Русская идея от Николая I до Путина. Книга II - 1917-1990

Идея

На идею навела меня назревающая политическая катастрофа для Маргарет Тэтчер. Слишком долго она царствовала и слишком много нажила врагов даже в собственной партии. Мне казалось, что она вот-вот «выпадет из тележки». Выяснилось, что в Москве это было очевидно не всем. Расскажу в связи с этим забавную историю, чтоб хоть на минуту развеять свое мрачное повествование. Валентина Терешкова, которой предстояло возглавить делегацию в Лондон, спросила меня, какой подарок понравится Тэтчер. Я обронил (разговор был на ходу): «Боюсь, вы едва ли с ней встретитесь». Вернувшись из поездки, Терешкова всплеснула при встрече руками: «Ой, да вы пророк, Александр Львович!» Хотя я был всего лишь внимательным наблюдателем.

Как бы то ни было, наблюдение за Тэтчер словно открыло мне глаза. Господи, да ведь их целая плеяда, таких гроссмейстеров, отвергнутых на национальной арене в расцвете сил, энергии и мудрости, выброшенных, можно сказать, на улицу. Грех, право, было бы не подобрать такое добро. Тем более, что и выглядело бы все, как бы это сказать, вполне взаимовыгодно: мы даем им гигантскую арену для приложения сил, способную удовлетворить даже самое гомерическое честолюбие, возвращаем им чувство востребованности, они — нам свой опыт и политическую мудрость. И, конечно, связи. Рычаги, на которые смогут они, когда потребуется, в своих странах нажать, никому в Москве и не снились.

И подумайте, какое созвездие имен могли мы поставить на службу будущему России! Вилли Брандт в ФРГ, Валери Жискар д’Эстен во Франции, Дэвид Рокфеллер и Роберт Макнамара в Америке, Маргарет Тэтчер в Англии, Ясухиро Накасоне в Японии, Пьер Трюдо в Канаде. Да и Россия в грязь лицом не ударила бы. Вполне достойно смотрелись бы среди этих корифеев и Александр Яковлев, и Станислав Шаталин, и Юрий Рыжов, и Василий Селюнин.

Нет спора, все это очень-очень разные люди. Смогут ли они сработаться? Не станут ли друг другу мешать? Но, с другой стороны, однако, что им в России делить, будь они даже консервативнейшими из консерваторов и либеральнейшими из либералов? Важны эти различия в их странах, на национальной арене. А в России интерес у них был бы один, пусть и троякий: вывести ее из тупика нетоварной экономики; предотвратить при этом травму в сознании населения; ослабить, по возможности смертельно, силы имперского реванша.

Справились ли бы эти люди с такой задачей? Ну как я могу знать, что пришло бы в голову опытнейшим (не чета нашим) политикам, умам мирового класса? Знаю лишь, что с аналогичной задачей они после 1945 года справились: Европу из немыслимых, казалось, руин подняли и никакого серьезного отката — ни коммунистического, ни тем более национал-па-триотического — не последовало. Слов нет, европейским политикам пришлось еще повозиться с оппозицией (не забудьте, что СССР приложил тогда гигантские усилия, чтобы разжечь из искры пламя), но так и не пришли в конечном счете воители несвободы к власти. Нигде в Европе. Ничего похожего с тем, что произошло в России. Значит, сработано было крепко.

Оставалось, короче, лишь собрать вместе эту «могучую кучку», дать ей приличное название, объяснить задачу, наладить процедуру взаимодействия — и пустить в свободное плавание. Спасти таким образом дух свободы, порожденный Перестройкой. Такая была идея.

Ясно, что тут нужны были согласие — и помощь! — руководства России. За ними и отправился я при первой же предоставившейся мне возможности в Москву в январе 1990 года (меня пригласили прочитать курс советско-американских отношений в МГИМО, правда, обязательно по-английски). Получилось, честно говоря, довольно нелепо: студенты говорили по-русски, я тоже, а общаться мы должны были по-английски. Будь я и впрямь пророком, как думала Валентина Терешкова, я, конечно, предвидел бы, что-то была лишь первая нелепость, которая ожидала меня в России. Но я не предвидел.

