Ротмистр Гордеев 2

Глава 5

Красиво уйти не получается. Да, мы разгромили три батальона, выдвинутых из Гунцзиво, но это далеко не последние воинские части в округе. В подтверждение получаю от арьергарда известие: со стороны Танчуна по нашим пятам идут джапы, и на вопрос — сколько их, следует простой ответ — до хрена! В смысле, так много, что сказать сложно.

А нас уже меньше полусотни, мы прём на себе кучу всего, включая пополненный из вражеских запасов боекомплект.

К тому же мы только-только вышли из боя, многие устали и вымотаны. И пусть на лицах всё ещё светятся улыбки — шутка ли, мы так вжарили противнику, что если кому сказать — не н одном кураже не продержишься. У всего есть предел, и не только у людей: и финский усатый тролль Маннергейм уже еле держится, и братья Лукашины то и дело закусывают губы от усталости, и мой ординарец Скоробут едва передвигает ноги.

Японцы, конечно, тоже отмахали приличное расстояние — уже три с лишним десятка вёрст. Они в курсе об учинённым нами разгроме, наверняка в их ряды влились и солдаты из той колонны пленных, которую я отправил под руководством Такатоси.

Сейчас японцы полны решимости взять реванш, потому и чешут за нами с удвоенной силой. Темп они набрали быстрее нашего, дистанция между японским авангардом и моим арьергардом всё меньше и меньше, скоро сократится до дистанции винтовочного выстрела. Иногда мне кажется, что я спиной ощущаю вражеские взгляды, и кто-то из стрелков получше выцеливает меня.

Одно радует — против нас действуют пехотные части. Будь среди них кавалерия, пришлось бы совсем кисло. Но и пока отнюдь не сладко.

На ходу проводим маленький военсовет с троллем.

— Люди ваши, вам и решать, — отводит взгляд в сторону он. — Но, если вас интересует моё мнение — нам не оторваться. Давайте остановимся и дадим бой… От японцев нам не уйти, так давайте хоть погибнем достойно!

Сообщаю, что у меня несколько иные планы на ближайшее будущее и прямо сейчас погибать во славу Царя и Отечества не собираюсь.

Мы не успеем подготовить позиции, не спасут даже пулемёты — несколько тысяч японцев без особых проблем размотают наш маленький отряд.

— Тогда что делать? Уж не собираетесь ли вы выкидывать белый флаг⁈ — зло щерится тролль.

Хоть это и будущий президент Финляндии, пока что он — боевой русский офицер, и любая мысль о плене звучит для него хуже предательства.

— Ни в коем разе! За кого вы меня принимаете, Карл Густавович!

— Тогда я решительно не понимаю ход ваших мыслей. Японцы вот-вот нас настигнут…

Я несколько минут назад принял трудное решение.

Вызываю Жалдырина.

— По вашему приказанию прибыл! — козыряет он. — Какие будут распоряжения, вашбродь?

Вроде устал как собака, а держится молодцом. Только впалые щёки и взгляд выдают крайнюю степень измотанности.

— Слушайте приказ! Врага необходимо задержать. На сколько именно — сказать не могу… хотя бы на час — на два. Лучше твоей пулемётной команды с этой задачей никто не справится.

Оба мы понимаем, что я фактически обрекаю его и остальных пулемётчиков на верную смерть. Задержать японцев реально, особенно если занять позиции на нескольких сопках, стоящих от нас в отдалении. С них, как с господствующих высот, можно встретить противника кинжальным огнём, но японцы — ребята настырные, если надо — пойдут вперёд по трупам своих же, как было в Порт-Артуре. Рано или поздно, высоты возьмут. В этом никто не сомневается.

Времени на отход у пулемётчиков будет мало. Если быть точнее — его вообще не будет, спасти парней может только чудо. У меня как назло такого в рукаве нет.

— Слушаюсь, вашбродь! — спокойным тоном отвечает Жалдырин.

Наверное, он уже мысленно прощается с родными, отцом, матерью, братьями и сёстрами, с моряками из его экипажа.

Но это война, а Жалдырин — солдат.

Обнимаю его до хруста костей.

— Спасибо!

— Потом скажете, вашбродь, — вдруг улыбается он.

— Обязательно.

