Русская революция от Ленина до Сталина. 1917-1929

9. СССР и Запад (1923―1927)

На протяжении бурного 1923 года продвижение по пути к установлению нормальных взаимоотношений с западными державами, которые наметились после введения нэпа, несколько затормозилось. Этот год начался с того, что французы в ответ на отказ Германии выплачивать репарации оккупировали Рурскую область. В Великобритании падение Ллойд Джорджа дало Керзону неограниченную власть в области внешней политики. Во Франции на вершине власти стоял такой же непреклонный Пуанкаре. В мае 1923 года Великобритания несколько раз протестовала против тех или иных незаконных действий Советов, что наконец вылилось в заявление, получившее название «ультиматум Керзона». В нем подробно перечислялись действия советских агентов в Иране, Афганистане и Индии, нарушающие договоренности англо-советского торгового соглашения, подписанного в марте 1921 года. Если этим действиям не будет положен конец и в течение десяти дней не будет удовлетворен ряд требований, говорилось в ультиматуме, британское правительство аннулирует торговое соглашение и отзовет своего представителя из Москвы. Советское правительство, напуганное этим взрывом негодования, согласилось с большинством требований англичан и начало довольно мягко и неубедительно обсуждать вопрос, связанный с пропагандой; на некоторое время буря утихла.

В Германии, единственном крупном государстве, которое де-юре признало советское правительство, в этом году тоже происходили неутешительные события. В результате оккупации Рура немецкая экономика развалилась, а немецкая валюта обесценилась; последовало несколько политических кризисов кряду. Это вдохновило оптимистично настроенных московских наблюдателей на поиски возможностей компенсировать неудачи 1921 года (см. с. 27, 53). В августе Брандлера и других лидеров КПГ вызвали в Москву; строились планы переворота, чтобы к осени захватить власть. Но разногласия в области тактики подорвали взаимное доверие. План был загублен, и впоследствии это привело к бесконечным взаимным обвинениям. Изолированное восстание гамбургских коммунистов (23 октября) было легко подавлено. К этому времени во главе правительства встал Штреземан; новое правительство видело свою задачу в восстановлении разрушенной экономики; Сект, глава рейхсвера, очень верил, что Штреземан способен восстановить порядок. Парадоксально, но этот эпизод никак не повредил советско-германским отношениям. И ясно почему: у Секта, который понял, что у него по отношению к немецким коммунистам развязаны руки, были все основания развивать и далее военное сотрудничество с Москвой, Штреземан охотно одобрял эту политику. Советское правительство не могло позволить себе поддерживать коммунистов в Германии (так же, как и в Турции), поскольку ему нужны были эти страны как союзники и партнеры в международной дипломатической игре. Аналогичный урок можно было извлечь из его готовности развивать дружественные отношения с фашистским режимом Муссолини в Италии.

Начало 1924 года было более многообещающим. Приход к власти первого лейбористского правительства привел к тому, что 1 февраля 1924 г. Англия де-юре признала Советский Союз; несколько дней спустя ее примеру последовала Италия. В мае в результате выборов во Франции была сформирована левая коалиция под руководством Эррио. Но из-за мощного противодействия французских держателей русских дореволюционных акций признание СССР Францией затянулось до октября. Летом в Лондоне шли переговоры о новом англо-советском договоре, который должен был заменить торговое соглашение 1921 года. Договор, сопровождаемый обещанием займа, был подписан в Англии, несмотря на жесткое сопротивление со стороны британских финансовых и коммерческих кругов, а также со стороны консервативной партии. В этот момент либералы перестали оказывать поддержку лейбористскому правительству, и оно потерпело поражение в палате общин. Договор не был ратифицирован, и на последовавших вслед за этим выборах консерваторы одержали блестящую победу. Их успеху способствовало также появление как раз накануне выборов «письма Зиновьева» — письма Коминтерна с указаниями Коммунистической партии Великобритании о том, как вести пропаганду, в том числе в вооруженных силах. Письмо явно было фальшивкой. Но его содержание выглядело вполне правдоподобно; его появления было достаточно, чтобы еще больше настроить общественное мнение против СССР и его друзей в Великобритании. Новое консервативное правительство с Остином Чемберленом в качестве министра иностранных дел не прекратило официальных отношений с СССР, но на протяжении всего 1925 года все сделки с СССР были заморожены. Франко-советские переговоры по улаживанию долгов и претензий тоже зашли в тупик.

