Русский Бертольдо

Во втором Приложении представлены тексты, непосредственно связанные с бытованием и рецепцией романа о Бертольдо в России XVIII века.

Здесь впервые публикуются разнообразные и довольно редкие свидетельства читателей русского «Бертольдо», дошедшие до нас вместе с рукописными списками переводов итальянской «народной» книжки. С одной стороны, это — «Некоего человека размышление» в форме шуточных виршей; их автором, вероятно, был владелец списка РНБ (Q. XV. 102) Семен (он же Симеон) Забелин. С другой — совсем нешуточные размышления несчастного Стефана Рубца над текстом переписанного им «Италиянского Езопа» (ГИМ Вахр. 186). Сугубо личный характер выражения обоих этих текстов (несмотря на литературную форму первого), их близость низовой письменности и причастность авторов к сфере так называемого «демократического чтения» — наименее изученному явлению русской жизни XVIII в. — придают публикации особую документальную ценность.

Вторую группу источников, вошедших в Приложение, представляют печатные предисловия к французским переделкам «Бертольдо», которые сопровождали издания «Италиянского Езопа» (СПб., 1778; М., 1782) и «Жизни Бертолда» в составе «Библиотеки немецких романов» (М., 1780). Благодаря этим весьма содержательным дополнениям, русский читатель получал не просто очередной перевод забавного (судя по названию) сочинения, но знакомился с историей его создания, дальнейшей литературно-издательской судьбой, критикой, библиографией, получал представление о месте, которое предлагаемый ему текст занимал в общем историко-культурном процессе. Иными словами, изданию популярной книжки придавался новый статус, как мы сказали бы сейчас — статус литературного памятника.

Эти материалы, различные по своему характеру и назначению (от забавных виршей до книговедческой информации), объединяет причастность к миру читателя «неполезной» литературы в России XVIII столетия. Так или иначе они отражают интересы и умонастроения этой неоднозначной фигуры, в которой причудливым образом переплетались европейский рационализм и традиционное (православное) неприятие развлекательного чтения как чего-то греховного.

Тексты (как рукописные, так и печатные) публикуются с соблюдением орфографии памятников, но без сохранения слитного написания слов и графических особенностей (не воспроизводятся выносные буквы, слова под титлами, ъ на конце слова и пр.); устаревшие буквы сохранены только в алфавите перед каждым стихом виршей Симеона. Пунктуация приближена к современной, заглавные буквы восстановлены; квадратные скобки используются для необходимых пояснений.

Вирши Симеона (Семена Забелина) в списке русского перевода «Бертольдо», 1747 г. (РНБ OP: Q. XV): Начало (л. 79).

1. «Размышление» Симеона в составе рукописи «Хитрости высочайшия Бертолдовы» 1747 г.[822]

Вирши Симеона (Семена Забелина) в списке русского перевода «Бертольдо», 1747 г. (РНБ OP: Q. XV): Текст под литерами «В» — «З» (л. 79 об. — 80).

Вирши Симеона (Семена Забелина) в списке русского перевода «Бертольдо», 1747 г. (РНБ OP: Q. XV): «Совещание» — концовка виршей (л. 84 об.).

2. Размышления Стефана Рубца над «Италиянским Езопом»[831]

Бог располагает по воле его смерть, несмотря ни на титла светлости, ни на силу знатности, ни на блеск сокровищ, разит смертным незапным ударом. Она не даст им времени ни довершить благодеяний своих тем, кому добра желают, ни удовлетворить тех, пред кем чувствуют себя виноватыми. О вы, абманувшиеся в надежде будущого своего щастия преселением жизни преселившагося велможи, вы негодуете теперь за то, для чего не успел он совершить истиннаго вашего щастия, но забывайте вы, что преселившийся ныне в вечную жизнь благодетель ваш не имел силы ни на одно мгновение она отдалить своего конца. Не сами ли виноваты вы, не внемля остерегавшого вас пророка глаголавшаго сие:

Смерть сия есть великое поучение сильным мира сего, она являет, что слава мира есть суетна:

Я обращу теперь разсуждении на самого меня. Всем знающим меня известно, что я стражду сам от следствия удара (аппела) апоплехтического, не более как в течении года поразили меня четыри таковых удара. Но Господь, Защититель живота моего всегда обращал вознесшуюся на меня злобу смерти; угодно было святой его воле лишить меня руки, ноги и части употребления языка:

Но сие лишение не почитаю я действием гнева божия, а паче почитаю действием безконечного его ко мне милосердия, ибо вспомнил, что лишился я пораженных членов в самое то время, когда, возвратясь с чужих краев, упоен был мечтою о моих знаниях. Когда безумное на разум мой надеяние из мер выходило и когда, казалось, представился случай к возвышению меня в суетную знаменитой. Тогда всевидец, зная, что таланты мои могут быть более вредны, нежели полезны, отнял у меня способы изъяснится словами и писменно и просветил меня в разсуждении меня самого. С благо[го]вением ношу я наложенный на меня крест и непрестанн[у] до конца жизни моей восклицать:

