Русская революция от Ленина до Сталина. 1917-1929

11. Начало планирования

В марксистском учении была прочно заложена идея о том, что на смену рыночной экономике капитализма должна прийти плановая экономика социализма, хотя ни Маркс, ни его последователи почти ничего не сделали, чтобы подробно разработать эту концепцию. Однако сама по себе идея планирования не была исключительно социалистической; она была естественной реакцией на экономику свободной конкуренции XIX века. Подспудная тема написанного в 1899 году знаменитого «меморандума Витте», адресованного царю, — необходимость планировать развитие русской экономики, хотя точного плана действий разработано не было. Большевикам в кризисах революции и гражданской войны было не до теории планирования. Но на Ленина, как и на многих других, произвело впечатление то, что немецкая военная экономика в значительной степени соответствовала модели централизованного контроля и планирования. И это было не случайно. Конечной ступенью, к которой приближался капитализм накануне войны по своим собственным внутренним законам развития, был монополистический капитализм. С точки зрения того, что Ленин называл «диалектикой истории», война ускоряла превращение монополистического капитализма в «государственный монополистический капитализм», что являлось «наиболее полной подготовкой к социализму». «Без крупных банков, — подчеркивал Ленин в сентябре 1917 года, — социализм был бы неосуществим». Применение немецкой модели развития к России выявило все сложности построения социализма в стране с отсталой экономикой. Хотя за последний период в России высокими темпами росла концентрация промышленности, что прямо или косвенно зависело от государства, промышленность все еще находилась на примитивной ступени организации и могла бы предложить тем, кто намеревался планировать строительство социализма, весьма небольшой теоретический и практический багаж. Но сам принцип планирования не встречал сопротивления. Партийная программа, принятая в 1919 году, требовала для экономики «единого общего государственного плана». Начиная с этого момента в партийные и советские резолюции по экономическим вопросам регулярно включались призывы к созданию «единого экономического плана».

Однако на текущий момент планы, составляемые для отдельных отраслей экономики, были более многообещающими. Самым известным из них был труд Государственной комиссии по электрификации России (ГОЭЛРО), завершенный в феврале 1920 года. Этот план особенно завораживал Ленина, который придумал афоризм: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны». Решение учредить Государственный плановый комитет (Госплан) было принято всего год спустя, накануне введения нэпа. Но в это время Ленин не проявлял особенного интереса к дискуссиям о едином плане, он отзывался о них как о «пустой болтовне и показухе». В то время как ГОЭЛРО сразу же принялась за осуществление практической задачи планирования и сооружения гидростанций, которые впоследствии внесли значительный вклад в процесс индустриализации, Госплан на протяжении многих лет ограничивался академическими упражнениями во всеобъемлющем планировании. Постоянно раздавались заявления о необходимости разработки единого экономического плана. Но партийные лидеры, повязанные необходимостью проведения нэпа и возрождения сельского хозяйства, оставались весьма пассивными. Начиная с 1920 года и далее самыми активными поборниками планирования были Троцкий и другие, кто выступал против официальной линии. Планирование рассматривалось главным образом как политика развития промышленности с отдаленными и неясными последствиями для сельского хозяйства, а его практическое применение означало все большее вторжение в рыночную экономику. В таких условиях дело продвигалось медленно. Для отдельных отраслей хозяйства, в том числе сельского, планы составлялись соответствующими ведомствами. Но они, в отличие от плана ГОЭЛРО, не пользовались популярностью. Кроме того, не делалось никаких попыток как-то скоординировать их. Летом 1924 года председатель Госплана пожаловался, что прошло уже три года с момента создания комитета, но «единый экономический план» все еще не разработан.

Вопрос о всестороннем планировании не был обойден вниманием критиков. Планирование обсуждалось в принципе, но его практические аспекты так и оставались неисследованными. Плановая экономика была новой и неизвестной концепцией, она отрицала традиционные правила рыночной экономики, используя неведомые ранее доводы. Адепты плана столкнулись с неоспоримыми аргументами из сокровищницы классической экономики. Промышленность СССР, в особенности тяжелая, была неэффективной и отличалась высокими издержками; сельское хозяйство с его неограниченными трудовыми ресурсами давало относительно дешевую продукцию. Максимальную отдачу от капиталовложений можно было получить в сельском хозяйстве, создавая излишки сельскохозяйственной продукции для экспорта и таким образом финансируя импорт промышленных товаров, в том числе средств производства, необходимых для развития промышленности. Даже в области промышленного производства в стране, подобной СССР, где капитал был незначительным, а неквалифицированная рабочая сила — в изобилии, логично было бы отдать предпочтение развитию отраслей промышленности, производящих товары широкого потребления и требующих бо́льших затрат труда, а не производству средств производства, которое требовало значительных вложений. Но политика приоритетного развития сельского хозяйства и легкой промышленности, как бы созвучна она ни была традиционному экономическому анализу и принципам нэпа, полностью противоречила стремлениям сторонников плановой экономики ускорить превращение СССР в современную промышленную страну, не уступающую развитым странам Запада. Доводы этих людей были скорее политического свойства, нежели экономического, или, может быть, относились к новой и неизведанной области «экономики развития». Им изо всей силы настойчиво сопротивлялась, сознательно или несознательно, большая группа экономистов старой школы.

