Русские предания

Пугачёв в Алатыре

Прижизненный портрет Е. И. Пугачева

Взяв г. Алатырь, Пугачев торжественно въехал в город, с вострой саблей в правой руке, богато наряженный и окруженный многочисленной свитой. Духовенство всем собором встретило его с иконами и хоругвями у городской заставы. Со всех церквей лился колокольный звон. Приняв от именитых горожан хлеб-соль, Пугачев направился к главному храму, — отслужили благодарственный молебен за здравие и спасение государя и громогласно возгласили многолетие царю Петру Федоровичу. Затем дьякон прочитал с амвона манифест высочайший православным христианам, — и началась поголовная присяга жителей на подданство императору, а не царице.

В это время Пугачёв отрядил молодцов разбить винный подвал и угощать парод за царский счет.

— Пейте — говорит, — детушки, за царское здоровье, на радостях, до отвала!

Вместе с посланцами много прибежало складчиков из горожан, живо разбили казенный подвал и выкатили бочки; чтобы скорее достать вина, они начали выбивать дно поленьями: как хлопнут по бочке, так и потечет вино под гору к реке Суре. Ручьями текло вино, а все охотники до выпивки подставляли шапки, черпали его под горой и пили вдоволь, сколько душа примет. После всеобщей попойки разбрелся народ по всем окрестным селам и забунтовал от имени царского.

Когда происходило это угощение войска и населения местного, Пугачев потребовал к себе храброго наместника г. Алатыря Бердо.

— Как ты смел: не пускать царя Петра Федоровича в свой город, который ему достался по наследству от блаженных предков? — закричал при народе самозванец.

— Царя Петра III нет в живых, — отвечал храбрый Бердо, — а управляет теперь русским государством его супруга, императрица Екатерина II.

— Значит, ты веруешь и повинуешься бабе, подчиняешься боярским прихотям. Бояре завладели царицей совсем, — и ты за ними! Ребята, он непригоден нам, пустите его рыбу ловить. — Разумеется, казаки тотчас увели наместника и утопили в Суре-реке.

Недалеко от этой речки в Алатыре показывают курган, в котором похоронены, как говорят, защитники города и убитые, при взятии его, Пугачёвым.

Пугачёв человек был добрый. Разобидел ты его, пошел против него баталией… на баталии тебя в полон взяли; поклонился ты ему, Пугачёву, все вины тебе отпущены, и помину нет! Сейчас тебя, коли ты солдат, а солдаты тогда, как девки, косы носили, — сейчас тебя, друга милого, по-казацки в кружок подрежут, и стал ты им за товарища. Добрый был человек: видит, кому нужда, сейчас из казны своей денег велит выдать, а едет по улице — и направо, и палево пригоршнями деньги в народ бросает… Придет в избу, иконам помолится старым крестом, там поклонится хозяину, а после сядет за стол. Станет пить — за каждым стаканчиком перекрестится! Как ни пьян, а перекрестится! Только хмелем зашибался крепко!

Ну а кто пойдет супротив его… Тогда что: кивнет своим — те башку долой, те и уберут! А когда на площади или на улице суд творил, там голов не рубили, там кто какую грубость или супротивность окажет, — тех вешали на площади тут же. Еще Пугач не выходил из избы суд творить, а уж виселица давно стоит. Кто к нему пристанет, ежели не казак — по-казацки стричь; а коли супротив него — тому петлю на шею! Только глазом мигнет, молодцы у него приученные… глядишь, уж согрубитель ногами дрыгает…

Соль для чувашей

После отступления Пугачёва от Казани и переправы его через Волгу на правом ее берегу поднялось все инородческое и крепостное население; с особенной злобой оно мстило помещикам и духовенству. Прискакал гонец от самозванца в с. Тувань и объявил от имени царя грамоту, в которой говорилось о преследовании бояр и попов и о будущих народных льготах. Чуваши с. Тувань и окрестных сел знали уже, что идет войско и во главе его царь; что он вешает попов и господ. По обнародовании манифеста они поднялись, заволновались и сами принялись за дело, — стали ловить укрывавшихся священников и вешать. Уже более десятка успели чуваши погубить духовных лиц; но в это время правительство приняло меры и послало в с. Тувань три роты солдат для усмирения бунта. Чуваши решились лучше умереть, чем выдать зачинщиков мятежа, по хорошенько не могли определить, царское это войско или царицыно?

