Роман, в издательство

Глава 4 День первый

Конечно, хотелось побыстрее уладить все вопросы с внуками почившей старушенции и поскорее вернуться к Роману и его призраку, но опыт предыдущих лет подсказывал, что на этапе поиска сюжета новой книги любой встречающийся на пути человек может подсказать такой замысловатый фортель, что лучше не пренебрегать подворачивающимися возможностями.

Я отдавал себе отчет, что другого случая покопаться в истории 90-летней неугомонной бабульки мне точно больше не представится. В этой квартире таилось нечто, не дававшее покоя разуму и не поддающееся логическому объяснению, какая-то непонятная загадка. Редкой советской бабушке доставалась подобная квартирка на Тверской. И не каждая бабушка способна нанять таких дизайнеров, которые сделали бы из ее жилища современную конфетку. Кто все эти люди? Откуда такие средства? Кто эти загадочные родственники?

Ни на одной фотографии я не нашел семейной идиллии. Но зато при детальном рассмотрении обнаружил фотографии Фиделя Кастро и Мирей Матье, Джона Леннона и Лайзы Минелли с автографами. И даже фото молодого Брежнева с подписью. Я понимал, что на этих стенах висит целое состояние. Но ни одной фотографии хозяйки дома с детьми не было видно. Более того, я и внуков-то ее не видел. Общался только с агентом, который действовал по доверенности от имени то ли внука, то ли внучки, то ли их обоих — я так и не понял. Документов я не спрашивал. Бывали в моей судьбе страны, где верить людям на слово было возможно, и обратное считалось не совсем приличествующим местным нравам и правилам.

Даже если бы меня агент обманывал, я ничего не терял. Залога он не потребовал, умеренную квартплату запросил понедельно и не вперед, а по мере проживания.

Условия были странными, но мне ли привыкать к странностям, если ими была усыпана вся моя жизнь!

Все время пребывания в этой квартире я мысленно вертел историю бабушки и так и эдак. Загадочная, пустующая квартира явно намекала на какие-то московские тайны…

Но на данный момент оставалась последняя задача: найти хоть одно письменное свидетельство о том, кто здесь жил. Не хотелось думать, что бабушку по-тихому грохнули, а квартиру сдают по каким-нибудь подложным документам или по наследству, оформленному по принуждению. Всякое в нашем мире могло приключиться, а теперь, когда я не собирался оставаться здесь жить, разгадку хотелось обязательно найти и как можно скорее.

Я осмотрел каждый уголок, заглянул в каждую щель между мебелью и стенами, обыскал старинный отреставрированный стол на предмет потайных ящиков. Тщетно! Не было никаких следов. Хоть бы на фото было что-нибудь типа: «Любимой, дорогой Люсе от пламенного воздыхателя» или «Дорогая Люсьен! Рад знакомству» Нет же! Ничего.

А может, это просто задумка дизайнера? Ничего не значащие фотографии, найденные на развалах блошиного рынка?

Но нет, я чувствовал, что все не так просто! Хотя никак не мог объяснить себе это ощущение важности поиска ответов.

Собрав все свои вещи и скинув квартплату на карту агенту, который молчал, как партизан, как бы я его не пытал по поводу хозяев, я спустился в кафе. Ставшая уже знакомой девушка-бариста приветливо предложила маффин к обычному кофе, и я решился спросить:

— Саш, а вы не знали бабульку, которая жила раньше двумя этажами выше и гоняла на байке. Хотя… вы, наверное, недавно здесь работаете. Откуда вам знать?

Девушка как-то болезненно… чорт! Со всем арсеналом слов писателя я не могу передать суть этого взгляда! … Именно болезненно посмотрела на меня, потом удивленно повела головой … и, ничего не ответив, в замешательстве убежала.

Вместо нее из кафешного закулисья вышел совсем зеленый юнец и сказал, что рассчитает меня вместо Александры. Я попытался было разузнать, что с девушкой, но парень был, по всей видимости, неисправимым интровертом и ничего сколь-нибудь внятного сказать не мог.

Решив заехать к Саше когда-нибудь потом, я выдвинулся к новой, как мне казалось тогда, главе своей жизни. Я переключился на настоящее.

Таксист был настолько разговорчивым, что хотелось сменить машину или на худой конец придушить его. Так, немножечко, для профилактики, чтобы образумить! Нет, я всегда готов был говорить с любым, лишь бы поймать ту нить, которая завернет историю в неожиданные дали, но сегодня хотелось разобраться с самим собой, а не болтать с посторонними!

Как говорили в книжках, которые я читал до того, как возомнил себя писателем: сердце пело, а душа ликовала. И ничто не могло затмить этой радости, даже этот нагло нудный таксист.

Хотелось только понять: неужели это и есть влюбленность? И чувствовал ли я когда-нибудь что-либо подобное в своей жизни, ну, хотя бы в юности!

Но чем дальше я пытался анализировать свое состояние, тем увереннее казалось, что я был влюблен в нее всю свою жизнь! Казалось, что не могло быть и дня ранее, чтобы я не думал о ней. Жизнь не делилась на до и после. Казалось, что войдя в мою жизнь, она заполнила там всё: и прошлое, и настоящее, и, хотелось надеяться, будущее.

Я вышел из машины около дома Романа, достал чемодан и сумку, и замер на месте: навстречу шла она, Софья.

Хотелось броситься к ней, обнять, расцеловать, схватить в охапку, забрать и больше никогда не отпускать, но я испугался, что нас увидит Роман. А что я без его деда сейчас? И я, поджав губы и разведя руками, показывая, что в руках вещи и нет возможности поздороваться, трусливо ретировался, зайдя в калитку писательского участка.

