Родная страна

Глава 13

Он лежал всего в нескольких метрах от меня. С такого расстояния он запросто мог держать меня под присмотром, если, конечно, пришел только за этим. Но не смог бы дотянуться и схватить, если, конечно, такова была его цель.

Я шагнул назад, наступил на чьи-то пальцы, отдернул ногу, чуть не поскользнувшись в луже давно съеденной пищи и ядовитых химикатов. Удержался на ногах, сделал еще шаг. Шрам меня еще не заметил. На нем не было привычного тактического обмундирования, однако на синих джинсах сильно выпирали большие карманы и вокруг пояса тоже что-то заметно топорщилось.

Еще шаг, и я осторожно огляделся. Шрам пришел один? Или захватил с собой Тимми? «ЗИЗ», как мне показалось, не из тех организаций, которые отпускают своих агентов на произвол судьбы. Я огляделся по сторонам, обнаружил еще несколько очагов паники и страха, высматривал среди толпы кого-нибудь похожего на Тимми. Он мог надеть парик или еще как-то изменить внешность. Тимми я не разглядел, зато увидел Лемми — он помогал идти хромому старику, тот ковылял, опираясь на плечи моего друга. Я шагнул было к ним, и вдруг чьи-то пальцы схватили меня за руку. Пальцы были явно женские, и на миг я обрадовался, решил, что это Энджи сумела меня отыскать.

Но тонкие пальчики ухватили меня за большой палец и крутанули так, что я взвился от боли и вскрикнул. Звук утонул в маске. Я попытался вывернуться, но стало только хуже. Невыносимая боль пронизывала все тело. Я приподнялся на цыпочки, кое-как изогнулся и поглядел на свою мучительницу.

Это была Кэрри Джонстон, одетая как домохозяйка из комического сериала, в тренировочные штаны и свободный свитер с эмблемой Сан-Францисского университета, волосы стянуты резинкой. Маскарад был великолепен, он полностью скрывал ее деятельную, безжалостную натуру, и в первый миг я даже не сообразил, откуда мне знакомо это суровое лицо. А сообразив, вскрикнул еще громче.

— Здравствуй, Маркус, — произнесла она и чуть-чуть ослабила хватку на пальце, ровно настолько, чтобы я отдышался и пришел в себя. Долго и внимательно смотрела мне в глаза и, убедившись, что полностью завладела моим вниманием, извлекла из-под свитера какой-то прибор, черный, тактический, вроде двузубой вилки с пистолетной рукояткой. Электрошокер. — Я бы предпочла не применять его, — произнесла она. — Потому что иначе мне придется тебя тащить. Это привлечет ненужное внимание. И, возможно, мне пришлось бы тебя уронить. Вряд ли тебе это понравится. Я понятно выразилась? — Я кивнул и пару раз сглотнул под маской. Она убрала электрошокер. — Вот и умница. А теперь пойдем. Нам пора.

Над городом уже сгустилась глубокая ночь, и воцарился хаос. Люди кое-как вставали на ноги, бродили и толкались в темноте, отовсюду слышались крики, плач, рвотные хрипы. То и дело кто-нибудь восклицал: «Проверка связи!», ему откликались слабым эхом, пытаясь восстановить хоть какой-то порядок, но Кэрри Джонстон неизменно уводила меня прочь от этих мест, проталкивала перед собой, будто таран, крепко держала за большой палец, но больше не выкручивала. Лишь поворачивала вправо-влево, будто джойстик, задавая мне направление.

Откуда-то издалека раздавались усиленные полицейскими мегафонами приказы сесть и заложить руки за голову. Услышав это, Джонстон выругалась и стала толкать меня быстрее.

Перед глазами все плыло, но в голове крутилась неотвязная мысль. Кэрри Джонстон и Шрам явились на демонстрацию, вероятно, рассчитывая найти меня, и попали под удар радиочастотного импульса. Они были сверху донизу экипированы всякими тактическими штуковинами, но хватило ли у них ума упаковать эти гаджеты в чехлы Фарадея? По словам Джонстон, она не стала глушить меня электрошокером, потому что не хотела тащить, но, положа руку на сердце, разве ей было бы так тяжело выволочь меня из толпы? И неужели привлекло бы много внимания? По-моему, у этой мегеры хватило бы сил уложить на обе лопатки взрослого буйвола.

И главный вопрос: достаточно ли электроники в тупых мозгах маленького электрошокера, чтобы он свихнулся под радиочастотным ударом?

