Русская идея от Николая I до Путина. Книга II - 1917-1990 - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Александр Львович Янов (Глава 14 «ИЗ-ПОД ГЛЫБ») #15

Глава 14 «ИЗ-ПОД ГЛЫБ»

Последней яркой вспышкой националистической мысли между крушением «Вече» и неожиданной популярностью идей Геннадия Шиманова (т. н. «коммунистического православия, о котором нам еще предстоит поговорить), была, конечно, публикация в середине 1970-х в Париже сборника «Из- под глыб». Инициатором и главным автором сборника был, разумеется, только что высланный из СССР Солженицын, и смыслом предприятия, помимо желания окончательно расквитаться с Сахаровым и либеральной интеллигенцией, было извещение городу и миру, что надежды свои отныне связывал он прежде всего с православным возрождением в России.

Тем более актуально это звучало, что оно, это возрождение, было, с его точки зрения, в опасности. С одной стороны, угрожало ему полуофициальное экуменическое движение внутри самой иерархии, возглавлявшееся Митрополитом Ленинградским и Новгородским Никодимом, вторым человеком в иерархии. Но еще больше угрожало все испортить движение диссидентское, группировавшееся вокруг о. Александра Меня (авторитетными фигурами в котором были А. Краснов-Левитин, Е. Барабанов, о. Г. Якунин, М. Меерсон-Аксенов). Из этих кругов, в частности, вышел совершенно уже еретический анонимный сборник «Метанойя», опубликованный в 1970 году в «Вестнике» РХД.

Ужасные вещи говорились в этой «Метанойе» (что, между прочим, по-русски означает «раскаяние, покаянное изменение ума»). Это кому же предлагалось покаяться? «Народу-победителю фашизма»? Один пример скажет все: «Россия не избавится от деспотизма до тех пор, пока не откажется от идеи национального величия. Поэтому не “национальное возрождение”, а борьба за свободу должна стать центральной творческой идеей нашего будущего». Понятно, что такая наглость вызвала единодушное осуждение националистической общественности. «Отпорами» ей был полон православный самиздат. Но качество этих «отпоров» выглядело безнадежно любительским.

Опять-таки одного примера (кстати, тоже опубликованного в «Вестнике» РХД), достаточно: «В 17 веке русские люди сокрушили Самозванца, что делает войны Смутного времени преображением конечной борьбы с Антихристом. Пафосом борьбы с Антихристом вдохновлялся русский народ и в войне 1812 года. На памяти живущего поколения вновь исполнились жертвенные судьбы России, Имеются многочисленные свидетельства, что нашествие фашистов было не только военной, но и мистической, сопоставимой с вторжением Чингисхана. Не призывается ли Россия снова стать щитом против чинги-сидов XX века (читай: китайцев), заявивших претензии на завоевания своих предшественников?» Короче, Россия только и делала, что спасала мир от Антихриста. Ей ли каяться? Ей ли забыть о своем национальном величии?

Разумеется, такая фундаменталистская абракадабра не выглядела в глазах Солженицына серьезным ответом на экуменическую угрозу «православному возрождению». Нужен был, по его словам, «коллективный сборник такого объема, серьезности основных поставленных проблем и решительности их трактовки, какого не было в Советском Союзе за 50 лет» Таково было предназначение «Из-под глыб».

В принципе можно было идти по стопам «Вече», который первым выдвинул в качестве бастиона против экуменизма мо-сковитскую традицию России. «Вече», как мы помним, опирался для этого на учение Н. Я. Данилевского, возведшего изоляционизм в ранг естественно-исторического закона. Согласно Данилевскому, напомню, славянский (т. е. православный) и романо-германский (т. е. европейский) миры представляли собой непроницаемые друг для друга «культурно-исторические типы», локальные цивилизации, как сказали бы сегодня. А всемирной Цивилизации не существовало вовсе.

Но с Данилевским как с законоучителем были проблемы. Мало того, что отрицанием всемирной Цивилизации снималась и проблема «всемирного» Варварства, которое предстояло как-то преодолевать. Непонятно было также, с какой точки зрения смотрит сам Данилевский на оба культурно-исторических типа? Как он может увидеть другой тип, и, тем более, сразу оба «сверху», если они непроницаемы друг для друга? Уж не со «всемирного» ли птичьего полета бросает этот взгляд Данилевский, противореча сам себе? И, наконец, как обеспечить чистоту самой славянской «цивилизации»? Куда было девать поляков, чехов, словаков и хорватов, которые, никуда не денешься, были католиками? Тут ведь разверзался прямой путь к экуменизму. И главное, Данилевский был позитивистом, т. е. совершенно не подходящим учителем для рекрутирования новых адептов «православного возрождения».

