Русская идея от Николая I до Путина. Книга II - 1917-1990 - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Александр Львович Янов (Глава 5 МОЛОДОГВАРДЕЙЦЫ Часть вторая •) #6

Глава 5 МОЛОДОГВАРДЕЙЦЫ Часть вторая •

Статья Лобанова встречена была молчанием. Настолько очевиден был в его «Просвещенном мещанстве» вызов самим основам политики партии, что дискуссия о ней в легальной печати была невозможна. Вслух такие вещи в СССР не обсуждались. Мы не знаем, что происходило за кулисами, какие силы вмешались. Говорили, что Д. С. Полянский, член Политбюро, симпатизировавший Руссской партии. Но что бы там ни происходило, ввод советских танков в Прагу «Молодая гвардия» отметила еще одним взрывом «патриотического» вулкана. Само название статьи Виктора Чалмаева «Неизбежность» звучало в этом контексте символически.

И если эта статья встречена была, в отличие от лобановской, бурей негодующих голосов, то не потому, что она была менее дерзкой, но потому, что казалась менее актуальной. Дискуссию о ней можно было изобразить как спор об истории, а не о социальной и политической стратегии режима. Хотя на самом деле Чалмаев лишь пытался исторически обосновать все ту же лобановскую концепцию «русификации духа». Его задачей было убедить молодежь в неизбежности глобальной схватки наступающей с Запада «американизации духа» с единственной в мире силой, способной ей противостоять, — с Россией.

Опасная «текучесть русского духа»

Более того, чалмаевское видение предстоящей схватки было еще апокалиптичней, если можно так выразиться. Он тоже рассказывал жуткие истории о «гибели многих чудес человеческой цивилизации в буржуазном мире» и тоже объявил, что «Америка есть первая страна, которая живет без идей». Но когда он с восторгом заговорил о протопопе Аввакуме как о «русском глашатае Христова не униженного никем слова» и о «текучести русского народного духа, опережающего нередко в своем развитии внешние формы бытия народного» и, словно бы этого было мало, добавил, что «официальная власть, каноны государства никак не исчерпывают Россию» — это, согласитесь, должно было переполнить чашу терпения этой «официальной власти».

Ибо неясно было, не утек ли уже «текучий русский дух» из тех «внешних форм», из которых утекать ему в данный исторический момент не рекомендовалось. Не опередил ли он. другими словами, и сегодняшнюю официальную власть с ее «канонами». Чалмаев был атакован — и жестоко. «Каноны государства» в лице могущественной клики марксистских жрецов дали понять «народному духу» (в лице Чалмаева), что никакому «слову Христову» они свой секулярный храм уступать не намерены. То было, по сути, объявление войны между каноническим марксизмом и диссидентской Правой. И не удивительно: молодогвардеец и впрямь перевернул все общепринятые тогда представления с ног на голову.

Битвы и патриархи

Начнем с того, что он напрочь игнорировал священную для жрецов пропасть между СССР и царской Россией. Никакие революции, включая Октябрьскую социалистическую, историческими вехами для него не были, только великие битвы, в которых мужал и зрел, готовясь к наступающей последней битве, «русский дух». От Чудского озера, где князь Александр разгромил тевтонов, до Куликова Поля, где князь Димитрий разгромил татар, от Полтавы, где Петр I разгромил шведов, до Бородина, где Кутузов разгромил французов, от Сталинграда, где Сталин разгромил немцев, до… до неведомого еще, но неизбежного грядущего Сталинграда.

«Это, — поучал Чалмаев, — и есть история народа, который шел от одних форм государства и общественного сознания к другим, более прогрессивным». И вела его в этом триумфальном шествии от победы к победе вовсе не классовая борьба, которой это было по марксистскому штату положено, и не великие революционеры, а совсем другие люди. Чалмаев подробно рассказывал о них читателям. «Современный молодой человек, — писал он, — может, вероятно, быть удивлен тем обстоятельством, что в исторических романах последних лет такое большое место вновь заняли цари, великие князья, а рядом с ними, но никак не ниже их, патриархи и другие князья церкви, раскольники и пустынножители».

И разъяснял, что именно «поэтичнейший» патриарх Никон, и «патриот-патриарх» Гермоген и прочие князья церкви как раз и воплощали «духовные силы» русского народа, его «огненные порывы и мечты», из которых он и «выплавляет основу для государственных подвигов». Весь славянофильский набор, одним словом. В очень, правда, примитивном исполнении, но узнаваемый. К этому, естественно, добавлялось, что «великая страна не может жить без глубокого пафоса, без внутреннего энтузиазма, иначе ее захлестывает дряблость, оцепенение». Выглядело, как намек на брежневское безвременье? Похоже. Но Чалмаев так был увлечен своей находкой «битв и патриархов», что продолжал сломя голову ее развивать. И приходил к совершенно неожиданному — для тех, конечно, кто не знаком со славянофильскими химерами — выводу (а многие ли в СССР были с ними знакомы?).