Из темноты выплыло лицо пожилого человека, все в грязи и слезах, с широко распахнутыми глазами. Он едва успел заметить меня, и через мгновение я натолкнулся на него. Мы повалились наземь единым извивающимся клубком. Падая, Кэрри Джонстон сильнее ухватила меня за большой палец, попыталась согнуть его под углом, причиняющим самую сильную боль, но не удержала.

Я поджал ноги и скакнул в темноту, как заяц, торопясь уйти. Руками и ногами продирался сквозь толпу, бежал, не разбирая дороги. За спиной раздавались вопли возмущения. Интересно, кто кричит: люди, которых я толкнул на бегу, или те, кого отшвырнули мстительные руки Кэрри Джонстон. Вскоре я запыхался и никак не мог прийти в себя, не мог протолкнуть в горло хоть глоток воздуха, но все равно бежал, бежал через силу, даже когда взор снова заволокла черная пелена.

Мчался я на запад и по окружающим меня зданиям понял, что постепенно удаляюсь от эпицентра протестов и двигаюсь к краю. Скоро я вынырну из этого безумия и окажусь в реальном мире, где нет ни неумолимых преследователей, ни ядовитого газа, ни обезумевшей толпы. Мысли об этом придавали мне сил, и я с трудом переставлял ноги, хватал ртом воздух, будто рыба, вытащенная из воды, еле дышал сквозь мокрую клаустрофобическую маску.

Нет, мне не выбраться. Сил не хватит. Того и гляди рухну на колени, и тогда в меня вцепится Кэрри Джонстон. Даже без электрошокера ей придется тащить меня волоком — внутри у меня все рвалось, взрывалось, ломалось, и я понимал: если остановлюсь, тронуться с места уже не хватит сил.

Но вот и он, край демонстрации, показался впереди. Место, где заканчивалось людское море и начинался город. Еще несколько шагов. Уличные фонари играли бликами на моих запотевших очках. Я впился в них взглядом и даже не заметил линию полицейского оцепления, отделявшую протесты от реального мира. Вдоль нее шеренгой выстроились суровые полицейские со связками пластиковых наручников у пояса, в плотных черных перчатках. Я чуть замедлил бег, но не остановился. А может, и не смог бы. Как бы то ни было, в тюрьме Кэрри Джонстон до меня не доберется.

Шаг, другой — и я, чуть не падая, врезался в полицейского. Ощутил даже запах его одеколона и гамбургера. Он остановил меня, удержал на ногах, снял с меня маску и очки, заметил на одной руке наручник, ухватился за болтающийся конец пластиковой ленты, заломил мне руки за спину — сначала одну, потом другую, связал наручниками. Обращался со мной совершенно равнодушно, словно ворочал мешок с картошкой. Из шеренги вышел другой коп и направил меня к одному из автобусов — тех самых, которые я заметил в трансляции с коптера.

Прежде чем втолкнуть меня внутрь, он похлопал меня по карманам, отыскивая телефон, но остановился, когда рука в перчатке попала в блевотину, которой я был вымазан с ног до головы.

— Телефон есть? — спросил он.

— Да, — ответил я. — Но он сдох.

— Верно, — отозвался он. — Все равно его у тебя отберут при регистрации.

В темном тихом автобусе уже сидело десятка два человек. Молодые и постарше, темнокожие, белые и азиаты. Внутри он был оборудован наподобие школьных автобусов, в которых я ездил тысячи раз, единственным отличием была стальная сетка, отделявшая водительское место и заднюю площадку от середины автобуса. Нас усаживали по двое на сиденье, начиная с задних рядов. Я очутился примерно посередине, рядом с парнем в черных джинсах и свитере. Он был без сознания и тяжело дышал. Полицейский, который меня привел, ничего не сказал, только усадил меня, и вид у него было все такой же безразличный — ни враждебный, ни дружелюбный. Я толкнул парня, и он всхлипнул, как раненый зверь.

— Кажется, ему нужна медицинская помощь, — сказал я и поерзал, пытаясь устроиться поудобнее со связанными за спиной руками.

— Получит, — сказал коп. — Как только зарегистрируем.

Вокруг меня начались тихие разговоры. Голоса звучали испуганно, словно у детишек, которые прячутся от убийцы в фильме ужасов. Я выглядывал в окна, высматривая, не идет ли Кэрри Джонстон со Шрамом, а точнее, Энджи и Лемми. Каждые пять минут я вспоминал, что так и не записал на руке номер телефона адвоката, и ругал себя за глупость. Как ни странно, мне даже удалось немного подремать, прислонившись головой к спинке переднего сиденья. Должно быть, мой организм сжег уже так много адреналина, что ничто больше не могло поддерживать меня в бодрствующем состоянии. Ко всему прочему у меня дико разболелась голова из-за отсутствия кофеина. Охотно съел бы с полкило сырых кофейных бобов и попросил добавки.

