Русь, Византия и Западная Европа: Из истории внешнеполитических и культурных связей XII—XIII вв.

Глава сорок первая Русь, Византия и Западная Европа в «Повести о взятии Царьграда Фрягами»

Добрыня Ядрейкович как наиболее вероятный автор повести. — «Ибеллинская» точка зрения на события 1204 г. — Добрыня-Антоний и Роман Мстиславич. — Зальцбургский архиепископ Конрад фон Крозиг

составе Новгородской Первой летописи сохранился текст «Повести о взятии Царьграда Фрягами», помещенный под 1204 г.[2567] Это оригинальное литературное произведение явилось непосредственным откликом древнерусского книжника на крупнейшее событие мировой истории начала XIII в. — захват Константинополя крестоносцами.

Повесть неизменно вызывает повышенный интерес у историков. Текст памятника переведен на множество европейских языков, и содержащийся в нем рассказ о падении византийской столицы считается важнейшим источником по истории Четвертого Крестового похода.[2568]

Вопрос об авторстве повести остается открытым. Однако большинство ученых считает причастным к ее созданию новгородского паломника Добрыню Ядрейковича (будущего архиепископа Антония), совершившего в 1200 г. путешествие в Константинополь и описавшего его храмы и святыни в своей «Книге Паломник». К подобному заключению пришел уже первый издатель этого памятника П.И. Савваитов.[2569] В.П. Адрианова-Перетц и Н.А. Мещерский отметили совпадение в обоих произведениях специальной лексики, относящейся к топографии Константинополя: «Подрумье» (ипподром), «Лахерна» (Влахерна), «Конный торг» (Форум Константина) и др.[2570]

Согласно выводам Н.А. Мещерского, лексика «Повести о взятии Царьграда Фрягами» вообще не содержит специфически новгородских признаков, а, наоборот, включает немало южнорусских элементов: существительные «сънем» в значении «сейм», «свада» в значении «ссора», «погодье» в значении «благоприятная погода» и др. О южнорусском говоре автора повести свидетельствуют наблюдения Мещерского в области грамматики языка произведения: большое количество глагольных форм имперфекта третьего лица единственного и множественного числа с флексией «ть», формы родительного падежа множественного числа с флексией «евь» существительного с основой на «io» и др.[2571]

Исследования Мещерского в целом изменили взгляд ученых на происхождение повести, ранее считавшейся произведением новгородской литературы. Ее южнорусское происхождение признавали О.В. Творогов и М.Х. Алешковский, последний отмечал также, что языковые особенности памятника согласуются с долгим пребыванием в Южной Руси ее предполагаемого автора — Добрыни-Антония.[2572]

Согласно Э.А. Гордиенко, в Южной Руси и, в частности, в Галичине будущий новгородский архиепископ провел более десяти лет, находясь в близких отношениях с Романом Мстиславичем, с которым он мог познакомиться еще в бытность Романа новгородским князем. Прежде чем отправиться в Константинополь, Добрыня должен был прибыть в Галич. По-видимому, не случайно в византийской столице он появляется одновременно с другими послами галицко-волынского князя и вместе с ними присутствует на праздничном богослужении в Софийском соборе. По всей видимости, Добрыня неоднократно посещал Константинополь, а после его падения вернулся в Галич, где оставался вплоть до 1211 г. Галиция, по словам Гордиенко, стала для Добрыни вторым домом, «там он мог усвоить особенности местного говора и там же написать рассказ о взятии Константинополя».[2573]

Среди информаторов Добрыни помимо греков — непосредственных очевидцев разгрома Царьграда, несомненно, были и другие лица, выражавшие отличный от греческого взгляд на случившееся.

П.М. Бицилли, специально обратившийся к анализу политических взглядов автора повести, первым пришел к выводу, что в этом произведении последовательно проводится так называемая «ибеллинская» точка зрения на события 1204 г., защищающая и оправдывающая позицию Штауфенов. Политика папы Иннокентия III приписана здесь германскому королю Филиппу Швабскому, чего нельзя найти ни в одном западноевропейском источнике. Бицилли также считал, что в основу повести легли устные рассказы немецких очевидцев событий, ставших информаторами русского писателя.[2574]

Схожих взглядов придерживался и Н.А. Мещерский, отмечая, что «немецкий цесарь» и римский папа в повести неоднократно запрещают рыцарям грабить Константинополь, но алчность заставляет их забыть о вассальном долге.[2575] С точки зрения М.А. Заборова, всю вину за разорение Царьграда древнерусский автор возлагает на венецианцев, выгораживая тем самым Штауфенов. Такая интерпретация почти полностью соответствует взглядам немецких хронистов, описывавших события 1202–1204 гг., в частности эльзасца Гунтера Пэрисского.[2576]

К подобным выводам приходит и Д. Фрейданк. Описание событий Четвертого Крестового похода в «Повести о взятии Царьграда Фрягами» он находит «крайне тенденциозным», что выражается в преувеличении роли Филиппа Швабского как предводителя похода, в стремлении снять с него ответственность за отступление от главной цели предприятия — освобождения Иерусалима — и вместо этого вероломный захват и разграбление столицы христианской Византии. Фрейданк считает, что свои сведения русский автор черпал из бесед с немцами, и главным его информатором стал архиепископ Хальберштадтский.[2577]