Ельцин

Первый из государственных людей, с кем поделился я своей идей, был, конечно, Ельцин. Нет, убедить его оказалось непросто: недоверие к Западу сидело в нем глубоко. С какой стати станут они нас спасать? При всем том любопопытен был Ельцин необыкновенно. Об истории России не знал ничего. Но хотел знать. И интуиция дьявольская. Мало того, что он заставил меня прочитать ему экспромтом лекцию по истории русской государственности, начиная с XV века, он еще и оспаривал на каждом шагу мои интерпретации (я ненароком подумал, что, будь Ельцин моим студентом, быть бы ему из лучших — а мои все-таки были сгёше с1е 1а сгёше американского студенчества). Но в конце концов я его убедил. Не только согласился Борис Николаевич с моей идеей, но и обещал поставить ей на службу все ресурсы Верховного Совета России (где он тогда председательствовал).

И уходил я тогда из Белого дома с двумя важными документами в кармане. Первый был на бланке Комитета по международным делам и внешнеэкономическим связям РСФСР. Текст его гласил: «21 января 1990 года Профессор Нью-Йоркского университета А. Л. Янов был принят Председателем Верховного Совета России Б. Н. Ельциным. В ходе беседы была одобрена предложенная А. Л. Яновым идея “Неправительственного Международного Совета Взаимодействия”. В результате была достигнута договоренность о реальной поддержке этой идеи Верховным Советом РСФСР».

Подписано: председатель Комитета В. П. Лукин, помощник Председателя ВС В. В. Илюшин.

Вторым был мандат на бланке Председателя Верховного Совета РСФСР: «Профессор Нью-Йоркского университета Александр Янов уполномочен вести переговоры о формировании зарубежной части “Неправительсвенного Международного Совета Взаимодействия”».

Подписано: Б. Ельцин.

На двух языках.

Злоключения идеи. Начало

Вышел я из кабинета Ельцина окрыленный. Полдела, думал я, сделано. Планировалось, что МИД даст указания посольствам и те аккуратно выяснят, заинтересован ли такой-то участвовать в НСВ и, если да, пожелает ли он встретиться со мной для выяснения деталей. Затем уж наступит мой черед — лететь, куда скажут, доводить собеседника до, так сказать, кондиции. Заметьте, что ни электронной почты, ни скайпа тогда еще не было, ничто не могло заменить личной беседы. В любом случае первый шаг должен был быть их, «ресурсов Верховного Совета». С тем я и уехал — ждать сигнала, куда лететь.

Прошел месяц, другой, третий — никаких сигналов. В чем дело? Последнее, что мне пришло в голову (а должно было прийти первым), это что через час-другой после моего ухода зайдет к Ельцину кто-нибудь из его окружения и, выслушав его возбужденный рассказ о моем визите, вынесет приговор: «Плюнуть и растереть!». А не подействует сходу, развернет это в аргумент: «Сказал он вам хоть слово об угрозе коммунистического реванша? Так я и знал: все о каких-то вшивых нацио-нал-патриотах, которых мы в в гробу видали? О том, что только немедленная приватизация спасет нас от коммунистов, тоже не сказал? Одни загадочные фразы о “травме народного сознания”? Какая там травма, если мы освободим народ от коммунистов? На руках нас будут носить. В общем, гоните вы этих непрошеных советчиков в шею».

Меня рядом не будет, чтобы возразить, что хлещут они мертвую лошадь, что коммунистический реванш — фантом вчерашнего дня, а имперский — реальность завтрашнего. Меня не будет, а они рядом, будут капать ему на мозги каждый день. Убедят в конце концов, что ни к чему нам варяги, сами с усами. И сдаст ведь меня Борис Николаевич. И захлопнутся передо мной все двери. И останусь я один как перст против бюрократической стены. Но идею не брошу.