Меры по вмешательству государства в экономику, которые стали первыми шагами на пути всеобъемлющего планирования, были вызваны кризисом «ножниц» цен, разразившимся осенью 1923 года и обнажившим несовершенства нэпа. Огромные колебания цен нарушили нормальные отношения между городом и деревней; затормозилось развитие тяжелой промышленности; неуклонно росла безработица. В конце 1923 года был введен контроль цен. В январе 1924 года партийная конференция, где раздавались призывы к возрождению металлургической промышленности, может быть, следуя подсознательному ходу мыслей, поручила Госплану «разработать генеральный перспективный план экономического развития СССР на несколько лет (пять или десять)».

Но сторонники планирования, хотя и получали поддержку со стороны ВСНХ, стоявшего на страже интересов промышленности, все еще сталкивались с мощной оппозицией со стороны Наркомзема и Наркомфина, которые бдительно следили за неприкосновенностью рыночной экономики и ортодоксальной точки зрения на финансирование; и только на следующий год дело удалось сдвинуть с мертвой точки. В августе 1925 года Госплан опубликовал контрольные цифры развития государственной экономики (главным образом предварительные подсчеты) на следующий год начиная с 1 октября 1925 г. Это были лишь самые общие цифры; вместе с объяснениями и комментариями брошюра составляла не более сотни страниц, они дышали полным решимости оптимизмом, который по-прежнему вдохновлял авторов. Контрольные цифры не были обязательными: экономическим отделам предприятий просто предлагалось учитывать их при составлении планов и программ. Скептики утверждали, что эти цифры абсолютно не соответствуют действительности. Народный комиссар финансов Сокольников назвал предложения увеличить эмиссию денег для финансирования этого плана «формулой инфляции»; Наркомзем критиковал чрезмерное внимание, уделяемое промышленности. Из всех партийных руководителей только Троцкий с энтузиазмом приветствовал «сухие статистические колонки» как «великолепную историческую музыку растущего социализма». Другие руководители отнеслись к ним в лучшем случае с вежливым безразличием. Неудачи хлебозаготовительной кампании 1925 года несколько умерили пыл составителей плана и отчасти свели на нет их работу.

В этих обстоятельствах было неудивительно, что на важнейшем, XIV съезде партии в декабре 1925 года, который закончился поражением Каменева и Зиновьева, контрольные цифры не обсуждались и о планировании почти не говорилось. Тем не менее этот съезд был поворотным. Существенно, что Сталин выступил с критикой Сокольникова как главного защитника идеи аграрного развития страны, зависящей от ввоза промышленных товаров из-за границы. Сокрушив Зиновьева и Каменева, съезд приветствовал намерение Сталина постепенно отойти от крестьянской ориентации нэпа и его далеко идущие планы индустриализации. В резолюции съезда говорилось о необходимости «обеспечить за СССР экономическую самостоятельность… для чего держать курс на развитие производства средств производства и образование резервов для экономического маневрирования». Все это делало планирование обязательным и давало карты в руки Госплану и районным комиссиям по планированию, учрежденным во многих областях страны, что, однако, многие приверженцы нового курса еще до конца не осознали. До этого планы развития отдельных отраслей промышленности и сельского хозяйства составлялись различными соответствующими организациями без какой-либо попытки координации. Теперь планирование господствовало над всей экономикой в целом. Начался новый период.

Вопрос состоял не в том, нужна ли индустриализация, а в том, как ее осуществлять. До 1925 года промышленное производство крайне медленно выбиралось из пропасти, в которую его затащили революция и гражданская война, оно постепенно приближалось к дореволюционному уровню. До этого момента целью было восстановление утерянного или разрушенного. По сравнению с 1914 годом разрыв между СССР и капиталистическими странами, достигшими значительного технического прогресса, весьма увеличился. Советам было крайне нужно новое техническое оснащение как для строительства, так и для промышленности. Теперь, когда можно было двигаться дальше, следовало принять крупномасштабные решения, основанные на общем плане развития всей экономики страны.

