Русский школьный фольклор. От «вызываний Пиковой дамы» до семейных рассказов

До недавнего времени наше знание о детских играх базировалось главным образом на фольклорно-этнографических источниках XIX — XX веков[185]. Они дали тот богатый и разнообразный материал, который позволил исследователю детского фольклора М. Н. Мельникову выделить четыре типологические группы детских ролевых игр, используя в качестве их определяющих признаков 1) структуру и 2) способ воплощения художественного образа[186]. Четвертая группа — игры-импровизации, которые, по словам М. Н. Мельникова, не связаны с отдаленными культурами, отражают современную жизнь и отличаются неустойчивостью и сверхтекучестью. И это одна из причин того, что примеры игр-импровизаций в книге единичны, носят случайный характер и, по существу, лишь иллюстрируют способность детей к подражанию и перевоплощению[187].

Между тем среди множества импровизационных игр видное место занимает разного рода мечтательство. Одни мечтатели планировали и пытались осуществить «побег» в Америку, к индейцам (см., напр., «Мальчики» А. П. Чехова), другие создавали свой обособленный от взрослых и обыденной жизни воображаемый мир где-нибудь в укромном уголке, во дворе или на чердаке, где появляются не видимые для посторонних глаз товарищи. Одна из форм такого мечтательства — игры-импровизации в утопическую страну-мечту. Они не раз описывались в мемуарах и художественно воплощены в литературе, но никогда не учитывались и не осознавались как явления детского фольклора[188]. Это объясняется тем, что долгое время изучался и записывался в основном фольклор крестьянских детей. Городской фольклор вообще, и детский фольклор города в частности оставались вне поля зрения исследователей[189].

Мы располагаем обширным материалом о бытовании детских игр-утопий. Это и автобиографические повести о детстве, и воспоминания, и дневники, и собственно детская литература, которая в своей «лучшей части является изводом из детского фольклора»[190]. Фольклорная культура может изучаться по разным источникам. Именно использование нетрадиционных источников позволило выявить в последнее время такие пласты, жанры и формы фольклора, которые раньше по разным причинам не записывались и не изучались[191].

Основанием для игры в страну-мечту является та особенность психической деятельности ребенка, которая, по словам Л. С. Выготского, характеризуется «своеобразным отношением между процессом эмоций и процессом мышления и создает тот сплав, который мы называем мечтательной формой воображения». Она и является предпосылкой «утопических построений <...> с ясной установкой на то, чтобы построить известный фантастический образ, относящийся к будущему»[192]. Исследуя эту особенность детского сознания, голландский ученый Иохан Хейзинга говорит о «способности находить свой путь к прекрасному миру мечтаний» и «способности переноситься в страну безоблачных грез и фантазий»[193].

Энергии мечты и «силе веры, которой обладаешь только в детстве», обязан Л. Н. Толстой одним из самых важных переживаний и впечатлений той поры — тайной игре в «муравейных братьев». Вымышленная Фанфаронова гора, где «все люди сделаются счастливыми», «зеленая палочка» и «муравейное братство» — это воплощение детской мечты о всеобщем благоденствии и равенстве[194].

«Страна без имени и территории, куда мы в детстве бежим», проходит через все творчество М. М. Пришвина: сначала она появляется в книге «За волшебным колобком» (1908), затем в детских грезах автобиографического героя «Кащеевой цепи» Курымушки (20-е гг.) и, наконец, в книге всей его жизни — «Дневнике», где, говоря о памятнике, который он хотел бы поставить своим писательским трудом детским мечтам, называет «страну такого незабываемого счастья, куда мы в детстве бежим».

Комментируя в книге воспоминаний «Человек и время» описанную в автобиографической «Повести о двух сестрах и волшебной стране Мэрце» (1919) открытую в детстве страну, Мариэтта Шагинян говорит: «Понемногу рождался удивительный детский эпос, который мы с сестрой сочиняли, играя в нашу первую большую игру — в „Мэрцу”. Это была далекая и лучезарная страна. <...> Все эпосы мира всех народов мира имеют, по-моему, черты глубокого сходства. Это детство человечества, детство начального ощущения Времени, когда складываются первые контрасты света и тьмы, белого и черного, добра и зла, родного и чужого»[195].