Проснулся я оттого, что на сиденье передо мной кого-то усадили. Я с трудом сфокусировал сонный взгляд. Девчонка примерно моих лет, с Ближнего Востока, в дизайнерской одежде, с растрепавшимся длинным хвостом. Вид у нее был мрачный и решительный.

— Эй, — окликнул я копа. — Скоро нас отпустят в туалет?

— После регистрации, — был ответ.

— А когда это будет?

— Позже.

— Слушайте, мы тут уже черт знает сколько сидим. Можете хотя бы наручники снять?

— Нет.

Коп повернулся на каблуках и ушел. Держался он по-прежнему совершенно равнодушно, словно говорил уличному попрошайке, что мелочи нет.

— Давно ты тут? — спросила девчонка.

— Не знаю, — ответил я. — Задремал немного. Сколько сейчас времени?

Она пожала плечами:

— Вроде около одиннадцати.

— Что там, снаружи, делается?

— Черт-те что, — ответила девчонка. — Хватают и допрашивают всех подряд. А если им твои ответы не нравятся, запихивают за ограду.

— За какую еще ограду?

— Не видел, что ли? Целую площадь огородили, с квартал величиной. Поставили со всех сторон передвижные барьеры. Если ты им не нравишься, заталкивают туда. Поговорят немного. Если ты им по-прежнему не нравишься, сажают сюда. А ты разве за оградой не побывал?

Не хватало только объяснять, что я, спасаясь от чокнутой военной преступницы, налетел прямо на копа.

— Нет. Меня просто схватили и бросили сюда.

Она покачала головой:

— Со мной не так. Схватили, проверили паспорт, посадили в загон, снова проверили паспорт, привели сюда. Мерзавцы.

— Как думаешь, почему тебя схватили?

Она опять пожала плечами:

— Кто их знает. Расисты, что ли? В наши дни иметь египетскую фамилию — все равно что зваться Жасмина бин Террорист аль Джихад. А может, потому что я работаю в Египетском центре по правам женщин.

— А что это такое?

— Женская группа, — пояснила она. — Мы выражаем солидарность с женщинами Ближнего Востока. Когда начинаются революции, женщины выступают в первых рядах, помогают сбросить диктаторов, проливают кровь. Потом приходят новые «революционные» правительства и запирают их по домам, заводят болтовню о «скромности» и «месте женщины». Мы в группе обсуждаем эти ситуации, организуем дискуссионные кружки, достаем литературу, где разъясняется, чтó на самом деле сказано в Коране о женщинах. Призываем лжецов к ответу. — Она еще раз пожала плечами. — Так что, может быть, дело в этом. Не знаю. Из-за ограды я пыталась позвонить маме, но телефон не работал. И у всех, кто там был, они выключились.

Еще бы.

— У тебя есть адвокат, которому можно позвонить?

— Нет, — ответила она. — Но мама что-нибудь придумает, когда оправится от сердечного приступа из-за моего ареста. А что?

Я понизил голос:

— У меня есть работающий телефон.

Лежавший без сознания парень рядом со мной пошевелился, приоткрыл один глаз и что-то пробормотал.

— Чего? — Я склонился ближе.

— Четыреста пятнадцать — двести восемьдесят пять — десять — одиннадцать, — повторил он. — Сан-Францисское отделение Национальной гильдии юристов. Если у тебя есть телефон, будь добр, позвони, расскажи обо мне.

В передней части автобуса, за плотной металлической сеткой, сидел охранник. На нас он внимания почти не обращал. А может, установил скрытый микрофон и теперь внимательно прислушивался к каждому слову через невидимые наушники.

— Ладно, — пообещал я. — Как ты думаешь, если я повернусь, сможешь сунуть пальцы ко мне в карман и достать телефон?

Он шевельнулся и резко втянул воздух сквозь зубы.

— Не смогу. Кажется, рука сломана.

Я присмотрелся. Рука с моей стороны торчала под неестественным углом. Бедняга, до чего же ему, должно быть, больно. Я снова обернулся к девчонке:

— А ты сможешь вытащить телефон у меня из кармана?

Она обернулась, вытянула шею и с сомнением ответила:

— Может, и смогу. А как звонить-то будем?

— Не знаю, — признался я. — Доберемся до мобильника, тогда и подумаем.