Тем временем соотношение сил в Европе изменилось в результате того, что в августе 1924 года при дипломатической и финансовой поддержке США был принят «план Дауэса», в соответствии с которым германские обязательства по репарациям должны были выполняться за счет крупного международного займа. Это было началом процесса примирения победителей и побежденных 1918 года. Кульминацией этого процесса стали знаменитые Локарнские договоры, проект которых был обсужден в Локарно в октябре 1925 года и которые 1 декабря торжественно были подписаны в Лондоне. Суть этих договоров состояла во взаимной гарантии соблюдения существовавших в то время западных границ Германии — это было добровольное признание Германией территориальной части Версальского договора, что, правда, не распространялось на восточные границы Германии. Договоры были неодобрительно встречены в Москве, где их рассматривали как доказательство новой западной ориентации в германской внешней политике и как изменение курса, принятого в Рапалло. Более того, в Москве этот шаг был расценен как свидетельство того, что Германия получила обещание о приеме в Лигу Наций и в Совет Лиги. Советское правительство выразило опасение, что Германия как член Лиги Наций будет обязана принимать участие в санкциях, которые Лига будет предпринимать по отношению к СССР. Чтобы успокоить эти страхи, все участники договоров в Локарно подписали декларацию, гласящую, что члена Лиги Наций можно заставить принимать участие в санкциях только «в той степени, в какой это совместимо с его военной ситуацией, и принимая во внимание его географическое положение». На этих условиях 26 сентября Германия наконец вошла в состав Лиги Наций.

Несмотря на заверения в противном, Локарнские договоры совершенно справедливо рассматривались в Москве как попытка реинтегрировать Германию в западный мир, отлучить ее от Советского Союза и изолировать СССР как чуждый элемент в сообществе других государств. Попытка удалась не полностью. Германия, все еще помнящая об унижении 1918 года, осознавала свое более низкое положение среди западных государств и не хотела становиться полностью от них зависимой. Связь с СССР была уже не такой тесной, как во времена, когда Рапалльский договор сблизил два отверженных государства. Но для Германии эта связь оставалась по-прежнему выгодной, в ее отношениях с западными странами она играла роль рычага для урегулирования соотношения сил в Европе. Обе страны объединяло недоверие к Польше. Тайные советско-германские военные приготовления успешно продвигались; рейхсвер стал бы очень возражать, если бы что-либо помешало этому. Экономические связи были выгодны обеим сторонам. В тот самый момент, когда Штреземан вел в Локарно переговоры с Чемберленом и Брианом, в Москве был подписан советско-германский экономический договор, по которому ряд германских банков предоставлял Советам значительные кредиты. Для Советского Союза Германия была самым крупным и самым надежным торговым партнером.