«Страна», к которой человек стремится в детстве и «творит свою сказку о действительности» (М. М. Пришвин), — это осуществление мечты о мире, где все обладают счастьем как нормой, красотой как нормой. Каким бы отдаленным ни показалось наше сравнение, детские импровизации в утопическую страну вызывают ассоциации с крестьянскими социально-утопическими легендами о «далеких странах», открытыми и исследованными К. В. Чистовым. Беловодье, Новые Острова, Ореховая Земля, Анапа — это не конкретные географические названия, а «поэтический образ вольной земли, образное воплощение мечты о ней»[196]. Эти легенды, связанные с исторической эпохой, явились реакцией на крепостнический строй. Причины их социальные. Как уже отмечалось, у детской игры в «страну»-мечту иные истоки. Тем не менее можно говорить об общих законах поэтического мышления, преемственности моделей сюжетов, о так называемой «типологической преемственности» (термин Б. Н. Путилова). «Страна» в детской игре-мечте — особый, уникальный континент, духовный континент детства. «Страна» — и определенный поэтический символ.

Протяженная во времени импровизация-игра в «страну» оказывается той современной формой детского фольклора, которая обнаруживает «живучесть мифологии». Она актуализирует мысль Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского о том, что мифологический тип мышления может принадлежать и немифологической культуре, что «мифология в той или иной степени может наблюдаться в самых разнообразных культурах и в общем обнаруживает значительную устойчивость в истории культуры». И эта устойчивость оказывается «предметом непосредственного наблюдения при обращении к миру ребенка», ибо детское мышление, как утверждают авторы статьи, является «типично мифологическим»[197].

Основанная на «мифологической логике», «подчиненной гармонизирующей и упорядочивающей целенаправленности»[198], игра-импровизация в страну-мечту содержит в себе тенденцию к созданию своей модели мира, соединяющей мифологическое сознание и мечтательную форму детского воображения. Этот синтез и есть первооснова игр-утопий с их образом идеальной, «благословенной» страны. Страна-утопия — потому что в ней «никто не бывал», потому что это «место, которого нет»[199], которое надо выдумать. Интересно, что пристрастие детей всего мира играть в страну-утопию и создавать силой своего воображения удивительные мифы заметил в начале нашего века английский ученый Джемс Селли, предлагавший составить «сравнительную детскую мифологию хотя бы для того, чтобы посмотреть, в какие места на земле и во вселенной детский ум способен помещать сказочные существа»[200].

«Страна» как детский миф о мире[201]. Сконструированная путем творческой переработки жизненного и особенно книжного опыта, жизненных и книжных впечатлений, «комбинировании их и построении на их основе новой действительности»[202], детская страна-мечта имеет свой «мифологический баланс» между представлением об окружающем мире и его «объяснением и нормами поведения для восстановления единства и упорядоченности»[203]. Это единство и упорядоченность особого свойства. Они определяют логику и природу страны-мечты.

Непреложным условием игры в страну является воображаемый «уход» из реального, существующего, привычно организованного пространства в иное, несуществующее, представляемое. «Не надо было никуда бежать, не надо было искать обетованную землю. Она была здесь, около нас. Ее надо было только выдумать. Я уже видел ее в темноте. Вон там, где дверь в уборную, — пальмы, корабли, дворцы, горы. „Оська, земля! — воскликнул я, задыхаясь. — Земля! Новая игра на всю жизнь!” Оська прежде всего обеспечил себе будущее. „Чур, я буду дудеть... и машинистом! — сказал Оська. — А во что играть?” — „В страну!.. Мы теперь каждый день будем жить не только дома, а еще как будто в такой стране... в нашем государстве. Левое вперед! Даю подходный...” И мы сошли со скамейки на берег новой страны» (к цитируемой здесь кассилевской «Швамбрании» будем обращаться и впредь, т. к. она дает наиболее яркий, полнокровный и развернутый сюжет и художественное воспроизведение страны- мечты в отечественной литературе).

