Роман, в издательство

Глава 8 День пятый

Проснулся я с одной мыслью: «Как хорошо было писать сказки! Драконы, герои… Добро всегда побеждает зло, и ты творец этого мира… а не зло ведет тебя тропой в могилу!»

Я открыл глаза, в окно било солнце, а на стуле дремал служивый, ждущий, когда я очнусь. Значит, документы у меня не украли, а врачи обязаны были вызвать полицию из-за такой травмы.

Я пошевелился и разбудил сержанта.

— Сергей Федорович Пчельников? Вы задержаны по подозрению в убийстве гражданина Семена Семеновича Прихотькова.

«Ого! А мне никто не напомнил, что мой отец был Федором. Значит, я получаюсь тезкой деда? Весело! Интересно, это что-то значит?» — думал я, совсем не собираясь реагировать на слова полицейского. Раз уж предсказание о первом дне, когда запустилось умирание моего тела, сбылось, как предсказал дед-писатель-призрак, значит, осталось мне недолго… Какая была разница теперь: отвечу я ему или нет…

Врачи сказали полицейским, что моей жизни ничего не угрожает, ходить с костылями я могу, и меня повезли в отделение полиции.

Через час явился Роман, показав свою «корочку» полковника чего-то там, подошел к решетке и сказал:

— И второе пророчество деда сбылось.

— Как это? — оторопел я.

— Ты не можешь выйти отсюда, значит, и вторая нога обездвижена. Я могу попробовать перевести тебя к себе, но смысл? Жить тебе осталось… пять, шесть, семь, восемь… четыре дня, какая разница, где…

Я не отвечал. С кем говорить? С Романом? Кто он? Родственник? У деда было много братьев? Значит, какой-то брат, если брат вообще… И вдруг проснулось любопытство писателя…

— Ром! А кто ты на самом деле? Ты же не родственник мой, да? — пришло осознание мгновенно, яркой вспышкой. — Это неправда. Ты же говорил, что безработный, и дед хочет, чтобы ты стал детским писателем, а ты оказываешься полковником ФСБ. Что происходит? Раз уж я приговорен, может объяснишь?

Роман, улыбаясь, открыл ключом замок и зашел ко мне в клетку, или как она там называется, как к себе домой. Дверь осталась незапертой. «Почему такая беззаботность?» — промелькнуло в голове.

Роман сел рядом и, обняв меня за плечи, произнес:

— Видишь ли, брат!

— Да не прикидывайся ты моим братом! — скинув его руку с плеча, взбрыкнул я. — Не знаю я тебя! И дед не говорил мне, что ты мой брат!

— Стоп-стоп-стоп! Дед сказал, что я его внук, а значит, брат тебе… Ну, или брат, фигурально выражаясь… — улыбнулся Роман.

— Нет, не надо выражаться фигурально! У тебя есть полное имя? Назови, Роман батькович такой-то! Кто ты?

— Есть полное имя, но я не уверен, что ты готов его услышать…

— А ты не волнуйся за меня! Говори! — приказал я, понимая, что терять уже мне нечего…

— Хорошо. Меня зовут Сергей Федорович Верхотуров.

— То есть? — вот уж точно такой наглости и такого бреда не ожидал я услышать никогда.

— Я — это ты. Или так скажем, лучшая версия тебя, или тот, кем ты мог бы стать…

— Погоди-погоди! Ты же Роман! Разве нет?

— Ты был в поисках сюжета для романа, когда мы встретились, вот я и представился Романом. Ты искал свой интересный роман и нашел его, то есть меня!

— Что за бред? И потом я не Верхотуров, а Пчельников…

— Ну, изначально ты был Верхотуровым, потому что, когда ты родился, твои родители не состояли в браке, и как положено в таких случаях по закону тебя записали на фамилию матери, а она на тот момент была Верхотуровой, а потом твой отец тебя усыновил, и ты стал Пчельниковым.

— То есть ты нереальный, если ты это я? — дошло до меня. — Ты призрак, как и дед, да?