О явном «немецком следе» в повести свидетельствует характер передачи некоторых антропонимов и географических названий. Так, на немецкий манер, Венеция здесь именуется Бенедикт (Benedikt), а название Вероны, родины маркиза Бонифация Монферратского, передается в немецкой форме Берн (Bern) с пояснением: «иде же бе жилъ поганыи, злыи Дедрик». Упоминание последнего свидетельствует о знакомстве автора повести с каким-то немецким источником, повествующем о Дитрихе Бернском — герое германского цикла эпических сказаний, в своей древнейшей части восходящих к преданиям эпохи Великого переселения народов.[2578]

Аргументы в пользу немецкого происхождения одного из главных информаторов древнерусского автора «Повести о взятии Царьграда Фрягами» не вызывают сомнения и у новейших исследователей. Завершая обзор памятника, С.И. Лучицкая пишет: «…многие детали повести убеждают нас склониться на сторону П.М. Бицилли и Д. Фрейданка и признать, что происходившее излагается в повести с точки зрения и в пользу Штауфенов».[2579]

Но откуда у древнерусского автора этот стойкий интерес к восточной политике Филиппа Швабского и стремление всячески оградить его от обвинений в вероломном нападении на Константинополь? Чем объясняется общий взгляд на события Четвертого Крестового похода русского писателя, совпадающий с взглядами немецких хронистов, а также использование им характерных немецких названий итальянских городов и знание персонажей германского эпоса? В литературе, посвященной «Повести о взятии Царьграда Фрягами», не найти удовлетворительного ответа на эти давно поставленные вопросы.

Вернемся к предположению о длительных и тесных связях наиболее вероятного автора повести Добрыни Ядрейковича с Романом Мстиславичем.

Не вызывает сомнений политическая ангажированность Добрыни-Антония в отношении галицко-волынского князя: новгородский паломник называет его в своей книге «великим князем».[2580] Это единственный случай подобного титулования Романа в источнике, не связанном с галицко-волынским летописанием. Новгородские, киевские и владимиро-суздальские летописцы никогда не титуловали Романа таким образом.

По-видимому, не случайно Антоний отмечает имена послов галицко-волынского князя в Константинополе — Твердятина Остромирича, Недана, Домажира, Димитра и Негвара, упомянутых в рассказе о чуде со Святым Крестом, случившемся в Святой Софии во время заутрени в воскресенье 21 мая 1200 г.[2581] За несколько лет пребывания Антония в византийской столице галицкие послы оказались единственными его соотечественниками, имена которых автор счел нужным внести в свою книгу.

Не лишено основания предположение, что именно с этими послами Добрыня отправился в Византию, проделав путь до Константинополя из Галича.[2582] Использованная в «Книге Паломник» аористая форма глагола во множественном числе («приидохом», «видихом», «поклонихомся») свидетельствует о том, что Антоний пришел в Царьград с товарищами.[2583]

Какие-то причины заставили Добрыню-Антония на несколько лет продлить свое пребывание в Константинополе и отказаться от достижения конечной цели паломничества — посещения Святой Земли. Еще Н.П. Кондаков заметил, что новгородский паломник провел в Царьграде значительно больше времени, чем нужно было затратить на осуществление описанного им маршрута. Восстановив весь путь следования Антония по византийской столице, Кондаков пришел к выводу, что на него нужно было потратить не более нескольких недель или даже дней, тогда как наш паломник пребывал в Константинополе вплоть до 1204 г. и, возможно, стал свидетелем разорения города крестоносцами.[2584]

Текстологический анализ «Книги Паломник» показывает, что ее автор дважды обращался к тексту своего произведения: первый вариант повести был составлен в 1200 г., а затем, уже после латинского завоевания, в него были внесены различные дополнения.[2585]

Важнейшим доказательством длительного пребывания Антония в Царьграде служит упоминание в его книге сербского князя-инока Саввы (впоследствии архиепископа), который по возвращении со Святой Горы жил в монастыре Богородицы Евергетисы.[2586] Савва посещал Константинополь дважды между 1195 и 1203 гг.[2587] Антоний мог описывать только второе пребывание Саввы в византийской столице. Следовательно, если принять сообщение о чуде 1200 г. за дату прибытия новгородского паломника в Царьград и согласиться, что он был свидетелем захвата города крестоносцами в 1204 г., то срок его пребывания здесь будет исчисляться четырьмя годами.[2588]

Первоначальные планы Добрыни могли быть изменены, вероятно, в силу каких-то особых обстоятельств, перевесивших его паломнические намерения. Задержка в Константинополе на несколько лет вплоть до самого его падения должна означать, что Добрыня, исполнив свой христианский долг, продолжал жить в византийской столице уже не как паломник, а в каком-то новом для себя качестве. Его подчеркнутое расположение к Роману Мстиславичу и личное знакомство с послами князя наводит на мысль, что энергичный и хорошо образованный новгородский боярин обосновался в Константинополе, выполняя какие-то поручения галицко-волынского князя, который в описываемое время стал главным союзником империи и породнился с правящим домом Ангелов.[2589]

Наше предположение объясняет причину и смысл наиболее загадочных особенностей другого литературного произведения начала XIII в., с высокой вероятностью также принадлежавшего перу Добрыни Ядрейковича — «Повести о взятии Царьграда Фрягами». Только близостью ко двору Романа Мстиславича автора повести, на наш взгляд, можно объяснить его повышенный интерес к политике германского короля Филиппа (ближайшего союзника и свояка Романа), преувеличенно титулуемого в повести «императором» («цесарем») и старательно выгораживаемого перед обвинениями в вероломном захвате и грабеже Константинополя. Ни один другой древнерусский источник, за исключением Галицко-Волынской летописи, не проявляет к делам короля Филиппа никакого интереса и даже не упоминает о его существовании.

