Роксана. Детство

Глава 17

— Роксаночка, что же ты такое пишешь?

Глафира, которая по сути своей никогда не сердилась на внучку, скорбно поджала губы, а брови над переносицей свела домиком. Обозначив своё недовольство, она возвышалась надо мной, стоя у стола.

Я составляла список важнейших дел на ближайшее будущее. Когда открыла тетрадь и взяла в руки карандаш, хотела было для скорости писать на родном русском, а не вот эти иероглифы выводить. Но понимая, что опекунша обязательно сунет свой прекрасный аристократичный нос в мои записи, сцепив зубы, принялась писать на местном.

Правда, упростила написание по собственному пониманию. Отправила все вспомогательные знаки к чертям собачьим и писала по простому принципу — звук равняется букве. Для прочей грамотности пользовалась правилами, зазубренными в школе.

Протянула бабушке тетрадку:

— Сама прочитай.

Первые слова дались княгине с трудом. Непривычно. Но потом глаза по строчкам побежали бойко.

— Ба, читай вслух, — попросила я.

Глафира присела рядом и зачитала с начала текста:

— Список важнейших дел. Первое. Решить вопрос с землёй: приусадебный участок (сад, огород, палисад, двор), поле под посадки. Обратиться к старосте или уряднику. Второе. Люди. Найти хозяйственного человека, который мог бы взять на себя руководство полевыми работами. Спросить у Марфы. Строители для реконструкции избы: проектировщик, специалисты. Узнать, есть ли реклама артелей. Третье. Наладить информационную связь с Большой землёй (газеты, письма). Лавочник или почтовое отделение. Четвёртое. Легализовать клады. Урядник.

Читала опекунша хорошо поставленным голосом, с правильной дикцией. Кивком подтверждала своё согласие с каждым прочитанным пунктом.

— И что не понравилось? — спросила я, склонив голову к плечу. — План нехорош?

— Лучше не придумать… — узкая ладошка Глафиры погладила тетрадку.

— Наша всевышняя покровительница наставляла, — скромно опустила я глазки, но, помолчав несколько секунд, продолжила расспросы. — Так что же тебе не понравилось, родная?

Женщина вздохнула, ещё раз пробежала список глазами, наконец решилась:

— Безграмотно написано, Роксаночка. Ты презрела все правила орфографии. Не скрою, что слова понятны, как и смысл в целом. Падежи, числительные, гласные и знаки препинания безупречны. Но ты пропустила все буквенные орфографические знаки! А это в корне неверно.

— Ба, скажи, на кой… кх… — я притворно закашлялась, чтобы удержать слова, которые крутились на языке. Передо мной мгновенно появилась кружка с водой — Аким постарался. Благодарно кивнув домовому, я продолжила: — Ба, вот положа руку на сердце, читать слова стало легче?

— Поначалу непривычно немного было, а потом даже и не заметила отсутствия сопутствующих букв.

— А теперь представь, что если бы ты, как я сейчас, только-только начинала учиться… — женщина кивнула — представила, — скажи, легче было бы освоить букварь и начать писать без вот этого всего? Не пришлось бы год тратить на изучение алфавита и начальных навыков письма и чтения.

— Два года. По программе обучения на это выделяется два года… — уточнила княгиня.

— Вот! Целых два года! — я потрясла рукой. — Может быть, в незапамятные века, когда редкие грамотеи в монастырях писали летописи и посвящали свою жизнь копированию книг, это и было оправданно. Но мир давно уже изменился. Скорость жизни другая. Ещё лет пять-десять, и государству понадобится множество грамотных людей. Зачем же столько времени только на начальное образование тратить? Упрощать надо. Упрощать! А представь ещё, какая это экономия бумаги! Тексты сократятся чуть ли не вдвое, а значит, и количество листов в книгах и газетах уменьшится. Время печати сократится — наборщикам не так много знаков составлять надо будет. Для библиотек места меньше потребуется.

Я перевела дух и только теперь заметила, как на меня смотрят Глафира и Аким. Ну да… опять увлеклась. Пытаясь нейтрализовать произведённый эффект, срочно состроила самую умильную мордаху и улыбнулась невинно:

— Как-то так надо написать министру образования, чтобы подвинуть его на реформу по упрощению азбуки и правил правописания, — сказала, потупилась, пальчиком по столешнице вожу. Вдруг вспомнила и добавила решительно: — Но писать обязательно новым стилем, чтобы наглядно было.

Глафира забрала у меня кружку и, пытаясь успокоиться, жадно допила воду. Бедная моя… Когда я уже приучу себя быть сдержаннее и всегда помнить, что тело у меня детское. Эх! По лавке переползла поближе к женщине, обняла её за шею и уткнулась носом куда-то в ключицу.

— Прости меня, бабушка… — прошептала на ухо. — Мне так хочется быть взрослой, изменить нашу убогую жизнь. Ещё и советы святой Роксаны, наверное, не мне, а тебе адресованы, а я как от себя говорю. Пугаю тебя, да?

Заглянула опекунше в глаза. Серые с зеленью, смотрят внимательно, но нестрого, морщинки заметные в уголках, верхние веки истончились и потеряли упругость. Как же она настрадалась в последние полгода. Но не озлобилась, обо мне печётся.

— Люблю тебя!

