Римские древности

Книга V

I. Царская власть[558] у римлян, сохранявшаяся от основания Рима в течение двухсот сорока четырех лет и вылившаяся при последнем царе в тиранию, по таким вот причинам и такими людьми была уничтожена во время шестьдесят восьмой Олимпиады[559], в которой в беге на стадии победил Исхомах Кротонийский, когда в Афинах архонтом был Исагор. 2. Когда за четыре месяца до окончания года установилось господство знати, правители, принявшие на себя царскую власть, Луций Юний Брут и Луций Тарквиний Коллатин, которых римляне называют на своем языке, как я уже говорил[560], консулами, вступили в должность в то время, когда многие другие пришли в город из лагеря после перемирия, заключенного ими с ардеатами. Через несколько дней после изгнания тирана они созвали народ на собрание и произнесли немало слов в пользу согласия, и еще раз утвердили постановление о том, о чем ранее бывшие в городе римляне уже вынесли решение, осудив Тарквиниев на вечное изгнание. 3. После этого, совершив искупительное жертвоприношение за процветание города и принеся присягу[561], консулы, первые став над жертвенным животным, произнесли клятву и убедили других граждан поклясться в том, что те не возвратят из изгнания ни царя Тарквиния, ни его детей, ни их потомков, и более не приведут в город римлян никакого царя, и не будут потворствовать желающим сделать это. Так они поклялись за себя самих, своих детей и потомков. 4. Так как было ясно, что цари делали много доброго и значительного для государства, консулы, пожелав, чтобы наименование должности сохранялось во все время существования города, приказали понтификам и авгурам определить наиболее достойного из старейшин, дабы тот, называясь царем жертвоприношений[562], не исполнял никаких других обязанностей, кроме культовых, и не занимал никаких военных и политических должностей. И первым таким царем жертвоприношений был поставлен Маний Папирий, из патрициев, муж, склонный к уединению.

II. После того как это было учреждено[563], консулы, опасаясь, как мне кажется, чтобы у многих римлян не возникло несправедливое мнение о новой власти: будто городом правят сразу два царя вместо одного, ибо каждый из консулов, как прежде и цари, имеет по двенадцать секиров, — решили освободить римлян от страха и уменьшить недоверие к власти. Они постановили нести перед одним из консулов двенадцать секиров, а перед другим — лишь фасции и, как рассказывают некоторые, булавы, которые держали двенадцать ликторов, и каждый месяц производить передачу секир друг другу, чтобы распоряжаться ими попеременно[564]. 2. Установив такое государственное устройство и совершив многие другие дела, подобные этим, они подготовили плебс и низкую чернь к прочности общественных дел. Ведь они возродили написанные Сервием Туллием законы об обязательствах[565], законы, которые казались гуманными и демократичными и которые Тарквиний полностью отменил. Они приказали также жертвоприношения, которые совершали члены одного пага или трибы[566], собираясь вместе как в черте города, так и в сельской местности, исполнять так же, как это было при Сервии Туллии. Консулы предоставили им право проводить общие собрания относительно самых важных дел, голосовать и делать все прочее, что они делали по прежнему обычаю. 3. Итак, многим римлянам было по вкусу совершаемое ими, так как они перешли от долговечного рабства к нежданной свободе, однако нашлись среди них и такие, которые — то ли по глупости, то ли из корыстолюбия, — тосковали по злодеяниям времен тирании. То были мужи небезызвестные, которые поклялись посредством измены вернуть городу изгнанного Тарквиния и убить консулов. О том, кто были их предводители и благодаря какой неожиданной случайности были изобличены те, кто считал свои замыслы скрытыми от всех людей, я расскажу, описав то немногое, что произошло ранее.

III. После своего изгнания Тарквиний какое-то время пребывал в городе Габии, принимая у себя тех из приходивших к нему из Рима, которым тирания была гораздо приятнее, чем свобода. Он проникся надеждой, что с помощью латинян вернется к власти. Когда же латинские города не обратили на него внимания и не захотели из-за него начинать войну с Римом, то он, отчаявшись в их помощи, бежал в тирренский город Тарквинии, из которого происходил его род по материнской линии[567]. 2. Склонив правителей дарами на свою сторону, Тарквиний, будучи введен в народное собрание, напомнил об узах родства, существующих у него с городом, перечислил услуги, которыми его дед угождал всем тирренским городам, а также вспомнил о договоре, который те с ним заключили. Затем он стал оплакивать постигшие его несчастья, сказав, что, будучи изгнан, он, в один день лишенный большого благосостояния и нуждающийся в самом необходимом вместе с тремя сыновьями, был вынужден бежать к тем, кто некогда был под его властью. 3. Таким образом, он перечислял эти бедствия, сетуя и проливая обильные слезы, чем склонил народ прежде всего отправить в Рим послов, дабы они от его имени убедили власть имущих помочь ему оттуда и содействовать его возвращению. После того как послами[568] были назначены те, кого он сам выбрал, Тарквиний, научив этих мужей, что следует говорить и что делать, и дав им от тех, кто бежал вместе с ним, письма с такими же просьбами к домашним и друзьям, отправил их в путь, снабдив некоторым количеством золота.

IV. Прибыв в Рим, эти мужи заявили в сенате, что Тарквиний считает справедливым, чтобы он, получив гарантии безопасности, прибыл с немногими спутниками сначала, как это и должно, в сенат, затем, если на то будет согласие сената, и в народное собрание, чтобы дать отчет о всех деяниях, которые он совершил с тех пор, как принял на себя власть; и если кто-либо его обвинит, то он будет иметь в качестве судей всех римлян. 2. А после того как он оправдается и убедит всех в том, что не сделал ничего, достойного изгнания, и что, если римляне вернут ему царство, он будет править на тех условиях, которые граждане сочтут справедливыми; а если они предпочтут, чтобы никто над ними не царствовал как прежде, но установят какую-либо иную форму правления, то он будет просить, чтобы, оставаясь в городе, — его отечестве, где он имел собственный дом, — он стал гражданином наравне с другими, покончив с изгнанием и скитанием. 3. Обстоятельно изложив все это, они попросили, чтобы сенат, основываясь прежде всего на праве, существующем у всех людей, никого не лишал слова и судебного разбирательства, но предоставил человеку возможность оправдаться: ведь судьями будут они сами. Если же римляне не хотят оказать ему такой милости, то ради просящего за него города Тарквинии послы уговаривали их быть сдержанными, чтобы принося этому городу дар, не нарушить ничего из того, что сами они считают достойным для него воздаянием. Они просили также, чтобы римляне, будучи людьми, не слишком зазнавались и не носили гнева бессмертных богов в своем смертном теле, но ради просящих решились бы вопреки желанию сделать что-то хорошее, полагая, что здравомыслящим людям необходимо предпочитать дружбу вражде, а убивать вместе с врагами и друзей свойственно лишь варварам и безумным.

V. После их речи поднялся Брут и сказал следующее: «Хватит разглагольствовать о возвращении Тарквиниев в город, о мужи тирренские: вы сказали достаточно. Ведь голосование, отправившее их в вечное изгнание, уже проведено и все поклялись именем богов в том, что не вернут тиранов и не позволят никому пытаться сделать это. Если же вы просите что-либо из того немногого, что нам ни законами, ни клятвами не запрещено делать, то говорите». 2. Тогда послы, выступив вперед, заявляют следующее: «Вопреки нашему желанию первая попытка оказалась тщетной. Ведь посланные мужем, молящим о помощи и считающим справедливым выступить перед вами с ходатайством за него, мы, моля об общей для всех справедливости как об особой милости, так и не смогли добиться этого. Но поскольку вы решили, что нам более ничего не следует просить относительно возвращения Тарквиниев, мы призываем вас к другого рода справедливости, относительно чего нам дала распоряжение родина, и нет ни закона, ни клятвы, которые помешают вам это сделать, а именно — отдать царю имущество, которое его предок нажил не из вашего имущества и которым он владел не благодаря насилию и коварству, но унаследовал от отца и передал его вам. Ведь самому ему, спаси он свое имущество, достаточно будет жить счастливо где-нибудь в другом месте, более вас не беспокоя». 3. Сказав так, послы удалились. Что касается обоих консулов, то Брут посоветовал удержать имущество в наказание за те многочисленные и значительные злодеяния, которые тираны причинили обществу, а также имея в виду выгоду от того, что те не будут иметь средств для ведения войны. Он доказывал, что Тарквинии не удовлетворятся возвращением имущества и не смогут вести частную жизнь, но вместе с чужеземцами начнут войну против римлян и попытаются силой вернуться к власти. 4. Коллатин же советовал обратное, сказав, что не имущество тиранов, а их собственные персоны оскорбили город, и потому он считал необходимым остерегаться двух вещей: чтобы ни у кого не возникло подозрение, будто Тарквинии отстранены от власти из-за богатства, и чтобы претензии в том, что у них отняли их частную собственность, не послужили им поводом к войне. Он считал, что, с одной стороны, еще не ясно, собираются ли они, получив обратно имущество, воевать еще и за свое возвращение, с другой же стороны, очевидно, что они не сочтут возможным жить в мире, лишившись имущества.

VI. После того как консулы высказали это и многие присоединились к обеим сторонам, сенат оказался в затруднении относительно того, что же следует делать, и заседал в течение многих дней подряд, так как, с одной стороны, казалось, что Брут говорит о наиболее полезном, с другой — что Коллатин советует наиболее справедливое. Наконец сенат решил сделать народ судьей и того, что полезно, и того, что справедливо. 2. И после того как каждым из консулов было сказано многое, курии[569] (числом тридцать) провели голосование, причем перевес в ту или иную сторону был столь незначительным, что лишь благодаря преобладанию в один голос желавших отдать имущество оказалось больше, чем желавших присвоить его. Тиррены же, получив ответ от консулов и долго восхваляя город за то, что выгоде он предпочел справедливость, написали Тарквинию, чтобы тот прислал лиц, кто примет обратно имущество, сами же они оставались в городе под предлогом сбора движимого имущества и распродажи того, что нельзя ни увезти, ни унести. На самом деле они сеяли смуту и плели заговор среди жителей города, как им это и поручил тиран. 3. Ведь послания от изгнанников они передали их сторонникам и от тех получили другие письма — к изгнанникам. Кроме того, затевая беседы со многими и прощупывая настроения тех, кого они считали легко поддающимися соблазну то ли из-за бессилия духа, то ли из-за недостатка жизненных средств, то ли из-за тоски по преимуществам, которыми они пользовались при тирании, послы стремились подкупить, внушая им добрые надежды и снабжая деньгами[570]. 4. Естественно, в большом и многолюдном городе должны были найтись и такие, кто наилучшему из образов правления предпочтет наихудший, причем не только из черни, но и из знати. Среди них были два Юния, Тит и Тиберий, сыновья консула Брута, лишь недавно начавшие отращивать бороду, а с ними и два Вителлия — Марк и Маний, братья жены Брута, вполне способные к ведению государственных дел, и сыновья сестры другого консула — Коллатина, оба, и Луций, и Марк Аквилии в том же возрасте, что и сыновья Брута. У этих-то Аквилиев[571], отца которых уже не было в живых, и происходили многочисленные собрания, у них же замысливались и способы возвращения тиранов.

VII. Мне кажется, что благодаря не только многим и различным причинам, но и провидению богов дела римлян оказались столь успешными, но более всего — благодаря тому, что тогда произошло. Ведь несчастных заговорщиков охватило такое безрассудство и сумасшествие, что они осмелились написать тирану собственноручно подписанное письмо, открыв ему имена большинства принимавших участие в заговоре людей, а также время, в которое те собирались совершить нападение на консулов. Понеже из присланных от тирана весточек они поняли, что тот хочет знать, кого из римлян ему необходимо будет облагодетельствовать, когда он вернется к власти. 2. Благодаря случайности консулы перехватили эти письма. У Аквилиев, сыновей сестры Коллатина, собрались самые главные участники заговора, приглашенные якобы на жертвоприношения. После угощения они, приказав слугам удалиться с пирушки и выйти за пределы мужской половины дома, обсудили между собой вопрос о возвращении тиранов и записали решение в собственноручно подписанном письме, которое Аквилии должны были передать послам от тирренов, а те в свою очередь — Тарквинию. 3. В это время некий виночерпий из прислуги, пленник из города Ценина по имени Виндиций, заподозрив, что эти мужи задумали злое, удалил слуг и, оставшись у дверей один, подслушал их разговор и подглядел через какую-то щель в дверях, что все они пишут письма. 4. Выйдя из дома уже глубокой ночью, будто бы посланный господами по какому-то делу, он не решился пойти к консулам, опасаясь, как бы они из-за родственных соображений не пожелали скрыть дело и не уничтожили самого донесшего о заговоре, но отправился к Публию Валерию, который был одним из четырех вождей, уничтоживших тиранию[572]. Получив от Валерия клятвенное заверение в собственной безопасности, скрепленное рукопожатием, он донес о всем том, что видел и слышал. 5. Узнав об этом, Валерий, ничего не откладывая на потом, под утро заявляется к дому Аквилиев с многочисленной толпой клиентов и друзей. Войдя беспрепятственно в дверь (он-де зашел по какому-то другому делу), Валерий захватил еще бывших в доме юношей и письма, самих же юношей доставляет к консулам.

VIII. Собираясь вслед за этими событиями поведать о значительных и удивительных деяниях Брута, одного из тех консулов, которыми очень гордятся римляне, я опасаюсь, как бы не показалось, будто я рассказываю грекам о жестоких и невероятных событиях, так как всем свойственно судить то, что говорят о других, по своим собственным несчастьям и по самим себе определять, что достойно доверия и во что поверить невозможно. Тем не менее я начну свой рассказ. 2. Ведь с наступлением дня Брут, сев в судебное кресло и рассмотрев письма участников заговора, нашел и письма своих сыновей, которые опознал по печатям, вскрыв их, обнаружил еще и примечательные особенности их почерка и приказал, чтобы писцы прежде всего вслух зачитали оба письма для всех присутствующих. Затем он велел сыновьям сказать, не хотят ли они чего-либо добавить. 3. Когда же ни один из них не дерзнул отпираться, но, признав свою вину, оба заплакали, Брут после недолгого промедления встал, всех призвал к молчанию и при всеобщем ожидании его приговора вдруг заявил, что приговаривает детей к смертной казни. На это все, не считая возможным, чтобы столь достойный муж был наказан смертью своих детей, закричали, что они желают сохранить отцу жизни его сыновей. 4. Он же, не обращая внимания ни на их крики, ни на рыдания, приказал ликторам увести юношей, несмотря на то, что те умоляли и называли его самыми дорогими его сердцу именами. Поразительным показалось всем уже и то, что муж сей нисколько не уступил ни просьбам граждан, ни мольбам детей, но еще более удивительна была суровость их наказания. 5. Ведь он даже не согласился на то, чтобы сыновей казнили не на глазах у всех, а где-нибудь в другом месте, да и сам он не ушел незаметно с Форума до их казни, избежав таким образом страшного зрелища, и даже не позволил им принять свою участь без посрамления, но сохранил все относящиеся к наказанию установленные законы и обычаи, которые надлежит претерпеть преступникам. В то время как их тела были обесчещены поркой на Форуме при всеобщем обозрении, он сам присутствовал при всем происходящем, а затем позволил отрубить им головы секирами. 6. Более же всего удивительны и необычайны у этого человека были его мужская стойкость и неумолимость. И в то время как все другие люди, присутствовавшие при этом тяжком зрелище, рыдали, только он один, казалось, не оплакивал своих детей и самого себя из-за того, что его дом теперь опустел, и не выказывал никакой другой слабости, но без слез и стонов, оставаясь непреклонным, мужественно принял несчастье. Вот до какой степени он был силен духом и тверд в осуществлении приговора и сколь стоек в размышлениях о терзающих его страданиях.

IX. После казни сыновей он тут же призвал Аквилиев, племянников его соправителя, у которых происходили собрания тех, кто замыслил заговор против государства. Приказав писцу зачитать их письма, чтобы слышали все присутствующие, Брут предложил им дать объяснение. Когда же юноши подошли к судейскому креслу, то — либо по наущению кого-то из друзей, либо по собственному разумению, — они припадают к коленям своего дяди, чтобы найти у него спасение[573]. 2. Когда же Брут приказал оттащить их и предать смерти, раз они не хотят оправдаться, Коллатин велел ликторам немного подождать, пока он поговорит с коллегой. Уединившись с этим мужем, он тянул время многочисленными просьбами за юношей. Ведь Коллатин то оправдывал их тем, что они будто бы впали в такое помешательство из-за юношеской необдуманности и из-за дурных советов друзей, то просил оказать ему любезность, умоляя только о жизни родичей и не беспокоясь ни о чем другом, то доказывал, что есть угроза того, что весь город придет в замешательство, если они начнут осуждать на смерть всех, кто, как они считают, содействует возвращению изгнанников, — ведь те довольно многочисленны и некоторые из них — из известных семей. 3. Не убедив Брута, он просил в конце концов хотя бы не смерти, но более умеренного для них наказания, говоря, что нельзя наказывать тиранов лишь изгнанием, а друзей тиранов — смертью. Однако, поскольку Брут возражал против смягчения приговора, не желая откладывать осуждение обвиняемых на другое время (ведь именно такой была последняя просьба его соправителя), но угрожал и клялся казнить всех немедленно, то Коллатин, встревоженный тем, что ни в чем из того, о чем он просил, не будет иметь успеха, воскликнул: «Что ж, если ты груб и раздражен, то я, имея такую же власть, как и ты, освобожу юношей». А Брут, помрачнев, ответил: «Пока я жив, Коллатин, предатели родины не получат свободы, да и ты получишь наказание, которое не заставит себя ждать».