Я изогнулся всем телом и постарался приблизить бедро к связанным за спиной рукам девчонки. При этом нечаянно толкнул парня со сломанной рукой, тот опять вскрикнул сквозь зубы, но ничего не сказал. Я извинился.

Потом началось самое трудное. Поерзав на сиденьях, мы оба выставили ноги в проход. Телефон лежал у меня в переднем кармане джинсов, и мне пришлось повернуться к ней боком и сдвинуться назад. А ей предстояло на ощупь, со связанными руками, спиной ко мне, извлечь телефон из моего кармана.

— Тьфу ты, — скривилась она.

— Это не мое, — пояснил я. — Кого-то вырвало на меня.

— Спасибо, утешил.

Она сунула мне в карман большой и указательный палец, протолкнула их глубже, нащупала мобильник, начала понемногу вытаскивать его. Когда весь путь был почти проделан, ее пальцы соскользнули, и телефон чуть не упал на пол, но я ухитрился крутануть бедром, и он нырнул обратно в карман. Пришлось начинать сначала. Со второй попытки ей это удалось.

— Погоди, — сказала она. — Наручники такие тугие, что еле шевелю руками. А буду дергаться — могу выронить.

— Не торопись, — успокоил я. — Сможешь передать его мне?

Я изогнулся, дотянувшись пальцами до ее рук, и она вложила телефон мне в ладонь.

Пока она разминала пальцы, восстанавливая кровообращение, я повертел мобильник за спиной. С тоской вспомнил старые добрые времена, когда телефоны были кнопочными и номер можно было набрать на ощупь. Я ощутил в руке привычную тяжесть, нащупал большим пальцем кнопку включения, нажал ее и провел пальцами по экрану. Телефон отозвался знакомым сенсорным жужжанием, легкой вибрацией давая понять, что мой палец касается «горячей» области — той, где я одним прикосновением могу задать телефону какое-нибудь действие. Ведя пальцем по экрану, я осторожно считал жужжащие места. Четыре сверху вниз, три слева направо. Попытался вспомнить, где же нарисована числовая клавиатура. Телефон демонстрировал мне экран блокировки, на котором я своими руками когда-то установил надежный восьмизначный пароль. Сами знаете, какой я параноик.

И вот теперь чертова паранойя обернулась против меня. Мне предстояло вслепую, онемевшими пальцами, правильно набрать пароль из восьми цифр. Не привлекая внимания полиции.

— Что ты делаешь? — спросила девчонка с переднего сиденья.

— Полагаю, мой палец стоит на цифре один. Так?

— Не вижу, ты же держишь телефон вверх ногами.

Да, веселая будет работенка. Я покрутил руками и повернул телефон экраном к ней. Почувствовал себя циркачом, пытающимся исполнить невероятно трудный и совершенно дурацкий фокус.

— Твои пальцы стоят на единице, девятке, тройке и шестерке.

Я снова переставил пальцы. Теперь к стеклу прикасался только указательный. Руки опять застыли в дурацкой позе фокусника, и я держал телефон только за края.

— Сейчас твой палец на единице.

Я подвинул его.

— Теперь тройка, да?

— Да, но по дороге ты зацепил двойку.

Я прикусил язык и начал мысленный отсчет. Дошел до двадцати, и девчонка сказала:

— Все, перезагрузился.

Набрать пароль удалось только с шестой попытки. После пятой телефон заблокировался, и пришлось ждать долгих десять минут, пока он смилостивится. Защищенность на высшем уровне.

— Ура, получилось, — улыбнулась девчонка.

Я почти не чувствовал рук.

— Кому позвоним в первую очередь?

— Маме, — сказала она. — У нее сотни знакомых юристов.

Еще несколько минут ушло на то, чтобы включить цифровую клавиатуру, а потом я целую вечность набирал номер ее мамы. К счастью, номеронабиратель позволял исправлять ошибки клавишей возврата.

— И опять получилось! — воскликнула она так громко, что на нас стали оглядываться с других сидений. Я накрыл телефон ладонью, пытаясь спрятать его и при этом ничего нечаянно не нажать. Подождали, пока каждый вернется в свою персональную пучину горя, и я спросил:

— И как мы это проделаем?

— Что проделаем?

— Мы ведь звоним твоей маме, так? Как ты будешь с ней говорить, если ты там, а телефон — вот тут, внизу?

— Ой.

— Ага.

— Сможешь поднять руки как можно выше?

