Роксана. Детство

Глава 13

Быть владелицей поместья — это вам не на курорте отдыхать.

Ведьма, последнее десятилетие озабоченная поиском нового тела, совершенно запустила хозяйство. Управляющий как мог занимался текущими делами, но чужое не своё, и когда работаешь за страх, а не за совесть, то и результат соответствующий.

Это было понятно по запылившимся учётным книгам, которые мы с опекуншей нашли в кладовке, примыкавшей к рабочему кабинету прежней хозяйки и служившей ей архивом.

— М-да… судя по документам, разор и запустение, — поджав губы, подвела итог экспресс-ревизии Глафира. — Роксаночка, по-моему, этот подарок требует слишком больших вложений. Может быть, продадим поместье и купим небольшой домик, если тебе у моря жить хочется?

Но я совершенно влюбилась в эту лощину и даже думать не хотела о том, чтобы расстаться с ней. Кроме того, я считала поместье своим трофеем, полученным в войне с ведьмой. Пусть не грохотали орудийные залпы, не лилась кровь, не искрили световые мечи, но противостояние было. Положим, билась я не за наследство, а за свою жизнь, но в этой трудной борьбе я одержала победу, а поместье — вещественное её доказательство.

Надеясь на практичность Глафиры, я предложила ей прежде чем принимать решение, осмотреть сады и виноградники и на месте оценить их реальное состояние.

Поместье располагалось в уютной широкой лощине. Вилла, дом управляющего, парк и хозяйственные постройки строители расположили поближе к морю, сады частью росли в дальней стороне долины у подножия гор, частью на широких ступенчатых террасах, созданных многолетним трудом местных крестьян. Выше плодовых деревьев по склонам почти до самых вершин тянулись виноградники.

— Это сколько же людей надо нанимать, чтобы обрабатывать посадки и собирать урожай? — спросила Глафира Абяза, из-под руки осматривая окрестности.

— В хорошие годы приглашали людей из соседней деревни. На сбор ягод и фруктов в течение всего лета и осенью на резку винограда приходили ребятишки, девки да бабы. А обрезку делать да от вредителей посадки обработать уже знающих мужиков звали. Только заброшенное давно всё стоит… Одичало, должно быть.

При последних словах глаза управляющего стрельнули в сторону. Врёт?

— Мы можем поближе подойти? — я предприняла демонстративную попытку пролезть через буйные заросли тёрна, опутанного плетями ежевики.

Но управляющий с извинениями схватил меня за руку:

— Куда же вы, маленькая эльти? Говорю же, тут даже ваш пёс не пролезет — без шкуры останется.

— Согласна, тут и собака не пролезет, а где нам можно пройти? — зацепилась я за слова Абяза и посмотрела мужчине в глаза. Смутился, постарался взгляд спрятать. Эх, дяденька… — Господин управляющий, давайте решим: всё незаконное, что было до сегодняшнего дня, не считается. Считается только то, что вы сохранили сады и виноградники. За это вас не ругать надо, а наградить. Вы сами ухаживали или в аренду кому-то отдали?

От моих слов управляющий опешил. Похоже, он, как и большинство мужчин, всех женщин от мала до велика считали если не полными дурами, то не видящими дальше своего носа. Подвёл к кущерям непролазным и подумал, что больше мы ничего не увидим. А за тем ежевичником неплохо просматривался обновлённый участок сада. Деревья явно молодые, хорошо сформированы, тщательно окопаны. Да, таились они между старыми, частично засохшими деревьями, явно оставленными для маскировки. Но когда знаешь, куда смотреть…

Мои родители были сугубо городскими жителями, а вот бабушка — мать отца — до совершеннолетия жила в деревне. Село было большое, богатое — не разорённое войной, имеющее возможность содержать школу-восьмилетку, в которой работали эвакуированные из Ленинграда учителя. Бабушка школу закончила отличницей, за что и была направлена в областной город, учиться в техникуме на бухгалтера.

Неведомо, как сложилась бы судьба моей бабули, если бы однажды зимой она, торопясь к подруге на день рождения, не поскользнулась бы на спуске и, падая, не ухватилась за рукав плечистого курсанта, идущего навстречу. Да так цепко, что содрала все нашивки.

Стоят, смотрят друг на друга, смущённая девушка на раскрытой ладони содранный шеврон держит. Что делать, не знают. Парню дальше в таком виде идти нельзя — нарушение формы, может нагореть, а девчонка, чувствуя вину, уйти не может. Тут вспомнила, что в подарок подруге купила набор швейный, а там и нитки разноцветные, и иглы разновеликие. Распотрошила подарок, дрожащими от волнения руками кое-как вдела нитку в иголку и чуть ли не в первой подворотне по следам оборванных ниток пришила на шинель чёрный квадратик с золотистыми перекрещенными пушками.

— Навсегда пришила, — любил повторять дед, с нежностью глядя на свою боевую подругу.

Поженились хоть и скоропалительно, но на всю жизнь. А вот военным деду стать не случилось. На последних перед выпуском учениях простудился до двустороннего воспаления лёгких, легкомысленно решил недомогание перенести на ногах, в результате чего две недели в реанимации провалялся и ещё месяц на больничной койке. Медкомиссию после такого не прошёл и был списан из армии вчистую.