В этот момент в моем сознании наступила пауза. Я не помню, как дошел до дома Романа, как плюхнулся в кресло на террасе и сколько я пробыл в таком оцепенении — не могу вспомнить. Одно только слово обухом стучало по голове: «Трус!», причем, в разных вариациях. Как будто тысячи сущностей вдруг пришли в мою голову, и каждый на свой лад повторял это слово. Я хотел сойти с ума, лишь бы не думать о том, что я прошел мимо нее, как будто вчера ничего не произошло между нами.

Спас Роман:

— Привет, пропавший! Куда ты вчера исчез? Даже слова не сказал… Я думал, ты сбежал, испугавшись деда, и уже не вернешься…

— За вещами ездил и расплатиться, — пытаясь вернуться в действительность, машинально ответил я.

— Это всё? — кинув взгляд на мой багаж, удивился Рома.

— Да, представь, — улыбнулся я. — Минимализм. Что нужно пи… геологу в его кочевой жизни? Пара белья и зубная щётка…

— Пффууу, чуть не спалился, — сказал в моей голове какой-то остаточный голос из тех, что кричали «трус».

— Тааак, я что, схожу с ума с этой влюбленностью и здешними призраками? — спросил первого второй голос внутри меня.

— Молчать! — попытался заткнуть их обоих кто-то третий.

— Да, щас! Кто ты такой, чтобы нами командовать! — возразил первый.

— Как дедушка? Приходил? — сказал я вслух, чтобы эти трое заткнулись.

— Да тут такое столпотворение народа было, пока ты где-то пропадал… — ответил хозяин дома.

— То есть? — Голоса в голове исчезли, я полностью вернулся в действительность.

— Ночью нагрянул Афиноген, сказал, что ты открыл ему глаза на его творчество, и он теперь знает, что ему делать и что писать. Утром прибегала его жена, спрашивала, куда я дел ее мужа, Афиноген ушел из дома. Потом была Софья и несла какую-то чушь. Потом заявилась полиция, потому что тесть Афиногена — какая-то шишка в МВД или где-то там еще, и они завели дело о его пропаже или похищении.

Не смог я удержаться и не спросить, с напускным безразличием, конечно же:

— А что за чушь несла Софья?

— Да даже не бери в голову! Какие-то фантазии влюбленной дурочки. Крыша уже поехала, видимо, столько лет ходить вокруг меня…

— А тебе… — попытался спросить я.

— Мы еще вчера закрыли с тобой эту тему. Мы больше не говорим о моих отношениях с Софьей. А теперь про деда. Он объяснил мне, почему явился тебе. Сказал, что хочет заключить с тобой сделку. Он отдает тебе то, что тебе нужно, и то, зачем ты здесь. Не знаю уж, чтобы это могло быть. А ты за это делаешь из меня писателя. И если у тебя за восемь дней не получится сделать из меня писателя, то он вышвырнет тебя вон.

Роман смотрел на меня и наслаждался моментом. Он, конечно же, понимал, что не собирается становиться писателем. И если его не сподвиг на этот труд родной дед-призрак, то уж куда там какому-то геологу справиться с этим…

Остался вопрос: почему он вдруг смотрел на меня сверху вниз. Не в физическом смысле этого выражения, а с налетом какого-то садистского превосходства. Он видел нас (заметьте: нас, я не говорю: меня) с Софьей? Софья сказала что-то о нас? Я почему-то уже не сомневался, что она уже любит меня, а не этого Романа, которому симпатизировала всю свою жизнь.

Мне хотелось этого до скрежета зубов… чтобы она уже любила меня! Чтобы утереть нос этому сопляку! Знаменитый дед говорит ему: пиши, у тебя талант! А он выкобенивается тут! Кто бы мне сказал, что у меня талант! Не нравится, видишь ли, ему его писанина! Знал бы он, сколько всего писатели готовы отдать, чтобы только получить замысел книги! А он пишет и сжигает, падла! Знал бы, какие лишения мы готовы терпеть, чтобы написать, чтобы получилось. А у него пишется, и он нос воротит! Его увещевает такой дед, а он корчит из себя не пойми что! Дед с Того света пришел и тусит тут, чтобы родной внучок поверил в свое призвание…

В общем, к этому моменту между нами сложились натянутые отношения: он хотел немножечко стереть меня с лица земли, а я его презирал настолько, что, кажется, с удовольствием бы уже и стер.

— Ладно, окей, — резюмировал мизансцену Роман. — Мне пора на работу, а ты осваивайся здесь. Если дед сам не явится, а ты захочешь с ним поговорить, найдёшь его в кабинете. Просто сядь в его кресло и закрой глаза.

— Постой, ты же вчера говорил, что не работаешь…

— Да, не работаю, но хожу по окрестностям, чиню, что попросят, помогаю людям, они мне за это что-нибудь подают.

— Но мы же договорились, что у меня есть деньги на еду, зачем тебе куда-то идти сейчас? — реально не понимал я, что происходит.

— Не хочу, чтобы надо мной ставили опыты и склоняли к писательству. Это первое. А второе — ты всего-то здесь на восемь дней! И если дед решит (а он, уверяю тебя, решит) вышвырнуть тебя отсюда, как он сказал, то, поверь мне, ты и пары секунд без его произволения здесь не останешься!

— Ясно, — не стал спорить я о том, о чем спорить было неблагоразумно.

«Интересно, — снизошло на меня как озарение. — Получается, дед ведь знает о нашем поцелуе с Софьей? И ничего не сказал внуку? Или сказал? И поэтому он себя так ведет? Надо пойти поговорить с дедом…»

Роман ушел, показав мне комнату, в которой я мог расположиться. Это была достаточно уютная средних размеров выбеленная комнатенка с шикарной печкой и приличным письменным столом, с креслом около распахнутого окна и небольшой кроватью. Всё, что надо писа… геологу на отдыхе!