Близостью ко двору Романа Мстиславича составителя повести о падении Царьграда легко объясняется и тот факт, что помимо личных наблюдений и воспоминаний, а также сведений, полученных от жителей разоренного города, важнейшим источником для древнерусского автора, определившим общее направление его собственных политических взглядов, послужила информация лица, хорошо осведомленного о восточной политике Штауфенов и в целом освещавшего события Четвертого Крестового похода в выгодном королю Филиппу ключе.

Таким лицом, судя по переданным в повести особенностям его речи, как уже отмечалось, мог быть только немец. Д. Фрейданк называет имя предполагаемого немецкого информатора русского писателя: таковым мог быть архиепископ Хальберштадта Конрад фон Крозиг (Konrad von Krosigk).[2590] Известные нам факты его биографии полностью укладываются в рамки версии Фрейданка.

Конрад фон Крозиг (✝ 21.06.1225), происходивший из древнего ангальт-саксонского рода, стал хальберштадтским епископом в 1201 г. Сам Конрад, как и его предки, принадлежал к политическому лагерю Штауфенов и оставался одним из самых преданных сторонников короля Филиппа Швабского в период его борьбы с Оттоном Брауншвейгским, когда удача сопутствовала последнему.[2591]

Конрад ослушался требований папы Иннокентия III отступиться от Штауфенов, за что был вскоре лишен кафедры и даже отлучен от церкви. Чтобы снять с себя отлучение, экс-епископ решил совершить паломничество в Святую Землю. В 1202 г. он прибыл в Венецию и присоединился к войскам крестоносцев. После разграбления Константинополя Конрад продолжил свое паломничество и посетил Палестину. На обратном пути он в июне 1205 г. был принят папой, который простил Конрада, снял с него отлучение и разрешил вернуться на хальберштадтскую кафедру. Конрад привез с собой множество важнейших христианских реликвий и других ценностей, став одним из самых почитаемых архиереев Германии. В 1209 г. он сложил с себя епископство и ушел в монастырь, в 1213 г. в качестве папского комиссара по подготовке Пятого Крестового похода действовал в Магдебурге и Бремене, а в 1216 г. был назначен временным епископом Наумбург-Зейтца вместо отбывшего в поход епископа Энгельгарда.[2592]

Встретиться с русским автором «Повести о взятии Царьграда Фрягами» Конрад фон Крозиг мог во время затянувшейся на многие месяцы осады Константинополя в 1203–1204 гг. Среди предоставленных им сведений был, очевидно, и рассказ о бегстве царевича Алексея к королю Филиппу, сопровождающийся подробностями, не встречающимися более ни в одном известном ныне источнике.

Для древнерусского автора история Четвертого Крестового похода начинается с того, как «царевич Алексей Исакович», подстрекаемый свергнутым с престола отцом, бежит к «немецкому цесарю» Филиппу, мужу своей родной сестры Ирины, и просит помочь завоевать византийский престол. Король обращается за советом к папе, и вместе они решают направить войска фрягов к Константинополю, чтобы лишить трона узурпатора Алексея III, дядю царевича Алексея.[2593]

Только со слов лица, близкого ко двору короля Филиппа, русский писатель мог узнать о том, каким образом царевичу Алексею удалось обмануть императорских стражников и бежать из Константинополя. Своими сподвижниками он был тайно приведен на корабль и посажен в бочку, имевшую с одного конца — там, где сидел царевич — три дна, а с другого конца — где затычка — была налита вода. Стража повсюду искала беглеца, повыбивала из бочек затычки, но, убедившись, что из них льется вода, осталась ни с чем.[2594] Ни один византийский или западноевропейский источник не приводит таких деталей.

Весьма примечательна еще одна особенность «Повести о взятии Царьграда Фрягами» — то, как ее автор показывает роль византийцев в катастрофе 1204 г. С.И. Лучицкая считает нескрываемое автором критическое отношение к правителям империи «самой парадоксальной чертой древнерусского памятника».[2595]

Строго говоря, обличительный пафос древнерусского книжника имеет четко выраженный адресный характер. Он направлен прежде всего против царевича Алексея, на которого возлагается вся ответственность за падение столицы империи, а его отец Исаак старательно выводится из-под удара.

Согласно повести, цесарь Исаак глубоко сожалеет о разорении храмов и монастырей, к которому византийцы должны прибегнуть, чтобы уплатить контрибуцию, обещанную крестоносцам царевичем Алексеем. Не выдержав душевных страданий, причиняемых безрассудными действиями сына, Исаак умирает. Тогда возмущение против его сына охватывает всех жителей Константинополя, и они поднимают восстание, ставя в вину незадачливому правителю «зажъжение градное и пограбление монастырское». Убоявшись народного гнева, новый император Алексей IV попытался тайно ввести в город войска латинян, за что был свергнут с престола. Следующим императором стал Мурчуфл (Алексей V).[2596]

Свое негативное восприятие Алексея IV древнерусский автор проявляет и в подчеркнуто положительном отношении к его убийце Мурчуфлу, мужественно возглавившему оборону города. В своих взглядах русский писатель полностью расходится с западноевропейскими хронистами, для которых Мурчуфл — лишь преступный узурпатор и подлый убийца.[2597]