Жалдырин уходит к своим. Краем глаза замечаю, как его команда достаёт из заплечных сидоров белые нательные рубахи. Надевает на себя новую рубаху и Будённый. Блин, если он останется там — как сильно изменится ход истории?

В горле застревает ком, глаза предательски чешутся.

— Понимаю ваши чувства, — ловит мой взгляд Маннергейм.

— Сейчас от этих героев зависит жизнь всего отряда, — говорю я.

Мы уходим, оставляя за своей спиной простых русских ребят, которые приготовились встретиться со смертью и как можно дороже отдать свою жизнь.

Через десять минут слышим работу «максимов» и «гочкисов», японцам пока нечего противопоставить этому огненному натиску. Характерных винтовочных выстрелов почти не слышно.

Отзвуки боя ещё долго преследуют нас, а потом… Потом вдруг становится слишком тихо.

Скоробут осеняет себя крёстным знамением.

— Упокой господь душу рабов грешных!

Глядя на него, крестятся и остальные.

Смотрю на часы: пулемётчики подарили нам целых три часа. Ещё столько же японцы потратят на зализывание ран. За это время мы отмахали ещё добрых верст десять-двенадцать.

Даю людям короткий привал, и пусть ноги гудят со страшной силой, обхожу отряд. Каждый из этих бойцов сейчас на вес золота.

— Ничего, парни! Скоро наши — выйдем к ним, пойдём на отдых — в баньке попаримся, девок поваляем…

Солдаты улыбаются, они верят мне, как командиру, а меня самого охватывают сомнения — да, передовая близко, но на то она и передовая: прежде чем прорвёмся к своим, предстоит преодолеть вражеские окопы, и те, кто в них сидят, тоже умеют воевать.

У нас достойный противник, если относиться к нему снисходительно — быстро столкнёшься с суровой действительностью.

Пока сижу и пью из походной фляжки тёплую воду, в голову приходит мысль — а что если всё, что мы сделали, было зря? Да, поколошматили мы японцев изрядно, по тылам прогулялись хорошо, но в масштабах всей войны — это ведь комариный укус, не больше. Максимум — отодвинем сроки японского наступления, возможно, где-то оно окажется не столь интенсивным, как было задумано.

Однако если брать ситуацию в целом — никакого перелома в войне нет, Порт-Артур в осаде, мы чаще обороняемся, чем идём в атаку…

На душе становится грустно.

— Подъём! — командую я.

Солдаты нехотя поднимаются с земли, сил, чтобы стряхнуть с себя пыль и грязь у бойцов нет.

Сопки заканчиваются, мы спускаемся к плоской как доска равнине. Взгляд натыкается на полудюжину валунов, разбросанных в причудливом порядке.

Не могу понять — что в них не так. Просто не нравятся мне, вот и всё…

На всякий случай приказываю держаться от камней подальше, и плевать, что у меня нет объяснения причин — почему. Я привык доверять предчувствиям, и они меня не подводят.

Внезапно ближайший из валунов подлетает метров на десять в воздух и взрывается на мелкие брызги-осколки, щедро орошая всё вокруг.

Двое из солдат начинают орать и кататься по траве, а моя левая рука отзывается приступом дикой боли — словно на кожу попало кипящее масло.

Твою дивизию! — а ведь это что-то вроде мины-лягушки, только срабатывает она сама и разбрасывает не осколки, а слизь, обладающую свойствами кислоты. Жжётся немилосердно…

Сбрасываю с себя пострадавшую гимнастёрку. На коже ставшие водянистыми волдыри.

Вот, блин!

Я ещё сравнительно отделался, а вот те двое, которые упали в траву, представляют собой жуткое зрелище — жидкость выела их лица, без содроганий смотреть невозможно.

Срабатывает второй «сюрприз», за ним третий, четвёртый — хорошо, что достаточно далеко, достаётся разве что бедной высушенной земле.

Вряд ли это какое-то техническое средство, ощутимо веет магией.

Интересно, они давно тут лежат или специально для нас положили? Вот только спросить не у кого.

Но это я так думаю, а Лукашины внезапно, без всякой команды, срываются с места и скрываются за небольшими зарослями.

Зная их, можно понять — это не просто так. Они что-то увидели или почувствовали.

Через несколько секунд они появляются, таща упирающегося старикашку с жёлтой сморщенной кожей, узкими колючими глазками, лысым черепом и редкой седой бородой.