Я сел в кресло и расслабился, наконец-то можно было собраться с мыслями и подумать в одиночестве. Но по факту оказалось, что в этом доме мне не суждено было остаться наедине со своими мыслями.

По деревянному наличнику, спрятавшись за стену дома, кто-то тихонько постучал. Я нехотя встал и, подойдя, не поверил своим глазам, под окном стояла она, Софья.

Довольно неуклюже, но со всей решительностью я выпрыгнул из окна на улицу и, тут же попав в ее объятия, решился на долгий поцелуй, который был прерван на самом страстном месте властным окриком:

— Молодой человек! — женский голос кричал со стороны центрального входа. — Роман! Я требую, чтобы вы подошли ко мне немедленно.

Софья показала мне вторую дверь в дом и движением руки нежно подтолкнула ко входу! Я торопливо пошел, а когда взялся за ручку двери и оглянулся, ее уже не было видно из-за кустарника и деревьев.

— Молодой человек, — встретила меня властным голосом женщина средних лет, ярко и безвкусно одетая. Довольно симпатичная внешность скрывалась за притворно вредным выражением лица. — Молодой человек, я с вами разговариваю. Что вы такого вчера сказали моему мужу, что он исчез?

— А, вы жена Афиногена! — догадался я.

— Да, я жена Афиногена, Марго. Это не настоящее имя, это псевдоним, — тут же добавила она.

«Кажется, она заразилась», — подумал я про писательские замашки ее мужа.

— Что случилось, Марго? Расскажите толком!

— Он вчера прибежал от вас, возбужденный и какой-то странный! Сказал, что вы открыли ему глаза на действительность, и он теперь все понял про свой талант. Схватил свой портфель и убежал. Потом его видели у Широкого и у Белого.

— Кто такой Широкий? — спросил я, решив показать свою вовлеченность в происходящее.

Марго посмотрела на меня как на умалишенного:

— Широкий — самый успешный писатель из нашего поселка, — произнесла она со всей значительностью, на которую, видимо, была способна.

— Ясно, — после такого взгляда безопаснее было не уточнять. — А Белый?

— Саша Белый — ну, псевдоним, конечно, поэт местный, так, шелупонь, просаживает папины денежки, делает вид, что поэт.

Марго явно поклонялась Широкому и презирала Белого.

— Хорошо, что было дальше?

— Дальше его видели в такси, он уехал и больше не возвращался.

— А почему вы подумали, что этому виной я? — попытался я разобраться в сути предъявляемых мне обвинений.

— Так он явно сказал, что вы открыли ему глаза! О чем вы с ним говорили?

— Ни о чем… — Пожал я плечами в знак того, что: «Не виноват я, барышня!».

— Как ни о чем? Он здесь больше часа просидел впервые в жизни! Его нытье никто столько времени не выдерживает. О чем вы говорили? — напирала Марго с настойчивостью асфальтоукладчика.

— Я просто слушал его фельетон.

— Его? Фельетон? Вы? Слушали? — в удивлении она произносила каждое слово, отделяя одно от другого паузой. — Боже мой! — Мадам с каким-то немыслимым отчаяньем во взгляде, казалось, обессилев под спудом информации, на нее свалившейся, рухнула в верандное кресло. — Что вы наделали? Зачем вы это слушали? Я так много лет положила на то, чтобы этого бреда никто не читал, а вы… — Марго вдруг разрыдалась, став настоящей: не притворной дурой, а настоящей бабой, которая может позволить себе любые излишества! — Что вы наделали? — сквозь всхлипы все повторяла и повторяла она.

Я уже сбегал за водой и, стоя рядом, гладил ее по голове и как мог утешал. Напоминала она мне кого-то… Может, какой-то персонаж из советского фильма? Не мог вспомнить и понять.

— Марго! — вдруг резко оборвал я ее плач. — Расскажите все толком, я ничего не понимаю!

Плач постепенно прекратился, а на меня смотрела совсем другая женщина, с размазанной тушью, какая-то доверчивая и простодушная:

— А вы никому не расскажете?

— Слово даю! — вложив в эту фразу всю уверенность, на которую я только был способен, проговорил я, стараясь приободрить плачущую визитершу.

— Я вышла замуж за Афиногена из-за Широкого, — кажется, чуть успокоившись, начала свой рассказ Марго. — У нас с Широким был роман, а потом он меня бросил, но я никак не могла жить без него! Я встретила Афиногена, он готов был от безысходности и тотального одиночества поверить мне, что я влюблена в него. Я упросила отца купить мне этот дом, чтобы быть рядом с Широким.

— И с Широким у вас…?

— Да, все это время мы встречаемся. Ему удобно, что я не претендую на его свободу, а мне все равно.

— А Афиноген? — решился уточнить я.

— Да знает он все! Но ему гордость его не дает возможности выгнать меня! Да и куда ему меня выгнать из моего же дома? А уйти жить к своей престарелой матери, в жо… — осеклась она и продолжила: — мира, ему не хочется. Вот и страдает, жаждет написать хоть что-нибудь и утереть нос Широкому. Думает, что талант Широкого для меня что-то значит. А мне плевать на эти ваши писательские амбиции, я просто люблю Широкого, и все… — Марго замолчала и погрузилась в какие-то свои мысли…

— Жестокая вы, — резюмировал я.

Марго очнулась и продолжила:

— И никто бредни Афиногена не слушал никогда, а тут вы… Как вас угораздило-то? — искренне переживая и расстраиваясь, проговорила она.

— Просто был занят своими мыслями и было все равно, какую чушь и кто несет рядом, а потом стало жалко его…

— Понятно! Вернется, значит, скоро… Все в порядке, поскитается день-второй, возомнив себя писателем, напишет какую-нибудь хрень и вернется. — Марго встала. Протянула мне руку и произнесла:

— Лена. Не говорите никому, пожалуйста, то, что я вам здесь рассказала… Хотя, какая разница? И так все всё знают! — Медленно развернувшись на каблуках, грустно склонив голову, она пошла восвояси.