Негативное отношение к «Алексею Исаковичу» чувствуется в повести уже с первых страниц — в том, как автор изображает историю бегства из Константинополя будущего царя, упрятанного в бочку с водой. Никита Хониат, которому, возможно, были известны подлинные обстоятельства побега, щадит самолюбие Алексея, говорит, что царевич «остриг себе волосы в кружок, нарядился в латинскую одежду и смешался с толпой»; в таком виде он прибыл на пизанский корабль, с владельцем которого был в сговоре.[2598]

Подчеркнуто негативное отношение к Алексею IV и стремление обелить его отца Исаака II — еще один важный след «немецкого влияния», испытанного древнерусским автором «Повести о взятии Царьграда Фрягами». Этот след непосредственно ведет нас ко двору короля Филиппа Швабского.

Древнерусский книжник в точности воспроизводит ту личную неприязнь и даже полное отчуждение, которое в конце жизни испытывала к Алексею его сестра королева Ирина-Мария, жена Филиппа и дочь Исаака II. По-видимому, считая своего брата виновником гибели отца и потери греками Константинополя, она исключила его из списка своих греческих родственников, вечное поминовение которых было завещано Шпейерскому собору, в то время как память об отце, василевсе Исааке, была внесена в этот список.[2599]

Все отмеченные особенности «Повести о взятии Царьграда Фрягами» позволяют нам сделать вывод, что этот памятник мог быть создан лицом, входившим в ближайшее окружение галицко-волынского князя Романа Мстиславича и его жены, греческой царевны Евфросинии, родной сестры германской королевы Ирины-Марии. Таким лицом мог быть только боярин Добрыня Ядрейкович, несколько лет проведший в Константинополе, а затем вернувшийся в Новгород и ставший архиепископом Антонием.

Глава сорок вторая Византийское наследие во внешней политике русских князей середины XIII в.

Сведения русских и западноевропейских источников о попытке Романа Даниловича овладеть престолом австрийских герцогов — Главные претенденты на австрийский престол и их родство с Бабенбергами — Евфросиния Галицкая и австрийская герцогиня Феодора

од 6762 (1254) г. в Галицко-Волынской летописи помещен рассказ об участии Даниила Галицкого в борьбе за «австрийское наследство». По словам летописи, венгерский король Бела IV (1235–1270) прислал к Даниилу своих послов с предложением выдать за его сына Романа вдовствующую австрийскую герцогиню Гертруду, вместе с которой Роман Данилович получит и все австрийские земли:

Даниил Романович с готовностью принял предложение короля и отправил к нему своего сына Романа, после чего Бела вместе с Романом выехал в Австрию и устроил обещанное бракосочетание: «еха (Бела. — А.М.) в Немце с Романом и да сестру герцюковоу за Романа».[2601]

Сведения русской летописи о походе венгерских войск в Австрию, завершившемся браком герцогини Гертруды с князем Романом, подтверждаются несколькими иностранными источниками и относятся к лету 1252 г. У хрониста из Гарстена (Верхняя Австрия) читаем:

У первого продолжателя Клостернойбургских анналов русский муж Гертруды назван по имени:

Одна из австрийских хроник приводит имя дочери Гертруды и Романа — Мария.[2604]

Чтобы помочь Роману Даниловичу удержать австрийский престол, Бела IV и Даниил Галицкий создали большую военную коалицию, направленную против чешского короля Вацлава (Венцеслава) I (1230–1253) и его сына и преемника Пржемысла II Оттокара (1253–1278), также претендовавшего на наследие Бабенбергов. Летом 1253 г. против них одновременно выступили войска венгерского короля и его союзников — баварского герцога Оттона II (1231–1253), а также объединенные русско-польские силы.[2605] Венгерские войска вторглись в Австрию и, почти не встречая сопротивления, дошли до Тульна (город на Дунае к северо-западу от Вены).[2606]

Анналист из Хайлигенкройца (Нижняя Австрия) рассказывает, что венгры, убив и захватив в плен множество жителей, разграбили немало монастырей, а также сожгли несколько храмов вместе с укрывавшимися там людьми.[2607] Войска союзных половцев Бела направил в Моравию, где они перебили «многие тысячи христиан, не щадя ни пола, ни возраста», в том числе и многих клириков.[2608]

С русской стороны поход детально описан в Галицко-Волынской летописи: в нем участвовали войска Даниила Романовича, его брата Василька и сына Льва, литовских и польских князей — краковского Болеслава Стыдливого и Опольского Владислава.[2609] Войска Даниила и Болеслава Стыдливого соединились в Кракове, а Владислав Опольский присоединился к ним у силезского города Козел на Одере. Оттуда объединенные силы двинулись в Моравию и подошли к городу Опаве. Однако противоречия между русскими и польскими участниками кампании не позволили добиться желаемых результатов.[2610]

Впрочем, масштаб русско-польского вторжения в Чехию не может идти в сравнение с военными действиями, открытыми тогда же венгерским королем. В Пражских анналах — источнике, современном описываемым событиям, — о русско-польском походе не говорится ни слова, тогда как нападение на моравские земли венгерско-половецких войск изображается как тяжкое испытание для всего народа:

