Русская идея от Николая I до Путина. Книга II - 1917-1990

Глава 1 ЖИВ КУРИЛКА!

Сокрушительная победа большевиков-интернационалистов в Гражданской войне должна была, как предполагалось, убить Русскую идею. Но не убила. Больше того, едва Ленин понял, как жестоко он ошибся и мировой революции по образцу 1848 года не будет, едва во внутрипартийной борьбе победила изоляционистская, сталинская, трактовка российского будущего, т. е. уже в первые десятилетия советской власти у тех, кто был знаком с историей Русской идеи в дореволюционные времена, не осталось сомнений, что именно ей и суждено определить судьбу пореволюционной России.

Не удивительно поэтому, что очень быстро покорила она победителей (совершенно так же, как славянофильство — в первой части книги — покорило западников). Но поскольку интернационализм оставался, наряду с коммунизмом, одним из двух формальных столпов, на которых держалась большевистская идеология, идеей-гегемоном советской России оказался своего рода монстр, который я не знаю, как и назвать, разве что имперским НАЦИОНАЛ-коммунизмом.

В теоретическом смысле ничего, собственно, нового: Россия — «почти Европа» опять, как в 1560-е, превращалась в Московию, Но практически — прошло все-таки три с половиной столетия — нового было много. В частности, «красные бесы» стали «черными бесами». И метамофоза эта достигла пика в последние годы жизни национал-коммунистического Цезаря, хотя семена его сеял он, начиная еще с 1920-х. По сути, формула «социализм в одной, отдельно взятой стране» изначально подразумевала противопоставление пролетарской России буржуазной Европе — со всеми вытекающими из этого последствиями: имперской экспансией, экономикой, неспособной к саморазвитию, растоптанной политической модернизацией, торжеством произвола власти и, конечно же, с ксенофобией и антисемитизмом.

При жизни Цезаря, в восходящей фазе наполеоновского комплекса России, когда всю работу по расширению империи и утверждению национал-коммунизма проделывал сам режим, русских националистов не смущала «краснота» советского бесовства. Забеспокоились они, когда империя не только затопталась на месте, хуже того, затрещала по швам, когда, говоря в моих терминах, наполеоновский комплекс перешел в нисходящую фазу. Вот тогда и заметили они отсутствие «духовного» фундамента (или «скреп», как сказали бы сегодня) в созданной «красно-черными» бесами империи и вытекающую, по их мнению, из этого ее нежизнеспособность, стагнацию. Короче, всерьез смутило их беспокойство за судьбу империи.

Вот почему именно в постсталинском СССР, в 1960-е, и начинает складываться сначала подпольно, потом полулегально Русская партия, как она сама себя назвала, предложившая, подобно славянофилам в дореволюционной России, свои альтернативы тогдашнему статус кво. Конечно, окончательно сложилась новая идеология Русской идеи уже в постсоветское время, но важнейшая ее часть — представления о Западе как о современном Содоме и об исключительности судьбы России в мире — созданы были уже в СССР. На протяжении нескольких десятилетий гниения посталинской империи Русская партия могла лелеять надежду на взятие власти. Но так же, как славянофилы в 1917, оказалась в решающий момент банкротом.

В том. как все это происходило, мы и попробуем разобраться во второй, советской, части истории Русской идеи. Эта глава посвящена лишь тому, что происходило с ней в эмиграции и в стране в первые пореволюционные десятилетия.

Причина, по которой деятельность русских националистов разворачивалась поначалу исключительно за границей, в эмиграции, понятна: при жизни Ленина именовался русский национализм в советской России не иначе как «великорусским шовинизмом» и был занятием смертельно опасным. Нет, наверное, надобности напоминать читателю, что предвоенный русский национализм, подобно неудачливому тенору, достиг немыслимо высокой ноты накануне мировой войны — и сорвал голос, ушел со сцены, освистанный публикой (мы подробно обсуждали это в первой части книги). Вот он и отыгрывался за свое эпохальное поражение в эмиграции.

Зато уж там он неистовствовал. Мы ведь помним предвоенные планы националистов, их предчувствие близкой и окончательной победы России, «нового света мира», над «одряхлевшим» Западом. Помним, что ключом к этой победе предназначено было стать «обезвреживание» Германии, вдохновляемой, по их мнению, исключительно «идеалами, заимствованными у еврейства». Помним и то, как звучало их мотто на финишной прямой накануне гибели петровской империи: «Россия против еврейства». И то, наконец, что объевреившая-ся, по их мнению, Германия представлялась им последним препятствием на пути России к реваншу, другими словами, к восстановлению единственно подобающего ей статуса «первой в мире державы».

И вот оказались они, как пушкинская старуха, у разбитого корыта, проиграли миродержавную схватку — постыдно, безнадежно. Ну, просто не могли они, согласитесь, воспринять столь оглушительное, столь горькое поражение иначе как торжество своего смертельного врага. И потому первая же книга, задавшая а 1921 году тон всей их последующей реакции так и называлась «Новая Иудея, или Разоряемая Россия».