Я смотрел ей вслед и понимал, что такие страсти — совсем не мой жанр, но приходилось удивляться разнообразию жизни писательского поселка. Пройдя полпути до выхода из участка, Лена вдруг начала выпрямляться, и за ручку калитки бралась уже привычная всем Марго, властная и капризная жена беззвучного горе-писателя.

Я улыбнулся и рванул в кабинет деда. Софья уж точно сегодня снова не объявится, а задача стояла теперь передо мной, по всей видимости, непростая.

Сев в кресло, я закрыл глаза, как советовал Роман и как я сделал, войдя в первый раз в этот кабинет.

— Сергей! — тут же начал материализовавшийся дед. — А я тебя уже поджидаю, документик кой-какой для тебя состряпал, чтобы мы ничего с тобой не забыли…

— Только не говорите, что его кровью надо подписывать, — съязвил я в ответ.

— Зачем же? Я обычный писатель. Умею подписывать договора с издательствами, люблю, чтобы все было по полочкам разложено, чтобы потом никаких эксцессов и претензий друг к другу. Мы же оба знаем, зачем ты здесь. Тебе нужен сюжет новой книги, и я его тебе дам, но…

— … с условием, — продолжил я.

— Конечно! А как же без него? Зачем ты мне нужен в моем доме, если не по делу? — ничуть не смутившись (если такие эмоции вообще могут быть присущи призракам), проговорил дед.

— Ну да, логично! Откуда может взяться в нашем мире бескорыстная помощь? — с насмешкой в голосе проговорил я.

— Вот именно! Итак, не будем терять времени понапрасну! Ты обязуешься за восемь дней с момента подписания этого договора сделать из моего внука писателя, а я гарантирую, что предоставлю тебе замысел твоей новой и самой успешной книги.

— Каким образом вы мне его гарантируете? Вот предположим, я сумею уговорить вашего внука, а вы меня обманете!

— Ты должен каждый день писать по восемь часов, только всё, что ты за это время напишешь, я буду у тебя забирать в конце дня. И бумаги изымать, и текст из памяти. А если у тебя получится сделать из моего внука писателя, то на девятый день я все тебе верну и бумаги, и память!

— А если не получится — не вернете, — уточнил я.

— Совершенно верно.

— Честно! — согласился я.

— Есть кто дома? — это снова была она, Софья!

«Сегодня? Серьезно? И это не сон? Она нашла повод прийти?»

Я побежал открыть дверь и снова застыл в удивлении! Почему эта девушка постоянно ввергает меня в состояние ступора?

На пороге стояли человек 10 официантов в белых костюмах с пластиковыми коробами в руках.

— А, это ты? — проговорила Софья, как будто и не ожидала меня здесь увидеть. — Ладно. Ребята, заносите! — скомандовала она официантам.

Я был вынужден прижаться к двери, чтобы пропустить всю эту процессию в дом. Уверенным шагом они направились в ту комнату, в которой я видел фотографии.

Софья руководила процессом. В мгновение ока в середине зала образовался громадный стол с белоснежной скатертью, и официанты, бегая к машине и обратно, организовали за полчаса банкет, достойный дома какого-нибудь министра…

— Что происходит? — осмелился спросить я.

— А вы не знаете? — удивилась Софья.

— Нет, иначе не спрашивал бы…

— Сегодня у деда Романа было бы 110-летие, и по воле случая, или не случая, день рождения и у Романа.

На праздник соберется пресса, друзья семьи. В общем, народу будет прилично. Наследник не собирался отмечать, но Союз Писателей настоял, и Рома до кучи решил позвать всех, кого только смог вспомнить. «Гулять так гулять», — сказал он мне…

— А деньги откуда? Он вроде ж безработный, а тут стол такой! — я был реально удивлен.

— Да, вы правы… Денег у него нет. На себя нет… А на счету достаточно. Просто тратить их можно только на определенные цели по завещанию… На такие, как этот банкет, можно, а на текущую жизнь, как вы себе это представляете, — нет.

«Не люди, а ходячие персонажи какие-то! — подумал я. — Бери и сразу в книгу толпами заводи».

Вскоре появился Роман, и начали собираться гости. Несколько небольших съемочных групп из нецентральных телеканалов сновали туда-сюда, не давая никому расслабиться. Какие-то медийные коллеги пришли почтить память большого писателя. Друзья Романа, судя по возрасту, тоже начали подтягиваться…

Зал заполнился быстро, в какой-то момент мне почудилось, что он резиновый, столько народу в него набилось. Но люди сновали по всему дому и даже на улице, перемещаясь хаотично и увлекая меня обрывками фраз:

— Да, хороший был писатель и смог многого добиться, а вот личная жизнь не сложилась…

— А как судьба обошлась с его потомками…

— Да, жаль мальчика, наверное, многое мог бы сказать миру…

— А Сонька-то, Сонька все вертится здесь… Надеется, по-прежнему, что ли?

— Да нет! Софья крутая теперь, не нужно ей все это… Наверное, по старой памяти просто…

— А все-таки жалко дочку-то его, какая умница-красавица была…

— А ты не знаешь, что случилось с его женой? Куда делась? И почему такая история с дочкой случилась?

— Никто не знает, исчезла, как будто и не было никогда…

— А я слышал, разбилась…

— Ничего она не разбилась, я видела репортаж про нее по телевизору!

— Да нет! Она потом разбилась…

Все! Голова отказывалась это воспринимать! Я осознавал, что все судачили о жизни писателя и его семьи и замолкали, когда показывался рядом Роман, но понять из этих обрывков фраз что-либо конкретное мне не удавалось…

Какую дочь жалко? Почему красавицей была? Кто разбился? Жена или дочь? Чья жена?