Солженицыну и редакции «Из-под глыб» нужно ведь было еще объяснить этим будущим рекрутам, как обстоит дело с изоляционизмом (и вообще с национализмом) с точки зрения метафизики, с точки зрения христианского «несть ни эллина, ни иудея». Не должно нас поэтому удивлять присутствие в солженицынском сборнике его молодых друзей, чьи страстные метафизические трактаты призваны были обосновать антилиберальную, антиэкуменическую стратегию совсем иначе, чем делал это столетием раньше позитивист Данилевский.

о. Иоанн (Кронштадтский) о. Александр (Мень)

И, честно говоря, именно эти богословские, по сути, трактаты, а не унылое наукообразное пережевывание старой жвачки М. Агурским и И. Шафаревичем и представляют самое интересное в «Из-под глыб» (за исключением, конечно, статей самого Солженицына).

«Нация-личность»

В блестяще написанном эссе, которое так и называется, В. Борисов рассказывает драматическую сагу о крушении «гуманистического сознания», для которого «альфой и омегой была свобода человеческой личности». На самом деле, объясняет Борисов, это миф, для которого нет никаких рациональных оснований. Просто потому, что «личность в своем первоначальном значении есть понятие религиозное и даже специфически христианское». Ибо «индивидуум — это раздробление природы, самозамыкание в частности и его абсолютизация», в силу чего есть он «воплощенное отрицание общей меры в Человечестве».

В противоположность индивиду, «личность не дробит природу, поскольку содержит в себе всю ее полноту». Что же это за личность такая? А это, раскрывает, наконец, секрет Борисов, «нация как целое», «нация как личность, без которой индивид не имеет ни самостоятельного значения, ни самостоятельной ценности». Изгой, одним словом. Правда, единственным подтверждением этого является, по Борисову, событие дня Пятидесятницы, когда Св. Дух снизошел на апостолов и они заговорили НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ.

Нет, автор не утверждает, что все это уже осознано христианским человечеством, порабощенным секулярным гуманизмом. Понадобится большая работа, чтобы освободить его из «плена египетского». Но «такова принципиальная установка христианского сознания». И Борисов полон оптимизма, ибо установка эта непременно «подлежит реализизации в человеческой истории». Ибо «не может народ не стремиться к осуществлению полноты своей личности». Ибо «нация есть один из уровней в иерархии христианского космоса, часть неотменяемого Божьего замысла о мире».

Рискуя профанировать метафизический пафос автора, скажем попросту, что смысл его открытия таков: вопреки общепринятому представлению исторической науки о сравнительно недавнем происхождении наций, существовали они ВСЕГДА, во всяком случае с момента, когда Св. Дух снизошел на апостолов. Или еще проще: человечество квантуется не индивидами, а нациями.

Смертный грех интеллигенции

К трактату Борисова примыкает эссе Ф. Корсакова «Русские судьбы», где разговор переносится с горних высот иерархии космоса на грешную русскую землю. В страстном, темпераментном символическом потоке речи, почти стихотворении в прозе, выясняется несовместимость «Бога Авраама, Исаака и Иакова с Богом философов и ученых». Это, конечно, заимствовано у Паскаля, но представляется Корсакову самоочевидным и триста лет спустя. Ибо «что же дали все мудрствования века Просвещения, кроме Конвента и гильотины» и «за вздором интеллигентского морализма с его гуманистической фразеологией» кроется все та же «антихристова структура», все тот же «черт с рогами и копытами».

Между тем «Бог философов и ученых» принес за эти столетия многим странам, пусть и не России, не одну лишь гильотину, но и ГАРАНТИИ ОТ ПРОИЗВОЛА ВЛАСТИ. А так ли уж это мало, если дало возможность миллионам людей жить по-человечески? И все потому, что не пренебрегли они кантовским императивом «Барете аи<1е!» — имели мужество пользоваться собственным умом. Это, однако, по Корсакову, и есть худшая из ересей. Ибо именно попытка самостоятельно понять Божественный замысел и есть гордыня и, следовательно, смертный грех, от которого должна отречься интеллигенция, чтобы приобщиться к православной Истине. Без такого отречения никогда не сможет она понять, что «православие, только оно одно истинно».

А загадка этой уникальности православия, узнаем мы далее, связана с загадкой русской нации, которая отличается «от всего остального мира, существующего в некой иной — «разомкнутой системе». Что такое «разомкнутая система», нам не объясняется, говорится лишь, что «все бьющие в глаза преимущества той, якобы свободной разомкнутой системы бесконечно уничтожают себя, тогда как здесь все остается с нами». Тут автор, признаюсь, меня потерял.