Я постарался. Приятно было размять затекшие лопатки, однако я пожалел, что слишком быстро забросил занятия йогой, куда меня водила Энджи. Девушка — странное дело, я до сих пор не спросил, как ее зовут — поерзала, нажала на кнопку вызова то ли носом, то ли языком, и на кончиках пальцев завибрировал звук звонящего телефона. Я поймал взгляды нескольких товарищей по несчастью. Одни смотрели на нас с недоумением, другие с восторгом, третьим было страшно. На том конце линии ответили. Телефон отреагировал легким жужжанием, которое я расшифровал как «Алло», потом девочка шепнула: «Мама», — и быстро-быстро заговорила шепотом на неведомом мне языке. Арабском, наверное? Вроде бы на нем говорят в Египте?

Автобус был залит ярким светом, но мы сидели взаперти уже очень долго. Последних пленников доставили несколько часов назад. Должно быть, охранник на переднем сиденье давно задремал или ошалел от скуки, а может, от природы не блистал умом. Как бы там ни было, меня наполнило приятное чувство превосходства. Да, они вооружены до зубов, у них хватит сил арестовать нас, заковать в пластиковые наручники, бросить в тюрьму, обвинить в выдуманных преступлениях, но они не в состоянии полностью контролировать нас. Мы сидим буквально в пасти у зверя и сумели-таки общими усилиями создать канал связи с внешним миром. Невзирая на газовую атаку, избиения и лишение сна. Меня охватило странное безумие, я чувствовал себя несокрушимым и неуязвимым, считал, что победа все равно останется за мной, потому что я совершил подвиг, достойный настоящего героя, а герои всегда побеждают, разве не так?

И тут прозвучал первый звоночек, напомнивший, что я абсолютно сокрушим и крайне уязвим. Глаза всех пленников, сидевших позади меня, дружно распахнулись от ужаса. Зрелище получилось довольно комичное, словно все эти люди приходились друг другу родственниками и страдали семейной генетической пугливостью.

Затем раздался второй звоночек: одна из девчонок позади меня испуганно взвизгнула. А через мгновение последовал и третий: могучая рука в перчатке выбила у меня телефон, схватила за запястья и с силой дернула вверх. Я согнулся пополам, свалился с сиденья и припечатался лбом об пол, ища спасения от резкой боли, раздиравшей плечи.

Потом ко мне склонилось лицо — так близко, что я слышал над ухом лязг зубов, чувствовал запах жевательной резинки изо рта.

— Знаешь, малыш, умников никто не любит, — процедил мой мучитель. Я всхлипнул. Он отпустил мои руки, и я бессильно уронил их, стукнув сам себя кулаками по заднице, возя лицом по грязному полу автобуса.

Не успел я перевести дыхание, как меня схватили за лодыжки, и я услышал знакомый леденящий душу звук — скрежет затягиваемых пластиковых наручников. Мне сильно, до боли, стянули сначала одну ногу, потом другую. А мучитель продолжал работу. Дернул мои руки назад, ухватил пластиковую перемычку между ними, повозился еще, тихо и на удивление добродушно ворча, прицепил к перемычке еще один комплект наручников. Притянул лодыжки к запястьям, и в моем затуманенном мозгу шевельнулось понимание, что сейчас меня стреножат, как взбесившегося пса.

Я вырывался, брыкался, орал что-то бессвязное. Это были даже не слова, просто вой, протестующий рев, идущий из самого нутра. Пополз, как червяк, по автобусу, силясь убраться подальше от этого садиста. Остальные пленники убирали ноги с прохода, освобождая мне дорогу, и я услышал, как десяток голосов кричал охранникам: «Позор!»

Я добрался до клетки на задней площадке автобуса, извернулся и пополз вокруг нее, обернувшись лицом обратно к проходу. И увидел полицейского — молодого белого парня. В пылу схватки он потерял фуражку. На лице у него пылала жажда отмщения. Он погнался за мной, но остальные пленники в автобусе выставили ноги обратно в проход, преграждая ему дорогу. Чтобы добраться до меня, копу придется преодолеть целый лес ног. Он потянулся к дубинке на поясе, почти вытащил ее, но передумал и положил руку на баллончик со слезоточивым газом.

Коп протянул баллончик, словно собрался морить тараканов, сдвинул маску с шеи на лицо, руками в перчатках поправил защитные очки. Пленники, увидев это, один за другим начали втягивать ноги, и через минуту дорога ко мне стала свободна.

Он пару раз подмигнул мне.

— Ладно, ладно, — заговорил я. — Буду сидеть тихо. Не надо меня связывать…

Он сделал пару шагов ко мне, держа баллончик перед собой, словно охотник на вампиров с распятием в руке. А я, как вампир, отпрянул. Весь мир сжался до размеров распылителя на баллончике, крохотного квадратного отверстия с маленьким круглым соплом.