3. Предисловие к изданию «Италиянской Езоп»[832]

Предисловии с некатораго времени в толь худую пришли славу, что ныне самый славный писатель со страхом и трепетом за перо принимается, когда он принужден бывает написать его в заглавии своего сочинения. Однако ж они для некоторых книг необходимо нужны, к числу которых и сия мною ныне в свет издаваемая книжка принадлежит. Она не весьма еще известна в нашем Государстве[833], по тому что ни когда на наш язык переведена не была, то кажется, что я зделаю удовольствие читателю, сообщая ему некоторое об ней понятие, из котораго он, по крайней мере, увидит, стоит ли она, чтоб он принял на себя труд ея прочесть? Сие есть главною причиною, для которой я вознамерился изъяснится как о самой сей книжке, так и о учиненном мною оной переводе; как переводчик, сочинитель и издатель (ибо я могу все сии звания вместе на себя принять) уповаю, что мне дозволено будет зделать то, к чему каждое из сих именований дает мне не оспоримое право. Имя сочинителя заставляет меня написать предисловие; сия есть такая вольность, которая с давних времен самым обыкновением введена; а как переводчик обязан я зделать предуведомление для моих читателей, и каждому известно, что в первый раз с иностраннаго языка переведенная книжка вне своего Государства без издателева об ней мнения никогда на свет не выходила.

Как меня уверяют, то сия есть самая старинная книга, из всех на Италиянском языке находящихся; и мне кажется, что она единственно ради своея древности была в забвении у наших Французов: но как бы то ни было, однакож Италиянцы, разумея оной красоту, лучше нас оказали ей справедливость; и тритцать или около сорока изданий, ими учиненных, суть не оспоримым доказательством великаго их уважения к сему сочинению. Такое уважение не ложно; ибо и славная Делла Крусская академия[834], весьма довольна будучи сим сочинением Джулия Чезаря Крочия, славнаго в свое время Болонскаго стихотворца, наложила труд на самых лучших Пиитов описать оное стихами; что и исполнено было с таким щастием, что вся Италия тем была довольна* (*Из сих трех материй господа члены Делла Крусской академии написали поэму на дватцать песней разделенную, которая была также переведена на Болонский язык, особливой в сей части Италии). Сия книга во всей Италии столь известна, сколь и любима, и кто в сем Государстве не читывал приключении Бертолда, Бертолдина и Какасенно, то есть, отца, сына и внука, тот почитается за сущаго невежду и за человека, не имеющаго вкуса.

Как уже ныне прошли те времена, в которыя наши граждане столь безумны были (что и еще пред недавным временем случилось), что ни чего за разумное и хорошее не признавали, что вне Франции находится, но против того, имеем мы обыкновение заимствовать все то, что есть лучшаго у наших соседей, то я думал как моим единоземцам, так и всем разумеющим наш язык услугу оказать, стараясь сколько можно яснее сие сочинение переводить. Теперь я издаю только первую часть онаго, когда же она понравится, то вскоре за оною и другая две последуют.

Перевод мой называю я парафразическим, для того, что я не от слова до слова следовал оригиналу Джулия Чезаря Крочия и Г.[оспод] стихотворцов Делла Крусской академии. Сии последний из своего сочинения все то выпустили, что им в подлиннике не довольно приятно и хорошо для читателей казалось, а напротив того, ни чего не пропустили, чрез что оное могло более читателям нравится; я равную ж принял вольность и как из самого сочинения, так и из поэмы только то выбирал, что в оных находилось лучшаго, и присовокуплял к тому из собственной моей головы.

Такая вольность тому не покажется странною, кто только знает, что есть такия красоты, которыя на ином языке весьма много имеют приятности, а на другом очень противны бывают; есть такия слова, которыя на ином языке весьма важны, напротив того, на другом бывают со всем общи, низки, грубы и слуху противны; все те из моих читателей, которыя оба сии языки разумеют и которыя примут на себя труд сличить перевод сей с подлинником, увидят истинну того, о чем я говорил и что мне иначе зделать было не можно, а наипаче в такое время и в такой стране, в которой ежедневно весьма много хороших сочинений выходит, которыя читателей весьма разборчивыми зделали. Естьли я имел щастие сим переводом угодить по вкусу моих читателей, то для удовольствия их издам вторую и третью часть, которыми, уповаю, они не менее довольны будут.

4. Предисловие к публикации «Жизнь Бертолда»[835]

Уже более двух сот лет сей небольшой Комический роман есть любезное чтение Италианцов; все умеющие читать, читают жизнь Бертолдову; дети знают ее на изусть; кормилицы и мамки расказывают тем, кои еще грамоты не знают; и те, которые не читывали, знают, по крайней мере, несколько его пословиц. Бертолд в Италии славнее, нежели синяя борода или тому подобный роман во Франции. Да и заслуживает он уважения пред сими, ибо Герой сея повести есть род Езопа или Санхопансы.