В итоге венгерские войска, как и русско-польские, потерпели поражение. Оставшись без военной поддержки союзников, Роман Данилович не смог удержаться в Австрии. Осажденный войсками Пржемысла Оттокара в замке Гимберг неподалеку от Вены, Роман во второй половине 1253 г. должен был вернуться на Русь.[2612]

В Австрии бегство Романа было оценено как предательство. По словам современного венского анналиста-доминиканца, русский князь «вернулся на родину, недостойным образом бросив свою жену».[2613] Ему вторит продолжатель Гарстенских анналов: Роман «бежал, оставив свою жену брошенной, как бы вдовой».[2614]

Вмешательство галицко-волынского князя Даниила Романовича в борьбу за австрийский престол выглядит как безрассудная авантюра. Зачем было Даниилу, недоумевал М.С. Грушевский, участвовать «в таком далеком и неинтересном для него деле», когда он имел «гораздо более реальные дела под носом».[2615] «Стратегическим просчетом» считает решение Даниила ввязаться в войну за «австрийское наследство» Н.Ф. Котляр.[2616]

Вместе с тем, можно согласиться с В.Т. Пашуто, что Даниил и его летописец придавали участию русских князей в далеком австрийском походе какую-то особую важность: «Летописец прекрасно понимал большое политическое значение этого похода», — писал историк.[2617] В новейшей литературе вмешательство Даниила в австрийские дела связывается с общим поворотом внешней политики Романовичей в сторону Запада, произошедшим вследствие монголо-татарского завоевания.[2618]

Князь Даниил, считал И.П. Крипякевич, вынашивал замысел посадить сына на австрийский престол, «дабы во время угрозы от ордынцев иметь здесь резерв для княжеской семьи».[2619] Еще дальше в своих предположениях пошел Н.Ф. Котляр, по мнению которого, галицко-волынский князь, может быть, «даже мечтал об объединенном Русско-Австрийском государстве».[2620]

Но почему целью Романовичей стала именно Австрия? Какие основания могли быть у Даниила для столь далеко идущих замыслов в отношении этой страны? Насколько нам известно, в современной литературе нет ответов на эти вопросы. История борьбы галицко-волынских князей за престол австрийских герцогов по-прежнему остается загадкой.

Стоит обратить внимание на одно важное обстоятельство, ускользнувшее от внимания современных историков. Главные участники борьбы за «австрийское наследство» — венгерский король Бела IV и чешский король Пржемысл II Оттокар — имели родственные связи с правящим в Австрии домом Бабенбергов.

В 1170-х гг. венгерская принцесса Елена, дочь короля Гейзы II (1141–1162), прадеда Белы IV, была выдана за австрийского герцога Леопольда V Бабенберга (1177–1194). Она стала матерью австрийского герцога Леопольда VI Славного (1198–1230) и бабкой герцога Фридриха II Воинственного (1230–1246), последнего представителя рода Бабенбергов. С Фридрихом Воинственным в 1246 г. воевал Бела IV и сразу после гибели Фридриха 15 июня в сражении на р. Лейта начал борьбу за «австрийское наследство».[2621]

Австрийские хронисты прямо говорят, что, добиваясь брака Романа и Гертруды, венгерский король хотел «таким способом княжество Австрию и Штирию получить себе самому».[2622] О вероломстве Белы сообщает и русская летопись: «створи король обеть великъ и не исправи его к Романови <…> лесть бо имашеть, хотя городовъ его».[2623] Притязания Белы опирались на поддержку римского папы. В 1247 г. Иннокентий IV (1243–1254), враждовавший с императором Фридрихом II (1220–1250), рассматривал Белу как лучшего кандидата на австрийский престол и только в 1253 г. признал австрийским герцогом Оттокара.[2624]

В родстве с Бабенбергами по женской линии состоял и чешский король Пржемысл Оттокар. Его матерью была Кунигунда (Кунгута) Штауфен, дочь немецкого короля Филиппа Швабского, выданная за чешского короля Вацлава I. По своей матери Кунигунда приходилась внучкой византийскому императору Исааку II Ангелу. На другой родственнице Исаака (дочери или племяннице), Феодоре Ангелине, в 1203 г. женился австрийский герцог Леопольд VI, отец Фридриха II.[2625]

Согласно «Малой привилегии» (Privilegium Minus), полученной Бабенбергами в 1156 г. от императора Фридриха I Барбароссы, в случае отсутствия прямых наследников мужского пола престол Австрии должен был передаваться по женской линии.[2626] После гибели Фридриха Воинственного из древней династии, правившей в Австрии с 976 г., в живых остались лишь две женщины: Маргарита, старшая сестра Фридриха и вдова германского короля Генриха (VII) Штауфена (1220–1235), а также Гертруда, дочь Генриха Бабенберга, старшего брата герцога Фридриха.[2627]

Гертруда в 1246 г. вышла замуж за Владислава Моравского, сына чешского короля Вацлава I. Владислав еще при жизни Фридриха Воинственного добивался брака с Гертрудой и даже предпринял для этого военный поход в Австрию. Однако этот брак продлился всего несколько месяцев. 3 января 1247 г. Владислав после скоротечной болезни скончался.[2628]

Тем временем император Фридрих II, в нарушение привилегии 1156 г., объявил Австрию выморочным леном и ввел свои войска в герцогство. Под давлением папы Римского Гертруда в середине 1248 г. вышла замуж за Германа VI Церингена, маркграфа Баденского, который стал новым герцогом Австрии и Штирии.[2629]