Подтаскивают ко мне и бросают на землю. Лукашин-страший придавливает его тело ногой — чтобы не рыпался.

И тут амулет начинает греться.

— Кто это? — спрашиваю у казачков.

— Нечисть японская. Не знаю как её зовут, но мне станичники про таких рассказывали. Это он нам на дороге свои «лепёхи» раскидал, — сообщает старший.

Поворачиваюсь к барону.

— Карл Густавович, слышали не про него?

— Как и вы — впервые вижу это чудо-юдо, — пожимает плечами Маннергейм.

По моему приказу Лукашины начинают экспресс-допрос старикашки. Тот сначала строит из себя Жанну д’Арк и молчит, но в арсенале у казачком полным полно работающих методов. Приставленный к глазу заговоренный клинок быстро развязывает язык демону. Окриветь ему ой как не хочется.

После первых слов твари становится ясно, что перед нами очень редкое магическое существо, которое считается практически вымершим. У него очень длинное название, чтобы не забыть — царапаю карандашом в планшетке. Получается какая-то лютая непроизносимая хрень.

— Кто тебя послал?

Тварь называет имя, и я не верю своим ушам.

— Неужели до нас снизошёл сам командующий 2-й японской армией генерал Оку Ясуката?

Демон кивает, а я чувствую себя польщённым. А хорошо видать прижали мы хвост японцам, что обо мне решил позаботиться целый генерал…

И, что совсем интересно — демон был личным слугой Ясуката, то есть по сути лицом штатским.

— И много ещё впереди твоих ловушек?

Тварь мнётся, не желая развивать тему.

— Лукашин…

— Сделаем, вашбродь! — Характерник находит очередное уязвимое место демона.

— Только здесь. У меня было мало времени, я не успел толком подготовиться, — жалуется японец.

— Ну прости, — усмехаюсь я. — В другой раз… Хотя нет, другого раза у тебя не будет. Пока не переводи этого, Тимофей. Хочу ещё кое-что вызнать у демона.

Говорю, улыбаясь — демон хоть и не знает русского, но по тону может почувствовать надвигающийся кирдык. И что он способен выкинуть, когда прижмут к стенке, а вернее — поставят к ней, — загадка, ответ на которую не больно мне и нужен.

Выясняются неприятные новости — впереди нас ждут и прям-таки хотят как ту Ларису Ивановну.

Мы успели стать притчей во языцех, за наши головы назначена награда. Ну и целая очередь желающих поквитаться. Без этого тоже никак.

Заставляю нарисовать примерный план расположения частей. Художник из демона так себе, но, высунув от усердия язык, начинает чертить палочкой на песке какие-то закорючки и снабжать каждую из них комментарием.

Я мрачнею. Короткого прямого рывка, на который я возлагал большие надежды, не получится — опять придётся как всем нормальным героям кривулять и петлять. Что ещё хуже — впереди пасётся вражеская кавалерия в количестве двух эскадронов, уйти от конницу не получится — быстро догонят и начнут махать своим «катанами», нагоняя сквозняк.

Попутно выясняется способ постановки «минных» заграждений демоном — физиологически процесс напоминает усеивание окрестности коровьими лепёшками. Не скажу, что эта информация улучшает аппетит. Тем более у меня двое погибших, ещё пятеро, включая меня, получили химические ожоги. Ладно, хоть не сильные.

Выпотрошив демона как следует, заставляю его рыть братскую могилу.

Землю он гребёт не хуже экскаваторе. Мы бы долбились тут час, не меньше, а он управился минут за пятнадцать и даже не вспотел.

— Достаточно!

Осторожно опускаем тела солдат, бросаем по горсти земли, читаем молитву, закапываем и делаем небольшой холмик, в который Лукашин-младший втыкает импровизированный крест.

— Что будете делать с ним? — кивает в сторону демона барон. — Он ведь гражданский…

— Этот гражданский убил наших ребят. Как думаете, какой приговор могут вынести их товарищи? — задаю встречный вопрос я.

Не время и не место разводить политесы. Перед нами нечисть, опасный и коварный враг. Окажись кто-то из нас на его месте, пощады не жди.

— Пассую перед вашей логикой, — быстро соглашается Маннергейм.

Скорее всего, он и без меня склонялся к такой же мысли, но был нужен толчок.