Новое, рожденное воображением пространство есть не столько пространство географическое (даже если имеются какие-то географические атрибуты), сколько пространство художественное. Его структура основана на двух как будто взаимоисключающих друг друга планах — идеализации и парадоксе. «Лучезарная страна» (М. Шагинян, «Повесть о двух сестрах и волшебной стране Мэрце»), «муравейное братство» (Л. Толстой), «остров блаженных», «неведомая бесконечная страна детских грез и сокровищ» (Н. Анциферов, «Из дум о былом»), «страна незабываемого счастья» (М. Пришвин); «страна высокой справедливости, сладчайшего благополучия и пышного совершенства. Все блага, даже географические, были распределены симметрично. <...> симметрия осуществляла ту высокую справедливость, на которой зиждилось Швамбранское государство и которая лежала в основе нашей игры. <...> в Швамбрании герои были вознаграждены, а негодяи уничтожены с самого начала». Это с одной стороны. А с другой — созданный фантазией ребенка идеальный мир содержит такую ступень произвольности и свободы, такую «несокрушимую страсть к несоответствиям, несообразностям, к разрыву связей между предметами и их постоянными признаками»[204], такое нарушение привычного порядка вещей, такую «символическую инверсию социальных ролей и норм»[205], что невозможное делает возможным, невероятное вероятным, соединяет несоединимое, совмещает несовместимое. Все эти структурообразующие принципы детской небылицы, нелепицы, «перевертыша» определяют жизнь и атмосферу страны Небывалого. Ее воздух — это воздух абсурдного, озорного, алогичного мира, в котором, по словам Джеймса Барри, «нет длинных и скучных пауз между приключениями, где четыре времени года могут смениться, пока кувшин наполнится родниковой водой»[206]. Этот принцип лежит и в основе страны Ру- комара из одноименного рассказа Ю. Казакова: «А небо там сладкое, и люди, и собаки, и все ходят свободно вниз головой, прямо по небу. И они его едят ложками, и языком, и кто чем! Пароходы причаливают прямо к улицам и на тротуары складывают игрушки — кому надо, тот приходит и берет. А ночью все звезды опускаются прямо в город, и плавают, и светят по улицам и залетают в комнаты, потому что они не боятся людей».

И вновь обратимся к Швамбрании, где, как ни в какой другой вымышленной стране, все представимо, оперсонажено, опредмечено, определено. В Швамбрании есть все: своя география и история, и свой швамбранский флот, и флагманское судно, и удивительный адмирал Арделяр Кейс (он же автобиографический герой Лелька), и вице- адмирал Сатанатам (он же Оська), и свои чемпионы, и самый уважаемый гражданин — Джек, Спутник Моряков, и свой «заповедник героев». «Принц и Нищий, Макс и Мориц, Бобус и Бубус, Том Сойер и Гек Финн, Оливер Твист, Маленькие женщины и Маленькие мужчины, они же ставшие взрослыми, дети капитана Гранта, маленький лорд Фаунтлерой, двенадцать егерей, три пряхи, семь мудрых школяров, тридцать три богатыря, племянники дядьки Черномора, последний день Помпеи и тысяча и одна ночь вышли встречать нас. „Здравия желаем, ваше ослепительство!” — гаркнули они нам. На берегу стоял дуб зеленый. Златая цепь на дубе том. Цепной кот в сапогах с ученым видом ходил вокруг дуба... Навстречу нам скакал сборный эскадрон. Впереди ехал, опустив забрало, Неизвестный Рыцарь, потом Всадник без головы. За ним погонял свою клячу Дон Кихот Ламанчский... За Рыцарем Печального Образа скакал на Коньке-горбунке Иванушка- дурачок и показывал всем язык». Книжность, начитанность создателей Швамбрании определяют свободу комбинаций, «перевертывание» предметов, лиц, поступков в этом мире веселой небывальщины.