X. Сказав это и передав юношей страже, он призвал народ на собрание. И когда Форум заполнился народом (ибо по всему городу разнеслась весть о том, какое горе случилось с его сыновьями), он, выступив вперед и поставив рядом наиболее уважаемых из сенаторов, сказал следующее: 2. «Мне бы хотелось, граждане, чтобы мой коллега Коллатин рассуждал обо всем так же, как я, и не только на словах, но и на деле ненавидел тиранов и боролся с ними. Но поскольку мне стало ясно, что он задумал иное и не только по крови является родственником Тарквиниев, но и по образу мыслей склоняется в их сторону и обращает внимание на собственные выгоды в ущерб общим интересам, то я сам намерен воспрепятствовать ему сделать то зло, которое он замыслил и к которому призывал и вас. Прежде всего я сообщу вам об опасностях, в которых оказалось государство, а затем о том, каким образом каждый из нас проявил себя в них. 3. Некоторые из граждан собрались в доме Аквилиев, детей сестры Коллатина, среди них были и оба моих сына, и братья моей жены, а вместе с ними и кое-кто еще. Они заключили между собой договор и поклялись убить меня и вернуть к власти Тарквиния. Собственноручно написав об этом письма и запечатав их своими собственными печатями, они намеревались переслать их изгнанникам. 4. Милостью кого-то из богов это стало нам известно из доноса вот этого человека. Это раб Аквилиев, у которых они собирались прошедшей ночью и составили письма, а мы этими письмами овладели. Нынче я уже наказал Тита и Тиберия, моих сыновей, и ни закон, ни присяга не нарушены из-за моей снисходительности. Но Коллатин отнимает у меня Аквилиев и заявляет, что не позволит поступить в отношении них так же, как я поступил по отношению к своим сыновьям, хотя они задумали добиться того же, что и те. 5. Если же они не понесут никакого наказания, то мне невозможно будет покарать ни братьев моей жены, ни других предателей родины. Какой приговор смогу я вынести для тех, если отпущу этих? Итак, в пользу чего вы склоняете свое мнение? В пользу любви к городу или в пользу примирения с тиранами? В пользу нерушимости клятв, которыми все, начиная с нас, поклялись, или в пользу их нарушения и клятвопреступления? 6. Если бы даже Коллатин скрылся от нас, то был бы проклят и подвержен наказанию богами, которыми он ложно поклялся. Если же он здесь, перед нами, то нам следует вспомнить, как несколько дней назад он убеждал нас выдать тиранам имущество, чтобы не город мог использовать их в войне против врагов, а враги — против города. Теперь он считает, что те, кто составил заговор о возвращении из изгнания тиранов, должны избежать наказания. Ясно, что он хочет освободить их в угоду тиранам, так, чтобы, если они благодаря измене или в результате войны вернутся, то он за принесенные им такие благодеяния получит от них, как друг, все, что пожелает. 7. И после всего этого я, не пощадив своих детей, пощажу тебя, Коллатин, который телом с нами, а душой — с врагами, который спасает предателей родины и обрекает на смерть меня, борющегося против этого? Неужели это возможно? Нет, я этого не допущу! Чтобы ничего подобного не произошло, я лишаю тебя власти и приказываю переселиться в другой город. А среди вас, граждане, я тотчас же проведу голосование по центуриям, чтобы вы могли установить, следует ли принимать это решение. Знайте, что вам возможно будет иметь консулом только одного из нас двух — или Коллатина, или Брута».

XI. После этих его слов Коллатин, вознегодовав и жалуясь на нанесенное оскорбление, все время называл Брута коварным лжецом и предателем друзей, оправдывая себя тем, что на него клевещут, и прося защитить племянников, а не устраивать против него всенародного голосования. Тем самым он еще более рассердил народ и всем сказанным вызвал страшный шум. 2. Когда граждане рассвирепели, не приняли оправданий Коллатина и не одобрили его просьб, но потребовали провести среди них голосование, Спурий Лукреций, тесть Тарквиния, человек, почитаемый народом, опасаясь, как бы Тарквиния не лишили власти и отечества за его высокомерие, попросил слово у обоих консулов и впервые, как говорят римские писатели, получил это право: ведь тогда у римлян еще не было в обычае, чтобы частное лицо выступало с речью в народном собрании. Он обратил свою просьбу к обоим консулам сразу, уговаривая Коллатина не раздражаться и не удерживать против желания граждан ту власть, которую получил по их доброй воле, но отдать ее добровольно, если давшие эту власть предпочитают отобрать ее, и не словами, а делами опровергать возведенные на него ложные обвинения. Он уговаривал его переселиться в какое-нибудь другое место со всем своим имуществом на то время, пока общественные дела не успокоятся, если народ разрешит это. Затем он просил Коллатина принять во внимание также и то, что по своей природе все склонны сердиться не на уже совершенные несправедливости, а на лишь предполагаемое предательство, считая более благоразумным остерегаться именно предательства, пусть даже и из напрасных опасений, нежели позволить пренебречь им, рискуя погибнуть. 3. Брута же он убеждал не лишать насильно родины с позором и бесчестьем своего коллегу, вместе с которым он принял наилучшие для государства решения. Однако если Коллатин сам осмелится сложить свою власть и добровольно покинет отечество, то следует позволить ему спокойно уложить в дорогу все свое добро и прибавить ему какое-нибудь подношение из государственной казны, чтобы он имел в качестве утешения в своем несчастье подарок от народа.

XII. В то время как Лукреций посоветовал это обоим консулам, и граждане одобрили его речь, Коллатин долго оплакивает себя — он, дескать, не совершив никакого преступления, из-за сострадания к родственникам будет вынужден покинуть родину, — и в конце концов слагает с себя власть. 2. Брут же, поблагодарив его за то, что он принял наилучшее и самое полезное и для него самого, и для города решение, просил Коллатина не держать зла ни на него, ни на отечество, но переселившись в другое место, почитать покидаемое отечество, не участвуя ни в чем: ни в делах, ни в речах его врагов. Он просил также, принимая пребывание вне отчизны как переселение, а не изгнание или высылку за границу, быть телом с теми, кто примет его, но душой с теми, кто его провожает. Посоветовав это Коллатину, он убеждает народ дать ему в качестве дара двадцать талантов и сам прибавляет пять талантов из собственного имущества. 3. Тарквиний Коллатин, встретив такую судьбу, удалился в Лавиний, метрополию рода латинов, где и умер, дожив до старости. Брут же, считая что ему не должно править одному, и чтобы избежать подозрения граждан в том, что он изгнал своего коллегу из отечества, поддавшись желанию монархического правления, призвал народ на поле, на котором для римлян привычным было выбирать царей и других магистратов[574]. И народ выбрал Публия Валерия[575], потомка, как я уже говорил[576], Валерия Сабина, человека достойного одобрения и почитания за многие другие черты характера, но более всего за независимый образ жизни. Ведь есть в нем некая доморощенная философия, которая проявилась во многих его делах, о которых я расскажу немного позже[577].

XIII. Сразу же после этого консулы, действуя с полным единодушием во всем, предали смерти всех участвовавших в заговоре по возвращению изгнанников, а донесшего о заговоре раба наградили свободой, предоставлением гражданских прав и большой суммой денег. Затем, проведя три полезнейших и прекраснейших для государства мероприятия, они привели всех граждан города к согласию и ослабили враждебные группировки. 2. Установления этих мужей были следующими: прежде всего они выбрали из плебеев наилучших, сделали их патрициями и за их счет увеличили сенат до трехсот человек[578]. Затем, собрав имущество тиранов, они выставили его на всеобщее обозрение граждан, позволив, чтобы каждый из них владел стольким, сколько кто возьмет[579]. Землю же тиранов, всю, которую они имели, консулы разделили между теми, кто не имел никакого участка, исключив только одно поле, которое находится между городом и рекой[580]. Ведь римляне еще прежде постановили, чтобы оно было посвящено Марсу и использовалось как луг для выгула лошадей и как наиболее удобный гимнасий для юношей, занимающихся упражнениями с оружием. Я считаю, что самым большим доказательством того, что это поле и прежде было посвящено этому богу, но Тарквиний присвоил и засевал его для себя, является то, что сделано было тогда консулами с урожаем, собранным с него. 3. Ведь позволив народу увезти и унести все, принадлежащее тиранам, консулы не разрешили забрать ничего из зерна, выращенного на этом поле, — ни из оставшегося после жатвы, ни из уже убранного, — но постановили, чтобы хлеб был брошен в реку, как проклятый и совершенно негодный для того, чтобы вносить его в жилища. 4. И теперь еще видимым памятником события того времени является большой посвященный Асклепию[581] остров, омываемый со всех сторон рекой. Рассказывают, что этот остров возник из куч сгнившей соломы, а отчасти и из прибитого к нему рекой ила. Консулы разрешили бежавшим с тираном римлянам возвратиться без всякого наказания, простив всех ошибавшихся и ограничив срок возвращения двадцатью днями. Если же кто не смог вернуться в этот заранее определенный срок, то для тех консулы определили в качестве наказания вечное изгнание и конфискацию их владений. 5. Постановления этих мужей заставили тех, кто взял что-либо из имущества тиранов, предпочесть всякую опасность ради того, чтобы у них не отняли обратно те имения, которыми они завладели. С другой стороны, эти меры привели к тому, чтобы те, кто предпочитал отправиться в изгнание из-за опасения подвергнуться наказанию за противозаконные действия во время тирании, освободившись от этого страха, стали на сторону интересов общества, а не тиранов.

XIV[582]. Исполнив это и проведя необходимые приготовления к войне, римляне некоторое время держали собранные войска на равнине за стенами города. И поставив их под знамена и под руководство полководцев, провели необходимые военные упражнения, так как узнали, что изгнанники по всем городам Тиррении[583] собирают против них войска, а два города — Тарквинии и Вейи — открыто содействуют их возвращению из изгнания, причем оба города помогают значительными воинскими отрядами, и что из других городов им на помощь пришло некоторое число добровольцев, одни из которых снаряжены в поход на средства друзей, другие — наняты за плату. Когда же они узнали, что враги уже выступили, то решили выйти им навстречу и, прежде чем те успели переправиться через реку, сами, перебросив войска, двинулись вперед и разбили лагерь недалеко от тирренов на лугу, называемом Невийским[584], близ дубовой рощи, освященной в честь героя Горация[585]. 2. Противники имели почти совершенно равные по величине силы, и обе стороны вступили в сражение с одинаковым рвением. Как только они увидели друг друга, произошла небольшая стычка всадников, еще до того как пехота расположилась лагерем. Испытав друг друга в этой стычке и не добившись успеха, но и не понеся потерь, каждая из сторон удалилась в свой лагерь. Затем гоплиты и всадники с обеих сторон сошлись на битву, построившись друг перед другом таким образом, что фаланга пехотинцев заняла середину, а с обоих флангов была поставлена конница. Валерий, недавно избранный консул, стоял во главе правого фланга против вейян, Брут же возглавлял левый фланг в том месте, где находилось войско тарквинийцев, которым командовали сыновья царя Тарквиния.

XV[586]. Когда войска уже готовы были вступить врукопашную, один из сыновей Тарквиния по имени Аррунт, самый выдающийся по силе и самый светлый душой из братьев, выступил из рядов тирренов, подогнал коня поближе к римлянам, где все должны были узнать его внешность и голос, и бросил оскорбительные слова в адрес предводителя римлян Брута, обозвав его диким зверем, запятнавшим себя кровью своих детей, упрекнув его в трусости и, в конце концов, призвав его решить в единоборстве с ним судьбу общего сражения. 2. Брут, посчитав недостойным терпеть его брань, вывел коня из воинских шеренг и, пренебрегши уговорами друзей, поспешил навстречу смерти, предначертанной ему Мойрами[587]. Оба, охваченные одинаковым гневом и думая не о том, что им суждено претерпеть, но о том, что они хотят сделать, сталкиваются, погнав лошадей с противоположных сторон, и наносят друг другу копьями удары через щиты и панцири, один, окрасив свое копье кровью от удара между ребер противника, другой — ударом в бок. Лошади же их, на полном скаку столкнувшись грудью, встают на дыбы и сбрасывают с себя седоков. 3. Упав и потеряв из-за ран много крови, они находились при последнем издыхании, а остальные войска, увидев, как упали оба их предводителя, с боевыми криками и, бряцая оружием, бросились на врага и судьба была решена для обеих сторон. 4. Те из римлян, которые были на правом фланге и которыми командовал оставшийся из консулов Валерий, разгромили вейян и, преследуя их до самого лагеря, завалили равнину телами убитых. Те же из тирренов, которые находились на своем правом фланге под командованием Тита и Секстия Тарквиниев, царских сыновей, обратили в бегство левый фланг римлян и, оказавшись вблизи от частокола их лагеря, попытались прорваться и захватить с первого натиска укрепления, но после того как находящиеся внутри выдержали нападение, они получили сильный отпор и повернули назад. Охраняли же лагерь так называемые триарии[588], старые и испытанные во многих сражениях воины, которых использовали последними в наиболее серьезных сражениях, когда не оставалось никакой надежды.

XVI. Уже перед заходом солнца оба войска вернулись в свои лагеря, не столько радуясь победе, сколько оплакивая множество погибших и опасаясь оказаться вынужденными прибегнуть еще к одному сражению, так как оставшихся в живых было недостаточно для того, чтобы желать новой схватки, да и среди них многие были ранены. 2. Из-за смерти предводителя среди римлян царили печаль и уныние, и у многих возникла мысль, что будет лучше покинуть лагерь до наступления дня. И когда они это все обдумывали и обсуждали между собой, где-то во время первой смены караула из леса, рядом с которым они расположились лагерем, раздался какой-то зов, который был обращен к обеим армиям так, чтобы все могли его услышать. Он принадлежал либо герою, которому посвящена была эта священная роща, либо так называемому Фавну[589]. 3. Ведь римляне приписывали этому божеству панический страх, и такие явления в том или ином виде предстают пред взором людей, внушая им ужас или распространяя пугающие слух чудовищные звуки; таково, как говорят, дело этого бога. Этот нечеловеческий крик приказал римлянам не унывать, потому что они выиграли сражение: ведь трупов врагов оказалось больше. Говорят, что Валерий, вдохновленный этим голосом, напал на укрепления тирренов, многих из них убил и, прогнав оставшихся, овладел лагерем.

XVII. Таким вот образом завершилось сражение. На следующий день римляне, сняв доспехи с вражеских трупов и похоронив своих, ушли. Самые сильные из всадников, подняв тело Брута, украшенное наиболее почетными венками, повезли его в Рим, сопровождая многочисленными хвалебными речами и обильными слезами. Они были встречены сенатом, который постановил от имени народа почтить полководца предоставлением триумфа и угощать войско кратерами вина и яствами. 2. По вступлении войска в город консул отпраздновал триумф, как это было в обычае у царей, когда они совершали украшенное трофеями шествие и делали жертвоприношения. Добычу же консул посвятил богам, затем он освятил этот день и дал пир для наиболее именитых из сограждан. Но на следующий день Валерий, облачившись в траурные одежды и выставив на Форуме тело Брута, положенное на превосходное ложе, созвал народ на собрание и, взойдя на трибуну, произнес в его честь надгробную речь. 3. Итак, был ли Валерий первым, кто установил для римлян этот закон, или он перенял установленное еще царями, я не могу сказать определенно. Но, изучив всеобщую историю, которую написали древнейшие из поэтов и ученейшие из писателей, я твердо знаю, что произнесение при погребении именитых мужей речей, прославляющих их доблесть, — это древнее изобретение римлян, и эллины отнюдь не первые ввели его. 4. Эти авторы описали как гимнастические, так и конные состязания в честь умершего, устраиваемые в честь знатных мужей их родственниками, так же как Ахиллом устраивались состязания в честь Патрокла, а еще раньше Гераклом — в честь Пелопса. Произнесенные в их честь речи не записаны никем, кроме афинских трагических поэтов, которые, льстя городу, рассказали о похоронах, устроенных Тесеем[590]. Ведь афиняне довольно поздно ввели в обычай надгробную речь, учредив ее либо в честь погибших за отечество при Артемисии, Саламине и Платеях, либо в честь победивших при Марафоне[591]. А марафонские дела, если именно из-за них было установлено произносить надгробные речи умершим, произошли на шестнадцать лет позже погребения Брута. 5. Если кто-нибудь, желая выяснить, кто впервые установил надгробные похвальные речи, захочет изучить сам этот обычай и определить, у какого из народов он лучше, то он обнаружит, что у римлян этот обычай гораздо разумнее, чем у афинян, так как афиняне считают, что погребальные речи следует произносить только на похоронах тех, кто погиб на войне, полагая, что следует за одну только доблестную смерть перечислять достоинства, даже если в другом отношении сделано что-либо дурное. 6. Римляне же, наоборот, в отношении всех знаменитых людей, — будь то получившие командование в войне или возглавлявшие гражданские дела, если они принимали разумные решения и осуществляли добрые деяния, — считали достойными этой почести, и не только тех, кто погиб на войне, но и любого, окончившего жизнь каким бы то ни было образом, считая, что следует прославлять человека за все совершенные им в течение жизни доблестные деяния, а не только за славную смерть.

XVIII. Юний же Брут, который уничтожил монархию и первый был назначен консулом, поздно достигший славы и не долго насладившись ею, стал наиболее известным из всех римлян именно из-за такого исхода; он не оставил ни мужского потомства, ни женского, как пишут наиболее достоверные исследователи истории римлян, приводя многочисленные и разнообразные подтверждения этого, но среди всех сведений самым спорным является то, что он был патрицианского рода. Ведь все Юнии и Бруты, считающие, что они принадлежат к его фамилии, были плебеями и получали только те магистратуры, к которым закон допускал плебеев: эдилитет и трибунат, но ни один из них не добился консульства, которое принадлежало только патрициям. 2. Только гораздо позднее они получили и эту магистратуру, когда закон разрешил плебеям занимать должность консула. Но я предоставляю поиск истины тем, заботой и тревогой которых является достоверное знание.

XIX[592]. После кончины Брута его коллега по должности Валерий был заподозрен народом в том, что он готовит восстановление монархии. Это подозрение возникло во-первых, из-за того, что он удерживал в своих руках единоличную власть, между тем как следовало избрать коллегу так же, как сделал Брут, изгнав Коллатина, во-вторых, из-за того, что он устроил себе жилище в ненавистном месте, выбрав возвышающийся над Форумом холм, довольно высокий и обрывистый, который римляне называют Велия. 2. Валерий же, узнав от друзей, что беспокоит народ, и назначив день для проведения комициев, выбирает консулом Спурия, который через несколько дней после принятия власти умирает. Вместо него выбирают Марка Горация, а Валерий переносит свое жилище с холма вниз, чтобы римлянам можно было, как он сам сказал, выступая на народном собрании, бросать с высоты в него камнями, если его уличат в чем-либо несправедливом. 3. Кроме того, желая, чтобы плебс получил надежное ручательство своей свободы, Валерий убрал из фасций секиры, и у последующих консулов установился обычай, который сохранился и в мое время, чтобы, если консулы находятся вне города, они пользовались секирами, и сохраняли одни лишь фасции, если находятся внутри города. 4. Он установил также гуманнейшие законы, защищающие плебс. В первом законе он категорически запретил, чтобы кто-либо был правителем над римлянами, если не получил власть от народа, установив в качестве наказания смертную казнь тому, кто поступит вопреки этому, и сделав так, чтобы всякое убийство нарушителей этого закона оставалось безнаказанным. Во втором законе было записано следующее: «Если какой-либо римский магистрат захочет кого-либо казнить или высечь плетьми, или наказать денежным штрафом, то частному лицу позволить вызвать магистрата на суд народа и в этот промежуток времени[593] запретить подвергать его какому бы то ни было наказанию со стороны магистрата». 5. За эти постановления он стал почитаться плебеями, которые дали ему прозвище Попликола, что можно перевести на греческий язык как «друг народа». Таковы были деяния консулов в том году.