— Ну, кто из нас нереальный — это еще надо посмотреть! Я истинно знаю, кто я, а ты — только по косвенным признакам, рассказанным тебе другими людьми. Я знаю, чего хочу, а ты готов умереть и даже не бороться за свою жизнь! Я хочу жить, а ты — по-моему нет! Смотри — дверь открыта, а ты даже не дернулся, чтобы сбежать! Какой-то призрак сказал, что твоей жизни конец, и ты поверил!

А знаешь, кто останется с Софьей, когда ты отправишься на тот свет и будешь сверху вниз на нее смотреть? — видимо, решил резать по живому Роман.

— Ты?

— Нет! Не я… Твой лучший друг, которому достается всегда все самое лучшее! Ты же видел, как он на нее смотрел, а устоять перед ним никто не может. И она девушка непростая, удержит его, и будут они жить долго и счастливо, и ты никогда не узнаешь, кто твоего отца убил и держит мать в заложниках, и кто будет владеть издательством, пока твоя дочь растет… А потом и она кого-нибудь родит, и все это без тебя, слизняк!

— Да почему же я слизняк-то? Я же старался! — Слезы отчаянья выступили у меня на глазах. Я не понимал, что хотел от меня этот то ли призрак, то ли я сам…

— Знаешь, чем отличаются неудачники от победителей? Все спотыкаются и все падают, только победители обязательно встают в последний раз, а неудачники так и остаются лежать, жалея себя!

— Я вставал! Я всегда вставал! Родители погибли, я жил. Я служил в армии на границе, где раз в месяц кто-нибудь пытался с оружием прорваться, я жил! У меня украли мои сказки, я жил и встал снова! У меня украли мой роман, я жил и встал снова…

— А дальше начинается провал в памяти, да? «Кем я был — не помню, что писал — не помню, имени своего — не помню, если не писать, то и жить незачем, так?» — передразнил меня Роман.

— Ну у любого же может быть амнезия! — пытался я возражать и защищаться.

— Кто-то из великих сказал: «Жизнь состоит не в том, чтобы найти себя, а в том, чтобы создать себя!»

Где ты себя создал? Когда? Когда стал писать никому не нужные однодневные романчики, мотаясь по миру и прячась от себя и от людей? Очнись, Сергей Федорович Верхотуров-Пчельников! Жить осталось три с половиной дня! Помирать скоро! Подумай! Есть ради чего остаться на этой земле? Или пусть катится все в тартарары?

— Почему ты полковник ФСБ? — по какой-то причине в тот момент мне показался этот вопрос важным.

— Потому что, если бы ты захотел в молодости узнать, что с твоими родителями случилось, то ты бы мог им стать! Таким, как я сейчас, который в состоянии решать твои проблемы, беспрепятственно заходить в камеру к подозреваемому в убийстве.

— А почему ты был безработным?

— Потому что ты бы мог стать таким, если бы отказался от своего призвания писать.

— А что диктовал мне дед, обещавший гениальное произведение?

— 15 апреля 1910 года в родильном дом № 7 имени Григория Львовича Грауэрмана, что по улице Большая Молчановка, дом № 5–7, появилась на свет твоя бабушка, а через полгода там же родился твой дед Сергей Верхотуров. Дед диктовал тебе историю твоей жизни из той точки, из которой ее помнят ныне живущие… Роман должен был быть гениальным, потому что гениальнее жизни нет ничего на свете…

— И чем бы он закончился?

— Тебе решать… Если есть ради чего жить, иди и живи! Если нет — сиди здесь и жди своей смерти! — как-то зло и категорично произнес Роман.

— Я же в камере! Меня же арестовали! Как я могу выйти? — реально растерялся я, не ожидая такого поворота событий.