Произвольность, ассоциативность, парадоксальность и опять же книжность отражает само название страны — Швамбрания, образованное по моделям, характерным для детского речетворчества: суффикс «-и» служит для обозначения географических названий страны или областей — «Итальяния»[207]. О том, что это некая закономерность детского словотворчества, говорят не только названия Кассиля (кстати, страны — антиподы Швамбрании созданы аналогичным образом: Кальдония, Бальвония, Шелапутия, Пришпандория, Гирляндия), но и преобладающие именно в таком выражении названия стран в других русских источниках: Амония, Парамония, Рондалия, Росамунтия, Лилипутия, Вообразилия и др.

Характерная особенность игры в утопическую и парадоксальную страну — протяженность во времени. Это не одноразовое, одноэпизодное действо, а продолжающееся, длительное. Такова реальная игра детства Н. П. Анциферова с реальными мальчиками Фортунатовыми: открытые ими три утопические страны имели свою географию, геральдику, династии, декреты и т. д. «На наших картах столицы были отмечены особым знаком. Крепости рисовали звездочками. Появились портовые города с удобными бухтами. Особенно нравилось нам создавать по типу С-АСШ национальный парк, заповедники с обрывистыми горами, водопадами и озерами. Вслед за картами появились тетради. В них были нарисованы государственные гербы, национальные флаги, гербы городов, монеты, марки, ордена. Были нарисованы также и формы военных, чиновников, учащихся. Потом появились портреты замечательных людей и царствующего дома»[208].

«Мы в нее всю жизнь играем». «Мы играли с братишкой в Швамбранию несколько лет подряд. Мы привыкли к ней, как ко второму отечеству». «У меня сохранились „швамбранские письма”, географические карты, военные планы Швамбрании, рисунки ее флагов и гербов. По этим материалам, по воспоминаниям и написана повесть».

Как уже отмечалось, игры в утопическую страну с большей или меньшей обстоятельностью воспроизведены литературой мемуарного характера (на воспоминаниях основаны и автобиографические жанры). Собственно детская литература с ирреальной, головокружительной страной как местом действия — из детского фольклора, из детской игры. Именно в этой связи можно говорить о феномене «Швамбрании» (как и о феномене «Алисы»): Кассиль не только перенес игру своего детства в книгу, но художнически расширил ее, обогатил, наполнил писательским видением и, что особенно важно, художнически исследовал само явление детского мифотворчества.

Выявленный нами материал об играх-импровизациях в утопическую страну детской мечты по своему характеру, полноте и яркости разыгрывания неоднороден. В нем есть примеры полнокровного (как в случае с Швамбранией) изображения, есть примеры беглого описания или просто упоминания. В одних случаях страна-мечта, как уже говорилось, имеет имя собственное. И тогда «значение собственного имени в его предельной абстракции сводится к мифу»[209], происходит отождествление названия и называемого. В других называется сам факт игры в страну, «ухода» в нее, но названия она не имеет. В третьих — название воображаемого локуса заменяет собой утопическую страну. Выделим эти три группы стран-утопий и назовем их источники.

I. Страны-утопии, имеющие название

Страна Мэрце ― автобиографическая повесть М. Шагинян «О двух сестрах и волшебной стране Мэрце»

Швамбрания ― автобиографическая повесть Л. Кассиля «Кондуит и Швамбрания»

Синегория ― Л. Кассиль. Дорогие мои мальчишки: повесть

Джунгахора ― Л. Кассиль. Будьте готовы, Ваше Высочество: повесть

Амония, Парамония, Рондалия ― Н. П. Анциферов. Из дум о былом: Воспоминания

Росамунтия ― И. И. Коневской. Биографические материалы (ЦГАЛИ)

Лилипутия ― В. А. Сухомлинский. Сердце отдаю детям (воспоминания)

Рукомара ― Ю. Казаков. Рукомара: Рассказ

Лукоморье ― К. Паустовский. Золотая роза

Страна Золотого Василька ― Р. Фраерман. Страна Золотого Василька: повесть

Улигания ― Г. Белых, Л. Пантелеев. Республика Шкид: повесть

Вообразилия ― Б. Заходер. Вообразилия

Страна Нигде ― Н. Тэффи. Житье-бытье

Страна Карликов ― Шолом-Алейхем. Песнь песней

Страна Чудес ― Льюис Кэррол. Алиса в стране Чудес

Tana Gez и Tana-Ре ― две идеальные страны, придуманные двумя мальчиками, о чем рассказала Леви-Строссу одна из слушательниц его лекций (глава «Иллюзия архаики» в книге «Элементарные структуры родства»[210])