XX. На следующий год[594] Валерий снова был назначен консулом, уже во второй раз, и вместе с ним Лукреций. При этих консулах не произошло ничего достойного упоминания, кроме того, что были проведены цензы имущества и определены налоги на войну, как это учредил царь Туллий: ими пренебрегали в течение всего времени правления Тарквиния и при этих консулах впервые восстановили[595]. Из ценза выяснилось, что римлян, достигших совершеннолетия, было около ста тридцати тысяч. В этот год также был послан отряд в какое-то местечко, называемое римлянами Сигнурий, для того чтобы в находящемся напротив городов латинов и герников укреплении, откуда консулы ожидали войну, была стража.

XXI[596]. После того как Публий Валерий, прозванный Попликолой, был в третий раз назначен на эту же магистратуру[597], а вместе с ним Гораций Пулвилл — во второй раз, царь клузийцев, живших в Тиррении, по имени Ларс и по прозвищу Порсена, объявил римлянам войну. Когда Тарквинии бежали к нему, он пообещал им одно из двух: либо примирить их с гражданами относительно их возвращения и восстановления их власти, либо вернуть им отнятое у них имущество. Но так как послы, отправленные в Рим в прошлом году, принесли заявления римлян, пронизанные угрозами, царь не добился ни примирения римлян с изгнанниками, ни возвращения их, так как сенат выставил в качестве причины отказа проклятия и клятвы, которые приняли на себя римляне в связи с изгнанниками; не вернул он им и имущества, так как те, между кем оно было поделено, не хотели его отдавать. 2. Заявив, что он оскорблен римлянами и терпит обиду, Тарквиний, человек надменный, с рассудком, ослепленным величиной своего богатства, имущества и власти, решил, что имеет прекрасный повод для низвержения власти римлян, уже издавна желая этого, и объявил им войну. 3. В этой войне ему содействовал Октавий Мамилий, зять Тарквиния; желая проявить всяческое усердие, он выступил из города Тускул, возглавив всех камерийцев и антемнатов, которые относились к латинским племенам и уже открыто отпали от римлян. Из других же латинских народов, которым не хотелось открыто начинать войну против союзного и обладающего значительной силой города из-за недостаточно серьезных причин, Мамилий с помощью личного влияния привлек большое количество добровольцев.

XXII. Узнав об этом, римские консулы прежде всего приказали земледельцам перевезти имущество, скот и рабов с полей на близлежащие холмы, устроив там крепости, достаточно укрепленные, чтобы защитить укрывшихся в них. Затем они укрепили так называемый Яникул (высокий холм, находящийся близ Рима на противоположной стороне реки Тибр) весьма прочными сооружениями и охраной, устроив все в округе так, чтобы враги не нашли какого-либо удобного места для создания укрепления против города. На этом они закончили приготовления к войне. Внутренние дела консулы устраивали в высшей степени в интересах народа, введя многочисленные гуманные меры в пользу бедняков, чтобы они не перешли на сторону тиранов, предпочтя предать государство ради личной выгоды. 2. В самом деле, они провели голосование относительно освобождения бедняков от всех налогов, которые те платили, когда город был под властью царей, они также освободили их от налогов, которые тратились на содержание войска и войны, считая весьма выгодным для государства уже и то, что их тела будут подвергаться опасности за отечество. Таким образом, имея хорошо подготовленную и вооруженную армию, консулы расположились лагерем на прилегающем к городу поле. 3. Но царь Порсена, выступив с войском, с ходу захватил Яникул, разгромив охранявших его, и разместил там отряд тирренов. Затем он выступил против города, рассчитывая без труда овладеть им; когда же он оказался рядом с мостом и увидел находящихся перед рекой римлян, то подготовился к сражению, намереваясь уничтожить их благодаря перевесу в силах, и, совершенно пренебрегая противником, повел войско к мосту. 4. Левым флангом командовали сыновья Тарквиния, ведя с собой римских изгнанников вместе с отборным войском из города Габии и значительными отрядами чужеземцев и наемников. На правом же фланге командовал Мамилий, зять Тарквиния, здесь были построены те из латинов, которые отделились от римлян. Центр строя взял на себя царь Порсена. 5. У римлян же на правом фланге напротив Тарквиниев находились Спурий Ларций и Тит Герминий. Левый фланг держали Марк Валерий, брат Попликолы, одного из консулов, и Тит Лукреций, бывший консулом в прошедшем году; им предстояло сразиться с Мамилием и латинами. В середине между флангами стояли оба консула.

XXIII. Сойдясь врукопашную, обе армии сражались достойно и продержались довольно долго — римляне превосходили противника опытностью и выносливостью, а тиррены и латины значительно превышали римлян числом. А когда уже многие с обеих сторон пали, страх охватил римлян, сперва находящихся на левом фланге, когда они увидели, что раненые Валерий и Лукреций выведены с поля битвы, затем и тех, кто занимал правый фланг, и которых, уже одерживавших верх над войском Тарквиниев, при виде бегства остальных охватило отчаяние. 2. Когда же все они бросились бежать в город и войска стали прорываться по единственному мосту[598], противником было предпринято серьезное нападение. Еще немного, и город, не укрепленный со стороны реки, был бы взят приступом, если бы преследователи вторглись в него вместе с обращенными в бегство римлянами. Однако нашлись три человека, которые сдержали натиск противника и спасли целое войско — это Спурий Ларций и Тит Герминий, командующие правым флангом, из числа пожилых людей, и Публий Гораций, из числа молодых, прозванный Коклесом[599] из-за недостатка зрения, так как у него был выбит в сражении один глаз, человек, обладавший прекраснейшей внешностью и наилучшими душевными качествами. Он был племянником Марка Горация, одного из консулов. 3. Род свой он вел от Марка Горация, одного из трех братьев, победивших альбанскую троицу, когда три города, вступив в войну за превосходство, договорились подвергнуть опасности не все силы, но лишь трех мужей с каждой стороны, как я это уже описал в предыдущих книгах[600]. 4. Эти люди в одиночку, имея позади себя мост, надолго задержали продвижение противника и оставались на том же самом месте, забрасываемые многочисленными метательными снарядами разного рода и сражаясь мечами в рукопашном бою до тех пор, пока все войско не переправилось через реку.

XXIV. Поняв, что их люди находятся в безопасности, двое из них, Герминий и Ларций, начали медленно отступать, так как их оружие в ожесточенной схватке пришло в негодность. Гораций же, хотя и консулы, и другие граждане призывали его покинуть мост, считая самым важным спасение такого мужа для отечества и родителей, не повиновался им и один остался на прежнем месте, попросив Герминия и окружающих его передать консулам его личную просьбу немедленно разрушить мост со стороны города (этот единственный в то время мост[601] был построен из дерева без единого гвоздя, связанный лишь деревянными креплениями: римляне сохранили его до моего времени). Он также приказал попросить этих мужей, чтобы те, когда большая часть моста будет разрушена и останется лишь незначительная его часть, сообщили ему об этом какими-нибудь знаками или сильным криком, сказав, что об остальном он позаботится сам. 2. Наказав это Герминию и Ларцию, он занимает позицию на мосту. Когда враги напали на него, он одних изрубил мечом, других оглушил щитом, отогнал всех, устремившихся на мост, так что нападавшие уже не отваживались сражаться с Горацием в рукопашном бою, как с неистовым человеком, несущим смерть. И им нельзя было свободно пройти мимо него: ведь и слева, и справа он в качестве защиты имел реку, а спереди — груду оружия и трупов. Тогда все они, встав подальше от Горация, начали бросать в него копьями, дротиками и небольшими камнями, а у кого этого не было — мечами и щитами погибших. 3. Он же защищался, используя против них их же оружие, и метая его в толпу, старался, естественно, все время находить какую-нибудь цель. Когда же его забросали метательными снарядами, в результате чего он получил множество ран (причем одну рану — копьем, которое, попав через ягодицу в верхнюю часть бедра, причинило ему боль и повредило ногу), он услышал позади себя кричавших о том, что большая часть моста разрушена. Тогда он прыгнул вместе с оружием в реку и, с большим трудом преодолев течение реки (ведь поток, разделяемый опорами моста, был быстрым и создавал сильные водовороты), выплыл на берег, не бросив во время плавания ничего из своего оружия.

XXV. Этот поступок принес ему бессмертную славу. Тотчас же римляне увенчали его венком и отнесли в город, прославляя его, как одного из героев. И все жители вышли из домов, желая, пока он еще жив, увидеть его в последний раз, так как считали, что он скоро скончается от ран. 2. Когда же он избежал смерти, народ установил его бронзовую статую в лучшей части Форума и дал ему из общественной земли земельный участок такой по размеру, какой он сможет опахать кругом за один день упряжкой волов. Кроме даров из общественной казны, каждый человек — и мужчины, и женщины — отдал ему однодневную порцию пищи, хотя все испытывали крайний недостаток самого необходимого, а всего людей насчитывалось более трехсот тысяч. 3. Гораций, проявивший в то время такую вот доблесть, более достоин удивления, чем какой бы то ни было другой когда-либо родившийся римлянин, однако из-за увечья ног он не мог служить городу впредь. Из-за этого несчастья он ни разу не получил ни консульства, ни какого иного военного командования. 4. Таким образом, он, совершив необыкновенный поступок в происшедшей тогда войне, достоин благодарности римлян как никто другой из прославившихся своим мужеством. А кроме него, был еще Гай Муций, по прозвищу Корвин, муж из знатного рода и сам стремящийся к великим делам. О нем я расскажу немного позже, обратившись сперва к тому, каким несчастьям подвергся город в то время.

XXVI[602]. Ведь после того сражения царь тирренов разместился лагерем на близлежащем холме, с которого прогнал римский гарнизон и теперь стал хозяином всех земель, лежащих по ту сторону реки Тибр. Сыновья же Тарквиния и его зять Мамилий на плотах и челноках переправились со своими войсками на противоположную сторону реки, прилегающую к Риму, и в укрепленном месте разбивают лагерь. Делая оттуда вылазки, они опустошали римскую округу, разрушали жилища и нападали на скот, выходивший из укреплений на пастбища. 2. Так как враги господствовали над всем тем, что находилось под открытым небом, и ни съестные припасы из сельской округи не ввозились в город, ни по реке ничего не доставлялось, разве только самая малость, вскоре многие тысячи людей, израсходовав то немногое, что у них было запасено, стали испытывать нужду в самом необходимом. 3. Вскоре множество рабов, бросив своих хозяев, начали ежедневно сбегать, ушли к тирренам и многие из беднейших плебеев. Консулы, видевшие все это, решили просить латинов, еще сохранявших союз с римлянами и предпочитавших сохранять дружбу, поскорее прислать им военную помощь. Консулы также решили отправить послов в Кумы в Кампании и в города, находящиеся в Помптинской долине, чтобы те попросили предоставить им хлеб на вывоз. 4. Латины же уклонились от помощи на том основании, что им нельзя воевать ни против Тарквиниев, ни против римлян, так как они заключили договор о дружбе с обеими сторонами. Но Ларций и Герминий, отправленные послами для привоза хлеба, в безлунную ночь доставили по реке со стороны моря многочисленные челны, заполненные разнообразной провизией из Помптинской равнины, и при этом остались незамеченными противником. 5. Когда эти припасы быстро истощились и люди испытали такую же нужду, как и прежде, то тирренец, узнав от перебежчиков, что жители страдают от голода, обратился к ним, приказав принять Тарквиния, если хотят освободиться от войны и голода.

XXVII[603]. Когда же римляне не приняли его повеления, но предпочли терпеть все невзгоды, Муций понял, что им останется одно из двух: либо в силу нехватки продовольствия вскоре отказаться от своего решения, либо, твердо стоя на своем, погибнуть жалкой смертью. Попросив консулов созвать для него сенат: он, мол, откроет ему нечто значительное и важное, — Муций, когда сенат был собран, заявляет следующее: «Отцы, я, решив отважиться на предприятие, благодаря которому город освободится от сегодняшних несчастий, вполне уверен в этом деле и думаю, что без труда осилю его. Что же касается моей жизни, я не имею больших надежд на то, что мне удастся остаться в живых после этого предприятия, вернее, если говорить честно, у меня нет вообще никаких надежд. 2. Собираясь подвергнуться опасности, я не считаю верным, что никто не узнает о моих великих замыслах даже в том случае, если меня постигнет неудача в этом деле, но в случае успеха я рассчитываю встретить высокие почести, благодаря которым вместо смертного тела мне достанется бессмертная слава. 3. Сейчас небезопасно рассказывать народу о том, что я задумал, чтобы кто-нибудь, руководствуясь личной выгодой, не разгласил то врагу, что подобно сокровенным мистериям следует хранить в глубокой тайне. Вам же (ведь я полагаю, что вы будете крепко хранить этот секрет), я первым и единственным открываю ее, а от вас в надлежащее время о ней узнают и другие граждане. 4. Замысел же мой таков: я собираюсь, притворившись перебежчиком, отправиться в лагерь Тарквиниев. Если, разоблаченный ими, я погибну, то ваша численность уменьшится только на одного гражданина. Если же мне удастся проникнуть в лагерь, то я обещаю вам убить вражеского царя. По смерти Порсены война кончится, а я претерплю то, что уготовано мне божеством. Имея вас, как будущих очевидцев этих моих замыслов и свидетелей перед народом, я ухожу, сделав надежду на лучшее будущее отечества своим проводником в пути».

XXVIII. Получив одобрение заседавших в сенате и благоприятные предзнаменования относительно этого предприятия, он переправляется через реку и, достигнув лагеря тирренов, входит в него, обманув охранявших ворота и прикинувшись одним из их единоплеменников: ведь он не имел никакого видимого оружия и изъяснялся на тирренском языке, который узнал еще ребенком, будучи обучен своим воспитателем, тирреном по происхождению. 2. Когда же он пришел на площадь к палатке командующего, то увидел мужа, выделяющегося своим ростом и физической силой, облаченного в пурпурную одежду и расположившегося на командном возвышении; вокруг него стояло много вооруженных людей. Сделав ложный вывод, (ведь он никогда не видел царя тирренов), Муций решил, что этот человек и есть Порсена. На самом деле это был секретарь царя, который восседал на трибунале, пересчитывая воинов и раздавая им продовольственные пайки. 3. Направившись к секретарю сквозь окружавшую того толпу, никем не остановленный, без видимого оружия, он поднимается на возвышение, выхватывает кинжал и разит сего мужа в голову. Секретарь сразу же умирает, а Муция, немедленно схваченного теми, кто находился рядом с трибуналом, отводят к царю, уже узнавшего от других об убийстве секретаря. 4. Порсена при виде Муция воскликнул: «О негоднейший из людей, ты, кто вскоре будет наказан по достоинству, скажи, кто ты, откуда пришел и с чьей помощью собирался свершить столь значительное дело? И кого ты задумал убить, только моего секретаря или и меня тоже? Каких ты имеешь сообщников в заговоре или доверенных лиц? Не скрывай правды, чтобы тебе не пришлось говорить под пытками».

XXIX. Муций же, не переменившись в лице, не выказав ни страха и ни каких-либо иных чувств, обычно испытываемых теми, кого ждет смерть, ответствовал ему: «Я римлянин и по рождению не из простолюдинов. Решив освободить отечество от войны, я под видом перебежчика прошел в ваш лагерь, желая убить тебя. Я хорошо знал, что мне предстоит умереть независимо от того, достигну ли я успеха или обманусь в своих ожиданиях, и все же предпочел отдать свою жизнь родине и вместо смертного тела обрести бессмертную славу. Обманувшись в этих расчетах, я, введенный в заблуждение пурпурной одеждой, курульным креслом и другими знаками власти, вместо тебя убил твоего секретаря, который был мне совсем не нужен. 2. Я, конечно, не буду просить освободить меня от смерти, к которой сам себя приговорил, собираясь приступить к своему предприятию. Но если ты избавишь меня от пыток и других оскорблений, дав поручительства в этом перед богами, то я обещаю открыть тебе весьма важное дело, которое касается твоего спасения». 3. Так он сказал, задумав перехитрить Порсену. Царь же, придя в смятение и предполагая, что опасность исходит от многих людей, немедля дает ему клятвенные заверения. После этого Муций, придумав столь необычайный способ обмана, который не может иметь явного подтверждения, говорит ему: «О царь, мы, триста римлян одинакового возраста, все патрицианского рода, собравшись, задумали убить тебя и скрепили замысел взаимными клятвами. Обсуждая способ заговора, мы решили идти на это дело не всем вместе, а по одному и не спрашивать друг у друга, когда, как, где и с помощью каких средств каждый нападет на тебя, чтобы нам легче было скрыть заговор. Решив так, мы бросили жребий и мне первому досталось начать это предприятие. Итак, узнав теперь, что многочисленные и доблестные люди, стремясь к славе, будут иметь те же намерения, что и я, и что одному из них, может быть, удастся добиться лучшей участи, нежели моя, подумай, какой охраны от всех них будет тебе достаточно».

XXX. Когда царь услышал все это, он приказал телохранителям увести Муция и, связав его, тщательно охранять. Сам же он, собрав наиболее верных из друзей и посадив возле себя своего сына Аррунта, стал обсуждать, что делать, чтобы помешать заговору этих людей. 2. И в то время как все прочие предлагали настолько простые меры безопасности, что, казалось, они не знают того, что нужно; его сын, выступая последним, высказал не по возрасту мудрое соображение. Он требовал, чтобы отец размышлял не о том, в какой охране он нуждается для того, чтобы избежать опасности, а о том, как сделать, чтобы вовсе не нуждаться в охране. Когда же все пришли в удивление от его предложения и захотели узнать, как это можно сделать, он сказал: «Если бы ты сделал этих мужей вместо своих врагов своими друзьями, сочтя свою собственную жизнь более ценной, нежели возвращение Тарквиния с изгнанниками». 3. Царь ответил, что он предложил наилучшее решение, но оно также требует совета, каким образом можно будет заключить с римлянами благопристойное перемирие. Он утверждал, что будет большим бесчестьем, если он, победив их в битве и держа в осаде, уйдет, не добившись ничего из того, что обещал Тарквиниям, словно побежденный побежденными и бежавший от тех, кто все еще не решается выйти за ворота. Наконец, он объявил, что здесь возможен будет единственно достойный способ окончания вражды: если от врагов к нему явятся какие-нибудь лица для переговоров о дружбе.

XXXI. Вот что он сказал тогда своему сыну и присутствующим. Однако через несколько дней он вынужден был первым начать переговоры по следующей причине: когда его воины рассеялись по полям и грабили продовольственные обозы, направлявшиеся в город (а делали они это постоянно), римские консулы, устроив им в подходящем месте засаду, многих из них уничтожили и еще больше, чем убитых, захватили пленных. Негодуя на это, тиррены обсуждали свое положение между собой на сходках, обвиняя царя и других предводителей за длительность войны и желая разойтись по домам. 2. Поняв, что переговоры будут угодны всем, царь отправляет самых близких из своих друзей в качестве послов[604]. Некоторые же рассказывают, что вместе с ними был послан и Муций, дав царю клятву в том, что он вернется обратно. А другие говорят, что тот содержался под стражей в лагере в качестве заложника до заключения перемирия и это, пожалуй, будет ближе к истине. 3. Поручения, которые царь дал послам, были таковы: о возвращении Тарквиния никаких переговоров не вести, но потребовать, чтобы им было возвращено имущество, прежде всего все то, что оставил им Тарквиний Древний и которым они владели, приобретя законным образом. Если же это невозможно, то требовать, что возможно в качестве компенсации за земли, жилища, скот и те доходы, которые римляне получили с земли. И по их выбору следует предпочесть одно из двух: или чтобы эту сумму внесли владеющие имуществом и извлекающие из него доходы, или чтобы было уплачено из общественной казны. 4. Это относительно Тарквиниев, себе же, чтобы он прекратил вражду, Порсена приказал просить так называемые «Семь холмов» (это была древняя земля тирренов, римляне же приобрели ее в результате войны, отняв ее у владельцев) и попросить у них также в качестве заложников сыновей из наиболее знатных домов, чтобы римляне остались в будущем надежными друзьями тирренов.

