрание, он заявил, что очистится от всякого подозрения не словами, но делами. 4. Ведь после того как желающие отклонить или поддержать закон выскажут свои доводы, он вызовет первыми для объявления своего мнения не самых старших и почтенных сенаторов, кому и эта почесть предоставлена по отеческим обычаям, и не тех, кто находится под подозрением у плебеев, мол, что ничего не говорят и не замышляют полезного для них, но тех из более молодых, кто слывет расположенным к плебеям.

LIX. Пообещав это, он дал разрешение желающим говорить. После того как никто не вышел ни отвергнуть закон, ни защитить его, он вновь выступил вперед и первым спросил Валерия, что полезно для общества и за какое предварительное постановление он советует сенаторам проголосовать. 2. Тот, поднявшись, произнес длинную речь касательно как самого себя, так и предков, которые, по его словам, защищали плебейскую сторону ради блага государства. Он перечислил с самого начала все опасности, которые обрушивались на государство из-за тех, кто преследовал противоположные цели, и показал, что ненависть по отношению к плебеям оказалась невыгодной для всех, кто был враждебен плебсу. Далее он высказал много похвал народу, заявив, что для государства он стал главной причиной не только свободы, но и владычества. Произнеся это и тому подобное, он завершил, что не может быть свободным государство, из которого изгнано равенство. 3. И он сказал, что ему кажется справедливым закон, который предоставляет участие в консульской власти всем римлянам — конечно, тем, кто провел безупречную жизнь и явил деяния, достойные такой чести, — но он думает, что данный случай не является подходящим для рассмотрения этого закона, когда государство находится среди военных затруднений. 4. Он советовал плебейским трибунам позволить запись воинов и не препятствовать выходу в поход набранным войскам; консулам же, когда они наилучшим образом завершат войну, прежде всего внести в народное собрание предварительное постановление о законе. Это должно быть сразу же записано и одобрено всеми сторонами. 5. Данное мнение Валерия и вслед за ним Горация (ведь ему второму консулы предоставили слово) вызвало у всех присутствующих одинаковое чувство. Ибо те, кто хотел покончить с законом, с удовольствием услышали совет о переносе его рассмотрения, но тяжело восприняли необходимость после войны принимать им по его поводу предварительное постановление. Другие же, кто предпочитал, чтобы закон уже был одобрен сенатом, рады были слышать о признании его справедливым, но с раздражением относились к переносу предварительного постановления на другое время.

LX. Когда в результате этого предложения поднялся, как обычно, шум, ибо обе стороны не были удовлетворены всеми частями его, консул, выступив вперед, вопросил третьим Гая Клавдия, который слыл наиболее надменным и могущественным из вождей другой партии, противостоящей плебеям. 2. Он произнес подготовленную речь против плебеев, припомнив все, что, по его мнению, было когда-либо сделано народом вопреки превосходным отеческим установлениям. Сутью, увенчавшей его речь, было то, чтобы консулы вообще не давали сенату рассматривать этот закон, ни в настоящее время, ни позже, поскольку он предложен с целью свержения аристократии и приведет к нарушению всего порядка управления. 3. Когда же после его предложения шум еще больше усилился, четвертым по вызову консулов встал Тит Генуций, брат одного из консулов. Он рассказал вкратце об опасностях, угрожавших городу, что, мол, неизбежно на него обрушится одно из двух тяжелейших бедствий: либо их гражданские распри и соперничество укрепят положение врагов, либо, желая отвратить внешнее нападение, они позорно прекратят гражданскую войну. 4. Он заявил, что хотя имеются два бедствия, одному из которых они неизбежно будут вынуждены подчиниться, но ему кажется более выгодным то, чтобы сенат уступил плебеям присвоить некоторую часть установленного порядка отеческого государственного устройства, нежели превратить государство в посмешище для иноземцев и врагов. 5. Произнеся это, он внес предложение, которое уже было одобрено присутствовавшими на собрании в частном доме, то, которое сделал Клавдий, как я упоминал[1193], а именно, вместо консулов назначить военных трибунов — трех из патрициев и трех из плебеев — с консульской властью; когда же истечет срок их полномочий и наступит время назначать новых должностных лиц, чтобы сенат и народ собрались опять и решили, желают ли они отдать власть консулам или военным трибунам, и чье предложение встретит согласие всех голосующих, то и будет иметь силу; а предварительное постановление принимать каждый год.