Поскольку, говорил он. сам носитель истории, Народ, лишь «один раз в сто лет выходит на Полтавскую битву или Сталинградское противостояние», то должен же кто-то в промежутках между битвами позаботиться о его «внутреннем энтузиазме». И лучших кандидатов для сохранения «глубокого пафоса» народа, чем цари и реформаторы церкви, Чалмаев не видел. Тем более — внимание! — что. «помимо временного, преходящего, есть и в усилиях Петра I. Ивана Грозного и в попытках реформаторов церкви нечто великое, вдохновляющее и нашу мысль». А именно «стремление видоизменить на благо родины византийскую идею отречения от мира как главного подвига человека».

А битвы тогда зачем? «Русификация духа» зачем? Для отречения от мира? Ну, зарапортовался человек. Запутался в плохо знакомом ему, но соблазнительном сюжете. Оппоненты, впрочем, на потустороннюю «византийскую идею» Чалмаева не повелись. Им довольно было того, что «Молодая гвардия» внезапно сменила приличествующий органу ЦК ВЛКСМ бодрый комсомольский пафос вроде «А ну-ка, девушки!» на мрачную церковную риторику.

И грянул бой…

Режим ответил на вызов — не только градом негодующих статей, но и рядом суровых акций, предпринятых Отделом пропаганды ЦК партии. И даже, по слухам, специальным заседанием Секретариата ЦК. посвященным «чалмаевщине» (такой вот явился в обороте термин, применялся для идеологических проработок). И будто бы сам Брежнев на этом заседании пожаловался, что когда бы ни включил он телевизор, только и слышал что колокольный звон, только и видел что церковные купола: «В чем дело, товарищи? В какое время мы живем? До революции или после?». Режим, понятное дело, ответил также увольнением главного редактора «Молодой гвардии» Никонова. Но…

Но ничего по сути не переменилось. Гора родила мышь. Никонов, правда, назначен был. словно в насмешку, главным редактором космополитического журнала «Вокруг света» (в том же издательстве «Молодой гвардии», только этажом выше). На его месте, однако, оказался его бывший зам. А. С. Иванов, тоже страстный покровитель Чалмаева. Терпение Брежнева продолжали испытывать колокольным звоном и церковными куполами. И «чалмаевщина» в прозе и поэзии продолжала царить на страницах «Молодой гвардии». Мало того, начал выходить еще один журнал того же «патриотического» направления — «Наш современник», и его главный редактор С. В. Викулов нисколько не скрывал своей «чалмаевской» ориентации. И «Молодая гвардия» осмелилась контратаковать оппонентов. И влиятельные журналы «Москва» и «Огонек» ее поддержали. Слишком серьезная, как мы еще увидим, оказалась у молодогвардейцев «крыша».

Короче, происходило вокруг «чалмаевщины» нечто неслыханное. Беспрекословно послушная, десятилетиями работавшая без перебоев грозная идеологическая машина вдруг забуксовала. Отдел пропаганды ЦК оказался бессилен обеспечить выполнение резолюции Секретариата ЦК. Словно в каком-то кафкианском мире, Отдел культуры того же ЦК нагло утверждал, что никакой такой резолюции вообще не существует. В двух словах, обычного сурового партийного возмездия не получилось. Вместо него возник дряблый, визгливый, затянувшийся на годы скандал между двумя отделами на самом верху. Короче, выход на историческую сцену русского национализма («русофильства», как это тогда называлось) обнаружил неожиданное: неладно что-то в Датском королевстве.

Поражение марксиста

В хоре марксистских голосов, атаковавших «чалмаевщину», не мог не выделяться голос либерального «Нового мира». На протяжении полутора десятилетий доблестно стоял он против ортодоксально-сталинистского «Октября», ну, чтоб понятно было читателям, родившимся позже, что-то вроде того, как стоит в наши дни «Эхо Москвы» против сегодняшнего, скажем, НТВ (и прочего казенного ТВ). Но, поистине, «смешалось все в доме Облонских», когда на горизонте появилась черная туча русофильства. Вместо доброй старой вражды, привычной, как ежедневная газета, непримиримые оппоненты очутились вдруг по одну сторону баррикады. Совершилось, казалось бы невозможное: «Новый Мир» Александра Твардовского, оплот либеральной России, заговорил вдруг одним языком с «Октябрем» Всеволода Кочетова (чтобы было понятней, Кочетов играл тогда такую же примерно роль, как сегодня Дмитрий Киселев).