Ясно было только одно: здесь скрывалась какая-то тайна, и мне очень нужно было ее разгадать, а может, и написать книгу, как хотел Роман, разобрав мемуары деда…

— Серге-эй! — услышал я за спиной шепот деда. — Пойдемте со мной скорей! Я вас кое с кем познакомлю!

Конечно же, я сразу отреагировал согласием на такой призыв и, развернувшись, пошел за дедом. Потом включилась мысль, и я остановился:

— Стоп! Куда вы меня ведете?

— В соседнюю комнату! — и глазом не моргнув, ответил призрак.

— Зачем? Почему нельзя знакомиться здесь? — стала постепенно доходить до меня абсурдность ситуации.

— Ну, как же? Они ведь, того… — заговорщицки подмигнул мне дед.

— Кто того? Чего того? — начинал я закипать и сердиться.

— Ну, призраки же! — развел руками писатель, по всей видимости сетуя на мою бестолковость!

— И какие там призраки? — вдруг осознав тотальную нелепость происходящего, улыбнулся я.

— Как какие? Писатели! Вам разве не интересно пообщаться с настоящими, великими писателями? — откровенно удивился и моему поведению, и моим вопросам автор детских сказок.

— Может и интересно! Но пока я здесь, а они уже там, как-то не очень и хочется! — попытался образумить я дедушку.

— Да ладно вам, Серж! Может вы уже одной ногой там! Откуда вам знать такие подробности вашего бытия? А так… познакомитесь заранее, веселее будет!

— Тише вы! Не кричите, нас услышат! — Мы стояли в какой-то маленькой, проходной комнате друг напротив друга, но со стороны-то это все выглядело как будто я ругаюсь в пустоту… Я подошел к стене, прислонился к ней спиной и, как будто разговаривая сам с собой, произнес:

— И кто там? — любопытство все ж таки цепляло.

— Ну как кто? Все ваши любимцы: Пушкин, Чехов, Достоевский, Булгаков и иже с ними. Душ двадцать. Пришли меня поздравить. И я к ним хожу, надо же как-то поддерживать светскую жизнь! Бывать с визитами, обмениваться литературными достижениями…

Нет! Даже для меня это уже было слишком! Я развернулся и, ни слова не говоря, направился к живым.

— Много теряете, Серж! — услышал я упрекающий голос деда. — Такие души! Свидитесь ли когда-либо без меня?

Даже не задумываясь над словами призрака, я вернулся в зал.

Давно я не видел такого столпотворения знаменитостей, собравшихся в одном месте в России! Нет, они-то, конечно, собирались, просто меня в такие места на родине никто еще не приглашал. Здесь были и известные на весь, не только русскоговорящий, мир писатели, и те, кого встретить можно было только в сети. И молодые авторы, и уже старички, которым все еще хотелось чувствовать себя частью творческого сообщества…

Я с равным интересом вглядывался в лица тех, чьими книгами зачитывался, и тех, чьи книги мне откровенно не нравились, пытаясь в лицах последних найти ответ на загадку: как можно писать такую дребедень?

К какому классу писателей относил я себя? Не смогу с уверенностью сказать. Иногда казалось, что написанное было достаточно приличным, чтобы показать это читателям. А порой казалось, что в этот раз снова получилась откровенная чушь, но в любом случае я нес написанное в издательство, чтобы вердикт выносил редактор профессиональным взглядом, а не я сам.

Вдруг, среди этих размышлений, один персонаж привлек мое внимание, странными косыми взглядами поглядывая в мою сторону, а потом, делая вид, что смотрит вовсе не на меня, а сквозь…

Напрягшись, я начал копаться в памяти, которая через время, скрепя сердце, подсказала мне того, кого я чудовищным усилием воли жаждал забыть!

— Семен Семеныч, здрааавствуйте! — со злорадством приветствовал я своего бывшего преподавателя по теории литературной критики — Ну что? Стали знаменитым писателем? Или все по-прежнему: писатель одной книги? Или еще у кого-нибудь что-нибудь украли?

— Я не знаю вас, молодой человек! Отойдите от меня! — Как от назойливой мухи пытался он от меня отмахнуться! — Я — уважаемый человек, переходя на визгливое шипение, — продолжал он. — Вы не имеете права так со мной разговаривать.

— Я не имею? Это я-то не имею? — вдруг взорвался я, и, скорее, не от его наглости, а от того, как брезгливо он пытался от меня отделаться!

— Господа, прошу минуточку внимания! — произнес я официальным тоном так громко, чтобы услышали все.

Журналюги своим профессиональным чутьем тут же почувствовали, что запахло жаренным, и мгновенно сбежались.

— Познакомьтесь, это Семен Семеныч, уважаемый всеми преподаватель теории литературной критики! Написавший сколько книг? — уточнил я у него.

— Пять! — прошипел он в ответ, сверкая глазами так, будто хотел испепелить меня на месте.

— Ого! Целых пять книг. И думаю, что все пять были украдены у бывших студентов, но, по крайней мере, первая — у меня точно! Я, наивный, думал, что встретился с профессионалом, который уж безошибочно знает, как все должно быть! А он, уважаемый Семен Семеныч, профессор, заслуженный преподаватель, втоптал меня в грязь, разнес в пух и прах мою книгу, заставил уничтожить, играя на чувствах юнца, желавшего создать что-то гениальное!.. А потом… знаете, что сделал? Издал под своим именем…

— А докажи! — С лицом стервятника, нацелившегося на свою добычу, выскочил он передо мной как на ринг. — А не докажешь! Голословно это все!

Этот толстый индюк с лоснящейся мордой в таком же лоснящемся пиджаке, годным только для того, чтобы об него вытирать грязные руки, даже не чувствовал себя виноватым передо мной!