— Пожалуйста, не надо, — пролепетал я. Его палец плотнее прижался к кнопке. Баллончик был в считаных дюймах от моего лица и смотрел точно в промежуток между верхней губой и носом.

— Том, — раздался голос с другого конца автобуса. — Что у вас там за хрень?

Палец охранника застыл на месте. Он сунул баллончик обратно в кобуру на своем бэтменском поясе и развернулся к передней площадке. Там стоял другой коп, постарше, с двумя полосками на плече. Инспектор.

Охранник прошел вдоль всего автобуса к своему начальнику, и между ними состоялся разговор — тихий, но на повышенных тонах. Все глаза в автобусе были прикованы к ним, уши ловили каждое слово. Том стоял спиной ко мне, и я прекрасно видел, как напряглись его плечи. Он явно получал нагоняй. Признаюсь, я даже немного позлорадствовал, однако все-таки еще сильно дрожал от пережитого страха.

Том вышел из автобуса. Инспектор молча, прошагал ко мне, схватил за плечо и поволок обратно к сиденью. А я пытался удержаться в вертикальном положении, семеня, как пингвин, связанными ногами. Он равнодушно усадил меня и ушел, так и не сказал ни слова.

— Лучше бы ты позвонил юристам, — сказал мой сосед.

Мне нечего было ответить. Свет в автобусе погас, взревел мотор, и нас куда-то повезли.

Под рев и тряску автобуса, мчащегося сквозь ночную тьму, девчонка с переднего сиденья извинилась. Самое обидное — ее мама так распсиховалась, что дочери так и не удалось донести до нее хоть что-то полезное. А главной приятной новостью было то, что девчонка — кстати, ее звали Далия — сумела подобрать телефон, выбитый у меня из рук нашим другом полицейским. Она спрятала его к себе в сапог и пообещала вернуть при первой возможности. Я, связанный по рукам и ногам, не слишком оптимистично смотрел на будущие возможности, однако был весьма признателен. Назвал ей свое имя, попросил погуглить и найти мой электронный адрес, сказал, что, если она напишет мне и вернет мобильник, я буду ей премного благодарен.

Путь наш был недалек и проходил не быстро. За окном виднелся только сплошной поток транспорта, в котором часто попадались другие полицейские автобусы. Несколько раз мы притормаживали и стояли очень подолгу, должно быть, часами, а моим связанным рукам и плечам казалось, что прошла вечность. Время от времени меня одолевала дремота, один раз я нечаянно прислонился к парню со сломанной рукой, и он тихонько всхлипнул — это прозвучало даже страшнее, чем громкий вскрик.

На рассвете мы приехали к месту назначения. Ничем не примечательное здание, похожее на склад, без всяких вывесок. Вокруг кишели полицейские. Нас выводили из автобуса по одному, с промежутками в десять-двадцать минут. Наверное, в этом и заключалась «регистрация». Тех, кто не мог идти сам, оставили напоследок. Два дюжих копа вынесли меня из автобуса, точно мешок с мусором, потом вернулись за моим соседом. Я крикнул, что ему нужна медицинская помощь. Они сделали вид, что не слышали.

Никто не спросил, почему мне связали ноги, никто не сделал попытки снять оковы. Меня волоком тащили от одного стола к другому. Сначала усадили на стул перед колченогим столом, и пара сонных копов с потрепанными ноутбуками, во много раз уступающими по крутости милитаризированным гаджетам, которыми владели Тимми и Шрам, сняли с меня отпечатки пальцев, просканировали сетчатку, взяли соскоб изнутри щеки для анализа ДНК, записали мое имя, адрес и номер полиса социального страхования. Я заявил им, что больше ни на какие вопросы отвечать не буду. Потребовал адвоката. Сказал, что хочу в туалет. Спросил, за что я арестован. Я много раз повторял этот стандартный ритуал, но одно дело — репетировать его перед зеркалом в своей комнате, если на меня, как выражалась мама, нападал мандраж из-за риска попасть под арест, и совсем другое — произносить то же самое в наручниках.

Полицейские не реагировали. Их ответы были однотипными: «Еще раз произнесите ваше имя по буквам», «У нас больше нет вопросов», «Позже», «Позже», «Противозаконное поведение и нарушение общественного порядка по предварительному сговору».

Они позвали следующего, а меня приподняли — на сей раз вместе со стулом — и повели снимать отпечатки пальцев.