II. Страна-утопия без названия

«Страна... незабываемого счастья, куда мы в детстве бежим...» ― М. Пришвин. За волшебным колобком

«Страна... без имени и территории» ― М. Пришвин. Кащеева цепь

«Страны, неведомо откуда падавшие...» ― Б. Пастернак. Детство Люверс

Дальние страны ― А. Гайдар. Дальние страны

«...далекая страна, куда я непременно поеду» ― К. Паустовский. Далекие годы (автобиографическая повесть)

«...страны, куда мы погружаемся, творя вымысел..» ― И.-В. Гете. Поэзия и правда: Из моей жизни

«страна детства, где я, выдуманный ребенок... отстаивал себя с помощью выдумки» ― Ж.-Поль Сартр. Слова (автобиографическая книга)

III. Утопия с названиями - эквивалентами стране

Фанфаронова гора ― Л. Н. Толстой. Воспоминания

Город Эн («куда мне так хотелось поехать, когда я был маленьким»...) ― Л. И. Добычин. Город Эн

Горизонтские острова ― Б. Заходер. Горизонтские острова

Припевайск ― Ю. Тувим. Припевайск

Республика Чока ― Ю. М. Лотман. Беседы о русской культуре (из воспоминаний о братьях Муравьевых)

Республика Александрия ― Воспоминания бывшей феминистки // Преображение. 1995. № 3. С. 74

«Мир человечков, которые жили по законам добра и благородства» ― Из воспоминаний К. В. Чистова о собственных детях (в письме автору этих строк)

Где-то там ― Дж. Барри. Питер Пэн

Только перечень этих, ставших известными стран-утопий, явленных то как развернутый образ, то как подробное описание, то всего лишь как упоминание, свидетельствуют о их повторяемости и распространенности.

Подведем некоторые итоги.

Описанная или воссозданная в разных литературных источниках игра-импровизация в утопическую страну- мечту является одной из форм детского игрового мечтательства . Она с полным основанием может быть отнесена к детскому фольклору. В этой игре налицо традиционная модель или то, что фольклористы называют «стереотипизированной формой человеческой деятельности, т. е. поведенческим стереотипом», который К. В. Чистов связывает с «типовыми решениями типовых ситуаций»: «...проблема стереотипа в любой сфере культуры — это, помимо всего прочего, также и проблема его многократной применимости, способности к модификациям, к вариативности»[211]. Интересующий нас стереотип функционирует в культуре детства по преимуществу.

Как уже отмечалось, игра-импровизация в страну- мечту содержит в себе признаки детской художественной игры. «Страна» — это поэтический символ, форма отражения художественного образа в игре.

«Страна» в игре-импровизации — и детский миф о мире. Структура мифической страны основана на двух как будто взаимоисключающих друг друга планах: идеализации, даже гиперидеализации и абсурде, парадоксе. Всеобщее благоденствие, равенство и справедливость, с одной стороны, — и небывалость, «перевернутость», нонсенс — с другой.

Игра в страну-мечту — тайная, «потаенная» с числом играющих от 1 до 3-х человек. Преобладают дети в возрасте от 7 до 11 лет, хотя встречаются и более маленькие участники. Участники игры, как правило, городские дети, обладающие богатым воображением и некоторым книжным опытом. Как свидетельствуют источники, это по преимуществу игры тех, кто во взрослой жизни реализует себя в творческом труде (писательстве, науке и т. п.).

Противовес обыденной жизни, изолированность, таинственность соединяются в игре-импровизации в страну- мечту, длящуюся от нескольких месяцев до года и более. Игра иногда имеет и свою письменную атрибутику (карты, схемы, рисунки, тексты).

Материалы о функционировании игры-импровизации в страну-мечту не исчерпаны, так что проблема классификации и смысла этих игр остается открытой[212].