На протяжении последних двух лет авторитет и престиж Сталина неуклонно возрастали. В марте 1926 года на I Всесоюзном съезде плановых работников были сформулированы три направления деятельности Госплана: генеральный долгосрочный план, перспективный пятилетний план и ежегодные текущие планы. Месяц спустя Центральный Комитет принял резолюцию по индустриализации, в которой потребовал «укрепления принципа планирования и введения плановой дисциплины». Генеральный план оказался весьма неудачным. Он так и не был завершен, хотя на протяжении некоторого времени мысли о долгосрочных изменениях в экономике еще занимали умы. Но идея пятилетнего плана пришлась сторонникам планирования по душе, она питала их честолюбие и побуждала строить смутные и отдаленные прожекты на необозримое будущее. С другой стороны, было гораздо легче выдавать оптимистические цифры, реализация которых ожидалась лишь через пять лет, чем ограничиваться конкретными рамками одного года. Госплан и ВСНХ создавали альтернативные планы, противоречащие друг другу в прогнозах дальнейшего промышленного развития и служившие причиной многочисленных споров. Контрольные цифры на 1926―1927 годы были гораздо полнее, чем в 1925 году, и свидетельствовали о некоторой осторожности. Однако интересы Госплана переместились в сферу разработки пятилетнего плана, что сулило гораздо больший успех; установился порядок, согласно которому контрольные цифры должны быть привязаны к этому гипотетическому плану. Было дано распоряжение разрабатывать рабочие планы (их называли производственно-финансовыми) для различных отраслей промышленности на основе контрольных цифр. Постепенно складывалась структура планирования.

В этот момент в Госплане проявились резкие разногласия между двумя группировками, именуемыми «генетической» и «телеологической» школами. Интересно, что к первой в основном принадлежали беспартийные экономисты, многие из них — бывшие меньшевики, ныне служащие Госплана, а ко второй — члены партии и те экономисты, которые чутко реагировали на изменения партийной линии. «Генетики» считали, что плановые цифры должны основываться на «объективных тенденциях» экономической ситуации. «Телеологи» утверждали, что решающий фактор в планировании — цель, которая ставится, и что одна из задач планирования — изменение экономической ситуации и ее тенденций. Основой плана, по их мнению, были директивы, а не прогнозы. Такой подход переводил планирование из экономической плоскости в политическую. Разумеется, во всех видах планирования присутствовали оба аспекта, и принятие решений зависело от достижения какого-то компромисса между ними. На деле «телеологи» склонны были отрицать законы рыночной экономики и уверяли, что их можно преодолеть, принимая практические меры, а это означало, что они обращали гораздо меньше внимания на политику уступок крестьянству. Такая позиция была прямым вызовом нэпу, хотя это признавалось крайне редко. В дальнейшем суть «телеологического» подхода сводилась к укреплению веры в то, что при достаточной решимости и энтузиазме никакие плановые задания не окажутся недосягаемыми. Эти настроения господствовали при подготовке окончательного варианта первого пятилетнего плана.

Отождествление планирования с индустриализацией было явным с самого начала. Подспудным мотивом и движущей силой планирования было стремление развить советскую промышленность, догнать Запад, сделать Советский Союз экономически независимой страной, которая могла бы на равных противостоять капиталистическому миру. Предстояло создать промышленность, не уступающую промышленности Запада. На XIV съезде партии в декабре 1925 года был безоговорочно принят принцип приоритета производства средств производства над производством потребительских товаров. Это означало необходимость крупных капиталовложений в тяжелую промышленность, что не сулило немедленных выгод потребителю. Чтобы создать резервы для капиталовложений внутри самой промышленности, был введен режим экономии на себестоимость продукции, что осуществлялось в рамках планирования. Однако поскольку другие возможности снижения себестоимости были ограничены, режим экономии тяжелее всего сказался на рабочих; производительность труда следовало повышать, в противном случае заработная плата могла понизиться. В то же время делались настойчивые попытки снизить розничные цены с помощью декретов. Но это привело к росту нехватки товаров по государственным ценам, и потребитель, особенно в сельской местности, оказался предоставленным на милость частного торговца, который при нэпе все еще процветал. Тяжести и неудобства, связанные с планированием в промышленности, постепенно становились очевидными.