Потом меня втолкнули под крышу, провели в холодную, ярко освещенную комнату, где раньше, наверное, размещалось складское начальство, раздели донага и обыскали. Хорошо хоть, наручники срезали. Я разминал запястья и лодыжки, восстанавливая кровоток и стараясь не подавать виду, как мне больно. Нас было человек пятнадцать или двадцать, и мы, стоя голышом и дрожа, избегали встречаться глазами. А копы со скучающим видом ходили от одного пленника к другому, обшаривали нашу одежду руками в хирургических перчатках, как будто мы все страдали от неизвестной инфекции. Заглянули нам под мышки, за мошонки, между ягодиц. Ни разу в жизни я не испытывал такого унижения, и оно казалось еще острее от того, как буднично и деловито происходил досмотр. Эти типы не питали к нам никаких личных чувств. С таким же видом работники санэпиднадзора проверяют мясо перед отправкой на рынок.

Удивительное дело: когда стоишь в плену у полиции, голый, дрожащий и напуганный, мысли настраиваются на философский лад. Если бы меня незадолго до этого спросили, как я отношусь к полицейским, схватившим меня, я бы сказал: ненавижу. Они бессердечные трусы, хуже того, предатели рода человеческого, защищают интересы властей и коррумпированных богатеев от простых смертных вроде меня. Я видел их с самой жестокой стороны, видел, как они явились на мирную протестную демонстрацию в обличье суперсолдат из фантастического фильма, видел, как они пускают в ход нелетальное (может быть) оружие против несчастных перепуганных людей и смешивают их с грязью.

Но сейчас, в холодной комнате, стояли друг против друга две группы обыкновенных людей, одни голые, другие в нелепых хэллоуинских костюмах, и ни одной живой душе не хотелось здесь находиться. Мы вопреки своей воле исполняли роли, назначенные нам неким сумасшедшим режиссером под названием «система». Я видел, что все находящиеся в комнате копы охотно свалили бы куда-нибудь подальше, занялись любым другим делом, только бы не торчать здесь. Но им приходилось заглядывать нам в задницы и готовить нас к рассадке по клеткам.

В один особенно напряженный момент мне захотелось натянуть белье, подойти к ближайшему полицейскому и сказать: «Слушайте, ребята, хватит валять дурака», и мы смогли бы поговорить как нормальные люди, живущие в одном и том же городе и страдающие от одних и тех же проблем. Может быть, у этого копа есть дети, которым под угрозой выселения приходится выплачивать студенческий кредит в четверть миллиона баксов. А может, он сам, молодой парень, вынужден жить с родителями и копить деньги на погашение кредита.

Но заветный миг подошел к концу. Нашу одежду тщательно ощупали и перетрясли, после чего разрешили облачиться в нее. И опять заковали в наручники. Я тихо молил всех богов, чтобы на меня не надевали ножные кандалы, и уже было подумал, что избежал этой участи, как вдруг коп, принимавший меня, вспомнил, что ноги у меня были связаны, и потянулся к поясу.

— Не надо, — взмолился я. — Это совсем не обязательно.

Он сделал вид, будто не слышит, схватил меня за ногу и начал стягивать пластиковой лентой.

— Послушайте, уважаемый. — Я откровенно подлизывался, скулил и ненавидел себя за это. — В этом нет никакой нужды.

Он поднял на меня глаза и хмыкнул.

— Раз тебя заковали, значит, заслужил. Не мое дело разбираться, пора тебя расковывать или не пора.

Я крепко зажмурился. Этот тип не имел понятия, за что меня заковали, но, на его взгляд, если заковали, значит, было за что. Том давным-давно ушел, и инспектор, спасший меня, тоже. Я представил себе, как тащусь в ножных кандалах в суд, предстаю перед судьей, и мне отказывают в освобождении под залог, потому что я опасный преступник, которого следует держать связанным по рукам и ногам.

Я заковылял из конторы в главное здание. Огромное помещение было сплошь уставлено клетками, между которыми, насколько хватало глаз, тянулись коридоры. Клетки были сделаны из металлической сетки, натянутой на железные шесты, а шесты эти через равномерные промежутки привинчивались к полу и потолку, разделяя пространство на крохотные курятники. Каждая клетка запиралась на электрический замок, внутри на самом виду стоял биотуалет и сидели мрачные узники. Мужчин держали по одну сторону центрального прохода, женщин — по другую.

Копы разводили нас по клеткам, строго следуя инструкциям, поступающим с экранов упрочненных, тактических карманных компьютеров. По-моему, тактические модели — самое скучное направление современной технической моды. Некоторых пленников запихивали в битком набитые клетки, другие же оказывались чуть ли не в одиночестве. Несколько клеток стояли пустыми. Трудно сказать, каков был алгоритм нашего распределения, но его создателям явно не откажешь в чувстве юмора.