Вот ее суть. «Сейчас Россия в полном и буквальном смысле этого слова Иудея, где правящим народом являются евреи и где русским отведена жалкая и унизительная роль завоеванной нации. Месть, жестокость, человеческие жертвоприношения, потоки крови — вот как можно охарактеризовать приемы управления евреев… Резюмируя все вышесказанное, можно смело сказать, что еврейская кабала над русским народом — совершившийся факт».

Но брошюра В. Михайлова, которую мы цитировали, была лишь первым раскатом грома, прозвучавшим из националистического лагеря. На подходе были куда более солидные двухтомники Николая Маркова, бывшего шефа Союза русского народа, впоследствии консультанта гестапо по русским делам, и Григория Бостунича, дослужившегося до генеральских чинов в СС. Смысл томов состоял в том, чтобы разъяснить Европе смертельную опасность «экскрементов вывороченных мозгов жида Карла Маркса, говоря словами Бостунича, разбудивших низменные инстинкты несчастных гоев, на радость жидам ставших средством внутреннего душевного разложения арийцев». Общая формула звучала так: «Большевизм — это стремление жидов к уничтожению христианских государств».

Конкретизировал формулу некто Ю. М. Одинзгоев, самая любопытная фигура из всей этой писательской компании. Любопытен он прежде всего тем, что мы ровно ничего о нем не знаем — ни года, ни места издания его книги «В дни царства Антихриста», ни даже настоящего его имени (Одинзгоев явно означает «один из гоев»). Не пожелал автор открыться ни современникам, ни потомкам. Может быть, кто-нибудь из читателей окажется счастливей меня и разгадает его тайну. Понятно лишь, что название его книги заимствовано у Константина Леонтьева, обронившего однажды: злосчастную фразу «Не повторяем ли мы в новой форме историю старого Рима? Но разница в том, что под его подданством родился Христос, под нашим скорее родится Антихрист». Родился, сообщает нам Одинзгоев, родился Антихрист. В России, ставшей отныне его плацдармом, — накануне финального штурма истерзанного войной континента.

Но дальше все приземленнее. «Не подлежит сомнению грядущее жесточайшее отрезвление после воцарения Всемирного Деспота из Дома Давидова, явно ныне подготавливаемого к выступлению на сцену иудо-масонами при всемерной поддержке “христианских правительств", на состоящих из представителей избранного народа и его наймитов-христиан, ставленников франкмасонско-жидовского тайного союза!».

Кошмарная, согласитесь, картина. И свидетельствует она, что взляды постреволюционных националистов переменились по сравнению с их славянофильскими пращурами ровно на 180 градусов: теперь надеялись они, что арийская Германия сокрушит объевреившуюся Россию — и антиеврейская диктатура спасет мир.

Соблазн диктатуры был, однако, разлит тогда в воздухе эпохи. Иначе невозможно обьяснить, почему легкая и неожиданная победа Муссолини в Италии — так скоро после победы Ленина в России — очаровала многих серьезных европейских мыслителей. Не избежали этого поветрия, разумеется, и выдающися русские умы, в частности, Николай Александрович Бердяев. Нет, конечно, упаси бог, это не был соблазн антиеврейской диктатуры, безраздельно, как мы видели, завладевшей сердцами «бешеных» националистов, но все-таки соблазн диктатуры — антидемократической, фашистской.

В книге так и озаглавленной «Новое средневековье», Бердяев противопоставил западным парламентам «с их фиктивной вампирической жизнью наростов на народном теле, неспособных уже выполнять никакой органической функции» — представительство реальных корпораций. Он, собственно, и не скрывал, у кого заимствовал эту «корпоративную» риторику: «Значение в будущем будут иметь лишь люди типа Муссолини, единственного, быть может, государственного деятеля в Европе». И вообще «фашизм — единственное творческое явление в политической жизни современной Европы». Потому что «никто больше не верит ни в какие юридические и политические формы, никто ни в грош не ставит никаких конституций».

Только у русского национал-либерала, однако, мог получиться такой странный выверт, при котором и от столь чудовищного поворота истории вспять выигрывала именно Россия. А как же иначе? Россия ведь «никогда и не выходила их Средних веков». Ей, стало быть, и карты в руки. «Власть будет диктаторской. Народная стихия наделит избранных личностей священными атрибутами власти — в них будут преобладать черты цезаризма».

В те смутные времена не нужно было быть Нострадамусом, чтобы предсказать «цезаризм» в Италии или в Восточной Европе. Тенденция к диктатуре угадана была верно. Только не это ведь предсказывал Бердяев. Смерть Нового времени он предсказывал — со всеми его парламентами и конституциями, бесповоротное торжество средневековья. То самое, что Гитлер назвал «тысячелетним Рейхом», только во главе с Россией, а не с Германией. В этом смысле попал Бердяев пальцем в небо. Что ж, и на старуху бывает проруха.

Куда проницательнее был Георгий Петрович Федотов, с ужасом размышлявший о том, что произойдет с Россией, когда кончится эра советского средневековья, когда откроются все шлюзы и гигантская волна эмигрантского национализма захлестнет страну. И мощная тема дикой ксенофобии опять заглушит в неподговленных умах тему свободы. «Большевизм умрет, как умер национал-социализм, — писал Федотов, — но кто знает, какие новые формы примет русский национализм?..».