Однако это было не единственным проявлением стремления немцев обрести плацдарм в Восточной Европе. Советское правительство не ограничилось осуждением попыток Великобритании сколотить антисоветскую коалицию; одновременно Советы стремились установить отношения с другими странами, в чьих интересах было помешать плану Великобритании. Но поскольку Советы не хотели принимать на себя никаких военных обязательств и прежде всего были заинтересованы в том, чтобы помешать другим государствам объединиться против них, задача формулировалась следующим образом: обе стороны должны принять взаимные обязательства не принимать участия ни в каких военных или экономических акциях, направленных против одной из них, соблюдать нейтралитет в случае объявления другой стороне войны третьей стороной. В декабре 1925 года исходя из этого принципа был подписан договор с Турцией. Аналогичный по сути договор, но с другой формулировкой был подписан между СССР и Германией 24 апреля 1926 г. Кое-кто из немцев вспоминал о прецеденте — «подстраховочном договоре», который Бисмарк подписал с Россией в 1887 году. Советско-германский договор о нейтралитете и ненападении вызвал на Западе довольно сильное раздражение. Время от времени в отношениях между Москвой и Берлином возникали осложнения. Самое серьезное из них произошло в декабре 1926 года, когда германским социал-демократам стало известно о том, что Советы по тайному военному соглашению отправляют в Германию корабли с боеприпасами. Социал-демократы публично выразили в рейхстаге свой протест, что весьма смутило правительства Москвы и Берлина, а особенно немецких коммунистов и правых националистов. Но опасения, что союзники примут меры, не подтвердились; западные державы были слишком заинтересованы в сохранении добрососедских отношений с Германией, установившихся в результате Локарнских договоров, чтобы поднимать этот больной вопрос. Буря утихла, и на протяжении нескольких последующих лет, в то время как у Советов не было с Западной Европой никаких отношений, связи их с Германией как военно-политические, так и культурно-экономические оставались намного более тесными и плодотворными, чем с любым другим государством.

Революционный дух внешней политики СССР, воплощенный в создании Коминтерна, иногда все еще вступал в противоречие с дипломатической деятельностью Наркоминдела, что иногда приводило к разного рода неловкостям. Иллюзия, будто бы не было никаких противоречий между задачами революции и задачами дипломатии, поддерживалась тем, что советское правительство делало вид, якобы оно не несет ответственности за деятельность Коминтерна. Развеивал, однако, эту иллюзию часто повторяемый аргумент, что СССР — монолитный оплот мировой революции, будущее которого зависит от его могущества и безопасности. Согласно этому тезису, интересы международной революции и государственные интересы СССР неделимы. Отсюда вытекала полная зависимость всех других коммунистических партий, которые часто именовались секциями Коминтерна, от Российской Коммунистической партии.

Невозможно было даже допустить и мысли о каком-либо столкновении между Коминтерном и РКП(б). Когда весной 1922 года 22 члена рабочей оппозиции в соответствии с уставом обратились в Коминтерн по поводу обстановки, сложившейся вокруг них в партии, жалоба их была с ходу отклонена комиссией, в которую входили болгарин Коларов и немка Клара Цеткин. Ведь только Российской Коммунистической партии удалось осуществить победоносную революцию. Поэтому она приобрела и право, и обязанность наставлять другие партии и вести их по революционному пути. Этот довод подкреплялся тем историческим фактом, что Коминтерн возник как организация, построенная по русской модели и сплоченная вокруг РКП(б).

Взаимоотношения коммунистических партий с центральными органами Коминтерна были основной темой его V конгресса, проходившего в июне 1924 года. Руководители КПГ, которые провалили октябрьское восстание в Германии, были заклеймены как правые оппортунисты, их заменили представители левых — Рут Фишер и Маслов. Аналогичный отсев произошел в составе французской и польской партий, чьи лидеры, которые тоже теперь были осуждены как правые оппортунисты, в свое время высказались в поддержку Троцкого. Но, несмотря на множество речей, в которых на конгрессе превозносились достоинства левых, было очевидно, что основное качество, требуемое от новых левых руководителей, — беспрекословное выполнение решений, принимаемых в Москве. Зиновьев выступил с лозунгом «большевизации коммунистических партий», который был сформулирован в резолюции конгресса как «перенесение в наши секции того, что в русском большевизме было и есть международного, общезначимого». Разумеется, лозунг был принят. Это был естественный результат того, что революции в других странах задержались; доктрина построения социализма в одной стране еще подкрепила этот лозунг, поскольку упрочила роль СССР как уникального примера успешной социалистической революции. Сталин, который до этого не принимал участия в работе Коминтерна, на V конгрессе присутствовал, но оставался в тени, предоставив Зиновьеву играть ведущую роль; сам он выступил лишь на нескольких комиссиях, но не на пленарном заседании и тем не менее сделал все, чтобы его узнали иностранные делегаты. Троцкий тоже присутствовал на конгрессе и подготовил манифест конгресса в связи с приближающейся 10-й годовщиной начала войны 1914 года, но не выступал.