При моем безнадежном невежестве в вопросах иерархии христианского космоса и «разомкнутых систем», мне ли оспаривать схоластическую риторику молодых друзей Солженицына? Скажу лишь, что будь я на его месте, я бы не взял ее в сборник, которым он так гордился. Но он взял, значит, надо полагать, счел, что свою функцию она худо-бедно выполнила, изоляционизм и «особый путь России» в богословских терминах обосновала. Да и то сказать, ребята старались, рисковали свободой. А если получилось у них не очень внятно и убедительно, на то был в сборнике он, Солженицын, окончательно порвавший отныне с либеральной интеллигенцией и ее губительным экуменизмом, чтобы расставить все точки над г.

«Образованщина»

В отличие от своих молодых друзей, он не ссылался ни на иерархию христианского космоса, ни на «якобы свободные разомкнутые системы». Он не доказывал, он бил. Вложив в этот удар весь свой авторитет и мировую славу, бил по своим. По тем, кто самоотверженно выступал в его защиту, кто шел в тюрьму за чтение его «Письма вождям». По вчерашним диссидентским союзникам, по самиздатским мыслителям, мучительно следовавших завету Канта — в поисках выхода из советского тупика. Бил, не считаясь с тем, что, как горько заметила Юлия Вишневская, «слишком хорошо знал, что любое возражение ему будет расценено в СССР чуть ли не как сотрудничество с КГБ».

Это их, вчерашних союзников, которые прятали его и перепечатывали его рукописи, передавая их «на одну ночь» из рук в руки, распространяли, рискуя репутацией и свободой, обозвал он теперь презрительно «образованщиной» (так назвал Солженицын одну из своих статей в «Из-под глыб»). Это им отказывал он в человеческом достоинстве и в нравственности миросозерцания. А кому же, если не им? Не чиновному же союзписательскому сословию, от которого и не пахло экуменизмом. Не «вождям», с которыми, как мы помним, готов он был к диалогу, поскольку «не чужды они своему происхождению, отцам, дедам, прадедам и родным просторам». Неуралвагонзаводской, наконец, гопоте, с энтузиазмом клеймившей его на митингах как «литературного власовца» и национал-предателя.

Унизительно было бы опуститься до опровержения его приговора (не говоря уже о том, что эволюцию взглядов Солженицына мы довольно подробно рассматривали в «Споре гигантов»), Задержимся на минуту лишь на одной, спорной, скажем так, детали, что могла бы ускользнуть от внимания читателя при невнимательном чтении «образованщины». Я говорю о таких сентенциях, как «потеря в образовании — не главная потеря в жизни», и таких рекомендациях, как императивность создания «новой жертвенной элиты, воспитанной не столько в библиотеках, сколько в нравственных испытаниях». Да и правда, при чем здесь библиотеки, если «православное возрождение» требует от нас пойти к народу вместе с «полуграмотными проповедниками религии».

Не знаю как вас, но меня пронзила здесь почти невероятная догадка, что солженицынская «образованщина» середины 70-х всего лишь прозрачный псевдоним молодогвардейского «просвещенного мещанства» конца 60-х, той самой — помните? — «дипломированной массы, что как короед подтачивает здоровый ствол нации». Разве не были, по Чалмаеву, все великие подвиги в русской истории совершены как раз «проповедниками религии» — в союзе, конечно, с царями и ломая сопротивление «образованщины», пардон, «просвещенного мещанства»?

О, разумеется, во всем, что касается сегодняшнего дня, Чалмаев и Солженицын — «национал-большевик» и «возро-жденец», по терминологии их американских попутчиков, — непримиримые враги. Но посмотрите, как на наших глазах превращаются они в союзников в том, что касается прошлого России. И главное — в том, что касается ее будущего!

Три главных элемента оба одинаково выделили в структуре русского общества — два положительных и один отрицательный. И странным образом все три у обоих совпали. Чалмаевские «пустынножители» оказались близнецами солженицынских «проповедников религии». Чалмаевские «цари и князья церкви» не пример ли они для солженицынских «вождей»? О предательской роли «просвещенного мещанства», «образованщи-ны» между ними и спора нет. Как это объяснить?

Все, кажется, станет яснее, если мы вспомним, как неожиданно оказались двоюродными братьями неудавшиеся ниспровергатели «коммунистической олигархии» из ВСХСОН и ее неудавшиеся спасители, молодогвардейцы. Ответ, похоже, один в обоих случаях: ЛОГИКА РУССКОЙ ИДЕИ. Сказав «а» (выбрав, иначе говоря, «особый путь» России в человечестве), националист, как бы ни относился он к существующему режиму и будь он хоть семи пядей во лбу, не может не сказать «б». А «б» у них у всех одинаковое.