XXXII. Когда послы прибыли в Рим, сенат, убежденный Попликолой, одним из консулов, проголосовал за то, чтобы предоставить все, чего требовал тиррен. Ведь сенат думал, что масса плебеев и неимущих страдает от нехватки продовольствия и охотно примет окончание войны на любых условиях, если те будут справедливы. 2. Однако народ, хотя и утвердил все остальные предложения сената, не согласился на выдачу имущества, но, как я узнал, вынес противоположное решение — ничего ни из частного имущества, ни из общественного не отдавать тиранам, но отправить к царю Порсене послов по этому вопросу с просьбой принять заложников и землю. Что же касается имущества, то они хотят, чтобы он сам, став судьей между Тарквиниями и римлянами и выслушав обе стороны, вынес справедливое решение, на которое не повлияют ни его склонности, ни вражда. 3. Тиррены, вернувшись, принесли царю этот ответ, а вместе с ними прибыли и те, кто был назначен народом, приведя с собой двадцать детей из первых семей, которые должны были стать заложниками за отечество. Первыми отдали своих детей консулы: Марк Гораций — сына, а Публий Валерий — дочь, которая достигла поры замужества. 4. Когда они пришли в лагерь, царь обрадовался и, горячо похвалив римлян, заключил с ними перемирие на определенное количество дней, а сам взял на себя ведение судебного разбирательства. Тарквинии же были огорчены, лишившись великих надежд, которые они связывали с царем: ведь они рассчитывали, что тот вернет им власть. Однако они вынуждены были довольствоваться настоящим положением и принять то, что предлагалось. Когда в назначенное время из города прибыли те, кому предстояло защищать справедливость...[605] и старейшие из сената, то царь, воссев на трибунале вместе со своими друзьями и приказав своему сыну судить вместе с ним, предоставил им слово.

XXXIII[606]. Когда еще велась судебная защита, какой-то человек принес весть о бегстве являвшихся заложницами девушек. Они попросили охранников разрешить им пойти на речку искупаться. Получив такое дозволение, они уговорили мужчин отойти от реки, пока они будут купаться и надевать платья, чтобы те не увидели их обнаженными. Когда мужчины это сделали, то, поддавшись уговорам Клелии, первой подавшей пример, девушки переплыли реку и вернулись в Рим. 2. Тогда Тарквиний, обвинив римлян в клятвопреступлении и вероломстве, стал побуждать царя к тому, чтобы он, обманутый этими коварными людьми, больше не заботился о них. Когда же консул стал оправдываться, говоря, что этот поступок совершен самими девушками без приказания их отцов и что скоро будут представлены доказательства того, что никакого злого умысла они не имели, царь, поверив ему, позволил пойти и привести этих девушек согласно обещанию. 3. И Валерий удалился, чтобы вернуть девушек обратно. Тарквиний же и его зять, презрев законы, тайно подослали на дорогу отряд всадников, чтобы не только похитить ведомых девушек, но и схватить консула и других, направлявшихся в лагерь. Он хотел сделать этих людей залогом спасения добра, которое римляне отняли у Тарквиния, не дожидаясь окончания суда. 4. Однако божественные силы не позволили им осуществить заговор в соответствии с их замыслом. Ведь когда собравшиеся напасть на пришедших выехали из лагеря латинян, римский консул, опередив их, оказался уже у самых ворот тирренского лагеря, и только там был настигнут теми, кто преследовал его со стороны другого лагеря. 5. Тиррены быстро заметили начавшуюся между ними рукопашную схватку, и царский сын в сопровождении отряда всадников немедленно поспешил на помощь, ему также содействовали те из пехотинцев, которые охраняли лагерь.

XXXIV. Рассердившись на это, Порсена созвал тирренов на собрание и рассказал им, что после того как римляне поручили ему до вынесения судебного решения рассмотреть обвинения, сделанные в их адрес Тарквинием, справедливо изгнанные римлянами Тарквинии попытались во время перемирия поступить противозаконно по отношению к неприкосновенным особам послов и заложников. По этой причине тиррены освобождают римлян от обвинений и разрывают союз с Тарквинием и Мамилием. Он также приказал, чтобы они в тот же день покинули лагерь. 2. Итак, Тарквинии, которые сначала имели серьезные надежды на власть, или на то, что с помощью тирренов они снова станут тиранами города или получат обратно имущество, из-за противозаконных действий по отношению к послам и заложникам не достигли ни того, ни другого и покинули лагерь, окруженные позором и ненавистью. 3. А царь тирренов, приказав привести к трибуналу римских заложниц, отдал их консулу, сказав, что он более всего предпочитает верность города какому бы то ни было заложничеству. Одну же девушку из числа заложниц, которая убедила остальных переплыть реку, он похвалил за весьма значительный, несмотря на ее пол и возраст, образ мыслей. Город же он восславил за то, что тот воспитал не только доблестных мужей, но и дев, не уступающих мужчинам. Сей девице царь подарил боевого коня, украшенного великолепными металлическими бляхами на сбруе. 4. После этого собрания царь дал римским послам клятву мира и дружбы и заключил с ними союз. В качестве подарка городу он разрешил забрать без всякого выкупа всех весьма многочисленных пленников, а также то место, на котором он располагался лагерем. Этот лагерь был устроен не как временная стоянка в чужой земле, а как постоянный город, в котором было достаточное количество частных и общественных сооружений, хотя и не в обычае тирренов было, снимая лагерь и уходя из вражеской страны, оставлять постройки невредимыми: обычно они их сжигали. Таким образом, в денежном выражении царь принес городу немалый дар. Это показала распродажа, которую провели квесторы после ухода царя. 5. Итак, война, происшедшая между римлянами и Тарквиниями, а также царем клузийцев Ларсом Порсеной, война, которая привела город к столь великим опасностям, имела такое вот завершение.

XXXV. После ухода тирренов римский сенат постановил послать Порсене трон из слоновой кости, скипетр, золотой венок и триумфаторские одежды, которыми украшаются цари. Муцию же, пожелавшему умереть за отечество, что считалось главной причиной окончания войны, сенат приказал даровать участок из общественной земли за рекой Тибр (такой же как и в предыдущем случае со сражавшимся за мост Горацием), а именно такой, какой Муций смог бы охватить плугом за один день. Это место и в наше время все еще зовется Муциевыми лугами[607]. 2. Так римляне наградили мужчин, а в честь девицы Клелии они приказали установить бронзовую статую, которую отцы девушек поставили на Священной дороге, ведущей на Форум[608]. Мы уже не застали ее на месте; говорят, она была уничтожена во время пожара в соседних домах. 3. В том же году было завершено строительство храма Юпитера Капитолийского[609], о котором я отдельно говорил в предыдущей книге[610]. Посвящение этого храма и надпись на нем[611] достались Марку Горацию, одному из консулов, успевшему совершить этот ритуал до возвращения своего коллеги. Как раз в это время Валерий выступил с войском из города для защиты сельской округи. Ведь как только люди покинули крепости и вернулись на поля, Мамилий, послав туда шайки грабителей, нанес земледельцам значительный вред. Вот такие события произошли в третье консульство.

XXXVI. Консулы четвертого года[612] Спурий Ларций и Гай Герминий завершили свое правление без войны. При них погиб Аррунт, сын царя тирренов Порсены, в течение двух лет осаждавших город арицийцев. 2[613]. Ведь как только был заключен мир с римлянами, Аррунт, получив от отца половину войска, отправился в поход против арицийцев, чтобы установить единоличную власть над ними. Он уже чуть было не захватил город, когда к арицийцам пришла помощь из Анция, Тускула и кампанских Кум. Выстроив меньшие силы против превосходящего противника, Аррунт обратил его в бегство и преследовал до самого города. Однако побежденный куманцами, которыми командовал Аристодем, по прозвищу «Кроткий»[614], он погибает, а войско тирренов, после его смерти будучи не в состоянии противостоять врагу, обращается в бегство. 3. Многие из тирренов, преследуемые куманцами, погибли, но большая их часть, рассеянная по полям, бежала в земли римлян, находящиеся неподалеку, растеряв оружие и слишком обессилев от ран, чтобы уйти дальше. Римляне же на повозках, телегах и вьючных животных доставили их из полей в город; некоторые тиррены были едва живы, и римляне принесли их в свои дома и вылечили, обеспечив питание, уход и другие услуги, свидетельствовавшие об их большом сострадании. Так что многие из тирренов, тронутые таким отношением к ним со стороны римлян, не имели никакого желания возвращаться домой, но захотели остаться со своими благодетелями. 4. Сенат дал им место в городе, на котором они должны были устроить свои жилища: в низменности между Палатином и Капитолием, имевшей в длину почти четыре стадия. Отсюда и в мое время путь, ведущий от Форума к Большому цирку, называется у римлян на местном языке «жилище тирренов». За них римляне получили от царя тирренов незначительный дар, но такой, которому римляне очень обрадовались, а именно: землю за рекой, которую тот забрал при заключении мира. И римляне принесли в жертву богам много вещей, которые они по обету обещали посвятить им, если снова станут хозяевами «Семи холмов».

XXXVII[615]. Пятому году после изгнания царя соответствовала шестьдесят девятая Олимпиада[616], на которой во второй раз победил в беге на стадий Исхомах из Кротона, афинским архонтом тогда был Акесторид, а у римлян консулами были Марк Валерий, брат Валерия Попликолы, и Публий Постумий, по прозвищу Туберт. 2. В их консульство римлян ожидала еще одна война, теперь с их ближайшими соседями. Она была начата шайками грабителей и привела к многочисленным и тяжелым сражениям, однако завершилась достойным миром на третий год после консульства этих мужей, не ослабевая в течение всего этого времени. Некоторые из сабинян, узнав об ослаблении Рима из-за поражения, полученного от тирренов, и считая, что Рим уже не следует почитать как прежде, организовали разбойничьи отряды и напали на земледельцев, спустившихся из укреплений на поля, и причинили им большой ущерб. 3. В связи с этими событиями римляне, прежде чем начать военные действия, отправили к сабинянам посольство, потребовав справедливости и сочтя необходимым, чтобы впредь ничего противозаконного против земледельцев не совершалось. Получив же высокомерный ответ, римляне объявили сабинянам войну. Сначала, неожиданно для грабивших поля сабинян, выступил с кавалерией и отборной частью легковооруженной пехоты один из консулов, Валерий, и начал жестокое избиение совершивших набег, хотя те и были гораздо многочисленней. Это избиение стало возможным благодаря тому, что сабиняне были неорганизованны и не ожидали нападения. 4. Затем, когда сабиняне послали против них большие силы под командованием испытанного в войне полководца, римляне снаряжают еще одно войско, составленное из всех остальных воинов под командованием обоих консулов. Постумий расположился лагерем в холмистой местности недалеко от Рима, опасаясь какого-либо неожиданного нападения на город со стороны изгнанников. Валерий же разбил лагерь рядом с противником у реки Аниен, которая за городом Тибур с грохотом низвергается с высокой скалы и протекает через поля сабинян и римлян, разделяя их земли, затем эта река, живописная на вид и несущая вкусную для питья воду, сливается с рекой Тибр.

XXXVIII. На другой стороне реки располагался лагерь сабинян: он также находился недалеко от берега на пологом, почти неукрепленном холме. Сначала противники остерегались друг друга и не торопились, перейдя реку, начать сражение, но через некоторое время, презрев расчет и возможную выгоду, охваченные гневом и духом соперничества, вступают в сражение. 2. Ходя за водой и водя лошадей на водопой, они заходили далеко в реку, которая, еще не наполнившись зимними дождями, была тогда довольно узкой, так что они переходили ее вброд, так как вода была лишь немного выше колен. Сначала, когда завязалась какая-то стычка между небольшими группками, из обоих лагерей на помощь своим прибежал еще кое-кто, затем еще одни то из одного, то из другого лагеря, чтобы помочь тем, кто в данный момент терпел поражение, причем то римляне отгоняли сабинян от воды, то сабиняне прогоняли римлян из реки. 3. Когда появились убитые и раненые и всеми овладел дух соперничества, как это обыкновенно бывает во время внезапно завязавшихся стычек, то обоих предводителей войск охватило одинаковое желание перейти реку. 4. Но римский консул опередил сабинян и, переправив армию, когда те еще только вооружались и строили войска, подошел к ним вплотную. Они же не намеревались ввязываться в сражение, но окрыленные презрением к врагу оттого что им предстояло биться не с обоими консулами и не со всей римской армией; они вступили в бой со всей возможной смелостью и рвением.

XXXIX. Когда завязалась упорная схватка и правый фланг римлян, на котором находился консул, продвинулся, напав на врагов, далеко вперед, а левый фланг, уже выдохшись, под натиском противника отступил к самой реке, то командовавший вторым лагерем римлян консул, узнав о происходящем, начал выводить свое войско из лагеря. 2. Сам он, возглавляя фалангу пехотинцев, двигался обычным шагом, но послал легата Спурия Ларция, консула прошлого года, вместе с конницей поспешить вперед. Ларций же, погнав лошадей во весь опор, легко, поскольку никто не препятствовал ему, переправляется через реку, и, обойдя правый фланг противника, нападает на конницу сабинян с фланга. И как только всадники с обеих сторон вступают в ближний бой, то сразу же разгорается нешуточное сражение, длившееся долгое время. 3. Между тем подошел и Постумий с пехотинцами. Напав на пехоту противника, он многих убивает в сражении, а остальных приводит в смятение. Если бы не наступила ночь, то все до одного сабиняне были бы уже уничтожены, окруженные римлянами, которые с помощью конницы уже начали разгром врага. Теперь же бежавших с поля сражения сабинян, безоружных и весьма немногочисленных, темнота спасла и довела в сохранности до домов. Консулы без боя заняли лагерь сабинян, покинутый внутренней охраной сразу после того, как она увидела бегство своих. Захватив в лагере большую добычу и позволив увезти или унести ее воинам, консулы отвели войско домой. 4. Тогда впервые Рим, придя в себя после поражения, нанесенного тирренами, вернул себе прежний дух и решился, как прежде, добиваться верховенства над соседями. Город также отметил общим триумфом возвращение обоих консулов, а одному из них, Валерию, приказал, кроме того, подарить участок для жилища в лучшей части Палатина и оплатить расходы на строительство из общественной казны. Двери этого дома, возле которого стоял медный бык, были единственными в Риме как среди общественных, так и частных домов, которые открывались наружу[617].

XL[618]. От этих мужей консульскую власть приняли Публий Валерий, прозванный Попликолой, избранный в четвертый раз, и Тит Лукреций, ставший коллегой Валерия во второй раз[619]. При них все сабиняне, проведя общее собрание городов, решили воевать с римлянами якобы из-за того, что договор с ними был нарушен, так как царь Тарквиний, которому они присягали, лишился власти. 2. Предводительствовал ими Секстий, один из сыновей Тарквиния, который, обхаживая каждого из них по отдельности и умоляя могущественных людей каждого города, вовлек их всех в войну против римлян и привлек на свою сторону еще два города, Фидены и Камерию, склонив их к измене римлянам и убедив вступить в союз с сабинянами. За это сабиняне выбрали его диктатором и позволили ему произвести набор войск в каждом городе, так как, по их мнению, они потерпели поражение в прошлом сражении из-за слабости войска и тупости военачальника. 3. В то время как они занимались этим, судьба, желая уравнять несчастья римлян — ведь их покинули союзники — выгодами, предоставила со стороны врагов неожиданную помощь следующего рода. Некий муж из сабинян, живший в городе Региллы, богатый и благородного происхождения, Тит Клавдий[620], переходит к римлянам, приведя с собой множество родичей, друзей и многочисленных клиентов, переселившихся со своими домочадцами, всего не менее пяти тысяч человек, способных носить оружие. Говорят, что причина, заставившая его переселиться в Рим, была таковой. 4. Правители наиболее крупных городов, из-за политического честолюбия относясь враждебно к этому мужу, вызвали его в суд и обвинили в предательстве, а именно в том, что он не только не захотел вступить в войну с римлянами, но и единственный на общем собрании возражал тем, которые считали необходимым разорвать договор с римлянами, и не позволил гражданам своего города провести собрание, чтобы одобрить решения других городов. 5. Боясь этого суда (ведь его должны были судить другие города), он, собрав имущество и друзей, уходит к римлянам. Он оказал немалое воздействие на ход событий и, по-видимому, стал главной причиной того, что эта война закончилась успешно. За это сенат и народ причислил его к патрициям, разрешив ему взять любую часть города, какую тот захочет, под строительство домов и прибавив к этому земельный участок между Фиденами и Пицетией из числа общественной земли с таким расчетом, чтобы он мог раздать земельные наделы всем своим сторонникам. От этих людей и возникла триба, впоследствии названная Клавдиевой, и эта триба сохранила свое название неизменным вплоть до моего времени.

XLI. Когда обеими сторонами были сделаны все необходимые приготовления, первыми вывели свои войска сабиняне и разбили два лагеря: один — в поле недалеко от Фиден, а другой — в самих Фиденах, для охраны жителей города и в качестве убежища для тех, кто расположился лагерем вне города на случай, если их постигнет какая-либо неудача. Затем римские консулы, узнав о выступлении сабинян против них, также набрали всех римлян призывного возраста и расположились лагерем отдельно друг от друга: Валерий — рядом с лагерем сабинян, находившимся в открытом месте, а Лукреций — немного в стороне на каком-то холме, с которого был хорошо виден другой лагерь. 2. Итак, римляне считали, что исход войны будет быстро решен в открытом сражении, однако полководец сабинян, боясь вступать в открытое сражение против смелых и самоотверженных римлян, готовых претерпеть все испытания, решил напасть на них ночью. 3. Приготовившись к засыпке рва и захвату частокола, когда все необходимое для атаки было полностью приготовлено, он, подняв лучшую часть войска, намерился вести ее с наступлением ночи против римских укреплений. Он также приказал, чтобы расположившиеся лагерем в Фиденах, как только они узнают о выступлении своих, тоже выступили из города, снаряженные легким вооружением. Затем, когда сабиняне устроили в удобном месте засаду, им было приказано, чтобы в случае, если Валерию придет какая-либо помощь из другого лагеря, они выскочили и подняли сильный крик и шум, напав на римлян с тыла. 4. Предпочтя такой план, Секстий рассказал о нем центурионам, а когда и они его одобрили, он стал ждать подходящего момента. Но какой-то перебежчик рассказал о его намерениях консулу, а вскоре после этого прибыло несколько всадников, приведших с собой пленных сабинян, захваченных в то время, когда они вышли за дровами. Допрошенные по отдельности о том, что собирается предпринять их командующий, они сообщили, что готовятся лестницы и тараны, однако сказали, что не знают, где и когда их намерены использовать. 5. Узнав об этом, Валерий посылает легата Ларция с сообщением о замыслах противника в другой лагерь к командиру тамошнего войска, Лукрецию, а также с предложением о том, каким способом напасть на врагов. Сам же он, собрав трибунов и центурионов и рассказав о том, что услышал от перебежчика и пленных, также попросил, чтобы эти доблестные воины поняли, что получили прекрасную возможность должным образом наказать врагов. Затем, разъяснив, что каждому из них следует делать, и дав пароль, он распустил их по отрядам.