Злоключения идеи. Конец

В конце концов, думал я, с американскими кандидатами в НСВ договориться смогу я, опираясь на ельцинский мандат, и сам. И они. представьте, в принципе согласились. А русскую его часть создам на общественных началах. И, представьте, создал. Хлипкую, но создал. Единственное, что оставалось, — это найти для нее сильного авторитетного лидера. Но тут вышла закавыка. С кем я только ни говорил, кому ни предлагал? Шеварнадзе? Но он, оказалось, собрался в Грузию. Станислав Шаталин, старый приятель, тогдашний мэр Москвы Гавриил Попов, петербургский мэр Анатолий Собчак (с ним я даже в Душанбе слетал, чтоб улестить)? Все соглашались войти в НСВ, но руководить — ни в какую. Пришлось положиться на людей случайных. Результат был удручающий.

Один пример скажет все. В один из своих приездов в Москву нашел я на столе своего общественного НСВ телеграмму от Дэвида Рокфеллера: он будет в Москве проездом такого-то числа таким-то рейсом, готов задержаться на день для встречи с российскими членами НСВ, будет рад познакомиться лично. Просил встретить в Шереметьево-2. Увы, дата на телеграмме была двухнедельной давности. Никто Рокфеллера не встретил. Все мои переговоры пошли прахом. Боюсь даже представить себе, что он обо мне подумал.

А вот еще. Не успел я после этого вернуться в Нью-Йорк в унынии и в упадке духа, как Москва начала бомбардировать меня предложениями. От одного Фонда: «Уважаемый г-н Янов! Ваша идея чрезвычайно актуальна… Готовы немедленно оказать вам необходимую поддержку и содействие…».

А. Б. Чубайс Г Э.Бурбулис

Подписано: председатель Совета директоров Международного фонда академик Е. П. Велихов. От другого: «Уважаемый профессор! Вашу идею считаем своевременной и правильной. Готовы поддержать ее в материальном плане…». Подписано: заместитель Генерального директора ассоциации «Интертрейнинг» С. Лакутин.

И, наконец, даже от только что созданной Комиссии по гуманитарной и технической помощи при Президенте РСФСР: «Уважаемый Александр Львович! Зная Вас как видного ученого и общественного деятеля, человека, принимающего самое живое участие в судьбе России… приглашаем Вас в кратчайшее время приехать в Москву для обсуждения проблем формирования общественного неправительственного Совета». Подписано: председатель Комиссии, член Верховного Совета РСФСР В. И. Иконников.

Я опять был на седьмом небе. Но приехать немедленно не мог, все-таки у меня в Нью-Йорке работа, семья, дочь в рискованном возрасте, одним словом, свои проблемы. Но у меня ведь была организация НСВ в Москве. Та самая на общественных началах. Вот и поручил ей со всеми связаться, договориться о совместной работе. Но… повторилась история с телеграммой Рокфеллера. Не связались, не договорились. А Комиссии по гуманитарной и технической помощи и вовсе уже к моему приезду не существовало.

Короче, выводов было два. Во-первых, что организатор из меня никакой. Not my cup of tea. А во-вторых, что пошла ко дну моя идея. Но время поджимало: вот-вот должна была грянуть реформа, шоковая, так сказать, терапия. И сбудутся мои худшие ожидания. Останется, как тогда говорили, лишь крутить по телевизору «Санта Барбару» и «Богатые тоже плачут».

Последняя попытка

Говорил я, конечно, и с Гайдаром. Но было поздно: решение уже было принято. Он отфутболил меня в соседний кабинет, к Мау. А что мог изменить Мау? Для меня, однако, это была не игра. Настал момент, который, прямо по Пастернаку, «не читки требует с актера, а полной гибели всерьез». И я решил напомнить о себе своим позавчерашним собеседникам, Б. Н. Ельцину и всесильному тогда Г. Э. Бурбулису — открытым письмом в самой, кажется, популярной тогда газете «Аргументы и факты». Что-то еще можно было в последний момент сделать. А может быть, то был просто жест отчаяния, Судить читателю. Вот текст.