— Да с чего бы мне врать!? Я ж именно к вам… — искренне удивился я.

— А из мести, что я тогда тебе сказал, что твоя книга и яйца выеденного не стоит!

— Да! А потом опубликовал под своим именем…

— Не правда! Я сам написал, сам, — полез со своими хиленькими кулачками на меня этот мерзкий и смрадно воняющий своим враньем человечек, но Роман успел подскочить сзади и оттащить его от меня, вышвырнув за шкирку, как вшивого кота, из дома.

Семен Семеныч еще долго грозился кулаком в нашу сторону и что-то еще вещал одобрительно кивающим журналистам…

— Не отпускает? — сочуственно спросил Роман, найдя меня в комнате, которую он любезно мне предоставил. — Ты не геолог, да? — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес он.

— Да, я писатель, — вынужден был я сознаться.

— И поэтому дед тебе явился, чтобы ты уговорил меня снова взять перо в руки… — сделал вывод из происходящего хозяин дома.

— Да, — подтвердил я, понимая, что отпираться не было никакого смысла.

— А тебе что от него нужно? — с каким-то дружеским участием поинтересовался Роман.

— Идею новой книги… — Почесал я затылок, понимая, что в этом доме эта фраза звучит как-то не совсем уместно. Казалось, что признаваться в таком как-то стыдно.

— У тебя, у профессионального писателя нет идеи? — неподдельно удивился Роман.

— Представь…

— Как такое может быть?

— Ну, у тебя же тоже нет… — грустно улыбнулся я.

— Не, ну ты сравнил! Кто ты, и кто я… Я в юности писал какую-то галиматью, а ты говоришь, что учился в литинституте, дед говорит, что, по твоим словам, ты много писал… Ты меня с собой не сравнивай! И потом, я писал, но мне не нравилось то, что выходило из-под моего пера, так сказать! И если ты меня спросишь, я тебе сюжетов на раз-два-три выдам кучу… Как это — у писателя нет сюжетов? Да столько всего, о чем хочется написать… Только не получается, ерунда какая-то всегда…

— Выдай! Выдай мне хотя бы тройку идей! Выдай, прямо здесь и сейчас! — завелся я.

— Хорошо… Например, разобраться, почему у успешных, замечательных людей, у которых есть все: семья, любовь, ребенок, карьера, любимое дело, вдруг на самом взлете забирают жизнь! Написать историю, разложить по полочкам и понять это!

Я задумался. Не то, чтобы я никогда не размышлял об этом, но чтобы писать о таком…

— Ладно! — согласился я. — Еще!

— Почему успешный писатель, на раз-два сдающий книги в печать, не издается под своим именем? Как такое случилось? По какой такой причине? Ответь мне! Это ж целая глобальная вещь получится!

«Ёлки! Я никогда об этом не думал! Жил и жил! Меня все устраивало… Однажды, приняв такое решение, больше и не возвращался к этому вопросу!»

— Да, ты прав! — нерадостно подметил я. — Вопросов, которые можно поднять, столько, что жизней всех писателей не хватит. Только твои темы не с потолка взяты, правда ведь? Вторая про меня, а первая? Первая ведь тоже про меня! Откуда ты знаешь, что мои родители погибли?

— Дед рассказал, — просто, без заморочек, и как-то по-родному ответил Роман.

Гости уже давно разошлись, а мы как сидели в моей комнате, сбежав после инцидента с преподом, так и сидели…

— Расскажи мне о них! — попросил внук писателя.

— О ком? О родителях?

— Да…

— Родители как родители. Оба были журналистами, познакомились на журфаке и всю жизнь потом были вместе. Везде и всегда. В конце девяностых им предложили какой-то грандиозный проект в Африке. Они не вернулись. Мы жили на съемной квартире, и в один пасмурный осенний день ко мне пришел человек из редакции и сказал, что родители погибли. Меня отправили в интернат. Больше я ничего не знаю. Мне было 15. Мир рухнул. У меня даже не осталось ни одной фотографии. Куда делись все наши вещи из квартиры, я тоже не знаю.

— Как это? — серьезно удивился Роман.

— Меня просто выдернули из моей жизни! И тогда было совсем не до шмоток, да и все равно было. Я впал в какую-то прострацию. После интерната я сразу ушел в армию, а когда вернулся, никого не нашел из тех, с кем могли работать мои родители.

— А бабушки, дедушки? Вы не из Москвы?

— Папа был детдомовским, а когда речь заходила о маминых родителях, она закрывалась и говорила, что она одна и у нее никого нет.

— И ты не пытался узнать?

— В детстве?

— Потом. Можно же как-то в паспортном столе все восстановить…

— Нет. Не хотелось. Я очень обиделся тогда на них, что они не взяли меня с собой!

— Не взяли с собой — вместе погибнуть?

— Именно! Зачем они меня одного здесь оставили? Чтобы я что здесь делал?

— Вот и напиши книгу о своих предках. Раскопай родословную, узнай, в конце концов, как погибли родители! И закрой уже вопрос с этим литкритиком. Пиши под своим именем!

— О! Нашелся тут умник! Я хоть как-то пишу! Ты вообще сидишь в своей шикарной норке и ничего не пишешь! — слишком острые вопросы поставил он передо мной, и я решил, что лучшая защита — это нападение.

— Мы сейчас о тебе или обо мне говорим? — Рома улыбнулся.

— О тебе, Роман Батькович! Мне поставлена задача из тебя писателя сделать… — напомнил я, зачем я здесь…

— И за это ты получишь идею книги, да? А зачем она тебе, если мы вместе уже нашли то, о чем неплохо было бы написать… Может, отстанешь от меня и займешься делом?

— Я подумаю, — рассмеялся я.

— Спокойной ночи! — окончил разговор Роман. — Пойду поблагодарю Софью и провожу ее домой, наверняка сидит и ждет меня…

Ревность кольнула исподтишка. «Незнакомое доселе чувство» — констатировал я.