LXI. Это мнение, предложенное Генуцием, встретило широкое одобрение со стороны всех, и почти все, поднимавшиеся после него, соглашались, что это наилучший выход. По приказу консулов было записано предварительное постановление, и плебейские трибуны, с огромной радостью получив его, проследовали на Форум. Затем, созвав плебс на собрание, они воздали много похвал сенату и убеждали тех из плебеев, кто хотел этого, бороться за магистратуру вместе с патрициями. 2. Но настолько непостоянной вещью является желание без благоразумия и столь быстро оно меняется в другую сторону, особенно применительно к черни, что те, кто до сих пор рассматривал как дело высшей важности получить участие в магистратуре и, если оно не будет даровано им патрициями, был готов покинуть город, как прежде, или добыть его оружием, теперь, когда они добились уступки, сразу оставили свое вожделение и переменили рвение в обратную сторону. 3. Во всяком случае, хотя множество плебеев пытались добиться военного трибуната и прибегали к самым настоятельным просьбам, плебеи никого не сочли достойным такой почести, но, получив право голосовать, избрали военными трибунами соискателей из патрициев, выдающихся мужей Авла Семпрония Атратина, Луция Атилия Луска и Тита Клелия Сикула.

LXII. Они первыми, получили проконсульскую власть[1194], на третьем году восемьдесят четвертой Олимпиады[1195], когда архонтом в Афинах был Дифил. Но, попользовавшись ею только семьдесят три дня, они добровольно отказались от нее в соответствии с древним обычаем, поскольку исполнять общественные обязанности им помешали некоторые небесные знамения. 2. После того как они сложили свою власть, собрался сенат и избрал интеррексов. Они, назначив выборы должностных лиц, предоставили решение народу — желает ли он избрать военных трибунов или консулов. Поскольку народ решил придерживаться древних обычаев, они предоставили желающим из патрициев домогаться консульской власти. Вновь были избраны консулы из патрициев, а именно, Луций Папирий Мугиллан и Луций Семпроний Атратин, брат одного из отказавшихся от военного трибуната. 3. Эти две магистратуры, обе облеченные высшими полномочиями, были у римлян в течение того же самого года. Однако обе они отмечены не во всех римских летописях, но в некоторых только военные трибуны, в других — консулы, в немногих же — оба вида. Мы согласны с последними и не без причины, но опираясь на свидетельства из священных и тайных книг[1196]. 4. Никаких других событий, военных или гражданских, достойных упоминания в истории, во время их правления не произошло, кроме договора о дружбе и союзе, заключенного с городом ардеатов: ведь они прекратили свои жалобы по поводу земли и отправили послов, прося принять их в число друзей и союзников римлян. Этот договор был утвержден властью консулов.

LXIII. На следующий год[1197], когда народ вновь проголосовал за назначение консулов, консульскую власть в декабрьские иды получили Марк Геганий Мацерин, во второй раз, и Тит Квинций Капитолин, в пятый раз. 2. Они указали сенату, что много разнообразных дел было оставлено без внимания по причине постоянных военных походов консулов, и особенно самое необходимое из всех — установленная законом оценка имущества[1198], по которой определялось число лиц, достигших возраста, годного к военной службе, и размеры имущества, с которого каждый должен был уплачивать налоги на ведение войны. Никакой оценки не совершалось в течение семнадцати лет, со времени [консульства] Луция Корнелия и Квинта Фабия[1199], [так что]... самые дурные и безнравственные из римлян останутся, но переменят место на то, в котором им достанется вести жизнь, какую они для себя выбрали[1200].