Правление Германа закончилось катастрофой. Власть в Австрии оспорили сторонники императора и приверженцы Маргариты Бабенберг, тетки Гертруды. Австрийское дворянство и горожане не оказали Герману поддержки. Ему пришлось искать убежища у баварского герцога. 4 октября 1250 г. Герман VI неожиданно скончался, оставив после себя годовалого сына Фридриха. Ходили слухи, что Герман стал жертвой отравления, к которому могла быть причастна сама Гертруда.[2630]

После смерти Германа виднейшие представители австрийской знати вновь сделали выбор в пользу чешского претендента. Второй сын короля Вацлава I Пржемысл Оттокар нашел в Австрии немало сторонников и в ноябре 1251 г. прибыл в Вену.[2631] Чтобы подкрепить свои права на герцогский престол, в феврале 1252 г. он женился на сестре погибшего Фридриха Бабенберга Маргарите, которая была старше юного Оттокара почти на тридцать лет.[2632]

Как наследница австрийского престола Маргарита имела несомненные преимущества перед Гертрудой. Она была старшей родственницей (теткой), вдовой германского короля и дочерью правившего в Австрии герцога (Леопольда VI). Отец же Гертруды так и не стал правящим герцогом, а ее покойный супруг Герман Баденский нажил в Австрии слишком много врагов. К тому же Гертруда лишилась поддержки римского папы, отказавшись выйти замуж за брата германского антикороля Вильгельма II Голландского Флориса, выдвинутого Иннокентием IV в качестве нового кандидата на австрийский престол.[2633]

Кроме того, с 1251 г. Гертруда находилась за пределами Австрии, покинув родину под нажимом баварского герцога Оттона II и его сторонников. Найдя убежище при дворе Белы IV, она, по некоторым данным, передала ему часть прав на свои австрийские владения.[2634]

Тем не менее Гертруда не собиралась отказываться от дальнейшей борьбы за Австрию, сделав ставку на союз с сыном далекого галицко-волынского князя и 12 июля 1252 г. вступила в брак с Романом Даниловичем. Мотивы Гертруды к принятию такого решения раскрывают современники событий. Хронист из монастыря Святого Креста пишет:

Еще более откровенен венский монах-доминиканец, составитель продолжения анналов венских братьев проповедников:

Если верить этим сообщениям, Гертруда рассчитывала не только на помощь венгерского короля, чьи намерения самому захватить австрийский престол не могли быть для нее тайной, но также делала ставку на своего нового русского мужа.

При всем нарочитом невнимании к личности русского князя, вступившего в борьбу за наследие Бабенбергов, венский хронист ясно дает понять, что с его помощью Гертруда намеревалась «завладеть землями», то есть вернуть власть в Австрии, потеснив свою тетку. Весьма вероятно, что у Романа Даниловича нашлись сторонники и в среде австрийской знати. Во всяком случае, в самом герцогстве Австрии и Штирии не все были довольны правлением чешского принца Оттокара. В 1252 г. штирийская знать пригласила на престол сына баварского герцога Оттона II Генриха.[2637] Вся борьба за герцогский престол была еще впереди.

Едва ли правильно думать, что в свой брак с Романом Даниловичем Гертруда вступила единственно под давлением венгерского короля Белы IV, хотя последний и был назначен ее опекуном папой Иннокентием IV еще в 1248 г.[2638] Гертруда всегда проявляла большую самостоятельность в выборе своих мужей. В 1245 г. она отказалась подчиниться требованию другого опекуна, своего дяди Фридриха Воинственного, и не согласилась стать женой императора Фридриха II, хотя последний сулил австрийскому герцогу королевскую корону в случае брака с его племянницей.[2639] В 1251 г. Гертруда не подчинилась требованию главного своего благодетеля папы Иннокентия IV, отказавшись выйти за Флориса Голландского и предпочтя ему Романа Даниловича.

В то же время, Роман Данилович, находясь за многие сотни километров от границ Галицко-Волынской Руси, в течение полутора лет смог продержаться в Австрии, ведя постоянную борьбу с другими претендентами. При этом Роман не только не получал обещанной помощи от Белы IV, но и, наоборот, решительно отверг ее, убедившись в намерении венгерского короля самому стать правителем Австрии. По словам Галицко-Волынской летописи, Бела готов был помогать Роману на неприемлемых для него условиях, потребовав отказаться от принадлежавших ему владений в Австрии в обмен на обещание «дати иныи городы в земле Оугорьскои».[2640]

Права Романа Даниловича на наследие Бабенбергов признавал и его главный соперник в борьбе за Австрию — чешский принц Пржемысл Оттокар, предлагавший Роману поровну разделить с ним австрийские земли и называвший русского князя своим «родственником» и «свояком»:

Какие причины могли побудить Гертруду Бабенберг отдать предпочтение Роману Даниловичу перед другими претендентами, искавшими ее руки и готовыми вступить в борьбу за «австрийское наследство»? На какие свои преимущества мог рассчитывать русский князь, ввязавшийся в эту борьбу?