Чтобы отвлечься и не думать о Софье, решил попробовать писать, как договаривался с призраком. Мысль о том, чтобы заполучить идею книги из потустороннего мира, не давала покоя. Дед не замедлил явиться, а я продолжил с того места, когда нас прервали:

— И если я не смогу уговорить вашего внука стать писателем, то мне надо будет покинуть этот дом?

— Да. Только не совсем просто покинуть.

— То есть? А как можно его непросто покинуть? Со скандалом что ли?

— Нет. Ты умрешь, — призрак произнес это настолько просто и обыденно, что мурашки пробежали по телу.

— Как это? — растерялся я.

— Просто умрешь, сердечный приступ, — призрак пожал плечами в знак того, что поделать лично он с этим ничего не может.

— И вы так спокойно об этом говорите?

— А как я должен об этом говорить? — тем же ровным тоном спросил писатель. — Это ведь не мне умирать, а тебе! Я, если ты успел заметить, уже давно умер.

— Я отказываюсь от такого договора, — с усмешкой проговорил я. — Я не хочу соглашаться на такой бред! Тем более, что ваш внук напрочь не хочет ничего писать. И вообще нет шансов его уговорить!

— Хорошо, не соглашайся, — как-то даже, я бы сказал, безмятежно ответил мне бывший хозяин дома.

— Так просто? — удивление мое зашкаливало.

— Да, — спокойно подтвердил призрак.

«Как хорошо, что я не распаковал вещи», — подумал я и, не медля ни минуты, встал и, взяв шмотки, решительно пошел к выходу, без оглядки, не желая больше оставаться в бредовой атмосфере этого дома.

Описывать весь последующий мрак в моей голове от простого удивления до ужаса я не буду! По событиям: сначала не открылась калитка, никакими усилиями одолеть ее не получилось; а когда я попытался перелезть через эту, сделанную из деревянных досок преграду, отделяющую меня от остального мира, она начала бить меня током как железная, подключенная к электричеству. Через забор из живой изгороди не было вообще никакой возможности перебраться.

Я ринулся к садовому домику, который заприметил раньше, в надежде искромсать эти кусты в хлам, но найдя секатор и попытавшись продраться через колючие кусты, я понял, что они не пускают меня, как будто стена стоит, мягкая, упругая, которая отталкивает меня каждый раз, когда я пытаюсь к ней приблизиться.

Отскочив и упав на землю в очередной раз после безуспешной попытки выбраться из писательского плена номер тысяча двести пятьдесят шесть, я расслабился и решил сдохнуть прям там, но дед явился незамедлительно:

— Марш немедленно в кабинет, — скомандовал он и исчез.

Я встал и обреченно поплелся в дом. Думать не хотелось, делать ничего не хотелось, напала безысходность. Я понимал, что пытаться обыграть призрака нет никакой возможности. Надо было решать поставленную передо мной задачу. Но как? Я видел настрой Романа. Возьмет и вообще не вернется! А я тут обязан из-за этого кончиться! Чорт бы побрал этого деда!

Я вернулся и сел в кресло. Передо мной лежал договор, а напротив — стоял дед.

— Вы бы присели что ли? Разговор предстоит, наверное, долгий, пока вы мне объясните все ваши правила. Как я теперь понимаю, выйти отсюда самовольно я не смогу…

— Именно так, — просто ответил дед, без тени злорадства или удовольствия.

— А как вы сумели взять меня в такой оборот? Разве не нужно мое добровольное согласие на все это?

— А ты уже согласился! — искренне веря в это, заверил меня призрак.

— Когда?

— При первой встрече я тебе сказал «Я не против, если вы останетесь у нас погостить, но с одним условием! Согласны?» Ты кивнул, а я подтвердил: «Вот и чудненько!» И потом, когда презрительно думал о моем внуке, представляя, что писатели могут отдать за замысел, ты был готов к этому. А потом Роман тебе рассказал, зачем ты мне нужен. Ты в своем сознании снова уже согласился.

— Стоп-стоп-стоп! Вы и в голове моей копаетесь?

— Да, что там копаться? Зачем? У тебя на лице все написано! Презрение так презрение! Злость так злость! Ну, и так далее.

— Нет-нет, постойте! Вы говорите не о том, что написано у меня на лице…

— Послушай, мил человек! Я не об этом тебе толкую! Я говорю тебе о том, что у меня не простой для тебя есть замысел…

— Гениальный! — с усмешкой поддел я писателя. — Да?

— Бери выше! Еще ни один писатель не писал такого. Даже твой любимый Достоевский не поднимался до таких высот. О Чехове и говорить не будем…

И такие замыслы можно получить, только обменяв их на что-либо равноценное. А для меня важно, чтобы мой внук выполнил в этой жизни свое предназначение и стал хорошим детским писателем, лучшим, чем был я. Поэтому и такое сложное условие.

— Да у него даже детей нет! Какой детский писатель? — непритворно удивился я.

— Но у него же есть он сам! Он что, никогда не был ребенком?

— Почему обязательно детским? Обязательно повторять ваш путь? — сохраняя надежду хоть что-либо понять, допытывался я.

— Не спорь! — резко и чуть сердясь на мою глупость, прервал меня дед. — Никто не может повторить чей-то путь! Это невозможно. У каждого свой путь!

— Ладно. Как вы предполагаете, я его уговорю?

— Это ты должен придумать сам! Я испробовал уже все, у меня не получилось! Поэтому я тебя и заманил сюда.

— Как это вы меня сюда заманили?

— Отправил его в чебуречную на встречу с приятелями, чтобы он встретился с тобой и привез сюда…

— Пусть так… — не стал я ни удивляться, ни спорить о том, чего не знал. — И что я должен делать? Я, кстати, от руки никогда ничего не писал! Я буду писать со скоростью черепахи.