XLII. Еще не наступила полночь, когда полководец сабинян, подняв отборную часть войска, повел ее против вражеского лагеря, приказав не шуметь и не греметь оружием, чтобы враги не обнаружили их прежде, чем они достигнут укреплений. Когда же передовые отряды подошли вплотную к лагерю, не увидев в нем света факелов и не услышав голосов стражников, они предположили, что римляне сделали большую глупость, не поставив никакой охраны и уснув внутри лагеря. Тогда они во многих местах заполнили рвы кустарником и переправились через них, так как никто не препятствовал им. 2. Римляне же, разбившись по манипулам, засели между рвом и палисадом, невидимые под покровом темноты, и убивали переходящих к ним, как только те оказывались рядом. Сначала гибель шедших впереди была скрыта от следующих за ними, когда же появился свет взошедшей луны, то приближающиеся ко рву, увидев не только множество соотечественников, погибших возле рва, но и сильные отряды врагов, наступающих на них, побросали оружие и обратились в бегство. 3. Римляне же, громко закричав (ведь это был знак тем, кто находился в другом лагере), все вместе обрушиваются на них. Лукреций, услышав шум, посылает вперед всадников, чтобы разведать, не устроена ли какая-то вражеская засада, и вскоре последовал за ними, взяв с собой наилучшую часть пехоты. 4. Одновременно и всадники, наткнувшись на отряды из Фиден, обращают их в бегство, и пехотинцы, убивая явившихся со стороны лагеря сабинян, начали преследовать их, не сохранявших ни оружия, ни порядка в строю. В этом сражении сабинян и их союзников погибло около тринадцати с половиной тысяч человек, пленных же взято четыре тысячи двести человек. В тот же день был захвачен и их лагерь.

XLIII. Фидены же, осаждавшиеся несколько дней, были взяты в том самом месте, в котором они считались наиболее труднодоступными и потому охранялись немногими. Этот город не был подвергнут порабощению или разрушению, и после завоевания были убиты лишь немногие, так как консулы считали, что для единоплеменного с ними города, совершившего ошибку, достаточным наказанием было то, что они захватили у него имущество и рабов, а также то, что многие его жители погибли в сражении. К тому же, чтобы покоренные тотчас снова не взялись за оружие, они решили оставить в городе умеренную охрану и произвести обычное для римлян наказание виновников восстания. 2. Созвав покоренных фиденян на площадь, консулы долго обвиняли их в безрассудстве, говоря, что они все поголовно достойны смерти, поскольку не проявили благодарности римлянам за их благодеяния и не образумились под гнетом своих несчастий. Затем консулы на глазах у всех приказали высечь розгами и предать смертной казни наиболее выдающихся фиденян. Остальным же консулы позволили жить как прежде, но поселили у них стражей, количество которых определил сенат, а некоторую часть отнятой у Фиден земли передали этим стражникам. Свершив все это, консулы отвели войско из вражеской земли и по решению сената отпраздновали триумф. Вот что произошло в их консульство.

XLIV[621]. Когда консулами были выбраны Публий Постумий, по прозвищу Туберт, во второй раз и Агриппа Менений, называемый Ланатом, произошло третье вторжение сабинян с еще большим войском, и когда римляне узнали об их нападении, враги подступили уже к самым стенам Рима. В этой войне погибло много римлян, причем не только земледельцев, которых неожиданное бедствие захватило прежде, чем каждый из них успел укрыться в близлежащем укреплении, но и живших в то время в городе. 2. Тогда Постумий, один из консулов, считая, что наглость врагов нестерпима, выступил на помощь, ведя поспешно собранное войско и действуя более чем опрометчиво. Увидев римлян, наступающих на них с большой беспечностью — не соблюдая строя и на удалении друг от друга, — сабиняне, желая еще больше усилить их беспечность, начали поспешно отступать, будто бы обратившись в бегство, пока не пришли в густой лес, в котором сидело в засаде остальное их войско. Затем, повернув назад, они напали на преследователей: в то же время остальные, выйдя из леса, с громкими криками также устремились на римлян. 3. Сабиняне, полные воодушевления, наступая в боевом порядке на беспорядочную толпу людей, приведенных в замешательство и задыхающихся от бега, сразу же в рукопашном бою опрокидывают римлян. Обращенных в бегство они, перекрыв дороги, ведущие в город, запирают в каком-то безлюдном горном ущелье. Затем, расположив лагерь рядом с римлянами, сабиняне установили охрану на всю ночь (ведь ночь уже наступила), чтобы те тайком не сбежали. 4. Когда же весть о поражении достигла Рима, всех охватил большой страх, и римляне бросились к городским стенам, боясь, как бы враги, воодушевленные успехом, не проникли в город ночью. Все оплакивали погибших и сострадали оставшимся в живых как людям, которым из-за недостатка продовольствия грозит скорая смерть, если им не будет оказана немедленная помощь. 5. Итак, эту ночь римляне провели в подавленном настроении и не смыкая глаз. На следующий день второй консул, Менений, вооружив всех граждан призывного возраста, повел их, сохранявших порядок и дисциплину, на помощь находившимся в горах. Сабиняне же, увидев приближавшихся римлян, не остались на месте, а подняв свое войско, покинули горы, решив, что им достаточно имеющегося успеха. И не тратя больше времени, сабиняне с великой гордостью вернулись к себе на родину, прихватив с собой обильную добычу из скота, рабов и имущества.

XLV. Римляне, раздраженные неудачей, в которой они обвиняли Постумия, одного из консулов, решили немедленно всеми силами отправиться в поход против земли сабинян, стремясь отыграться за нанесенное им отчаянное поражение; к тому же они были рассержены на недавно приходившее от врагов посольство, которое проявило большое высокомерие и самодовольство. 2. Ведь сабиняне, словно они уже покорили римлян и были способны без труда захватить и сам Рим в случае нежелания римлян выполнять их приказания, требовали вернуть Тарквиниев, уступить им верховную власть, а также установить такое государственное устройство и законы, какие предпишут им завоеватели. Отвечая посольству, римляне велели передать общине, что они приказывают сабинянам сложить оружие, сдать свои города и снова перейти в такое подчинение к ним, в каком они были прежде, а выполнив все эти требования, сабиняне, если хотят сохранить мир и дружбу с римлянами, должны будут прийти в Рим для проведения судебного разбирательства относительно тех, кого они обидели и кому повредили во время совершенного ими вторжения. Если же они не выполнят требования римлян, то пусть ждут войну, которая вскоре придет в их города. 3. Обменявшись друг с другом такими требованиями, обе стороны подготовили все необходимое для ведения военных действий и начали выводить войска. Сабиняне выставили наиболее сильную молодежь из всех городов, снаряженную превосходным оружием, а римляне собрали все войско — не только находившееся в городе, но и стоявшее в крепостях, считая, что для охраны города и сельских укреплений достаточно достигшей призывного возраста молодежи и толпы рабов. 4. Сойдясь между собой, обе армии разбивают лагерь в непосредственной близости друг от друга, недалеко от города Эрета, который принадлежал сабинянам.

XLVI. Когда же оба противника увидели силы друг друга, вычислив их по величине лагеря и услышав об этом от пленников, сабинян охватили отвага и презрение к немногочисленности врагов, а римлян — страх из-за превосходства соперника. Однако римляне не унывали и питали немалые надежды на победу, так как им были посланы различные божественные предзнаменования, а также, когда они собирались строиться, предсказание исхода битвы следующего рода: 2. из воткнутых возле палаток копий (ведь у римлян метательные снаряды, которые они бросают в противника, вступая с ним врукопашную, таковы: это продолговатые древки, удобные для руки и имеющие железные наконечники не менее трех футов длиной, которые закреплены на конце древка, и эти копья вместе с железным наконечником равны дротикам средней длины); так вот из этих копий, связанных за наконечники, были сделаны костры и огонь был по всему лагерю как от факелов, и горел он значительную часть ночи. 3. Отсюда римляне заключили, как это объявили гаруспики и не трудно было понять всем людям, что божество предрекает им скорую и славную победу, так как все подвластно огню, и нет ничего, чего бы не уничтожил огонь. Поскольку этот огонь зажегся от защищающего римлян оружия, то они выступили из лагеря весьма осмелевшими и, столкнувшись с сабинянами, начали сражение, значительно уступая им по численности, но уверенные в своем мужестве. Кроме того, значительно больший военный опыт, соединенный с трудолюбием, позволил римлянам пренебречь опасностью. 4. Итак, сначала Постумий, командуя левым флангом и стремясь исправить прежнее поражение, теснит правое крыло противника, ради победы не только не предохраняя собственную жизнь, но наоборот, подобно умалишенным и самоубийцам, бросаясь в самую гущу врагов. А затем и находящиеся вместе с Менением на правом фланге римляне, уже уставшие и оттесненные со своей позиции, узнав, что воины Постумия одерживают верх над своими противниками, и воодушевившись этим, также начинают наступать на врага. Когда оба фланга сабинян стали отступать, началось поголовное бегство. Так как края были обнажены, то не устояли и находящиеся в центре строя, но под ударами зашедшей с флангов римской конницы отступили. Когда же началось общее бегство сабинян в их лагеря, римляне, преследуя их и вместе с ними ворвавшись в лагерь, захватили оба их укрепления. Причиной того, что не все вражеское войско было уничтожено, стала ночь, а также то обстоятельство, что поражение было нанесено сабинянам на их собственной земле. Ведь бежавшие в свои собственные владения легче спасались благодаря знанию местности.

XLVII. На следующий день консулы, предав погребальному огню своих убитых, собрав доспехи (ведь было захвачено и кое-какое оружие уцелевших сабинян, бросивших его в бегстве) и взяв с собой пленников, которых захватили немало, и имущество, кроме того, которое разграбили воины (когда это имущество было распродано на публичных торгах, все римляне получили обратно возложенные на них налоги, благодаря которым вооружали воинов), вернулись домой, одержав блистательную победу. 2. И оба консула были удостоены сенатом почестей, но Менений — более значительных и почетных, вступив в город на царской колеснице, а Постумий менее значительных и важных, которые они называют овацией, затемнив значение слова, которое, между прочим, является греческим[622]. Ведь, как и я сам считаю, и как я это нахожу у многих местных писателей, первоначально появившись, оно соответствовало слову «эвастес», а как сообщает Лициний[623], тогда впервые сенат использовал такого рода почесть. 3. Она отличается от триумфа тем, что получивший в качестве награды овацию, входит в город пешим в сопровождении своего войска, а не на колеснице, как во время триумфа. Кроме того, отмеченный овацией не надевает разукрашенного золотого платья, которым украшается триумфатор, а также не имеет золотого венка, но облачается в белую тогу с пурпурной каймой; в отличие от триумфатора он также не имеет скипетра, но все остальное у него то же самое. 4. Причина же, по которой этому мужу, хотя и самому выдающемуся из всех в битве, была оказана меньшая почесть, заключалась в понесенном им прежде большом и позорном поражении во время его нападения, из-за которого он не только погубил многих римских воинов, но и сам вместе с уцелевшими от бегства едва не оказался пленным.

XLVIII[624]. В консульство этих мужей Публий Валерий, по прозвищу Попликола, почитавшийся наилучшим из всех римлян того времени во всех доблестях, заболел и скончался. Не стоит говорить о всех деяниях этого мужа, за которые его следует почитать и хранить о нем память, так как я о многих из них уже рассказал в начале этой книги. Я думаю, что не следует обходить молчанием то, что еще не было упомянуто, но является наиболее удивительным из всех достойных похвалы свершений этого мужа. Я считаю, что более всего письменной истории подобает не только рассказывать о военных деяниях знаменитых полководцев или об их какой-либо достойной и спасительной мере по общественному устройству, которую они, найдя, предложили государству, но и показывать их жизнь, если они прожили ее умеренно и мудро, придерживаясь обычаев отечества. 2. Итак, этот римлянин, один из первых четырех патрициев, изгнавших царей и конфисковавших их имущество, четырежды удостоенный консульской власти, дважды победивший в крупных войнах и получивший за обе триумф (в первый раз за победу над тирренским народом, второй раз за победу над сабинянами), и такие возможности для обогащения, которые никто не смог бы истолковать, как постыдные и незаконные, тем не менее не был охвачен сребролюбием, порабощающим всех людей и заставляющим их поступать недостойно. Вопреки этому он оставался при своем незначительном, доставшемся от отца имуществе, ведя образ жизни разумный, независимый и наиболее желательный из всех других. И при таком небольшом состоянии он воспитал детей вполне достойными своего рода и сделал для всех ясным, что богатым является не тот, кто много приобрел, а тот, кто довольствуется немногим. 3. Точным и бесспорным доказательством независимости этого мужа, которую он проявлял всю свою жизнь, является бедность, которая обнаружилась после его смерти. Ведь он не оставил достаточно средств даже на вынос и похороны своего тела, которые подобает иметь для мужа такого ранга, так что его родичи собирались, вынеся его из города, как одного из простолюдинов, сжечь и похоронить Валерия обычным способом. Однако сенат, узнав, насколько стеснены они в средствах, решил похоронить его на общественные деньги и определил ему, единственному из родившихся вплоть до моего времени выдающихся мужей, место в самом городе рядом с Форумом у подножия Велии, где он и был сожжен и погребен[625]. Место это священно и предоставлено для погребения потомков его рода, что является гораздо большей почестью, чем любые богатства и царства, если счастье измерять не постыдными наслаждениями, но добродетелью. 4. Ведь Валерий Попликола, предпочитавший не приобретать ничего, кроме средств на самое необходимое, был удостоен пышных похорон, словно один из богатейших царей. И все римские матроны, сговорившись между собой о том, что так же, как и после смерти Брута, они откажутся от ношения золота и пурпура, сохраняли траур по нему в течение года. Ведь у них имеется обычай сохранять траур по наиболее близким из родственников.

XLIX[626]. На следующий год консулами были назначены Спурий Кассий, по прозвищу Вецеллин, и Опитер Вергиний Трикост[627]. При них была закончена война с сабинянами одним из консулов — Спурием, после того как произошло большое сражение недалеко от города уритов, в котором было убито около десяти тысяч трехсот сабинян, а пленных захвачено почти четыре тысячи. 2. Пораженные этим последним несчастьем, сабиняне отправили к консулу посольство, чтобы договориться о дружбе. Затем, после того как Кассий отправил их в сенат, они, придя в Рим, многочисленными мольбами добились примирения и завершения войны, отдав не только хлеб для войска, как это приказал им Кассий, но и определенное количество серебра с каждого человека, а также десять тысяч плетров[628] обрабатываемой земли. 3. Спурий же Кассий получил триумф за одержанную им победу. Второй консул, Вергиний, отправился в поход против города камерийцев, отпавшего от союза с римлянами во время предыдущей войны. Он взял с собой половину другого войска и, никому не сказав, куда собирается отправиться, за ночь совершил весь переход, с тем чтобы напасть на неподготовленных и не ожидавших нападения жителей города, что и произошло в действительности. 4. Ведь консул, подойдя вплотную к стенам города, оставался никем не замеченным до самого рассвета, а прежде чем расположиться лагерем, подвел к стенам тараны, лестницы и использовал всякого рода другие осадные сооружения. И в то время как камерийцы поражались неожиданности его появления, причем одни считали необходимым открыть ворота и впустить консула, а другие наоборот — защищаться всеми силами и не впускать врага внутрь, в общем, пока у них в городе господствовали замешательство и распри, Вергиний, взломав ворота и захватив с помощью лестниц наименее укрепленные части стен, силой завоевал город. 5. Консул разрешил своим воинам грабить город в течение этого дня и последующей ночи, а на следующий день, приказав собрать всех пленников в одно место, казнил всех зачинщиков мятежа, остальную массу народа продал в рабство, а город разрушил до основания.

L. В семидесятую Олимпиаду (на которой победу в беге на стадий одержал Никей из Опунта в Локрах), когда архонтом в Афинах был Смирос, консульскую власть получили Постумий Коминий и Тит Ларций[629]. В их консульство от римлян отпали латинские города, так как Октавий Мамилий, породнившийся с Тарквинием, убедил наиболее выдающихся мужей из всех общин (одних обещанием даров, других уговорами) помочь изгнанникам. И начинается общее собрание встретившихся в Ферентинах городов за исключением Рима (ибо ему единственному они не предложили присутствовать на нем, как это обычно происходило раньше). 2. На этом собрании города должны были провести голосование относительно войны, назначить военачальников и принять решение касательно других приготовлений. 3. Как раз в это время Марк Валерий, муж из консульского рода, был отправлен в качестве посла в соседние города, чтобы просить их не восставать, так как какие-то отряды из них, посланные власть имущими, грабили приграничные поля, нанося много вреда земледельцам римлян. Затем, когда он узнал о происходящем общем собрании общин, с тем чтобы всем им проголосовать относительно войны, то, придя на собрание и попросив у председателей слова, он сказал, что отправлен Римом в качестве посла к отправлявшим грабителей городам, дабы просить их, найдя виновников преступлений, выдать их римлянам, чтобы те подвергли их наказанию в соответствии с установленным в союзном договоре законом. Наконец, Валерий также потребовал, чтобы они остерегались совершать новые ошибки, которые могут разрушить их дружбу и родство. 4. Увидев, что все города вместе решились на войну с римлянами (он догадался об этом и по многим иным причинам, но более всего по тому, что они одних только римлян не пригласили на совет, хотя в договоре было записано, что на общих собраниях должны присутствовать все государства латинского племени, после уведомления об этом председателями), он сказал, что удивлен, по какой причине или по какому доносу против города члены совета его единственного не пригласили на собрание, хотя он-то прежде всего должен присутствовать и первый высказывать мнение, имея лидерство в латинском племени, полученное от них по их собственному желанию за многочисленные и значительные благодеяния.