Но кто бы в те времена оставил без внимания молодого специалиста, получившего командирские знания и навыки? По комсомольской путёвке деда направили сначала на восстановление ДнепроГЭС, потом они с бабушкой переехали в Куйбышев, где и остались. Дед в профсоюзе «сердце рвал», бабушка к тому времени хоть и заочно, но успешно защитившая диплом экономиста, планировала развитие родного предприятия.

А ближе к пенсии потянуло их к земле. Благо к тому времени стали участки садовые выделять. И так дед втянулся, что на своих шести сотках обустроил чудо-сад. Меня каждое лето за уже свершённые и авансом за будущие заслуги отправляли в Куйбышев на воспитание. Дед, получивший в полное пользование свободные уши, с утра до ночи таскал меня за собой по саду в качестве ассистента «подай-принеси» и рассказывал-рассказывал-рассказывал о том, что и как растёт, какое растение какого ухода требует. Кажется, после девяти лет дачных каникул я легко могла сдавать зачёты и практикумы на факультете садоводства в Тимирязевской академии. Дед очень серьёзно и ответственно подходил к вопросам ухода за любимым детищем. Выписывал журналы, переписывался с растениеводческими станциями и селекционерами, вёл дневники наблюдений. Этим он напоминал мне папеньку Роксаны. Правда, не был таким эгоистичным и отстранённым, как Пётр Андреевич.

И теперь, когда уважаемый Абяз пытается лапшу на уши вешать, мне трудно удержаться от смеха. Управляющий недоумённо хлопал длинными густыми ресницами — мне бы такие! — и чувствовал себя крайне неловко. Я же продолжила:

— Вон те деревья осенью обязательно спилить и выкорчевать надо, чтобы из старой древесины вредители на молодые саженцы не перебрались…

— Я их хорошо проморил. Нет там никакой заразы, — наконец-то опомнился хитрец.

— Отлично. Но теперь, когда маскировка больше не нужна, их следует убрать. Согласны? — Дядька кивнул. — Вот и отлично. Это же яблони? Какие здесь сорта посажены?

Глафира явно заскучала, присела на лавочку, удобно пристроенную в тени, и с интересом рассматривала пейзаж. И когда я, обговорив с управляющим основные вопросы, присела рядом, заявила:

— Всё же чудесные здесь места. Благодатные, — я согласно кивнула. А бабушка после едва заметной паузы со вздохом добавила: — Петрушу бы сюда. Ему бы тоже понравилось…

Меня от возмущения даже подкинуло, и я, не задумываясь о последствиях, закричала:

— Нет! Ни за что!

Но видя, как повлажнели глаза и изогнулись губы опекунши, подбежала, обняла за шею и горячо зашептала:

— Ба! Да разве ему там плохо? Дом обустроенный, лаборатория и оранжерея, поле для опытов и Марфа для руководства людьми. Представь, что ему всё сызнова начинать придётся, — женщина, не принимая моих доводов, вздохнула. Тогда я перешла к более веским аргументам: — А мы? Мы с тобой опять будем непонятно кто и зачем?

Глафира вновь вздохнула, но уже иначе.

Первые три недели после возвращения из тюрьмы папенька был тише воды ниже травы. Благодарил неустанно за каждую мелочь. Потом пообжился. Самому сходить на кухню за чашкой чая вдруг стало не по статусу. Еда излишне проста, выпечка не такая, колбасы бы и вина к обеду. Потом у Петра Андреевича режим сбился. Он мог чуть ли не полночи сидеть в лаборатории, а потом ввалиться в дом, хлопая дверью и гремя посудой на кухне. Помощникам запретил садиться за стол, «ибо непонятно, кто и что они такое».

Я спросила у Глафиры, что это за беспредел, но женщина только плечами пожала:

— Петрушенька всегда несдержанным был.

И сейчас она хочет в наш личный рай призвать это чудовище? Только через мой труп!

— Ба, прости, за то, что скажу сейчас… Это мой дом. Да, я ещё не вошла в возраст совершеннолетия и не могу полноправно распоряжаться имуществом. Но ты давно убедилась, что под покровительством святой Роксаны я не веду себя как несмышлёный ребёнок, а отвечаю за собственные слова и поступки, с удовольствием учусь всему, что мне предлагаешь ты и другие наставники, — женщина согласно кивнула. — Поверь, то, что я тебе сейчас скажу, не каприз: сделай выбор. Хочешь нянчить папеньку? Возвращайся в деревню и угождай ему во всех прихотях. Хочешь жить в радости и удовольствии? Останься со мной. Мне будет без тебя плохо — я очень тебя люблю — но жить с отцом я не стану. Если он здесь появится — подожгу виллу, сбегу, буду бродяжничать, но жить рядом с ним не стану. Это мой дом.

Речь моя была сумбурной и эмоциональной, я всё время дёргала бабушку за руку, заглядывала ей в глаза, сглатывала ком в горле, прикусывала губу, чтобы не зареветь. Выходило по-детски, но я никак не могла собраться, чтобы привести веские аргументы в пользу того, что нам надо жить отдельно. Вдруг меня осенило, и я спросила:

— Ба, а представь, он женится?

Не сказала больше ни слова и отошла, давая время и пространство, — пусть думает.