Недавно Л.В. Войтович высказал предположение, что претензии галицко-волынских князей на престол австрийских герцогов могли основываться на их родстве с династией Бабенбергов. Исходя главным образом из гипотезы Н.А. Баумгартена о том, что второй женой Романа Мстиславича стала дочь византийского императора Исаака II и подкрепив ее новыми аргументами, Войтович считает, что матерью последнего правителя Австрии из рода Бабенбергов Фридриха II была родная сестра «великой княгини Романовой» Феодора, выданная в 1203 г. за герцога Леопольда VI, отца Фридриха II. Последний, таким образом, приходился двоюродным братом Даниилу Галицкому.[2642]

К сожалению, Л.В. Войтович не привел никаких свидетельств источников, подтверждающих родство Фридриха Воинственного с Исааком II и, следовательно, с галицко-волынскими Романовичами. Построения исследователя в целом выглядят лишь как догадка, требующая проверки.

Вопрос о происхождении жены австрийского герцога Леопольда VI не вполне ясен.[2643] Тем не менее принадлежность ее к роду Ангелов в целом не вызывает сомнений, поскольку подтверждается свидетельством одной из австрийских хроник — так называемых Мелькских анналов, во введении к продолжению которых говорится, что в 1203 г. женой Леопольда стала «Феодора, дочь короля Греческого» (Theodoram filiam regis Grecorum).[2644] Однако в другом австрийском источнике сказано, что Феодора была «внучкой от дочери императора Константинополя» (Constantinopolitani imperatoris ex filia neptem).[2645]

Поскольку брак Леопольда с греческой царевной был заключен в ноябре 1203 г., когда в правах василевса был восстановлен Исаак И, родство Феодоры с «императором Константинополя» должно было восходить именно к нему. Однако степень родства, понимаемая по-разному уже современниками Феодоры, остается невыясненной и в новейшей литературе.[2646]

Учитывая точные сведения Никиты Хониата о детях Исаака II от первого брака, среди которых нет упоминания о Феодоре, последнюю можно числить лишь среди потомства императора от его второго брака, с Маргаритой Венгерской. Однако в таком случае брак Феодоры с Леопольдом VI был бы невозможен из-за слишком близкого родства между ними: мать Леопольда, дочь венгерского короля Гейзы II, приходилась бы Феодоре родной теткой. Феодора не могла быть и внучкой Исаака II, поскольку и в этом случае она оказалась бы в слишком близком родстве с Леопольдом. Остается одно — считать Феодору племянницей императора Исаака.[2647]

Д. Швеннике и А. Тиле полагали, что Феодора была дочерью Иоанна Ангела, младшего брата Исаака II. Возможность для переговоров о будущем браке Феодоры и Леопольда могла возникнуть в 1189 г., во время Третьего Крестового похода, в котором участвовал предполагаемый брат Феодоры Андроник Ангел, ставший заложником Фридриха Барбароссы, гарантировавшим участие в походе своего дяди Исаака II.[2648] Впрочем, о севастократоре Иоанне Ангеле и его семье мы знаем очень мало: известно только, что у него было двое детей, один из которых — сын Андроник, имя и пол второго ребенка неизвестны.[2649]

О том, что Феодора могла быть племянницей Исаака II, как будто свидетельствует упоминание о ней в австрийских анналах как о «Constantinopolitani imperatoris ex filia neptem». Лат. neptis «внучка» в средние века могло использоваться также в значении «племянница», и выражение neptis ex filia в таком случае могло означать «племянница по женской линии», то есть дочь сестры.

Таким образом, если верны наши данные о том, что жена австрийского герцога Леопольда VI Феодора приходилась племянницей византийскому императору Исааку II Ангелу, то становится ясной ее родственная связь с Галицко-Волынской княгиней Евфросинией, матерью Даниила Романовича: Феодора и Евфросиния должны были приходиться друг другу двоюродными сестрами, а их сыновья — Фридрих Воинственный и Даниил Галицкий — троюродными братьями.

Родство с Бабенбергами по линии византийских императоров, несомненно, выдвигало Даниила Романовича и его сына Романа в число наиболее весомых претендентов на австрийский престол. Во всяком случае, вести борьбу за «австрийское наследство» Роман Данилович имел не меньше оснований, чем другие его соперники — венгерский король Бела IV и чешский принц Пржемысл Оттокар.

Вот почему оба последних должны были считаться с правами Романа и действовали против него с осторожностью, не столько силой, сколько уловками и уговорами. Высокое происхождение русского князя и родственные отношения с Бабенбергами должны были также повлиять на выбор вдовствующей герцогини Гертруды и обеспечить Роману необходимую поддержку среди австрийской знати.

Поддержка русского претендента на австрийский престол значительной частью местной элиты — факт, имеющий реальное подтверждение в источниках. Из документов Гертруды Бабенберг достоверно известно, что в 1252–1253 гг. как у нее самой, так и у ее нового мужа Романа Даниловича нашлось немало влиятельных сторонников в самой Австрии, в числе которых упоминаются: ландрихтер Австрии и герцогский стольник граф Генрих фон Хассбах, а также его брат Ульрих, братья Бернгард и Генрих Пройссели, Конрад фон Вассербург, Оттон фон Майссау, Конрад фон Фалькенберг, Конрад фон Гимберг, Генрих фон Лихтенштейн, Ульрих фон Гюттендорф, Крафт фон Слеюц и Оттон фон Лейсс.[2650]

Глава сорок третья Даниил Галицкий и Фридрих Воинственный

Австрийский узел внешней политики галицко-волынских князей. — Послы короля Руси и венский купец Генрих Бревно. — Даниил Романович, герцог Фридрих Воинственный и император Фридрих II. — Прессбургский демарш Даниила Галицкого. — Роль Даниила в судьбе последнего Бабенберга. — Граф Генрих фон Хассбах и галицко-волынские князья

ожно с полной уверенностью говорить, что связи галицко-волынских Романовичей с австрийским герцогом Фридрихом II Воинственным и его матерью существовали задолго до событий, описанных в предыдущей главе.