LI. После этого арицийцы, попросив слова, обвинили римлян в том, что те, будучи родичами, вовлекли их в тирренскую войну и позволили, насколько это зависело от них самих, чтобы тиррены отняли свободу у всех латинских общин; а царь Тарквиний, возобновив с общего согласия городов заключенный с ним договор о дружбе и союзе, попросил их соблюдать клятвы и вернуть его к власти. Беглецы же из Камерий и Фиден, одни, оплакивая завоевание и бегство из отечества, другие — порабощение и разрушение их города, призвали латинов к войне. 2. Последним из всех зять Тарквиния Мамилий, имевший в то время среди латинов большую силу, встав, произнес длинную политическую речь против Рима. Так как Валерий защищался от всех обвинений и, казалось, что он превосходит их справедливостью своих слов, то в тот день, прошедший во взаимных обвинениях и оправданиях, они так и не вынесли никакого решения в совете. На следующий же день председатели уже не пригласили посольство римлян на собрание, но зато дали слово Тарквинию, Мамилию, арицийцам и всем другим, желавшим обвинить Рим. Затем, выслушав всех, они провели голосование о том, что именно римлянами нарушен договор и передали посольству Валерия такой ответ: поскольку, мол, римляне несправедливыми действиями сами разрушили их родство, то они решат на досуге, каким именно способом следует отплатить им за это. 3. В то время как все это происходило, против государства возник заговор множества рабов, договорившихся захватить укрепленные холмы и в нескольких местах поджечь город. Но как только знавшими об этом был сделан донос, консулы немедленно заперли ворота, а всадники заняли все укрепления города. И тотчас же одни из тех, кого доносчики назвали участниками заговора, были выхвачены из жилищ, другие — приведены из сельской местности. Все они были высечены и подвергнуты пыткам, а затем посажены на кол. Вот такие события произошли при этих консулах.

LII. Когда Сервий Сульпиций Камерин и Маний Туллий Лонг получили консульскую власть, некоторые из фиденян, призвав войско Тарквиния, захватывают крепость и, одних из не пожелавших того же, что и они, предав смерти, а других изгнав, снова отпадают от города римлян. Когда же прибыли римские послы, они хотели обойтись с этими мужами, как с врагами, но, остановленные старцами, лишь изгнали их из города, не посчитав нужным ни выслушать их, ни дать ответ. 2. Римский сенат, узнав об этом, все еще не хотел начинать войну с союзом латинов, зная, что решение представителей городов разделяют не все, но что в каждом городе плебеи избегают войны и сторонников сохранения договоров больше, чем тех, кто предлагал разорвать их. Все же сенат решил послать против фиденян одного из консулов — Мания Туллия — во главе большого войска. Он же опустошил их землю совершенно безнаказанно, так как никто не защищал ее, и расположившись лагерем рядом со стенами города, начал расставлять охрану, чтобы ни продовольствие, ни оружие и никакая иная помощь не поступала жителям города. 3. Фиденяне, оказавшись в осаде, отправили послов к латинским общинам, прося у них немедленной помощи. Вожди латинов, созвав собрание городов и снова дав слово Тарквиниям и пришедшим от осажденных, стали приглашать членов совета высказывать мнение, начав с наиболее старых и известных, о том, каким способом следует воевать с римлянами. 4. Было сказано много слов и прежде всего о самой войне, следует ли решаться на нее. Ведь, с одной стороны, наиболее беспокойные из членов совета считали необходимым вернуть царя к власти и советовали помочь фиденянам, желая стать вождями воинов и взяться за великие деяния, но более всего стремясь к монархии и тирании в своих полисах, в чем, как они считали, им помогут Тарквинии, вернув себе власть над римлянами. С другой стороны, наиболее разумные и порядочные из участников совета считали, что города должны соблюдать договоры и не вступать поспешно в войну. И они пользовались наибольшим доверием у простолюдинов. 5. Сторонники войны, оттесненные теми, кто призывал сохранить мир, в конце концов убедили провести собрание хотя бы относительно того, чтобы отправить в Рим послов, которые призовут и вместе с тем посоветуют городу предоставить Тарквиниям и всем другим изгнанникам безопасность и полную амнистию, а также подготовят соглашения относительно того, чтобы римляне установили прежнюю форму правления и отвели войска от города фиденян, так как латины не позволят, чтобы их сородичи и друзья были лишены отечества. Если же римляне ничего из этого делать не согласятся, тогда они и решат относительно войны. 6. Ведь латины знали, что римляне не примут ни одного из этих требований, желая лишь получить благовидные поводы для войны и считая, что они тем временем ухаживаниями и подарками склонят противников на свою сторону. Проведя голосование об этом и назначив римлянам годичный срок для принятия решения, а себе — для приготовления к войне, а также назначив послами тех, кого хотел Тарквиний, председательствующие закрыли собрание.

LIII. Когда латины разошлись по городам, сторонники Мамилия Тарквиния, видя, что многие из них охладели в своем рвении, почти потеряли надежду на чужеземную помощь, поскольку не были уверены в ней, и, поменяв свои замыслы, стали обдумывать средства к тому, чтобы в самом Риме развязать гражданскую войну, от которой тот ничем не был защищен, и поднять восстание бедняков против богачей. 2. К тому времени значительная часть плебеев уже пришла в движение и начала испытывать страдания, но более всего бедняки и те, кто из-за притеснений заимодавцев уже более не желал наилучшего для государства. Ведь кредиторы не проявляли умеренности, но тащили должников в тюрьму и обращались с ними, как с купленными рабами. 3. Узнав об этом, Тарквиний послал в Рим нескольких не вызывающих подозрения людей вместе с послами латинов, которые принесли с собой деньги и вступили в переговоры с бедняками и наиболее дерзкими из римлян. Послы вручали последним принесенные деньги и посулили добавить еще после возвращения царей из изгнания, и таким способом они подкупили очень многих граждан. Против аристократии сложился заговор не только из свободных бедняков, но и из подлых рабов, прельщенных надеждой освобождения. Из-за казни в прошлом году их товарищей они были настроены враждебно и злонамеренно по отношению к своим хозяевам и, поскольку утратили их доверие и подозревались в том, что нападут на своих господ, если представится удобный случай, с радостью откликнулись на призыв к бунту. 4. План их заговора состоял в следующем: вожаки предприятия должны, дождавшись безлунной ночи, захватить холмы и укрепленные места города. Слуги же, при известии о том, что другие уже заняли важные места (подразумевалось, что это станет им ясно по их кличу), должны убить спящих хозяев, а после этого разграбить жилища богачей и открыть ворота тиранам.

LIV. Однако богиня Провидения, во всех случаях спасавшая град, да и в наше время продолжающая оберегать его, раскрыла их козни, так как одному из консулов, Сульпицию, был сделан донос двумя братьями, Публием и Марком Тарквиниями из Лаврента, главарями участников заговора, принужденными к этому богиней Судьбы. 2. Дело в том, что во сне им привиделось, будто им угрожают самые страшные кары, если они не прекратят заговора и не откажутся от своих намерений; и им представилось, что их преследуют некие духи и нападают на них, и выкалывают им глаза и, наконец, что они претерпевают другие многочисленные и страшные мучения. Они проснулись, дрожа от страха, и из-за него уже не могли заснуть. 3. Сначала они пытались умилостивить преследовавших их божеств наиболее отвращающими несчастья и наиболее успокаивающими их жертвоприношениями, но, ничего не добившись, обратились, скрывая тайный замысел своего предприятия, к оракулу, желая выведать только, наступило ли подходящее время для совершения того, что они задумали. Когда же оракул ответил, что они идут дурным и гибельным путем и, если не откажутся от своих намерений, погибнут самым позорным способом, то Тарквинии, опасаясь, как бы другие не опередили их в раскрытии тайны, сами сделали донос тому из консулов, который оказался тогда в городе. 4. Консул же, похвалив их и пообещав отблагодарить, если и дела их не разойдутся со словами, запер их у себя в доме, ничего никому не сказав. И хотя ранее он не допускал к себе послов латинов и медлил с ответом, теперь он, введя послов в сенат, высказывает им мнение сенаторов. 5. «Друзья и сородичи, вернувшись домой, ответьте высшему совету латинов, что римский народ не угождал гражданам города Тарквинии, которые первые потребовали возвращения тиранов, и затем не склонился перед всеми тирренами, коих приводил царь Порсена, и которые, прося за них, развязали тяжелейшую из всех войну, но ради свободы терпел, видя свою землю опустошенной, деревенские дома сожженными, а себя осажденным, но так и не подчинился ничему из того, чего не желал делать. И римский народ удивлен вами, латины: ведь вы, зная об этом, тем не менее пришли с требованием принять тиранов и прекратить осаду Фиден и угрожаете войной, если мы не подчинимся. Так перестаньте прикрываться пустыми и неубедительными доводами в пользу взаимной вражды, и, если вы намерены разрушить из-за этого наше родство и объявить войну, то долее не медлите».

LV. Дав такой ответ послам и выпроводив их из города, консул затем рассказывает сенату о тайном заговоре, о котором он узнал от доносчиков. Но получив от сенаторов неограниченные права на розыск участников тайных замыслов и наказание обнаруженных заговорщиков, он тем не менее не пошел по жестокому и тираническому пути, как сделал бы кто-нибудь другой, очутившись в подобных обстоятельствах, но предпочел обдуманный и надежный путь, учитывая вид установленного тогда правления. 2. Прежде всего он не хотел, чтобы граждане, схваченные в своих домах, уводились на казнь, насильно оторванные от своих жен, детей и отцов, но учитывал сострадание, которое обязательно возникнет у каждого при аресте наиболее близких родственников, опасаясь, как бы некоторые, потеряв рассудок, не взялись за оружие и как бы необходимость действовать противозаконно не привела к кровопролитию соплеменников. И он не считал нужным назначать суд над ними, полагая, что все они будут отказываться, и у судей не будет никакого ясного и бесспорного доказательства, кроме доноса, поверив которому, они осудят граждан на смерть. 3. Но он нашел новый способ обмануть заговорщиков, с помощью которого сперва сами без чьего-либо понуждения главари злоумышленников соберутся в одном месте, а затем будут пойманы с бесспорными доказательствами вины, так что у них не будет никакого оправдания. Благодаря этому, они будут собраны не в безлюдном месте и допрошены не в присутствии немногих свидетелей, но на Форуме, будучи выставлены на всеобщее обозрение, подчинятся тому, что они заслужили, и в городе не будет никакого волнения и никакого восстания со стороны других, что часто случается при наказании заговорщиков, особенно в смутные времена.

LVI. Другой бы сейчас посчитал достаточным рассказать лишь самое главное, то есть, что консул схватил участников заговора и казнил их — как если бы эти события нуждались лишь в кратком описании. Я же, поскольку способ ареста этих мужей достоин внимания истории, решил не обходить его молчанием, полагая, что читателям недостаточно знать только сам итог событий, ведь всякий требует изложить и причины происшедшего, и способы осуществления этих деяний и намерения совершивших их, а также свершенное по воле божества, кроме того, не зная ничего из случившегося, читатель требует следовать за событиями. Я считаю, что гражданам крайне необходимо знание этих подробностей для того, чтобы при случае воспользоваться им. 2. Итак, способ захвата заговорщиков, который придумал консул, был следующим: выбрав из числа сенаторов наиболее сильных, он поручил, чтобы они, как только получат сигнал, вместе с ближайшими друзьями и родственниками заняли те укрепленные места города, в которых каждый из них как раз имеет свое жилище. Всадникам же он приказал, вооружившись мечами, поджидать в наиболее удобных домах вокруг Форума и делать то, что он им прикажет. 3. И чтобы во время ареста граждан их родственники и некоторые другие граждане не устроили никакой смуты и из-за этого раздора не пролилась бы кровь соплеменников, консул, послав письмо другому консулу, которому было предписано вести осаду Фиден, приказал ему с наступлением ночи вместе с лучшей частью войска вернуться в город и расположить войско вблизи городских стен на возвышенном месте.

LVII. Завершив эти приготовления, консул приказал тем, кто сообщил о заговоре, предложить руководителям смуты в середине ночи явиться на Форум вместе с наиболее надежными из своих друзей, чтобы там получить свое назначение, место и условный знак, а также узнать, что каждому из них надлежит делать. Это было выполнено. И когда все руководители заговорщиков сошлись на Форуме, по невидимому для них сигналу холмы неожиданно были заняты теми, кто ради защиты города взялся за оружие. 2. Одновременно другой консул, Маний, уйдя из Фиден, пришел на равнину вместе со своим войском. Как только наступил день, консулы, окруженные гоплитами, взошли на трибунал и приказали глашатаям возвестить по всем улицам, чтобы народ шел на собрание. Когда все жители города собрались, они объявили им о заговоре, готовившем возвращение тирании, и вывели доносчиков. А все окрестности Форума оказались под охраной всадников, и у желавших бежать не осталось никакого выхода. 3. После этого консулы предоставили заговорщикам возможность оправдаться, если кто-либо захочет оспорить донос; когда никто из них не попытался отрицать свою вину, консулы, удалившись с Форума в сенат, расспросили сенаторов об их мнении относительно этих мятежников и, записав их ответ, снова пришли в собрание, где обнародовали предварительное решение сената, которое было следующим: «Тарквиниям, сообщившим о заговоре, дать гражданство и десять тысяч драхм серебра каждому, а также по двадцать плетров общественной земли; заговорщиков же, схватив, предать смерти, если это будет угодно народу». 4. Когда же собравшаяся толпа утвердила постановление сената, консулы, приказав удалить сошедшихся на собрание людей, затем призвали ликторов, вооруженных мечами, которые, окружив осужденных в том месте, где те были схвачены, всех до единого предали смерти. Уничтожив их, консулы больше уже не принимали никаких доносов ни о ком из участников заговора, но освободили от вины всех, избежавших немедленной казни, чтобы всякий беспорядок был удален из города. 5. Таким вот способом были уничтожены те, кто устроил заговор. Сенат же вынес решение о том, чтобы все граждане были подвергнуты обряду очищения. Так как они были вынуждены вынести решение о смерти граждан, им теперь нельзя было присутствовать при священнодействиях, пока они не очистятся от греха и не смоют с себя скверну с помощью общепринятых очистительных жертвоприношений. Когда же было сделано все, что установлено толкователями божественного закона[630] в соответствии с местным правом, сенат постановил, чтобы были совершены благодарственные жертвоприношения и проведены общественные игры, и для этого выделил в качестве священных три дня. Так как один из консулов, Маний Туллий, во время священных и названных по имени города игр[631] на торжественном шествии в самом Цирке упал со священной колесницы и через три дня после этой процессии скончался, то оставшийся до сложения власти срок Сульпиций правил в одиночестве.

LVIII. В следующем году[632] консулами были назначены Публий Ветурий Гемин и Публий Эбуций Эльв[633]. Из них Эбуций был назначен для гражданских дел, которые, как представлялось, нуждались в немалом внимании, чтобы никто из бедняков не поднял еще один мятеж. Ветурий же, взяв себе половину войска, стал опустошать фиденскую землю, не встретив никакого сопротивления, а затем, остановившись возле города, начал непрерывно атаковать его. Но, не сумев взять стены осадой, он окружил город палисадом и рвом, чтобы покорить горожан с помощью голода. 2. К уже уставшим фиденянам неожиданно пришла помощь латинов, посланная Секстием Тарквинием, а кроме того, прибыли хлеб, оружие и прочее, что необходимо в войне. Обнадеженные этим, фиденяне решились выйти из города с большой армией и расположились лагерем в открытом поле. Римлянам теперь уже не требовались осадные укрепления вокруг города, но, очевидно, было необходимо сражение. И битва происходит недалеко от города, некоторое время идя с переменным успехом. Затем под натиском более опытных римлян фиденяне, хотя и более многочисленные, были опрокинуты малочисленным противником и обратились в бегство. 3. Потери у них оказались незначительными, так как бегство в город было недолгим, а защитники на стенах отразили преследователей. После этого пришедшие на помощь Фиденам войска были рассеяны и ушли, не оказав никакой помощи жителям. Город же снова оказался в том же самом несчастном положении и испытывал недостаток в съестных припасах. 4. В это время Секст Тарквиний отправился вместе с латинским войском в поход против принадлежавшего римлянам Сигния с целью захватить эту крепость первым же приступом. Но поскольку защитники крепости храбро оборонялись, он подготовился к тому, чтобы голодом принудить этих людей покинуть данное место; и он оставался там довольно долгое время, не сделав ничего, достойного внимания. Однако, потерпев неудачу в своем замысле, так как к защитникам крепости прибыли провизия и подмога от консулов, Секст снял осаду и увел войска.

LIX[634]. На следующий год римляне избрали консулами Тита Ларция Флава и Квинта Клелия Сикула. Из них Клелию было назначено сенатом заниматься гражданскими делами, имея при себе половину войска для охраны от заговорщиков, так как он казался добрым по характеру и преданным народу. Ларций же начал войну против фиденян, взяв с собой хорошо снаряженное войско и приготовив все необходимое для осады. 2. К фиденянам, измученным долгой войной и не имевшим никакой провизии, он был суров, подкапывая основания стен, воздвигая валы, используя осадные орудия и не прекращая осады ни днем, ни ночью, рассчитывая таким образом в короткий срок захватить город. 3. Ведь ни один город в одиночку не способен был снять осаду фиденян, а общее войско всего латинского народа еще не было создано, однако предводители общин много раз давали послам фиденян обещания вскоре прислать им помощь. Дела же, соответствующего обещаниям, не было, и надежды на военный союз основывались только на словах. 4. Фиденяне уже не рассчитывали ни на какую помощь от латинов, но, терпя все невзгоды, теперь надеялись только на себя. Из всех горестей наиболее нестерпимой был голод, который принес гибель многим людям. Наконец, чтобы избавиться от этих несчастий, они отправили послов просить у консулов перемирия на какое-то определенное количество дней, чтобы в это время они могли заключить договор о дружбе с римлянами на справедливых условиях. 5. Однако они просили время не ради принятия решения, но для снаряжения союзников, о чем сообщили некоторые из недавно прибывших перебежчиков. Ведь в предыдущую ночь они послали в Латинский союз в качестве вестников граждан, самых достойных и обладавших наибольшим влиянием в латинских городах, чтобы они обратились к тем с мольбою о помощи.

LX. Узнав об этом, Ларций приказал просившим о перемирии, чтобы они сначала сложили оружие и открыли ворота, и только после этого вели с ним переговоры. В противном случае, сказал он, не будет им никаких переговоров, никакого перемирия и никакого человечного или сдержанного отношения римлян к их городу. Что же касается отправленных к латинам послов, то консул следил за тем, чтобы ни один из них не вернулся внутрь городских стен, перекрыв все ведущие в город дороги наиболее усердными дозорами, так что осаждаемые, потеряв надежду на союзническую помощь, были вынуждены обратиться с мольбами к своим врагам. Сойдясь на собрание, они решили принять те условия мира, которые установит завоеватель. Что ж, таковы были обычаи того времени: они столь значительно отличались от самоуправства тиранов (которого лишь совсем немногим из современных правителей, облеченных большой властью, удалось избежать), что консул, захватив город, ничего не сделал по собственному разумению, но, приказав людям сложить оружие и оставив в крепости охрану, сам отправился в Рим и, собрав сенат, предоставил им обдумывать решение, приемлемое для захваченных консулом пленников. 3. Довольные этим мужем за проявленное к ним уважение, сенаторы вынесли приговор, чтобы наиболее почитаемые из фиденян и зачинщики мятежа, которых укажет консул, были высечены розгами и обезглавлены, а относительно остальных они дали ему право делать все, что он сам пожелает. 4. Ларций же, получив власть над всеми, лишь немногих из фиденян, обвиняемых их политическими противниками, казнил на глазах у всех и отобрал их имущество, а всем остальным оставил во владение и город, и имущество, но отобрал половину земли, которую получили в наделы римляне, оставшиеся в городе в качестве крепостной стражи. Совершив это, консул отвел войско домой.