— Кто здесь бунтовал и вешал попов и господ? — спросил воинский начальник.

— Здесь, батька, все было тихо и смирно, никто никого не думал вешать. Мы занимались своими делами и ничего даже не слыхали.

— Так кто же, не знаете ли, повесил попов здешних, если вы не участвовали в этом деле?

— Знать не знаем! Видно, они сами повесились.

Видя явное соглашение и запирательство чувашей, начальник отряда прибегнул к хитрости, чтобы разведать, кто были главные зачинщики волнения. Зная, что самая дорогая вещь для чувашей соль, он им сказал:

— Ах вы, дураки. Что же вы скрываете от меня? Ведь я нарочно прислан царем похвалить вас за усердие и пожаловать. Молодцы вы, ребята, что хорошо расправлялись с попами и господами и стояли за государя Истра Федоровича, — он вам прислал большую награду за верность: кто из вас вешал попов, тому жертвует царь воз соли. Ступайте в г. Чебоксары (уездный город Казанской губ., называемый чувашской столицей), там из казенного подвала отпустят вам по двадцать пудов каждому; вот только я напишу и дам вам грамотку.

Вручил чувашам туванским воинский начальник письмо, распрощался с ними ласково, скомандовал солдатам и ускакал с отрядом. Тогда чуваши, — большие охотники до соли, — стали тотчас запрягать лошадей, поехали в Чебоксары и виновные, и частью невинные, а военный начальник с солдатами поджидал их около дороги, недалеко от с. Тувань. Каждого проезжающего чувашенина ловили солдаты и приводили к своему командиру, а тот допрашивал их:

— Ты куда едешь?

— В Чебоксары за солью, царь пожаловал.

— Да ты ведь не бунтовал и попов не вешал, даром казну разорять вздумал?

— Как не бунтовал? Вон и вожжи мои были; на них я повесил туванского попа с другими товарищами.

Разумеется, таких смельчаков солдаты брали и вязали им руки и ноги; иные сознавались, что поехали за солью даром, не участвовали в бунте, а только смотрели, как вешают попов другие. Этих чувашей прогоняли обратно в село, и те скакали без оглядки, считая себя обманщиками царя.

Таким способом разведали, кто были главные зачинщики, а кто пособники бунта. Привезли их в с. Тувань и перед собранием всех чувашей жестоко наказали батогами да вдобавок натерли им спины лакомой приправой их кушанья — солью.

Барчонков пчельник

В селе Курмачкасах рассказывают следующее:

Как услышал барии курмачкасский о приближении Пугачёва, тотчас оседлал лошадь, бросил дом и семью на Божью волю и ускакал в дальнюю деревню. Взрослая дочь барина придумала способ спастись от разбойников: она взяла у своей сенной девки сарафан, рубашку, платок и все принадлежности одежи, принарядилась и села прясть в крестьянской избе, чтобы не узнали ее пугачевцы. По та же горничная, которая дала ей свое платье, первая указала мятежникам, где скрывается ее барышня, потому что она лиха была до прислуги. Тогда схватили барышню-невесту в избе, выволокли за длинные волосы на улицу и задушили на виселице. Мать ее, курмачкасская барыня с грудным младенцем, убежала в лес, куда принесли слуги колыбель, повесили на суке дерева и качали барчонка; по и боярыню выдали свои крепостные крестьяне, указав мятежникам место, где она скрывается с малюткой. Прискакали туда казаки, повесили барыню на дереве, на котором находилась люлька, а ребенка задушили. Когда усмирили волнение и улеглась сумятица в Симбирской губернии, вернулся назад в с. Курмачкасы барин; но никого уже не нашел из своего семейства, только указали ему место в лесу, где погибла его супруга, и он отыскал там люльку своего ребенка. Желая чем-нибудь отличить это место, помещик, по совету священника, устроил там пчельник, с условием, что выручаемый с него воск жертвовать в церковь на помин погибших душ боярских. С той поры и получило это лесное урочище название Барчонкова пчельника.

Про Пугача

В Ставропольском уезде (Самарской губ.), в селе Старом Урайкине, побывал Пугач, и с помещиками обращался круто: кого повесит, кого забором придавит…

Была в Урайкине помещица Петрова, с крестьянами очень добрая (весь доход от имения с ними делила); когда Пугач появился, крестьяне пожалели се, одели барышню в крестьянское платье и таскали с собой на работы, чтобы загорела, и узнать ее нельзя было, а то бы и ей казни не миновать от Пугача.