В последующие три года изоляция СССР в капиталистическом мире была для Москвы источником все растущего беспокойства. Экономика капиталистических стран Европы, серьезно подорванная первой мировой войной, к середине 20-х годов обрела равновесие, и в европейских государствах наступил период благоденствия, стимулируемый американскими капиталовложениями. Коминтерн признавал, что в западных странах наступила «стабилизация капитализма», награждая ее такими эпитетами, как «неустойчивая», «временная», и упорно противопоставляя ее «стабилизации советской экономики». Но эти сравнения вынуждали к осторожности. Левые лидеры иностранных партий, которые на V конгрессе пользовались популярностью, на протяжении последующих двух лет были смещены со своих постов; их заменили умеренные. Конгрессы Коминтерна перестали собираться ежегодно, вместо них проводились расширенные заседания ИККИ. VI конгресс состоялся только в 1928 году. Видения грядущей революции все еще преследовали многих, но уже гораздо реже. Революционная пропаганда велась главным образом в качестве оборонительных мер против внушавших опасения, враждебно настроенных западных правительств. Возвышение Сталина на Западе было воспринято с некоторым удовлетворением, поскольку это говорило о закате Троцкого и Зиновьева и замене революционных смутьянов умеренным и осторожным руководителем, который был больше всего озабочен восстановлением благополучия своей собственной страны.

Этот период был расцветом деятельности единого рабочего фронта, когда изо всех сил проповедовалась необходимость сотрудничества коммунистов с левыми партиями и группировками, организации интернациональных фронтов, не обязательно прокоммунистических, хотя их создание поощрялось и частично финансировалось Москвой, которые собирали под свою крышу различные левые группировки и партии, разделяющие цели, провозглашенные Коминтерном. Наиболее известной и действенной из них была Лига против империализма, чей учредительный конгресс прошел в Брюсселе в феврале 1927 года. На этом конгрессе впервые собрались делегаты из Китая, Индии и Индонезии, с Ближнего Востока, многих стран Африки, Латинской Америки, от негритянского населения Соединенных Штатов. Их объединяла общая платформа, направленная против тирании империалистических государств по отношению к подвластным им народам. Празднование 10-й годовщины революции в Москве в ноябре 1927 года, в котором приняло участие созвездие выдающихся зарубежных гостей, явилось поводом для создания Лиги друзей Советской России. Такие организации, как «Международная рабочая помощь» и «Международная помощь военнопленным», размещавшиеся в Москве, но имеющие свои отделения в других ведущих государствах, служили той же цели — поддержанию контактов с левыми некоммунистами и повышению авторитета СССР.

Отношения с рабочим движением в Великобритании с самого начала были неровными. Коммунистическая партия Великобритании была основана в 1920 году, когда слилось воедино несколько группировок, придерживавшихся крайне левых взглядов. В середине 20-х годов общее число ее членов достигло около 5 тысяч. Ее слабость компенсировалась мощью английских профсоюзов, которые составляли крепкое ядро рабочего движения и пользовались огромным влиянием в лейбористской партии. Более того, профсоюзы неоднократно демонстрировали поддержку и симпатии к советской власти. Чтобы привлечь на свою сторону профсоюзы капиталистических стран, в Москве в 1921 году был учрежден Красный интернационал профсоюзов (Профинтерн). Во Франции и Чехословакии ему удалось расколоть профсоюзное движение; существующие профсоюзы разделились примерно поровну: одна группа примкнула к существующей Международной федерации профсоюзов (МФПС), более известной под названием Амстердамского интернационала профсоюзов, а другая — к Профинтерну. В Германии такого раскола не произошло, члены КПГ оказывали серьезное влияние на профсоюзы, примыкавшие к Амстердамскому интернационалу. В Великобритании профсоюзы, за небольшим исключением, оставались верными Амстердаму. Но на протяжении многих лет большинство английских профсоюзов выражали сожаление о расколе международного движения и призывали обе соперничающие федерации к примирению. Не только идеологические различия, но и острое соперничество между Амстердамом и Москвой делало это невозможным.

