Родовая земля

Глава 12

Иван неожиданно встал, расправил по тонкому сыромятному ремешку свою красную, пламенеющую рубаху и полнозвучно запел:

– Посеяли девки лён, посеяли девки лён…

Его артельные мужики поддержали, перекрикивая друг друга, дурачась:

– Ходи браво, гляди прямо, говори, что девки лён посеяли в огород! Ходи браво, гляди прямо, говори, что в огород!

А Иван – ещё громче:

– Во частенькой, во новой, во частенькой, во новой…

Добровольный хор подхватил хрипатыми голосищами, словно бы неподалёку стрельнуло из пушки:

– Ходи браво, гляди прямо, говори, что во новой!

– Повадился в этот лён, повадился в этот лён… – подмигивал Иван, озорно сверкая круглыми воробьиными глазами, и похлопывал по широкой тугой спине брата, который всё же улыбнулся.

– Ходи браво, гляди прямо, говори, что в этот лён! – кричал хор. Одновременно люди чокались и выпивали из рюмок и чарок.

– Детинушка, парень молодой, детинушка, парень молодой…

– Ходи браво, гляди прямо, говори, что молодой!

– Красный цветик сорывал, красный цветик сорывал…

– Ходи браво, гляди прямо, говори, что сорывал!

– В Байкал-море побросал, в Байкал-море побросал…

– Ходи браво, гляди прямо, говори, что побросал!..

Подпевать стали даже задумчивый отец Яков и всё ещё сердитый на брата Михаил Григорьевич. Раскрасневшаяся, похорошевшая Елена затаённо сидела рядом с отцом и ощущала странную, нараставшую дрожь внутри. Еле слышно, отстранённо, будто была одна, подпевала, но что-то другое. «Наверное, простыла», – подумала она, страшась поднять глаза и взглянуть на того, которого, казалось ей, только и видела сейчас. Виссарион, чувствовалось ею, словно бы сидел перед самыми её глазами, и она видела каждую чёрточку его необычного, притягательного восточного лица.

– В своей жёнке правды нет, в своей жёнке правды нет… – пел, перемахивая на бас, Иван, подзуживающе подмигивая Дарье, а она весело щипала его ниже спины одной рукой, другой же норовила хлопнуть ниже живота. Иван уворачивался, и достаточно успешно, и Дарье удалось только раз ударить супруга по его тугому грушевидному брюшку.

– Ходи браво, гляди прямо, говори, что правды нет! – на особенном подъёме проголосил хор, с плутоватостью заглядывая друг другу в глаза, подмигивая и разводя руками.

– Ух, греховодники, – улыбчиво бурчал отец Яков, наливая себе и соседу водки. – Сатанинское племя, чёртовы дети!

– В чужой жёнке правда вся, в чужой жёнке правда вся! – тоже по-особенному торжественно пропел подтрунивающий Иван, прижимая к своему боку податливую, непокрытую голову Дарьи.

– Фуй ты, кобель сивохвостый, жеребец недоенный! – грозно поднялась смеющаяся Дарья и стала дробно, как заяц по пню, колотить мужа по спине.

Но Иван подцепил супругу на руки и стал кружить. Сбивал посуду её ботами и подолом, который размашисто взвивался кружевами.

Все хохотали, указывали на супругов пальцами, наливали водки и вина. Кто-то сбросил с пластинки иглу, которая впустую с шипением и скрипом тёрла её, кто-то взял тальянку и вовсю растянул выцветшие меха. Плясали все, кроме отца Якова; он перебирал чётки, но посмеивался; и ещё Виссарион сидел особицей. Он много курил и так же пристально смотрел на Елену. Сияющие женщины кокетливо размахивали цветастыми широкими платками, поводили плечами, перемигивались. Мужики лихо приседали, подпрыгивали, под ними трещал настил и взвивалась пыль. Коза, сидевшая на привязи за низким частоколом, высунула через верх бородатую глупую голову во двор и блеяла, словно напрашиваясь в общую пляску. Прыгали и восторженно повизгивали две собаки, которые сидели на коротких привязях возле будок.

Допоздна продолжалось в доме Ивана веселье с громом смеха, свистом, шутливыми драчками.