Я очутился в полупустой клетке и порадовался, что руки у меня скованы впереди, потому что сумел наконец отлить мочу, которая уже несколько часов рвалась на свободу. Уселся на открытый всем взглядам унитаз, сгорбился, чтобы хоть как-то укрыться, потом, повозившись, натянул трусы и штаны.

В следующие несколько часов клетка заполнилась. Да-да, часов, вы не ослышались. Время потекло дальше. Кажется, мы проторчали тут целый день, хотя трудно сказать, ведь дневной свет сюда не пробивался, а часы и мобильники у всех отобрали. Я познакомился кое с кем из своих соседей. Один парень попробовал включить «народный микрофон» и произнес небольшую речь о том, какая это подлость — держать нас за решеткой, а заодно призвал копов соблюдать закон и разрешить нам положенные телефонные звонки, накормить и дать воды. Из других клеток ему ответили аплодисментами, а полицейские сделали вид, будто не слышат.

Время текло, как липкая патока.

В тюрьму то вводили новых пленников, то выводили, и это тянулось так долго, что я перестал обращать внимание. Я проголодался, хотелось пить, унитаз переполнился и мерзко вонял, из него сочилась тошнотворная химическая жижа, из-за которой свободного места в камере стало еще меньше. Через какое-то время я заметил, что вокруг стало тише и просторнее. Уходило больше народу, чем приходило. И они уже не возвращались. Значит, куда-то их все-таки уводят, возможно, разрешают позвонить по телефону и встретиться с адвокатом.

Наконец пришли и за мной. Копов было двое. Один разрезал мне пластиковые стяжки на ногах, чтобы я мог идти. Проходя по коридору, я заметил, что почти все ближние к выходу клетки стоят пустые. Внутри шевельнулась надежда, вспыхнула искрой где-то в животе среди голодного урчания и липкой жажды.

Мы пришли в ту же контору, где меня обыскивали. Женщина-полицейский, немолодая чернокожая, снова сняла у меня отпечатки пальцев, всмотрелась в экран, что-то напечатала, ничего мне не сказала. Это и к лучшему, потому что я постоянно забывал, что не должен говорить ничего, кроме одной фразы: «Я требую присутствия адвоката».

Она кивнула своим подчиненным, те взяли меня под руки, повели к двери и вытолкнули наружу. Я очутился под холодным серым небом, под моросящим дождичком. На другой стороне улицы стояли тысячи демонстрантов с плакатами и что-то скандировали. Полицейские подвели меня к обочине и отпустили.

— Свободен, — сказал один.

— Чего? — не понял я.

— Иди, — сказал другой. — Свободен.

— А как же обвинения?

— Какие еще обвинения? Хочешь, чтобы мы тебя в чем-нибудь обвинили?

После всего пережитого меня просто отпускают на все четыре стороны. В глубине души мне хотелось воскликнуть: «Нет уж, предъявите мне обвинения, как положено. Иначе какого черта вы меня держали? Это что, незаконный арест?»

Демонстранты по ту сторону улицы были страшно злы. Теперь я понимал почему.

— Какая же хрень тут у вас творится, — с чувством произнес я.

Лица копов мгновенно замкнулись. Но я стоял на месте. Было страшно до чертиков, но я стоял. Пусть меня хватают, пусть заковывают в цепи, арестовывают, сажают в тюрьму, пытают водой, пусть тащат в суд, признают виновным, приговорят к пожизненному заключению. Все это чертова хрень, и я имел полное право заявить так.

Мы впились друг в друга взглядами, как псы, готовые подраться. На той стороне улицы стало тише, потом люди опять зашумели. Краем глаза я заметил, что многие достают камеры и перемещаются ближе ко мне. Копы, наверно, тоже их заметили. Один из них повернулся и зашагал прочь. За ним ушел и второй.

Меня трясло, кулаки сжались так, что ногти до крови вонзились в ладони.

Демонстранты похлопали меня по спине. Кажется, они сообразили, чего мне сейчас больше всего хочется. Передо мной вырос накрытый стол — кто-то догадался принести чуть ли не тонну еды. Чечевица, рис, сэндвичи с джемом и арахисовой пастой, горячая пицца. Человек пять спросили, есть ли у меня деньги на проезд до дома и не нужно ли показать меня врачу.

Я сел на обочину среди галдящей толпы и уплел примерно десять тысяч калорий. Жевал как заведенный и остановился, только когда кончилась еда. Потом встал, отряхнул грязь с одежды и побрел домой. Как я туда добрался, не помню.