Вначале никто особо не уделял этим проблемам внимания. Стоимость индустриализации еще не была полностью подсчитана. В июле 1926 года, в самый разгар споров относительно масштабов капиталовложений в промышленность, умер Дзержинский, бывший председатель ВСНХ; его преемник Куйбышев оказался пламенным защитником того, что впоследствии получило название «форсированной индустриализации». Подобные настроения пока сдерживались тем, что объединенная оппозиция Троцкого и Зиновьева постоянно настаивала на ускорении темпов индустриализации: как раз в это время оба они были осуждены Сталиным и Бухариным как «сверхиндустриализаторы». Во второй половине 1926 года два лагеря разделяли не столько разногласия во взглядах на то, насколько желанной является индустриализация и насколько быстрыми темпами ее следует развивать, сколько оптимистическая уверенность большинства, не разделяемая оппозицией, в том, что этих целей можно добиться без особого напряжения сил, в частности крестьянского сектора. Критические выступления оппозиции приглушались обвинениями в неверии в советскую власть или в мощь рабочего класса. Именно тогда были одобрены два крупнейших проекта: Днепрострой — сооружение громадной плотины на Днепре и Турксиб — строительство железной дороги, которая должна была соединить Среднюю Азию и Сибирь (см. с. 158, 160).

Оптимизм последних месяцев 1926 года сменился серьезным беспокойством, когда следующей весной и летом враждебность Запада могла разразиться блокадой СССР или войной. Но это изменение в настроениях вовсе не затормозило процесса индустриализации. Напротив, решимость сделать Советский Союз независимым государством, способным противостоять враждебному капиталистическому миру, укрепилась. Один за другим подготавливались и распространялись проекты планов, и голоса тех, кто протестовал против нереальности осуществления поставленных целей, потонули в хоре призывающих к более энергичным действиям. За «режимом экономии» последовала кампания за «рационализацию производства» — этим термином охватывался целый ряд мер давления на рабочих и мастеров, чтобы увеличить производительность и снизить себестоимость труда. Рационализация в ее различных формах могла увеличить производительность труда, то есть выпуск продукции на одного рабочего. Это осуществлялось за счет ужесточения организации труда как в управлении, так и в цехах, концентрации производства в наиболее эффективных подразделениях, стандартизации продукции и сокращения ее ассортимента. Этого можно было добиться при более действенном и экономичном использовании существующих заводов и техники. Кроме всего прочего, этого можно было добиться путем модернизации и механизации процесса производства, в чем СССР весьма сильно отставал от крупных промышленных государств. Начиная с 1926 года все эти методы рационализации применялись весьма широко и привели к некоторому снижению себестоимости продукции. Но в стране, подобной СССР, с ограниченными денежными ресурсами возможности снижения себестоимости были весьма ограниченными. В частности, механизация промышленности — самый главный источник ее рационализации — в этот период зависела в основном от импорта техники, а также и весьма часто от наличия в составе персонала иностранных специалистов, которые обучали советских рабочих, как пользоваться этой техникой.

Все эти условия означали, что в СССР производительность труда зависела от физической силы рабочих гораздо больше, чем на Западе. Производительность труда приходилось поднимать главным образом за счет более тяжелого физического труда, большей отдачи каждого рабочего и более жесткой дисциплины. И чтобы добиться результатов, применялись любые формы убеждения и принуждения.

Планирование с вытекающими из него последствиями в других отраслях экономики также внушало тревогу и принималось с крайней неохотой. На протяжении 1927 года еще оставался в силе культ крестьянина, за который так ратовал Бухарин; влияние Наркомзема, хотя уже ослабло, все еще тормозило сторонников планирования. Наркомфин по-прежнему встречал в штыки идею о предоставлении неограниченных кредитов для расширения индустриализации и вел ожесточенную битву против «диктатуры промышленности», отстаивая свою позицию, именуемую ее противниками «финансовой диктатурой». Соответственно был поднят вопрос о финансовом контроле, осуществляемом через регулирование объема кредитных ресурсов и денежного обращения в противовес физическому контролю, проводимому через государственные директивы, например, в отраслях тяжелой промышленности, работавших непосредственно по государственным заказам, и во внешней торговле.

Даже сами сторонники планирования очень постепенно шли к признанию несостоятельности финансовых инструментов контроля, которые были заменены прямым физическим контролем. Эти противоречия в конце концов сказались на отношении к рыночной экономике — фундаменту нэпа. Вначале предполагалось, что планирование будет осуществляться в рамках рыночной экономики. Постепенно и весьма болезненно стала проявляться несовместимость планирования и индустриализации, с одной стороны, нэпа и рыночной экономики — с другой.