Профинтерн был образован в тот момент, когда Коминтерн начал делать попытки объединить разные силы в борьбе против империализма. Когда на II конгрессе Коминтерна в 1920 году Ленин впервые бегло сформулировал идеи, которые год спустя приняли четкие очертания под общим названием «единый фронт», его замечания касались главным образом событий в Великобритании. Он говорил о том, что английским коммунистам необходимо поддерживать «Макдональдов и Гендерсонов» лейбористской партии, своеобразный устав которой позволял членам КПВ в то же время оставаться в рядах лейбористской партии, что было совершенно в порядке вещей. Но в Великобритании именно профсоюзы подготовили благодатную почву, на которой призыв к рабочим, сочувствующим коммунистам, но не входящим в компартию, мог дать всходы. Как тогда говорили, типичный английский коммунист носит в кармане три членские карточки: КПВ, своего профсоюза и лейбористской партии. Профинтерн открыл в Лондоне свое бюро; КПВ отреагировала на это созданием двух организаций единого фронта — Движения национального меньшинства (ДНМ), которое должно было подстегнуть деятельность профсоюзов, и Национального движения безработных (НДБ) — его задачей была пропаганда и агитация по злободневным вопросам под руководством коммунистов, но при широком участии рабочих. Хотя лейбористская партия неоднократно отвергала предложения КПВ о слиянии в единое целое, ее рядовые члены вначале не испытывали враждебности к самим коммунистам. На выборах 1922 года двое коммунистов прошли в парламент: один — как официальный кандидат от лейбористской партии, а другой — при молчаливой поддержке лейбористов.

Ситуация в лейбористской партии изменилась гораздо быстрее, чем в профсоюзах. В 1927 году лейбористская партия запретила выдвигать коммунистов на выборах как своих официальных кандидатов. Было принято решение не допускать членов КПВ на съезды лейбористской партии, но навязать выполнение этого решения было невозможно, поскольку профсоюзы по-прежнему включали коммунистов в состав своих делегаций. Поддерживать дух симпатии к СССР в профсоюзах было значительно сложнее. На съезде английских профсоюзов в 1924 и 1925 годах выступления Томского, советского профсоюзного лидера, были встречены с энтузиазмом, а в декабре 1924 года, сразу после появления «письма Зиновьева» и поражения лейбористского правительства, английская делегация побывала на съезде профсоюзов СССР. В начале 1925 года для развития сотрудничества между СССР и Великобританией был создан Англо-русский комитет профсоюзного единства. Но авторы этих планов недооценили расхождений во взглядах советских и английских профсоюзных деятелей, а также нежелания последних противопоставлять себя Амстердамскому интернационалу. На заседаниях комитета английские и советские делегаты все чаще нападали друг на друга с обвинениями. Деятельность Профинтерна и его резкая критика в адрес английских руководителей вызывали недовольство; постоянным источником раздражения была агрессивная тактика ДНМ и НДБ. В Генеральном совете конгресса профсоюзов антисоветское большинство противостояло все тающему просоветскому меньшинству.