— Ничего, справишься, даже не заметишь как. Садись и пиши, я буду диктовать. Восемь часов подряд. Если остановишься и заноешь, пиши пропало. Привет тебе, кстати, от Антон Палыча. Ему какая-то из твоих ранних сказок понравилась.

— Он читал? — не мог поверить я такому счастью.

— Ну, читал. И что такого? Всегда кто-нибудь что-нибудь да читает!

— Антон Палыч — не кто-нибудь!

— В этом случае ты, конечно, прав. Но один рассказик из ранних, не кажется ли тебе, что этого маловато? Может пора подумать о серьезной литературе?

— А у меня не серьезная…

— Неа, — как-то по-родному, по-доброму произнес он и скомандовал: — Ладно, садись, пиши…

Я взял в руки ручку, и он начал диктовать:

«15 апреля 1910 года в родильный дом № 7 имени Григория Львовича Грауэрмана, что по улице Большая Молчановка, дом № 5–7, приехала молодая пара…»

Вы не поверите, я реально писал восемь часов подряд, минута в минуту, не останавливаясь, хорошая кипа листов получилась, а потом… в мгновение ока она исчезла.

Сказать, что я чувствовал себя уставшим? Вряд ли. Обыкновенно как-то. В первые секунды было ощущение достойно сделанной работы, а когда написанное исчезло, пропало и ощущение. Даже физической усталости не осталось от многочасового сидения за столом, хотя спать уже давно хотелось, или показалось сейчас, что давно хотелось… Но дед решил меня добить:

— И еще одно условие!

— Еще одно? Куда уж больше? Моя жизнь на кону, а вы еще хотите условий? — обреченно вскрикнул я.

— Умирать ты будешь постепенно. Если не будет прогресса в переговорах с моим внуком, через три дня запустится процесс расставания с телом. На четвертый день у тебя отнимется одна нога, на пятый — вторая, потом левая рука, потом все тело, в восьмой день, в конце которого ты умрешь, если он не согласится, ты сможешь писать только лежа.

— И если он не согласится, то через восемь дней меня не станет, — удостоверился я.

— Да.

— И у меня всего восемь дней жизни, и ты хочешь, чтобы я потратил их на твои бредни? — не выдержал я и перешел на «ты».

— А ты хочешь на что их потратить? — серьезно поинтересовался призрак.

— Ну уж точно не на чужую жизнь, а как минимум на свою.

— И что у тебя на данный момент есть? Где она — твоя жизнь?! Давай посмотрим. Имени — нет, дома — нет, семьи — нет, любимой — тоже нет, чужую украл. Денег на кармане максимум на три месяца, если у тебя сейчас забрать возможность писать — кто ты?

— В этом вы правы, — вынужден был согласиться я, — если забрать возможность писать, можно помирать прям сегодня, и нечего тянуть, — опустив голову как на плаху, решился я покончить со всем этим.

— Ну, ты хоть поборись как-то, за жизнь-то свою, нет? У тебя же теперь есть Софья, есть та, с кем можно жить и творить рядом, — участливо предложил дед.

— Софья — не у меня, у внука вашего, вы перепутали, — саркастично заметил я.

— Да у тебя уже, с первого поцелуя твоя…

— Я не верю, что смогу сделать из вашего внука детского писателя, хоть какого-нибудь писателя… — грустно констатировал я.

— А ты попытайся, вспомни и внуку моему расскажи, ты же тоже начинал свой путь со сказок. Детям нравилось читать, ты сам говорил. Зачем ты их писал?

— Понимал, о чем пишу, понимал — зачем. В этом был какой-то смысл.

— А почему бросил?

— Мне показалось, что стало нечего сказать…

— И ты переметнулся на взрослых…

— Да, там были деньги, и не плохие. В сущности, ведь мы все внутри дети и хотим верить в сказки…

— И где теперь твои взрослые сказки?

— Гуляют по миру…

— Ну-ну! Гуляют они… Ты даже сам не вспомнишь все эти свои имена… Что ты после себя этому миру оставишь?

— Зачем что-то оставлять? Кому? Ни родителей, ни жены, ни детей.

— Зачем? Знаешь, отсюда, с моей колокольни, видится все не так фрагментарно, как с земли. Можешь себе представить? Ммм… ну, к примеру, большой, красивый персидский ковер ручной работы, где каждая ниточка, каждый стежочек подобран и выткан не только аккуратно, но и сообразно глобальному замыслу о рисунке. Так же и судьбы человеческие, переплетаясь, создают необыкновенной красоты узор, разгадать замысел которого можно лишь, покинув эту бренную землю. Отказываясь от своего предназначения, человек обрывает эту, пока непонятную ему, нить рисунка.

— Что там обрывать? Моя нить… откуда идет? Папа детдомовский. Мама без роду, без племени, за 15 лет ни разу не сказала, кто ее родители. Какая ниточка? О чем вы? Их нить оборвалась! Узор вашего ковра уже испорчен.

— Не бывает напрасных смертей. И то, что ты не знаешь своих предков, не отменяет их существования. И то, что они были именно такими и неизвестными тебе в том числе, сделало из тебя то, что ты сейчас есть!

— И что я сейчас есть? — честно хотел понять я.

— Давай посмотрим ответ в твоих сказках? Чему они учили? На что повлияли, куда могли читающих их детей завести? Они были талантливыми, ты как считаешь?

— Возможно…

— Давай почитаем и найдем там ответ. Спасем для мира двух писателей! Глядишь, орден какой дадут мне! — радостно ухмыльнулся призрак.

Я задумался и… не заметив как, уснул. Прямо за столом…

Снились герои моих сказок, я бродил среди них и что-то искал. Найти, сколько ни старался, не смог.