Пугачёв в Симбирске

Когда Пугачёв сидел в Симбирске, заключенный в клетку, много народа приходило на него посмотреть. В числе зрителей был один помещик, необыкновенно толстый и короткошеий. Не видя в фигуре Пугачёва ничего страшного и величественного, он сильно изумился.

— Так это Пугачёв, — сказал он громко, — ах ты дрянь какая! А я думал он бог весть как страшен.

Зверь зверем стал Пугачёв, когда услышал эти слова, кинулся к помещику, даже вся клетка затряслась, да как заревет:

— Ну, счастлив твой бог! Попадись ты мне раньше, так я бы у тебя шею-то из плеч повытянул!

При этом заключенный так поглядел на помещика, что с тем сделалось дурно.

Пугач и Салтычиха

Пугачёв в железной клетке. Гравюра XVIII в.

Когда поймали Пугача и засадили в железную клетку, скованного по рукам и ногам в кандалы, чтобы везти в Москву, народ валом валил и на стоянки с ночлегами, и на дорогу, где должны были провозить Пугача, — взглянуть на него. И не только стекался простой народ, а ехали в каретах разные господа и в кибитках купцы.

Захотелось также взглянуть на Пугача и Салтычихе. А Салтычиха эта была помещица злая-презлая, хотя и старуха, но здоровая, высокая, толстая и на вид грозная. Да как ей и не быть толстой и грозной: питалась она — страшно сказать — мясом грудных детей. Отберет от матерей, из своих крепостных, шестинедельных детей под видом, что малютки мешают работать своим матерям, или что-нибудь другое тем для вида наскажет, — господам кто осмелится перечить? — и отвезут-де этих ребятишек куда-то в воспитательный дом, а на самом деле сама Салтычиха заколет ребенка, изжарит и съест.

Дело было под вечер. Остановился обоз с Пугачом на ночлег. Приехала в то село или деревню и Салтычиха: дай, мол, и я погляжу на разбойника-душегубца, не больно, мол, я из робких. Молва уже шла, что когда к клетке подходит простой народ, то Пугач ничего — разговаривал, а если подходили баре, то сердился и ругался. Да оно и понятно: простой черный народ сожалел о нем… А дворяне более обращались к нему с укорами и бранью: «Что, разбойник и душегубец, попался!»

Подошла Салтычиха к клетке. Лакеишки ее раздвинули толпу. «Что, попался, разбойник?» — спросила она. Пугач в ту пору задумавшись сидел, да как обернется на зычный голос этой злодейки и — Богу одному известно, слышал ли он про нее, видел ли, или просто-напросто не понравилась она ему зверским выражением лица и своей тушей, — как гаркнет на нее, застучал руками и ногами, даже кандалы загремели, глаза кровью налились. Ну, скажи, зверь, а не человек. Обмерла Салтычиха, насилу успели живую домой довезти. Привезли ее в имение, внесли в хоромы, стали спрашивать, что прикажет, а она уже без языка. Послали за попом. Пришел батюшка. Видит, что барыня уже не жилица на белом свете, исповедал глухою исповедью, а вскоре Салтычиха и душу грешную Богу отдала. Прилетели в это время на хоромы ее два черных ворона…

Много лет спустя, когда переделывали дом се, нашли в спальне потаенную западню и в подполье сгнившие косточки.

Горькая смерть

Фома-дворовый был пугачевец, и его решили повесить. Поставили рели, вздернули Фому, только веревка оборвалась. Упал Фома с релей, а барин подошел и спрашивает:

— Что, Фома, горька смерть?

— Ох, горька! — говорит.

Все думали, что барин помилует, потому что, видимо, Божья воля была на то, чтобы крепкая веревка да вдруг оборвалась. Нет, не помиловал, велел другую навязать. Опять повесили, и на этот раз Фома сорвался. Барин подошел к нему, опять спрашивает:

— Что, Фома, горька смерть?

— Ох, горька! — чуть слышно прохрипел Фома.

— Вздернуть его в третий раз! Нет ему милости!

И так, счетом, повесили барского человека три раза.