— Тимофей, — делаю знак характернику я.

Тот понимающе кивает., выхватывает шашку… Хек! Голова твари, отрубленная с одного удара, катится с наклона, попадает в ямку и замирает, уставившись пустыми глазами в небо, затянутое облаками.

— Уходим, — командую я.

На душе всё ещё скребут кошки, особенно как вспомнишь пулемётчиков.

Если бы я имел право — остался бы с ними, прикрывать отход отряда, но… я нёс ответственность и за других.

— Карл Густавович, у вас найдётся что-нибудь выпить…

— Я так понимаю, о воде речь не идёт, — хмыкает барон.

— Верно понимаете. Мне немного. Буквально капельку.

— Французский коньяк подойдёт?

Делаю квадратные глаза.

— Шутите?

— Нет, прихватил с собой самую малость. Думал распить с вами при более приятных обстоятельствах, а так…

Он извлекает из недр своего вещмешка маленькую стеклянную бутылочку.

— Настоящий. Купил, когда был в Петербурге.

Перевожу взгляд с Маннергейма на коньяк и обратно.

— Простите, Карл Густавович, я передумал. Давайте в другой раз, как вернёмся к нашим.

— Договорились! Тогда угощение с вас!

— Конечно!

Идём дальше, внезапно откуда-то сзади доносятся крики, чьи-то довольные голоса. И это точно не джапы, каждое второе слово сопровождается нашим русским «мать-перемать».

Кто это может быть⁈ Сердце радостно замирает…

— Жалдырин! Ты! — кидаюсь на командира пулемётной команды, тискаю в объятиях, жму руку.

С ним ещё несколько бойцов, Будённый и… пулемёты, включая трофейные трофейные «гочкисы». Как это они допёрли на себе — ума не приложу.

Что с остальными людьми — спрашивать не надо. То что вернулся Жалдырин и часть его команды — уже действительно чудо, о котором я только мечтал.

— Как ты? — этот простой вопрос вмещает в себя кучу всего.

— Задали мы им жару! Долго ещё нас помнить будут! — зловеще усмехается мореман. — Полторы роты уложили, если не больше. Эх, видели бы вы это, вашбродь! Жаль, патроны быстро кончились, а то б мы до вечера ещё воевали.

От возбуждения его аж трясёт. Понятно, ещё не отошёл от боя.

— Как вам вырваться удалось? — задаю главный вопрос я.

— Так я снова применил хитрость… Ну, помните как когда-то в первый раз, когда мы ещё только познакомились и ехали штурмовать демонов в монастыре.

— Вызвал реку? — вспоминаю я.

Мореман скромничает.

— Рекой это не назовёшь… Так, прудик получился, но с ходу его не перейти. Думаю, япошки там долго поблукаются. Хорошо, если к ночи сюда придут.

А вот это здорово! Время — то с чем у нас большие проблемы.

— Тачанки?

— Тачанки пришлось уничтожить. Уж больно крепко им досталось. Япошки садили в нас из всех стволов — поломали всё, да лошадей побили, — виновато говорит Жалдырин. — Простите, вашбродь, не уберёг!

— Понимаю. Когда вернёмся — представлю тебя и твоих орлов к награде!

— Так не ради орденов и медалей воюем, — смущается герое.

— Согласен. Но если заслужил награду — изволь получить!

Про то, что даже «Георгием» мужиков из могилы не поднять, молчим оба. Война, будь она неладна.

И снова в дорогу, и снова в путь, и на сей раз нам предстоит горный переход. Надеюсь, что всё-таки сбросим с хвоста японцев и выйдем через горы к своим. Но для этого потребуется приложить много сил и энергии.

Иногда я уже сам не рад, что ввязался в эту авантюру. Радует только, что результат получился на все пять баллов из пяти и даже превзошёл все ожидания.

Мы идём, пока не становится так темно, что глаз выколи. Становимся на привал.

Уходит солнце, приходит ночная прохлада, но костры по моей команде не жжём. Зачем лишний раз светиться перед японцами? Пусть думают, что мы где-то далеко-далеко или пошли совсем другим путём.

Перед тем, как провалиться в сон, шепчу ночную молитву, поминаю тех, кого с нами больше нет.

Если можете, там, наверху, простите меня, грешного!