Еще совсем недавно Твардовский опубликовал солженицынские «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор», печатал язвительные статьи Андрея Синявского и несокрушимо, как одинокий утес либерализма, стоял посреди бушующего океана реакции. И вот, пожалуйста, разразился его «Новый мир» в апреле 1969 года сверхортодоксальной статьей Александра Дементьева, которую и сам Кочетов не отказался бы опубликовать в «Октябре».

Не скрою, мои воспоминания об этом эпизоде окрашены личной обидой. В «Новом мире» лежала тогда (и даже была одобрена на уровне отдела) и моя статья против «чалмаевщины». Спокойная статья, историческая, ироничная — в духе дискуссии о роли славянофильства в русской истории, которую затеял я в том же 1969 году в академическом журнале «Вопросы литературы» (я открывал эту дискуссию в майском номере большим эссе «Загадка славянофильской критики» и завершал «Ответом оппонентам» в декабрьском, кстати, живого места не оставив от того же Дементьева (хоть и состоял он первым заместителем Твардовского, марксистом он был на удивление кондовым).

А. Т. Твардовский В. А. Кочетов

Смысл моей статьи, предложенной «Новому миру», был тот же, что и в дискуссии: славянофильство уже имеет на своем счету одну «потопленную» им российскую империю. Дайте ему волю, «потопит» и другую. В ядерном веке, балансирующем на грани самоуничтожения, «византийская идея отречения от мира как главного подвига человека» не лучший способ воспитания солдата, который завтра может оказаться в шахте с ядерной ракетой. Об остальном читатель должен был догадываться сам: таков был закон эзоповского языка, на котором мы тогда общались.

Важно для нас во всем этом лишь то, что либеральным ответом «чалмаевщине» могла моя статья стать убийственным, а серьезных неприятностей журналу не принесла бы, как не принесла их дискуссия «Вопросам литературы». Но руководство «Нового мира» решило иначе. Возможно, потому, что после скандала с Синявским (все-таки любимый автор журнала отбывал срок в мордовских лагерях за антисоветские рассказы, напечатанные вдобавок за рубежом, и «октябристы» вдоволь над ним за это поиздевались), решили продемонстрировать что тоже любят Софью Власьевну — так на либеральном жаргоне называлась тогда советская власть. А возможно потому, что уж очень настаивал Дементьев, все-таки первый зам. Так или иначе, мне статью вернули без объяснения причин, а кондовый опус Дементьева на беду свою опубликовали.

Опус был разоблачительный. В нем были все необходимые с точки зрения марксистской риторики слова: «Чалмаев говорит о России и Западе скорее языком славянофильского мессианизма, чем языком наших современников… В основе современной борьбы “России” и “Запада” лежат не национальные различия, а социальные, классовые, борьба мира социализма с миром капитализма… От статьи Чалмаева один шаг до идеи национальной исключительности и превосходства русской нации над всеми другими, до идеологии, которая несовместима с пролетарским интернационализмом… Смысл и цель жизни по Чалмаеву, не в материальном, а в духовном, что является помехой на пути к материальному и духовному развитию советского народа». И все в таком духе.

И звучала эта железобетонная фразеология, хоть и тривиально, но неуязвимо. Один лишь промах допустил Дементьев. Такой, казалось бы, ничтожный промах, что посторонним глазом его и не заметишь. В огромной статье, полной стандартных марксистских заклинаний, затесался крохотный абзац, которым Дементьев обрек себя — себя, а не Чалмаева, «Новый мир», а не «Молодую гвардию» — на заклание. Вот этот абзац: «В. Чалмаев и М. Лобанов указывают на опасность чуждых идеологических влияний. Устоим ли мы, например, перед соблазном “буржуазного благополучия”? В современной идейной борьбе соблазн “американизма” нельзя преуменьшать — утверждает Чалмаев. Правильно. Однако и преувеличивать тоже не надо. Советское общество по самой своей природе не предрасположено к буржуазным влияниям».

Ну и что? — спросит неискушенный современный читатель. В чем крамола-то? Подумать только, «Новому миру» Твардовского сошла ведь с рук и действительная крамола: публикации Солженицына, которого к тому времени иначе, как «литературным власовцем» и Солженицером, уже в советских СМИ и не называли. Пережил более или менее благополучно и скандал с Синявским. Все пережил. Несокрушимо стоял, казалось. И вдруг пал. Из-за чего? Из-за какого-то вполне невинного абзаца в безупречно марксистской статье, защищавшей чистоту идеологических риз партии?

И ведь, действительно, пал. Твардовский, поставленный перед ультиматумом (потребовали уволить всех его заместителей), предпочел подать в отставку. И кончился старый «Новый мир». Представьте для сравнения внезапное крушение «Эха Москвы». Как все это произошло и какую усмотрели крамолу в дементьевском абзаце беспощадные оппоненты, — в следующей главе. Сейчас скажу лишь, что накал идеологических страстей в постсталинском СССР не уступал, пожалуй, сегодняшнему.