Решающим моментом была всеобщая забастовка английских рабочих в мае 1926 года. Советы расценивали эту забастовку как политический шаг, демонстрацию силы, форму классовой борьбы, как начало пролетарской революции. Английские рабочие воспринимали забастовку исключительно как спор относительно заработной платы, как это и было задумано с самого начала. Руководители профсоюзов и подавляющее большинство рабочих стремились не покончить с существующей системой, а получить от нее как можно больше привилегий. Исходящие из Москвы призывы к революции встревожили и насторожили рабочих; они отказались от финансовой помощи, предлагаемой советскими профсоюзами, под предлогом, что это нанесет ущерб их делу; этого оскорбления советские лидеры так никогда и не простили своим партнерам. Когда же через 10 дней лидеры профсоюзов признали поражение и прекратили всеобщую забастовку, предоставив шахтерам, чьи нужды и послужили изначально толчком к забастовке, бороться в одиночку без всякой надежды на успех, Советы восприняли это как убедительное и окончательное доказательство продажности руководителей английских профсоюзов; осталась единственная надежда — поднять широкие массы рабочих против предательской профсоюзной бюрократии. С тех пор враждебность Советов по отношению к английским профсоюзным лидерам была непримиримой; на протяжении многих лет старания поколебать преданность большинства членов британских профсоюзов своим вождям терпели неудачи, что послужило причиной серьезных и горьких осложнений в отношениях между Советами и профсоюзным движением Великобритании.

Всеобщая забастовка, а также финансовая помощь бастующим, предлагаемая Москвой, подлили масла в огонь антисоветской кампании, которую видные консервативные деятели вели со все возрастающим пылом начиная с осени 1924 года. Зимой 1926/27 года требования консервативных кругов разорвать отношения с СССР стали крайне настойчивыми. В мае 1927 года на помещение Аркоса, где были расположены некоторые конторы советского торгового представительства в Лондоне, был совершен полицейский налет. В захваченных документах не было ничего сенсационного. Однако цель этой акции была ясна, и она была достигнута. 24 мая Болдуин объявил о разрыве дипломатических отношений в СССР и об аннулировании торгового соглашения. Примеру Великобритании не последовала ни одна страна. Но она все еще играла главную роль на европейской дипломатической арене. Одного жеста Великобритании было достаточно, чтобы вызвать всеобщее беспокойство. В Москве опасались войны или по крайней мере экономической и финансовой блокады. За год до этого в Польше захватил власть Пилсудский; в Москве подозревали, что Великобритания будет подстрекать его начать военные действия против СССР. Беспокойство советских руководителей усилили британские профсоюзы, на своем ежегодном конгрессе в сентябре 1927 года проголосовавшие за роспуск Англо-русского комитета профсоюзного единства, который уже давно был объектом нападок со стороны Троцкого и московской оппозиции. На горизонте не было ни единого просвета. После сбора урожая наступил чудовищный кризис — зерна государству было сдано катастрофически мало. В партии борьба с оппозицией накалилась до предела. Даже в Азии положение Советов было крайне удручающим.

В течение всего этого периода правительство Соединенных Штатов упорно отказывалось признать СССР или иметь с ним какие-либо дела. Отношение к Советскому Союзу ухудшалось с приходом каждого нового президента и государственного секретаря. Эту точку зрения оспаривали лишь горстка радикально настроенной интеллигенции и некоторые банкиры и бизнесмены, заинтересованные в возобновлении торговли с Советами. После снятия официального эмбарго на торговлю и запрета на займы СССР вето на принятие советского золота под предлогом, что права Советов на него весьма спорны, и отказ банков предоставлять кредиты фактически не давали возможности для крупных сделок. Но тем не менее тоненькой струйке торговли удалось пробиться сквозь все эти преграды. В 1924 году в Нью-Йорке советскими властями была учреждена торговая корпорация под названием Амторг (аналог Аркоса в Лондоне). Неофициальный советский представитель поселился в Вашингтоне и время от времени в качестве частного лица посещал госдепартамент. В 1925 году американский финансист Гарриман организовал на Кавказе концессию для добычи марганцевой руды. Хотя этот проект и не удалось осуществить и концессия была позднее закрыта, это была первая ласточка. Но только после 1927 года, когда в СССР уже вовсю шла индустриализация, американцы начали проявлять серьезный интерес к советскому рынку.