— А ты попробуй! Дверь ведь открыта…

Я встал и пошел, медленно и неуверенно… Что я терял? По логике событий, застрелить меня не требовалось, а если и будут стрелять, какая разница? Дважды не убьют, все равно жизни три дня осталось…

Я миновал полицейского в дежурном окне, он сидел что-то писал и как будто меня не заметил, и… остановился перед дверью на улицу. Меня никто не держал и никто за мной не гнался. Мне хотелось жить! Но я не знал, как! Что будет, когда я выйду на свободу? Куда я пойду? Кто меня ждет? Есть ли у меня друзья? Один я должен буду разбираться со всем этим хаосом, свалившимся на меня, или со мной кто-то пойдет рядом?

Я зажмурился и рванул на себя дверь! Свет ослепил меня. Он был настолько ярким, что казалось, светило сразу тысяча солнц. Я испугался, что это были фары полицейских машин, и попытался отпрянуть. Роман стоял сзади и не дал мне сделать шаг назад в тюрьму:

— Иди! Не бойся! Если решился, не оглядывайся назад и иди до конца.

По-прежнему ничего не видя от яркого света, я шагнул вперед. Голова закружилась, я начал судорожно глотать воздух ртом, теряя сознание, и вдруг услышал:

— Он очнулся! Сюда! Скорее! Софья Леонидовна! Он очнулся!

Я медленно начал открывать глаза и обнаружил себя лежащим в палате с кучей трубочек, опутавших меня, и приборов вокруг…

Подбежала Софья.

— Сергей Федорович! Безумно рада вас видеть, — произнесла она, улыбаясь. — Если вы слышите меня, моргните два раза.

Я моргнул, совсем не понимая, зачем она со мной так разговаривает.

— Очень хорошо! Мы будем стараться постепенно вернуть вас к полноценной жизни. Вы, пожалуйста, проявите терпение. Не все сразу! Два года комы… Не каждому счастливится из нее выйти! Я схожу, позову профессора, а Лиза побудет рядом… Она ваша спасительница…

— Ой, Сережа, это не я ваша спасительница, а Софья Леонидовна! Она очень старалась, и профессор — да!

Девушка была милой и что-то щебетала, поправляя проводочки и что-то еще, — я плохо воспринимал информацию.

Пришел… Сделать паузу? Да, профессор, который пару дней назад был … не поверите! Афиногеном Герардовичем — писателем саркастических фельетонов и соседом моего деда. Только теперь можно было определить его возраст. Видимо, в жизни он читал рядом со мной что-нибудь умное, что в коме я принял за откровенную чушь! Тривиально как-то, да? Но что поделать? Видимо, такова жизнь всех выходящих из комы…

Интересно, как зовут его здесь? Спросить, естественно, нет возможности… Кома… С какого перепугу? Что произошло? Когда? А все остальное? Что это было? Два года! Офонареть! Сколько же из такого состояния выбираться? И можно ли? Кто это все оплачивает? А история про маму? А видеообращение издателей? А Софья? Она моя? Со мной?

Профессор что-то вещал, но слова его мешали моему сознанию соображать, и очень хотелось его не слушать!

— Сергей Федорович, вы слышите меня? Моргните дважды.

Надо было возвращаться и помогать этим людям меня вытаскивать, раз уж я здесь снова! Они, видимо, не хило постарались, если устроили мне такую встряску! А Роман? Неужели… Я моргнул дважды…

— Ну слава Богу! Задали же вы нам, голубчик, задачку! А мы ведь собирались вас уже отключать от аппаратуры… Еще три дня, и не было бы у вас шанса вернуться… Вот Софья Леонидовна и Лизонька — как же они старались…

— Мы все, профессор, старались! — удовлетворенно вздыхая и мягко улыбаясь, проговорила Софья, глаза ее светились, только почему-то она была в очках.

Интересно было всех их разглядывать. Только Лизоньки ведь и не было в коме. Так теперь и говорить про себя: эти в коме были, а эти не были? Может использовать слово «сон» будет уместнее?

— Я позвоню Максиму, обрадую его! — Софья вышла, а профессор занялся моими приборчиками.