«ТОВАРНЫЙ ЩИТ ОТ НИЩЕТЫ

Дорогие Борис Николаевич и Геннадий Эдуардович!

Как и многие, я рад вашему мужественному решению начать, наконец, прорыв России к рыночной экономике. Видит Бог, люди достаточно настрадались, годами маршируя в никуда.

Тревожит меня и заставляет писать вам совсем другое: в ваших заявлениях не упомянут товарный щит реформы. Тот самый, что предназначен в момент прорыва ликвидировать продовольственный и товарный голод в стране с тем, чтобы примирить людей с рынком вместо того, чтобы их с ним поссорить. Щит, способный связать в их сознании рынок с улучшением их жизни, а не с прыжком в нищету. Необходимость такого щита мы с вами обсуждали, и вы оба с ней согласились.

В год прорыва в страну должно быть завезено столько продовольствия и предметов первой необходимости, что само уже давление этой колоссальной товарной массы предотвратит скачок цен. И доступны они будут ВСЕМ. Хирурги не станут резать по живому без анестезии: пациент может умереть у них на столе — от болевого шока. Товарный щит — анестезия реформы.

Не подачки на бедность, не бессмысленные в условиях беспощадной инфляции прибавки к зарплате, не новые заплаты на старые, а доступное всем товарное изобилие, дающее народу возможность познакомиться с рынком в ситуации благополучия, а не обнищания.

Продовольствия больше, чем достаточно — и в Америке, и в Европе. Даже Пентагон готов не только выделить из своего бюджета миллиард долларов для товарного щита, но и предоставить для этого военно-транспортные самолеты, когда-то — во времена советской блокады — прокормившие Берлин. А где же российские военные? Где ваша военно-транспортная авиация? Где организационный штаб товарного щита в российском правительстве? Где стратегия его реализации?

Нет спора, съедят и износят все это быстро. Может, и за год. Но какой это будет год! Тот, что откладывался с начала Перестройки. Именно из страха перед болевым шоком откладывался. И насколько же легче будет вам в этот грозный год иметь дело с народом, воспрянувшим и почувствовавшим вашу заботу, нежели с деморализованными и уставшими от беспросветности и разочарований массами, которые неминуемо окажутся легкой добычей для реваншистов.

Даже сегодня еще не поздно. С военными еще можно договориться. С Западом тем более, он готов помогать. Штаб товарного щита от нищеты еще может создан. Нужна лишь политическая воля.

Не слушайте благополучных бюрократов, убеждающих вас, что нашему народу не грех и поголодать, и подтянуть пояса на годик-другой, будет, мол, только на пользу, научатся вертеться.

С надеждой на вашу государственную мудрость.

Александр Янов».

Эпилог

Много чего еще после этого было. Неизвестно, как разыскал меня Сергей Юшенков, руководивший в Верховном Совете фракцией радикальных демократов. Оказалось, что фракция единогласно проголосовала за то, чтобы пост премьер-министра в своем «теневом правительстве» предложить… мне. Не согласиться было бы глупо. Позиция давала мне, по крайней мере, пусть минимальную, но все-таки возможность сопротивляться наступлению национал-патриотов. В том, что после «реформы без анестезии» Перестройку с ее духом свободы мы проиграли, сомнений у меня больше не было. Но уйти с арены без сопротивления было стыдно — перед будущими поколениями. А в том, что они, эти будущие поколения, еще будут, сомнений у меня не было тоже. Слишком хорошо знал я историю России.

Пусть ей теперь суждено пройти до дна горечь и ужас наци-онал-патриотического унижения и противостояния с миром. Но придет новая Перестройка с новым духом свободы — и ее участникам понадобится опыт нашего Сопротивления, в том числе опыт моей погибшей идеи. Ведь нынешняя зима оставит после себя Россию еще более растерзанную, чем советская. И на что, кроме нашего опыта, смогут опереться наши наследники?