LXI. Когда о взятии Фиден стало известно латинам, то волнение и страх охватили все города, и все негодовали на предводителей общин как на предавших союзников. И когда в Ферентинах проводилось собрание, люди, убеждавшие латинов снова взяться за оружие, — особенно Тарквиний и его зять Мамилий, а также предводители города Ариция, — стали предъявлять серьезные обвинения против тех, кто удерживал их от войны. 2. Привлеченные ими на свою сторону, все города, принадлежащие к латинскому роду, объявляют общую войну против римлян. И чтобы ни один город не предал союз и преждевременно не прекратил вражду с римлянами, они дали друг другу клятвы и проголосовали за то, чтобы не сдержавшие договора были исключены из союза, а также были прокляты и объявлены всеобщими врагами. 3. Уполномоченными, подписавшими договор и принесшими клятвы верности, были мужи из следующих городов: Ардея, Ариция, Бовиллы, Бубент, Кора, Карвент, Цирцея, Кориолы, Корбион, Кабан, Фортинея, Габии, Лаврент, Ланувий, Лавиний, Лабик, Номент, Норба, Пренесте, Педан, Кверкветула, Сатрик, Скаптия, Сетия, Тибурт, Тускул, Толерий, Теллены, Велитры. Они решили, что граждан призывного возраста будет отправлено в поход столько, сколько потребуется предводителям Октавию Мамилию и Сексту Тарквинию, которых они назначили военачальниками. 4. Для того чтобы казалось, будто они выдвигают благовидную причину для войны, латиняне отправили в Рим из каждого города наиболее знатных граждан в качестве послов, которые, введенные в сенат, заявили следующее: когда тирренцы пошли войной на арицийцев, римляне не только позволили им свободный проход через свои владения, но и помогли в том, что им было нужно для войны, кроме того, римляне спасли обращенных в бегство тирренов, израненных и совершенно безоружных, хотя хорошо знали, что те вели общую войну со всеми их сородичами римлян, и если бы подчинили своей власти город арицийцев, то им уже ничего бы не помешало поработить и все остальные города. 5. «Если римляне, — продолжали послы, — захотят дать арицийцам удовлетворение, придя на общий суд латинов и стерпят наказание, которое им будет вынесено всеми, то не будет необходимости вести войну. Если же римляне, сохраняя свойственную им надменность, не пожелают подчиниться справедливому и разумному решению своих сородичей, то, — грозили послы, — все латины всей своей силой начнут с ними войну».

LXII. После того как послы предложили это, сенат, не считая достойным для Рима обещать арицийцам судебное разбирательство относительно тех дел, по которым судьями намеревались стать сами же обвинители, и не желая, чтобы враги стали судьями не только по этим делам, но присовокупили еще более обременительные, чем эти, проголосовал за принятие войны. Ведь благодаря доблести и опыту римлян в сражениях ни один из них не допускал, что город постигнет несчастье, ибо многие из врагов боялись их. И отправив послов во многие места, римляне призвали соседние города к военному союзу, в то время как латины, со своей стороны, также разослали посольства в те же самые города, крепко обвиняя Рим. 2. Герники, сойдясь на собрание, обоим посольствам дали невразумительный и вызывающий подозрение ответ, а именно: в настоящее время они не заключат союза ни с теми, ни с другими, и решат на досуге, кого из них считать более справедливыми, а для принятия решения возьмут себе один год времени. 3. Рутулы же открыто пообещали латинам, что пошлют им подмогу, а римлянам сказали, что, если те хотят прекратить вражду, то благодаря их посредничеству латины станут более умеренными в своих требованиях и что они помогут им в заключение мирного договора. Вольски заявили, что удивлены бесстыдством римлян, так как сами зная, что и раньше римляне поступали с ними несправедливо, а в последний раз, отняв у них лучшую часть земли, присвоили ее себе, они тем не менее осмеливаются теперь призывать их, своих врагов, к военному союзу; они посоветовали римлянам сперва вернуть им их землю, а уж потом искать у них справедливости, как у друзей. Тиррены же воспротивились обеим сторонам, напомнив, что с римлянами они недавно заключили мирный договор, а с Тарквиниями у них родство и дружба. 4. Когда они дали такой ответ, римляне, будучи подавлены (это, естественно, испытывают те, кто взвалил на себя войну и потерял всякую надежду на помощь союзников) и, рассчитывая только на свои собственные силы, гораздо лучше подготовились к сражению, дабы в случае необходимости храбро встретить опасность. И если римляне по своему желанию только своими собственными доблестными деяниями добьются успеха в войне, то им не придется делить славу ни с кем. Столь велики были гордость и отвага, которые римляне приобрели благодаря многочисленным войнам.

LXIII. Подготавливая все необходимое для войны и начав составлять войсковые списки, римляне оказались в весьма затруднительном положении, так как далеко не все проявляли одинаковое рвение в делах. Ведь нуждающиеся в средствах к жизни и особенно те, кто был не в состоянии уплатить долги заимодавцам (а они были весьма многочисленны), будучи призваны к оружию, не повиновались, ибо не хотели иметь никаких общих дел с патрициями, если те не проголосуют за прощение им долгов. А некоторые из них даже говорили о том, чтобы оставить город, и побуждали друг друга не привязываться к отечеству, не предоставившему им ничего хорошего. 2. Патриции же сперва и не пытались ободрить и переубедить их. Когда же на военный призыв откликнулись немногие, то патриции, собравшись в Курии, задумались о том, как наиболее благопристойным образом освободиться от овладевшей градом смуты. Конечно, те из них, которые были по натуре порядочными людьми и вели умеренный образ жизни, советовали простить беднякам долги и купить гражданское согласие за малую цену, приобретя таким образом большие выгоды как для частных лиц, так и для государства.

LXIV. Выразителем этого мнения был Марк Валерий, сын Публия Валерия, одного из тех, кто уничтожил тиранию, будучи прозван за свою любовь к плебсу Попликолой. Он советовал патрициям насаждать среди борющихся за равноправие честолюбивые надежды на будущее, ибо ничего благого не приходит в голову тем, кому не предстоит наслаждаться никакими благами. Он сказал также, что все бедняки раздражены и, сходясь на Форум, рассуждают: 2. «Какую мы будем иметь выгоду, победив внешних врагов, если затем заимодавцы за долги силой уведут нас в заточение, если, завоевав для Рима власть, сами не будем в состоянии сохранить даже свободу собственной личности?» Он показал им также, что следует страшиться не только этой угрозы; что если плебс поссорится с сенатом, он может покинуть город во время опасности — этого-то и следует опасаться всем желающим сохранить общественное дело. Попликола сказал также, что возможно несчастье еще более тяжелое: если народ, обманутый ласковостью тиранов, поднимет оружие против патрициев и окажет содействие в возвращении Тарквиния к власти. 3. И пока это еще только слова и угрозы, не перешедшие в злобные действия плебса, он советовал, чтобы патриции, на деле желая стать друзьями народа, заранее поспешили оказать ему помощь. Ведь они не первые проводят подобную политическую меру и этим отнюдь не заслужат позора, но наоборот, ожидавшим не только этой беды, но много еще более тяжелых бедствий, когда казалось бы уже ничего нельзя сделать, покажут, что имеются многие способы разрешения разногласий. Ведь необходимость сильнее человеческой натуры, и все люди считают нужным рассуждать о благопристойности только тогда, когда уже находятся в безопасности.

LXV. Перечислив многочисленные примеры из других государств, в конце концов он указал, что город Афины, который тогда был наиболее почитаем за мудрость, не в давние времена, а еще при их отцах, проголосовал под предводительством Солона[635] за прощение долгов неимущим, и никто тогда не упрекнул полис за эту политическую меру и не назвал предложившего это искателем народной благосклонности и злодеем, но все указывали на большую рассудительность тех, кто убеждал сделать это, и на чрезвычайную мудрость того, кто предлагал закон. 2. Что касается римлян, то в то время как им грозит не какая-то мелкая распря, но гораздо большая опасность — оказаться во власти жестокого, хуже всякого зверя, тирана, — кто из имеющих разум будет порицать их, если в городе случится так, что они проявят народолюбие по отношению к плебеям, сражающимся против врагов? 3. Изложив чужеземные образцы, в конце он присоединил к этому и пример из отечественных событий, напомнив о недавно перенесенных римлянами бедах, когда после захвата их земли тирренами они имели большой недостаток в провианте, и тем не менее не поддались безумной панике беснующихся, обреченных на смерть людей, но, уступив существующим обстоятельствам и руководствуясь своим бедственным положением, ради окончания войны они были вынуждены отдать своих наиболее знатных дочерей в залог царю Порсене, чего прежде никогда не испытывали, а также утратить часть своей земли, передав тирренам «Семь холмов», и иметь врага в качестве судьи относительно того, в чем их обвинял тиран; наконец, передать тирренам съестные припасы, оружие и все прочее, что те желали. 4. Воспользовавшись подобными примерами, он заявил, что при таком образе мыслей не дело спорить с врагами о чем-либо из-за того, что те считают справедливым, и в то же время из-за незначительного спора воевать с собственными гражданами, которые вели многочисленные успешные войны за верховенство Рима во времена царской власти, которые проявили немалое усердие, когда вместе с патрициями освобождали город от тирании, не имея средств к существованию, а свои тела и души — единственное, что осталось у них — щедро отдавая за отечество во время бедствий. 5. В заключение он сказал, что даже если плебеи под воздействием стыда и не скажут и не потребуют ничего подобного рода, тем не менее патриции должны взять на себя заботу о том необходимом, в чем, как они знают, нуждаются бедняки, и добровольно предоставить им это. Патриции обязаны также подумать о том, что поступают высокомерно, требуя от плебеев их жизни и не давая им взамен ни денег, ни имущества и, публично заявляя о том, что те воюют ради общей свободы, на деле отнимать у них эту самую завоеванную общими силами свободу, осмеливаясь упрекать их не за злодеяния, а за бедность, между тем как следовало бы лучше пожалеть об этом, нежели ненавидеть за это.

LXVI. После того как Валерий выступил с такой речью и многие одобрили его мнение, Аппий Клавдий Сабин, спрошенный следующим, стал советовать прямо противоположное, поучая, что если они проголосуют за погашение долгов, то не только невозможно будет истребить бунтарский дух в городе, но он станет еще хуже, так как от бедняков перейдет к богачам. 2. Всем ясно, что он возрастет, потому что те, кому предстоит лишиться денег, с трудом перенесут это, будучи полноправными гражданами, участвующими во всех военных походах, предпринимаемых государством, и будут считать несправедливым, что те средства, которые им оставили их отцы и которые они сами, будучи трудолюбивы и ведя умеренный образ жизни, приобрели, будут конфискованы в пользу самых плохих и самых ленивых граждан. Ведь это большая глупость, исходящая от тех, кто желает угодить худшей части граждан и пренебречь лучшей и ради худших граждан отнять чужое имущество, конфисковав его у тех, кто нажил его законным образом. 3. Аппий также просил их обратить внимание на то, что государства уничтожаются не бедняками и не теми, кто не имеет никакой силы, так что они вынуждены поступать справедливо, но людьми богатыми и способными вершить государственные дела, когда они обижены чернью и не могут добиться справедливости. И даже если, лишившись своих долговых контрактов, сильные мира сего не затаят в душе раздражения, но предпочтут относительно спокойно и хладнокровно перенести этот ущерб, то, сказал он, и в этом случае для римлян будет нехорошо и небезопасно предоставлять беднякам такой вот подарок, из-за которого общественная жизнь станет разобщенной и полной взаимной ненависти, лишенная необходимых обязательств и связей, без которых города не могут быть заселены, так как ни земледельцы не будут засевать и обрабатывать землю, ни купцы — плавать по морю и посещать заморские рынки, ни бедняки — делать какую бы то ни было работу. 4. Ведь ни один из богачей не предоставит своих денег нуждающимся в средствах на все эти виды деятельности, и тогда благосостоянию будут завидовать, прилежание же будет уничтожено, своевольная часть людей возобладает над благоразумными, несправедливые — над справедливыми, присваивающие чужое — над берегущими свое. И это привело бы к тому, что в городах был бы посеян раздор, бесконечное взаимное истребление и все прочие виды зла, из-за чего наиболее удачливые потеряли бы свободу, а оказавшиеся в худшем положении были бы совершенно истреблены.

LXVII. Но более всего он просил их, устанавливая новое государственное устройство, обратить внимание на то, чтобы не пройти мимо неплохого ныне принятого обычая, говоря, что каким бы ни был общественный образ жизни полисов, очень важно, чтобы были созданы соответствующие условия жизни частных лиц. Ведь есть не самый худший в общинах или семьях — чтобы каждый жил к собственному удовольствию и чтобы низшим все из милости или по необходимости предоставлялось от высших. Поелику исполнение требований глупцов не удовлетворит плебеев по получении испрошенного, но они тотчас предъявят другие, более значительные вожделения, то так будет продолжаться до бесконечности, поскольку это более всего свойственно черни. Ибо каждый в отдельности постыдился бы или под давлением более сильного побоялся бы действовать так, но сообща плебеи всегда вполне готовы поступать противозаконно, взяв в подмогу наклонности тех, кто требует равноправия. 2. Он сказал также, что сенату без всякой меры и ограничений следует воспрепятствовать зарождающимся, но еще управляемым желаниям безумной толпы, пока бунтовщики еще слабы, а не пытаться сокрушить их, когда они станут сильными и многочисленными. Ведь все люди, окрыленные сделанными им уступками, имеют гораздо более тяжелый характер, чем те, чьи надежды оказались тщетными. 3. Аппий перечислил множество случаев, касаясь дел греческих полисов, которые, будучи по тем или иным причинам изнеженны, позволили зачаткам дурных обычаев одержать верх, а затем уже не имели сил остановить и уничтожить их, вследствие чего вынуждены были дойти до позорных и ужасных бедствий. Он сказал также, что государство подобно одному человеку, так как сенат уподоблен человеческой душе, а народ — телу. 4. Итак, если патриции позволят, чтобы безумный народ управлял сенатом, то, по словам Аппия, они испытают подобное тем, кто подчинил душу телу и будут жить не по разуму, а под влиянием страстей. Если же сенаторы приучат народ к тому, чтобы он повиновался сенату и направлялся им, то это означает действовать подобно людям, подчинившим тело душе и ведущим свою жизнь к лучшему, а не к наиболее приятному. 5. Аппий показал, что не будет большого вреда для города, если бедняки, раздраженные тем, что им не простили их долгов, не захотят из-за этого браться за оружие, сказав, что лишь немногим из них совершенно нечего терять, кроме самих себя: такие своим присутствием в войсках не окажут обществу сколько-нибудь значительной помощи, а их отсутствие не нанесет ущерба. Он напомнил сенаторам, что имеющие самый низкий имущественный ценз занимают в сражениях последнее место и находятся во вспомогательных частях построенных в фалангу воинов, присутствуя лишь ради устрашения врагов, так как не имеют никакого оружия, кроме пращи, польза от которой в битвах самая ничтожная.

LXVIII. Аппий заявил, что тем, кто считает необходимым пожалеть о бедных согражданах и советует помочь неспособным заплатить долги, следует выяснить, что сделало тех бедняками в то время, когда они и владели оставленными им их отцами участками, и многое получили от военных походов, и, в конце концов, приобрели положенную им часть конфискованного имущества тиранов. Ибо если они увидят, что те бедняки жили ради своего брюха и наиболее гнусных наслаждений, из-за чего и лишились средств к существованию, то следует считать это позором и пагубой государства и признать за великое благо для общества, если те добровольно уйдут из города. Если же они поймут, что бедняки лишились средств к существованию из-за бедствий судьбы, то следует помочь им частным образом. 2. Он продолжал далее, что давшие им взаймы сами наилучшим образом и поймут, и сделают это, и помогут им в их бедствиях, лишь бы они поступали так не под принуждением, а добровольно, чтобы вместо денег им досталась благодарность как моральное удовлетворение. Но оказывать помощь для всех без разбора, когда бесчестные будут иметь свою долю наравне с порядочными, и делать доброе дело посредством не самих частных лиц, а кого-то другого, и тем, кто лишится своих денег, не отплатить за их благодеяния даже благодарностью, — все это вовсе не свойственно римской добродетели. 3. Но кроме всего этого и прочего, опасно и невыносимо для римлян, стремящихся к верховенству, которое, с большим трудом приобретя его для потомков, оставили им их отцы, создавать наилучшее и полезное для общества не по собственному выбору и убеждению и не в подобающее время, но, словно город уже покорен или ожидает этого, быть вынужденными вопреки собственному желанию делать то, от чего они не получили бы или никакой пользы, или какое-нибудь ничтожное воздаяние, подвергаясь в то же время опасности претерпеть самое страшное из зол. 4. Много лучше будет для них выполнить более умеренные требования латинов и не испытывать жребий войны, нежели согласиться с совершенно непригодными предложениями тех, кто, намереваясь заручиться в войне помощью пращников, советует изгнать из города богиню Верности клятве, которую сооружением храма и ежегодными жертвоприношениями предписали им почитать их отцы[636]. 5. Суть его мнения сводилась к следующему: тех из граждан, которые хотят разделить жребий войны на тех же правах, что и всякий другой римлянин, принять в дело; считающим же необходимым взяться за оружие ради отечества лишь при каких бы то ни было условиях, позволить уйти, так как они не могут быть полезными, и сами будут рады этому. Ибо такие, если они узнают об этом решении, сами, как он утверждал, отступят и, легко подчинившись, предоставят себя в распоряжение тех, кто советует для общества наилучшее. Ведь любой глупец всегда имеет обыкновение, когда ему льстят, превозносить себя, а когда его же пугают, становиться благоразумным.