— И я люблю тебя, птичка моя. Не напугала ты меня. Просто печалюсь, что болезнь сделала тебя слишком взрослой, как-то разом, — ещё крепче к себе прижала. — Но великое счастье, что не покинула ты меня. А задумки твои… Если хочешь, попробуем выполнить. Министру писать не стану, но есть у меня подруга давняя… Думаю, не откажет. Урядник приедет, попрошу письмо отправить.

— Самим нельзя? — отстранилась я с решимостью прояснить некоторые вопросы.

— Пока нельзя. Полгода строгого контроля, потом год ограничений разных: письмо раз в неделю, гости не чаще раза в месяц, поездка в город раз в два месяца. Потом, если претензий не будет, то послабление объявят.

— А папе писать можно? — робко спросила я, боясь растревожить слегка затянувшуюся рану.

Да и спрашивать о незнакомом человеке как-то неловко. Хоть он и отец моего тела, но моему взрослому сознанию он чужой.

— Можно. Раз в месяц, не больше страницы. Конверт не запечатывать, всё равно вскроют, дабы цензуре подвергнуть. Писать только о быте, погоде и природе. Без художественных образов и сравнений, чтобы не сочли иносказанием и не вымарали. Иностранные языки запрещены.

— А посылку? Посылку можно ему отправить? — вдруг пришла мне в голову мысль.

Был опыт в той жизни. Три месяца предварительного заключения. «Спасибо» друзьям-конкурентам. Оправдали и освободили в зале суда, но опыт остался. Как и зарубочки, кого «отблагодарить» надо. Ладно, в прошлом это…

— Так что же мы пошлём ему? — Глафира недоумённо посмотрела на меня. — Нет же у нас ничего.

— Надо у Гаврилы Давыдовича узнать, можно ли. А что передать, найдём. К примеру, носки тёплые и жилет. Ты же свяжешь? Вот, а ещё можно плед этот тёплый. Из Скотчландии. Мы-то с тобой здесь не замёрзнем, а каково ему там… Что ещё? Сало солёное и чеснок. Полезно очень, питательно и хранится долго. Хорошо бы у травницы сбор травяной укрепляющий спросить, но не знаю, есть ли там возможность его заваривать.

От моих слов глаза у Глафиры загорелись. Она поняла, что хоть чем-то сможет сыну страдания облегчить. Реальным делом, а не только слезами и молитвами. Не откладывая дело в долгий ящик, нашла два одинаковых мотка пушистой пряжи и стала набирать петли на спицы.

А я себе пометку сделала, что в новой избе нужна комната для отца. Если сразу не казнили, есть надежда, что выпустят. Ну или в ссылку отправят. Хорошо бы сюда, к матери.

Задумчивую тишину в избушке нарушало только постукивание спиц, треск поленьев в печи и скрип лавки, когда я возилась, пытаясь устроиться поудобнее. На улицу выходить не хотелось. После метели наступившее потепление окутало деревню густым туманом.

— Хозяюшка, — подсел ко мне Аким. — А что за слово ты чудное написала о кладе?

— Легализировать?

— Точно!

— Надо же как-то будет объяснить властям, откуда у нас ни с того ни с сего вдруг деньги появились. Думаешь, не спросят?

— Так и скажем, что клад нашли, — оторвалась от вязания Глафира. — Можно и место показать в очаге, где клад хранился. Акимушка, ты же дыру не заделал?

— Нет, хозяйка. Всё как было оставил.

— И что, с нас процент не потребуют? — уточнила я, помня, что по законодательству РФ нашедший клад обязан был сдать его государству, чтобы потом получить пятьдесят процентов стоимости клада в качестве вознаграждения. И заплатить с этого тринадцать процентов налога.

Специально изучала вопрос. Когда сносили заброшенную деревню под строительство элитного посёлка, один из рабочих нашёл чугунок с монетами. Прибежал, руки дрожат, глаза горят, губы трясутся.

— Роксана Петровна, найди людей знающих, чтобы хорошую цену дали.

— За что цену-то? Ты глянь, одна медь позеленевшая. Вряд ли ценность какая-то в этом есть, — говорю. — Сделай по закону, а то потом греха не оберёшься.

— А по закону это как?

Поискали в интернете, нашли пошаговую инструкцию. Так и сделали. Сфотографировали, описали, свидетели подписались, в прокуратуру отвезли. Около тысячи рублей рабочий тогда получил. Как я и говорила, в заключении написали, что клад не имеет ни материальной, ни исторической ценности.

Правда, он потом как-то мне сказал:

— А вдруг знающие люди больше бы дали?

— Для этого таких людей самому знать надо да в кругах тех вращаться. Это первое. Второе, ты же когда клад нашёл да до вагончика конторы добежал, всю округу в известность поставил. Так? Где гарантия, что не приехали бы завтра люди компетентные и не спросили: «Где золото-бриллианты найденные?».

— Какое золото? — у мужика челюсть отвалилась. — Так не было же там ничего такого…

— Которое якобы утаил, — объяснила я. — Вот поэтому и сделали всё так, как сделали. И ты можешь спокойно спать ночами. Понял? Оставил себе монетку на память? Вот и хорошо.

Рассказывать об этом я, конечно же, не стала. Но уточнить, как оно в этом мире, следует.

— Десятину заплатить положено, остальное наше, — отозвалась Глафира. — Мы вчера пересчитали с Акимом. Там пятьсот семьдесят три орлана и сто восемьдесят шесть зубров. Вот и посчитай, сколько нам останется.

Не хило так остаётся на избушку-то А ведь ещё и в подполе что-то своего часа ждёт. Моё зелёное пупырчатое земноводное азартно потирало лапки.