Роксана. Детство

Глава 12

В избе повисла тишина. После такого непривычного многолюдья даже в ушах зазвенело.

Глафира помыла посуду после урядника, поставила на очаг чугунок, в котором мы заваривали травяной сбор, заглянула в котелок с похлёбкой и задала классический вопрос всех бабушек:

— Детка, кушать хочешь?

Поели. Теперь можно и поспать… Поспали. Теперь можно и поесть… Именно эти слова старой жабы из старого мультика я вспомнила, когда пробудилась от послеобеденного сна.

— Ксаночка, лапушка моя, хочешь покушать? Я оладьиков по твоему рецепту напекла. Вот, Марфу с Тимофеем угощаю.

Сон мигом слетел. Я так долго спала или у наших приятелей что-то случилось?

Но вопрос этот я задала после того, как справила нужду, отправив Тимку на пару минут на улицу проведать Дружка (хочу нормальный туалет, а не ведро с крышкой!), а бабушка переплела мне косу. Умывшись, я подсела к столу.

— А ничего, барышня, не случилось. Я ж как подумала: приду домой, соседки сбегутся, причитать начнут, я и разревусь заново. Ан нет… Пока шла, всё думала — о чём же мне плакать? О том, что тепло сердечное он другой носил? О том, что творя паскудство своё, лишил сына заботы отцовской, а меня мужской силы в хозяйстве? Так не о чем тогда горевать. Пошла к дому старосты, покликала Дуську, посочувствовала горю её и отдала узелок. Всё, барыни мои, закончилось моё мужество. Теперича я свободная вдова. А Тимку сама поднять смогу. До десяти лет вырастила — и дальше подниму.

Мне показалось, что Марфа слегка навеселе, и я вопросительно посмотрела на Глафиру. Та, поняв мой вопрос, сделала успокаивающий жест — словно воздух рукой погладила: ничего, ей, Марфе нашей, это сейчас не во вред. И чайку успокаивающего долила.

Тимофей сидел насупившись, шумно хлюпал чаем, чавкал оладьем, политым мёдом, и неодобрительно поглядывал на мать. Ему не нравилось её разговорчивость и смысл речей не нравился. Надо парнишку отвлечь:

— Ти-и-им, а ты грамоте обучен? — спросила я.

От моего вопроса мальчишка подавился, закашлялся, на глазах слёзы выступили от напряжения. Чего это он так?

— Обучен, — отдышавшись, ответил приятель. — В прошлом годе, когда у нас учитель в селе был, всю зиму учился.

— А что потом с учителем стало? — не отставала я, потому что мне правда было интересно, а ещё мысль одна в голову пришла.

— Так сбёг он. Молоденький совсем был. Городской. Наши девки к нему, как репьи к собачьему хвосту, липли. А парни, наоборот, убить грозились. Вот и сбёг от доли такой. То ли женят силком на той, что побойчее, то ли челюсть набок свернут, — объяснила Марфа с улыбкой. Похоже, вспомнила нечто забавное, что при детях рассказывать невместно. — И больше никого не шлют к нам.

Резюме было печальным. Детей в селе, как я поняла, много, а учить грамоте, хотя бы на уровне начальной школы, некому. Вот бы Глафиру пристроить. И людям польза, и ей хорошо. Она же без дела от мыслей своих умом тронется. Как бы ни были хороши травки у Параскевы, но постоянно их пить нельзя.

Надо взять на заметку. А ещё узнать, с кем поговорить на эту тему. Вряд ли урядник или староста уполномочены такой вопрос решать. Да и времени займёт немало. Согласование, выделение средств, разрешения и прочие, прочие, прочие канцелярско-бюрократические заморочки. Хорошо, что эта мысль мне сейчас в голову пришла. Господь даст…

Упс! Пора привыкать иначе создателя называть. Триединый даст, как раз к началу нового учебного года и сложится занятость моей бабушки.

— О чём задумалась, Роксаночка? — погладила меня по голове Глафира, присев рядом.

— Думаю, чем нам Дружка вечером покормить? — хлопая ресничками, чистейшим детским взглядом посмотрела я на опекуншу. Не рассказывать же ей при посторонних, что озадачилась я системой народного образования и её же, Глафиры, трудоустройством.

— Так я уже приготовила ему. Похлебки остатки смешала с кашей, утром приготовленной. Вот и будет твоему псу кормёжка, — успокоила меня Глафира.

— Добрая она у вас, барыня, — сказала Марфа, глядя на меня слегка затуманенным взглядом. — Обо всех думает, обо всём беспокоится. Словно не барышня юная, а старушка вековая. И разу-у-умная прям страсть какая!

Опекунша улыбнулась немудрёной похвале, приобняла меня за плечи, прижала к себе.

— Это она в папеньку своего пошла.

Тимофею надоели бабьи посиделки, пустые разговоры ни о чём, и он принялся сначала потихоньку, а потом более настойчиво теребить локоть матери.

— Хозяйство у нас там… Скотина не обихожена… Изба брошена…

— А ваш отрок хозяйственный и ответственный, — в ответ похвалила парнишку Глафира. — Вон как печётся о доме.

Марфа пьяненько улыбнулась.

— В меня сынок, слава Триединому, пошёл, — и послушно засобиралась домой.

Мы оделись, чтобы проводить гостей и, выйдя на крыльцо, удивились тому, как сильно изменилась погода.

Небо, бывшее утром бездонно-голубым, затянуло низкими серыми тучами, которые не только спрятали солнце, но и грозили пролиться на землю или холодным дождем, или снегом. Температура упала ниже ноля, резкий холодный ветер пронизывал до костей.

— Ба, ты или в дом возвращайся, или пойди шубку надень! — строго приказала я Глафире, видя, как она трясётся под своей шалью.

— Да я же на минуточку, — начала было женщина, но, не слушая её, я толкнула дверь в избу. Опекунше ничего не осталось, как зайти в дом. Правда, уходила с усмешкой: — Строгая какая!

Марфа с Тимофеем, съежившись в лёгкой не по погоде одежде, — шубу впору надеть! — поспешили домой, а я задержалась на крыльце.

Работники мои успели не только льдом шахту колодца заполнить, но и привезли откуда-то обещанные камни. Даже начали укладывать из них стены, но непогода внесла свои коррективы. И сейчас Пётр Сидорович командовал, чтобы Гнат с Тихоном надёжнее укрывали колодец от дождя. А сам с «мелким» сгружали остатки булыжников с телег.

— Когда процесс запущен и работает, не лезь, — учил меня когда-то наставник на институтской практике.

Этим советом я сейчас и воспользовалась. Работают? Получается? Так зачем людям мешать? — решила я и вернулась в тепло избы.