LXIX. Такие вот были высказаны мнения, представлявшие крайние точки зрения, однако существовали и многие другие, занимавшие среднее между ними положение. Так некоторые считали, что следует освободить от долгов только тех, кто не имеет никакого состояния, позволяя кредиторам наложить арест только на имущество должников, а не на их личности. Другие же советовали, чтобы обязательства неплатежеспособных римлян погасила общественная казна, чтобы клятва верности бедняков была соблюдена благодаря народной милости и чтобы заимодавцы не причинили им никакого вреда. Наконец, некоторым представлялось необходимым освободить тех, кто уже находится в заключении за долги, и тех, кому предстоит лишиться свободы, вместо них предоставив кредиторам какую-то долю из имущества пленников. 2. После того как были высказаны такого рода рассуждения, в итоге возобладало мнение не принимать никакого предварительного решения об этом в настоящее время, но решать это по благополучному окончанию военных действий; тогда консулы дадут слово сенаторам и проведут голосование; до тех же пор, чтобы не было никаких взысканий ни по обязательственным договорам, ни по приговору суда, чтобы также не было никаких других судебных разбирательств, чтобы суд не заседал и магистраты не выносили никаких решений, кроме относящихся к войне. 3. Когда этот декрет был предложен народу, то несколько успокоил политические волнения, хотя полностью не изгнал дух мятежа из государства. Ведь там были и некоторые из наемной толпы, которым предложенное сенатом не сулило никакой надежды, так как не содержало ничего особенного и определенного, достаточного для помощи им; но они требовали, чтобы сенат сделал одно из двух: либо немедленно обещал им прощение долгов, если желал, чтобы они действовали сообща в опасностях войны, либо не обманывать их отсрочкой на будущее время. Ведь различен, говорили они, образ мыслей людей, нуждающихся, и людей, удовлетворенных в том, что они просили.

LXX[637]. Пока общественные дела находились в таком состоянии, сенат, размышляя, какими средствами наиболее действенно можно не допустить плебеев к возбуждению все новых и более опасных волнений, решил отстранить от власти тогдашних консулов и установить какую-то другую магистратуру с неограниченными полномочиями во время войны и мира и во всех других случаях, носители которой будут наделены абсолютной властью и никому не будут давать никакого отчета ни в своих планах, ни в своих действиях. 2. Причины, вынудившие сенат подчиниться добровольной тирании, были связаны со стремлением положить конец войне, поднятой против римлян тираном; были они многочисленны и различны, но главной причиной был закон, введенный консулом Публием Валерием, прозванным Попликолой, (касающийся, как я сказал в начале книги[638], того, что судебные решения консула признавались не имеющими силы). Этот закон установил, чтобы никто из римлян не наказывался по решению суда консулов, предоставил всякому осужденному консулами право обжаловать их решение у народа и обеспечивал безопасность как личности, так и имущества осужденных на время, пока относительно них не будет проведено народное голосование. Кроме того, закон устанавливал, что если какое-либо лицо попытается сделать что-либо вопреки этому, оно должно быть предано смерти без суда. 3. Сенат считал, что, поскольку этот закон оставался в силе, бедняков нельзя было заставить подчиняться властям, так как были основания полагать, что они будут презирать наказания, которым подвергнутся не сразу, но только после того, как будут осуждены народом, в то время как после отмены этого закона у всех появится необходимость исполнять то, что приказано. И чтобы бедняки не смогли противостоять в случае, если будет предпринята открытая попытка отменить сам закон, сенат решил ввести в государственное устройство должность, равную по власти тирании, которая должна будет стать выше всех законов. 4. И тогда записывается предварительное решение сената, которым бедняки были обмануты, а закон, даровавший им свободу, тайком был отменен. Постановление же сената было следующего содержания: чтобы сложили с себя полномочия Ларций и Клелий, которые были в то время консулами, а равным образом и всякое другое лицо, имеющее власть или занимающееся каким-либо из государственных дел; чтобы муж, который будет избран сенатом и утвержден народом, был облечен всей полнотой государственной власти и правил сроком не более шести месяцев, имея полномочия выше, чем у консулов. 5. Не зная, какую силу имеет это решение, плебс проголосовал за то, чтобы предложение сената имело силу закона, хотя на самом деле власть, стоящая выше законов, является тиранией. И они дали сенаторам разрешение своей волей освобождать и назначать тех, кто должен править ими.

LXXI. После этого ведущие члены сената начали подыскивать подходящего человека, и все были озабочены способом введения единоличного правления. Ведь сенаторы считали, что положение требует человека энергичного в делах и имеющего большой опыт в военных действиях, но прежде всего благоразумного и мудрого, который под тяжестью полномочий не впадет в крайности. А более всех этих и иных качеств, важных для хороших военачальников, требовалось, чтобы он управлял твердо и не проявлял снисходительности к непокорным, — качество, в котором они особенно нуждались. 2. И поскольку они считали, что все требуемые ими достоинства сосредоточены в Тите Ларции, одном из консулов (ведь Клелий был совершенно иным в государственных доблестях, — он не имел ни предприимчивости, ни воинственности, ни даже способности править и внушать страх, а тем более карать как следует неповинующихся), то они все же стыдились лишать одного из консулов той власти, которую он имел по закону и даровать другому власть обоих, становящуюся значительнее царской формы правления. Кроме того, они были охвачены неким тайным опасением, как бы Клелий, приняв близко к сердцу свое отстранение от должности и расценив его как наложенное на него сенатом бесчестье, не изменил свой образ жизни и, став защитником народа, не опрокинул бы все государственное правление. И все стыдились вынести на публику то, что думали про себя, и это тянулось довольно долгое время; наконец, старейший и наиболее почитаемый из бывших консулов высказал мнение, по которому он предлагал сохранить равную долю почета обоим консулам и им самим найти среди себя одного, который более подходил бы для командования. Ведь, сказал он, раз сенат постановил, а народ в подтверждение этого проголосовал, чтобы власть той должности была дана одному; и раз осталось два обстоятельства, которые нуждаются в немалом обсуждении и обдумывании, а именно: кто будет тем единственным, кто получит ту должность, которая по могуществу равна тирании, и какой законной властью он будет назначен, — то один из действующих консулов либо с согласия своего коллеги, либо посредством жребия изберет среди всех римлян то лицо, которое, по его мнению, будет править государством самым лучшим и наиболее полезным образом. Он сказал также, что в данном случае нет нужды в междуцарствии[639], к которому обыкновенно прибегали при царях для того, чтобы наделить единоличной властью или назначить будущего правителя, так как государство уже имеет установленную божественным законом власть.

LXXII. Когда это мнение было одобрено всеми, встал другой сенатор и сказал: «Я считаю, сенаторы, что следует высказать еще одно мнение: поскольку два мужа высочайших достоинств в одно и то же время управляют государством и лучшего из них вы выбрать не можете, следует, чтобы один из них был уполномочен публично объявить о назначении, а другой был назначен своим же коллегой. Затем пусть они обменяются между собой мнениями о том, кто из них является наиболее подходящим лицом, чтобы, раз у них почет равный, то и радость была бы равной: одному — в объявлении своего коллеги наилучшим, другому же — быть объявленным наилучшим со стороны своего коллеги, — ведь каждая из этих вещей приятна и почетна. Таким образом, я уверен, что даже если мое мнение не будет одобрено сенатом, тем не менее, мне кажется, и сами эти мужи могут поступить так в частном порядке, но лучше, если и вы поддержите именно это мнение». 2. Кажется, и это предложение было поддержано всеми, и решение было принято без добавления еще и других мнений. Когда консулы получили право решать, кто из них является более подходящим для того, чтобы править, они совершили деяние не только само по себе удивительное, но и достойное уважения всем человеческим родом. Ведь каждый из них объявил достойным властвовать не себя, а другого, и они в течение всего того дня перечисляли достоинства друг друга и настаивали на том, что сами они не могут получить власть, так что все присутствовавшие в сенате оказались в весьма затруднительном положении. 3. Когда сенат был распущен, родственники из рода каждого из них и наиболее почитаемые из других сенаторов, толпой придя к Ларцию, продолжали уговаривать его до самой ночи, поясняя, что именно с ним сенат связывает все свои надежды, и говоря, что его безразличие к власти является злом для государства. Но Ларций оставался непреклонен, умоляя всех по очереди и обращаясь с просьбой к каждому из них. На следующий день, когда сенат собрался снова и Ларций все еще отказывался, то, убежденный всеми не менять своего мнения, встал Клелий и провозгласил его диктатором, как это было принято у междуцарей, а сам сложил с себя консульскую должность.

LXXIII. Ларций был первым в Риме, назначенным единоличным правителем с высшей властью как в военное, так и в мирное время и во всех других обстоятельствах[640]. Они называют эту должность диктатурой либо от его власти приказывать то, что он хочет и предписывать другим те права и добродетели, которые были ему угодны (ведь римляне называли приказы и предписания о справедливом и несправедливом словом «эдикт»)[641], либо, как пишут некоторые другие, от способа его назначения, который был тогда введен, так как диктатор должен был получать полномочия не от народа в соответствии с обычаями предков, но посредством назначения его одним человеком[642]. 2. Ведь римляне не считали необходимым давать ненавистное и тягостное название какой-либо власти, опекающей свободных граждан. Это делалось как ради самих управляемых, дабы из-за ненавистных названий никто не тревожился понапрасну, так и в заботе о берущих эту власть, дабы те ненароком не подверглись со стороны других какому-либо насилию, либо чтобы сами они не пожелали совершить нечто подобное тому, что обычно приносит с собой такого рода могущество. Величина власти, которой обладает диктатор, менее всего проявляется в названии, ибо диктатура является выборной тиранией. 3. Мне кажется, что римляне этот государственный институт также заимствовали у греков. Ведь в древности магистраты назывались у греков «эсимнетами»[643] и, как рассказывает Теофраст в исследовании «О царях»[644], это были некие выборные тираны. Они избирались гражданами не на какое-то ограниченное или постоянное время, но лишь в случае опасности, так часто и на такой срок, какой считался необходимым, как, например, митиленцы однажды избрали Питтака[645] для борьбы против изгнанников, возглавляемых поэтом Алкеем[646].

LXXIV. Питтак был первым, кто прибег к помощи этого государственного управления, узнав его преимущества из опыта. Ведь в древности все греческие полисы управлялись царями, но не деспотически, как варварские народы, а в соответствии с некими законами и отеческими обычаями. Они были наилучшими царями — наиболее справедливыми и законопослушными, никогда не отступающими от отеческих обычаев. 2. Это доказывает Гомер, называя царей «вершащими суд» и «охраняющими законность». И царская форма правления, устроенная на определенных условиях, продолжалась на протяжении долгого времени, как например, у лакедемонян. Но когда некоторые цари начали злоупотреблять своей властью, мало пользуясь законами, но в основном руководствуясь лишь собственным мнением, то многие народы, недовольные этим институтом в целом, освободились от царской формы правления и, установив законы и избрав должностных лиц, стали пользоваться ими как защитой полисов. 3. Когда же ни принятые ими законы не оказались достаточными для укрепления правосудия, ни магистраты, взявшие на себя заботу о них, не защищали законы, времена смуты, вводя много нового зла, вынуждают их избирать не наилучшие формы политического устройства, а наиболее подходящие тем обстоятельствам, в которых они оказались, причем не только в неожиданных бедствиях, но и при полном процветании, когда политическое устройство из-за плохих правителей уничтожается и нуждается в скором и решительном восстановлении: тогда-то они и были вынуждены восстановить царскую и тираническую власти, скрывая их под благопристойными названиями. Так, фессалийцы называли их словом «архой»[647] (вожди), лакедемоняне — словом «гармосты» (устроители), боясь называть их тиранами или царями, так как у них не было права снова утверждать у себя ту власть, которую они уничтожили с клятвами и молитвами, санкционированными прорицаниями богов. 4. По моему мнению, римляне, как я уже говорил, взяли этот образец у греков, Лициний[648] же верит, что они переняли диктатуру у альбанцев[649], которые, по его словам, были первыми, кто после прекращения царского рода со смертью Амулия и Нумитора[650] назначили ежегодно сменяемую власть, имеющую те же полномочия, что и у царей; назывались эти магистраты диктаторами. Я же считаю, что дело не в том, откуда римское государство взяло это название, а в том, откуда он взял пример власти, определяемой этим словом. Но об этом, пожалуй, нет пользы писать более пространно.

LXXV. Теперь я постараюсь кратко изложить, как Ларций воспользовался обстоятельствами, будучи назначен первым диктатором, и в какие одежды облачил он эту власть. Я покажу читателям, что в этом есть наиболее полезного, поскольку предоставлю несчетное множество достойных и полезных примеров не только для законодателей и народных вождей, но и для всех других, кто намеревается управлять государством и заниматься общественными делами. Ведь я собираюсь рассказывать о государственном устройстве и жизни не какого-то жалкого и ничтожного города и не о решениях и делах каких-то безвестных и мелких людей, так что мой труд мог бы показаться докучливой и пустой болтовней о мелком и пустячном, но я пишу о полисе, который определяет для всех народов, что есть хорошее и законное, о вождях, добившихся такого уважения к этому государству, что едва ли какой-либо философ и политик поспешит не заметить его. 2. Итак, едва получив власть, Ларций назначил начальником конницы Спурия Кассия, который был консулом во время семидесятой Олимпиады[651]. Этот обычай сохранялся у римлян вплоть до наших дней и ни один назначенный на протяжении всего этого времени диктатор не исполнял свою должность без начальника конницы. Затем, вознамерившись показать, какова сила его власти, он, скорее ради испуга, нежели по необходимости, приказал ликторам пронести через весь город вместе со связками фасций также и секиры, вновь возродив обычай, принятый при царях, но отмененный консулами, посредством чего Валерий Попликола в свое первое консульство уменьшил нелюбовь к этой должности[652]. 3. Устрашив смутьянов и возмутителей этим и другими знаками царского достоинства, Ларций приказал воссоздать первый наилучший из законов, установленных самым народолюбивым царем Сервием Туллием, и произвести всем римлянам оценку имущества по трибам[653], записав имена жен и детей, а также возраст как их самих, так и своих детей. Все римляне произвели оценку в короткое время из-за значительности наказания (ведь у неповиновавшихся надлежало конфисковать имущество и лишить их гражданства); всего римлян, достигших мужского возраста, оказалось 150700 человек. 4. После этого Ларций отделил имеющих призывной возраст от стариков и, распределив по сотням[654], разделил пеших и всадников на четыре части. Первую, самую лучшую часть, он оставил для себя; из оставшихся частей приказал своему коллеге по консульству взять себе ту, которую он сам захочет, начальнику конницы Спурию Кассию он поручил взять третью часть, а своему брату Спурию Ларцию — оставшуюся часть. Эту последнюю часть войска вместе со стариками он назначил охранять город, оставив ее внутри стен.

LXXVI. Когда весь необходимый для войны провиант и снаряжение были подготовлены, диктатор вывел войска в поле и поставил три военных лагеря в тех местах, где, как он подозревал, латины нападут скорее всего. Рассудив, что разумному военачальнику свойственно не только укреплять собственные позиции, но и ослаблять вражеские, но более всего — оканчивать войны без битв и страданий, а если это невозможно, — то с наименьшими потерями воинского состава, и считая, что наихудшими, самыми тяжелыми из всех войн являются те, которые кто-либо вынужден предпринимать против своих сородичей и друзей, Ларций понял, что римлянам необходимо закончить войну скорее с наибольшей снисходительностью, нежели с наибольшей справедливостью. 2. Тайно послав к наиболее важным латинам неких не вызывающих подозрение людей, он стал убеждать их заключить между городами дружеский союз. Открыто же он отправил в латинские города и в их союз послов и без труда удерживал их от дальнейшего стремления к войне. Но более всего он расположил их к себе и настроил против их вождей следующими благодеяниями. 3. Ведь получившие от латинов неограниченную военную власть Мамилий и Секст, разместив войска в городе Тускуле, готовились к походу на Рим, но, ожидая то ли опаздывавшие с ответом города, то ли благоприятные жертвоприношения[655] — потеряли из-за промедления много времени. А в это время некоторые из латинов, покинув лагерь, стали опустошать римскую территорию. 4. Узнав об этом, Ларций послал против них Клелия вместе с наиболее мужественными из конницы и легковооруженной пехоты. Клелий же, неожиданно напав на латинов, немногих сопротивлявшихся убил в сражении, а остальных взял в плен. Тогда Ларций, излечив пленных латинов от ран и расположив к себе и другими благодеяниями, отпустил их без всякого наказания и без выкупа в Тускул, отправив вместе с ними наиболее известных римлян в качестве послов. Послы же добились прекращения военных действий со стороны латинов и заключили между общинами годичное перемирие.

LXXVII. Совершив это, Ларций отвел войска с полей и, еще до истечения всего срока сложив с себя полномочия и назначив консулов, завершил свое правление, не казнив ни одного из римлян, никого не изгнав из отечества и не подвергнув ни одного римлянина тяжелой участи. 2. Такая добрая слава диктаторской власти, начало которой положил сей муж, сохранялась всеми получавшими эту должность римлянами вплоть до третьего от нашего времени поколения. Действительно, в истории мы не найдем ни одного, кто не пользовался бы этим институтом умеренно и как приличествует гражданину, хотя городу не раз приходилось освобождаться от законных властей и передавать все дела в руки одного лица. 3. И если бы из получивших диктаторские полномочия хорошими правителями отечества, не развратившимися от значительности своей власти, были только назначенные для ведения внешних войн, то это было бы менее достойно удивления. Но все они, в том числе и те, кто был назначен в случае значительных и многочисленных гражданских смут и для освобождения Рима от лиц, подозреваемых в стремлении к царской власти и тирании, или для того, чтобы воспрепятствовать другим бесчисленным бедствиям, имея столь значительную власть, тем не менее были безукоризненны и во всем подобны первому, обретшему такую власть. Так что все придерживались одного и того же мнения: есть только одно лекарство от неизлечимой болезни и последняя надежда на спасение, когда из-за каких-то несчастий все разрушено, — это власть диктатора. 4. Однако во времена наших отцов, ровно через четыреста лет после диктатуры Тита Ларция, этот институт изменился и стал ненавистным всем людям из-за Луция Корнелия Суллы[656], который первый и единственный употребил его с суровостью и жестокостью. И тогда римляне впервые узнали то, о чем не ведали во все прежние времена — что власть диктатора является тиранией. 5. Ведь Сулла составил сенат из случайных людей, свел к минимуму власть плебейских трибунов, опустошил целые города, упразднил целые царства, а другие создал сам, и совершил множество других самоуправств, лишь перечислить которые — тяжкий труд. Граждан же, не считая погибших в сражениях и сдавшихся ему, он уничтожил не менее сорока тысяч, причем некоторые из них были сначала подвергнуты пыткам. 6. Были ли все эти деяния необходимы и полезны государству, современность не разберет должным образом. Все, что я хотел показать, так это то, что само слово «диктатор» из-за всего этого стало ненавистным и ужасным. Так случалось не только с данной формой правления, но и с другими достойными обсуждения и удивляющими нас учреждениями общественной жизни. Ведь этот институт всем пользующимся им казался хорошим и полезным, пока отправлялся добросовестно, но стал отвратительным и вредным, когда попал в руки дурных вождей. Виной тому природа, добавляющая ко всякому хорошему началу какое-нибудь внешне подобное ему зло. Но об этом гораздо лучше поговорить в другом подходящем для этого месте.