Жизнь Бертолда показалась в шестом надесять веке дурно напечатанною книжкою и обрела, как и по ныне, великий расход по городам, по лавкам, по мостам и у нижних по деревням таскающихся продавцов. Сочинитель ея был Юлий Кесар Кроц[836]. Его прозвали Делла Лира, потому что видали его играюща на бедной Малдолине по улицам Болонским и сей его инструмент почтили Лирою; ибо он был почти тот же, каковы в Париже chanteur du pont-neuf[837]. Думают, что он с начала сию жизнь Бертолдову напевал в стансах, а потом продал сие распространенное Прозаическое сочинение.

В последние годы жизни своей приложил Кроц к повести Бертолдовой повесть сына его Бертолдина, но сия вторая часть не такова как первая. Напоследок, по смерти Кроца некто Камигло Скалигер Делла Фрата[838] написал третью, содержащую повесть Бертолдинова сына Каказенны. Сия третяя часть, хотя ниже второй, но для первой имела расход, так что множество есть изданий всех трех частей. Но подлинник Бертолдов был всегда в уважении. В Греции и Турции перевод сего Романа в великой славе.

<…> Из сего небольшаго романа взято содержание к стихам, в отменном почтении в Италии состоящим. Причина того следующая.

В конце прежняго столетия или в начале нынешняго прибыл славный живописец из Болонскаго училища, Иосиф Мариа Креспи[839], прозванием Испанец; ему вздумалось написать знатнейшее из приключений Бертолда и его детей. Сходство в редком и разумном виде Бертолдовом, а потом глупыя земледельческия лица Марколфы, Бертолдина, Менгины и Каказенны приводили всех во удивление. Живописца уговорили картину свою отдать вырезать на меди. Искусный Болонский художник Матиоли[840] вырезал оную и, вместо приобщения сих напечатанных листков к прозаическому роману, вздумалось изящным стихотворцам сочинить о Бертолде с его семейством поэму на стихах по образцу Бернисову[841]. Работа была между ими разделена. Вся поэма долженствовала состоять из дватцати песней; первыя шесть имели содержать собственную жизнь Бертолда, восемь следующих повестей Бертолдина, а последния о Каказенне. Каждая песнь получила особливаго сочинителя. Сего труда дватцати стихотворцев дватцать первая песнь составляла в стихах содержание всей книги, другой сочинитель прибавил к ней Аллегории и нравоучение в прозе и еще один ученый — примечание на всю книгу. Таковым образом поэма сия учинилась трудом дватцати трех сочинителей, которые почти все были Болонцы, Феррарцы или Ломбардцы, и один только был Тосканец. Со всем тем Академия делла Круса по прилежном разсмотрении учинила сему сочинению торжественное одобрение. Оное вышло в 1736 году в четверть листа в Болоне с прекрасными эстампами и всеми обыкновенными Италианскими большими сочинениями, украшениями, с доводами, Аллегориями и примечаниями[842]. Сие огромное издание кажется быть Пародиею других пространных стихов. Но сия Пародия, естьли оная есть, тем приобрела таковую похвалу, каковой важные стихи ожидать долженствуют. Есть еще и другая о сем обстоятельства: разныя отменных дарований особы из числа первых сочинителей, предприяли в 1740 перевод с Тосканскаго языка, на коем оное сочинено, на Болонский. Тасканец или Римлянин требовал бы, без сумнения, словаря для сего наречия, котораго однако не имелось. Сей перевод доставил Италианцам оную выгоду. В издании 1740 и 1741 находится Тосканский текст с Болонским рядом и во окончании первой части — Болонский словарь[843].

Таковым же образом в 1747 появился перевод с Флорентинскаго наречия на Венецианский с Венецианско-Тосканским словарем столькож полезным[844].

Разные из дватцати трех сочинителей сея поэмы живы еще поныне, по крайней мере, Доктор Франц Мария Цаноти[845], Президент наук в Болоне, сочинитель шестой песни. Недавно умер аббат Фругони[846], Генуезец, писавший десятую песнь в Парме. За два или три года утратила Италия господина Фламиниа Сканделия[847], который кроме седьмой песни, издал перевод Телемака в стихах на Флорентинском языке[848].

Читавший сию поэму и роман приметил, что много острых замыслов в сем сокращении пропущено. Многие из оных очень хороши, а особливо разговор Марколфы с королевою, но в переводе утратили бы оные свою цену — часть оных составляют уподобление и игра слов, каковых нет совсем в других наречиях.

Еще должно упомянуть, что знатнейшия черты из повести Бертолда с его семейством так известны в Италии, что употребляются вместо пословиц. Всяк знает там, что значит la расе di Marcolfa[849]. Жена честнаго Бертолда сказала Королеве: когда она с мужем своим ссорилась в день, то в вечеру делали они опять мир, и сей мир был столь приятен, что побуждал их к маленкому несогласию, дабы вкусить удовольствие примирения. Сие то значит la расе di Marcolfa. Впрочем, в иных провинциях Италии говорят: la расе di Marcone[850]. Что доказывает второе происхождение пословицы, может быть, занятой из другаго сочинения, но одинакаго смысла.