Сохранилось письмо императора Фридриха II чешскому королю Вацлаву I, датируемое июлем 1235 г.,[2651] в котором изложены многочисленные провинности перед императором австрийского герцога Фридриха, в том числе и такая:

М.С. Грушевский видел в упомянутом здесь русском герцоге Даниила Романовича.[2653] В.Т. Пашуто придерживался иного мнения: австрийский герцог перехватил дары, отправленные к германскому императору черниговскими князьями.[2654] Чтобы разобраться в этом запутанном вопросе, нужно бросить беглый взгляд на историю взаимоотношений австрийского герцога с чешским королем и германским императором.

В 1230-х гг. герцог Фридрих Воинственный вел напряженную борьбу с многочисленными внутренними и внешними врагами, недовольными его слишком тяжелым и агрессивным нравом. Уже в 1230 г. в Австрии вспыхнуло восстание министериалов (заговор Куэнригеров) против авторитарной власти герцога и в страну вторглись чешские войска, разорившие северо-австрийские земли. Лишь с большим трудом Фридриху удалось подавить восстание, после чего в 1233 г. он совершил ответное вторжение в Чехию. В 1235 г. сложился опасный для Фридриха чешско-венгерский альянс. Союзные войска, возглавляемые венгерским королем Андреем II, дошли до самой Вены, но затем были вынуждены отступить. В ответ в начале 1236 г. Фридрих предпринял вторжение в Венгрию.[2655]

Заносчивость и высокомерие герцога сказывались в его отношениях с самыми близкими людьми. Поссорившись с собственной матерью Феодорой Ангелиной, он лишил ее имущества и даже угрожал расправой. Герцогиня бежала в Чехию и нашла приют при дворе короля Вацлава I, жена которого Кунигунда была дочерью короля Филиппа Швабского и византийской принцессы Ирины Ангелины (последняя приходилась Феодоре двоюродной сестрой). Из Чехии Феодора отправилась к императору Фридриху II с жалобами на своего сына и просьбой помочь ей вернуться в Австрию.[2656]

В то же самое время к императору во множестве поступали другие жалобы на воинственного герцога не только от правителей соседних государств, но и от многих австрийских дворян, городов и церковных иерархов. Император потребовал от герцога явиться к нему на суд и в 1235 — начале 1236 гг. трижды назначал дни для специального рассмотрения выдвинутых против Фридриха обвинений. Последний, однако, проигнорировал все требования императора, и тогда в июне 1236 г. был объявлен им вне закона с лишением всех владений в Австрии и Штирии. По этому поводу император издал специальный манифест, где свел воедино все пункты обвинений против герцога.[2657]

В Вену прибыли союзники императора — чешский король Вацлав I и баварский герцог Оттон II — и объявили Фридриху решение суда. Одновременно со всех сторон началось вторжение в Австрию войск соседних государств. Непокорный герцог был покинут практически всеми своими подданными и лишился власти, сохранив за собой лишь герцогский замок Винер-Нойштадт. Тем временем Вену заняли войска императора Фридриха II, который лично прибыл в австрийскую столицу в январе 1237 г. и оставался здесь до середины апреля. Фридрих II устроил в Вене избрание своего сына Конрада в качестве нового германского короля и объявил столицу Австрии свободным имперским городом с предоставлением горожанам широких прав самоуправления и торговых привилегий. Все это должно было обеспечить переход Австрии и Штирии под власть нового короля Конрада.[2658]

Поражение не сломило герцога Фридриха, сумевшего вскоре вернуть утраченные позиции. Восстановлению его власти способствовала благоприятная внешнеполитическая обстановка. Император Фридрих II должен был вывести свои войска из Австрии, бросив их в Италию, где против него началось восстание ломбардийских городов. Тем временем герцог Фридрих заключил союз с римским папой Григорием IX, противником императора, и с его помощью восстановил отношения с Баварией, Чехией и Венгрией. К 1239 г. Фридриху Воинственному удалось отвоевать все свои владения в Австрии и заключить мир с императором Фридрихом II, испытывавшим серьезные затруднения в Италии.[2659]

Среди участников противостояния Фридриха Бабенберга с императором Фридрихом II в решающий момент оказались волынские князья Даниил и Василько Романовичи. Галицко-Волынская летопись сообщает:

М.С. Грушевский датирует выступление Даниила и Василька ранней весной 1237 г.[2661] Таким образом, по логике историка, Романовичи готовы были прийти на помощь Фридриху Бабенбергу в самый тяжелый для него момент, когда в Вене находились войска германского императора.

Сам М.С. Грушевский, а вслед за ним и другие авторы объясняют установление военного союза волынских князей с австрийским герцогом желанием оказать давление на венгерского короля Белу, чтобы вынудить его отказаться от поддержки черниговского князя Михаила Всеволодовича и его сына Ростислава, бывших тогда главными соперниками Романовичей в борьбе за Галич.[2662] «Австрийский герцог был врагом Белы IV, — пишет Н.Ф. Котляр, — поэтому помощь Даниила Фридриху ставила Венгрию в опасное положение».[2663]

Начало союзнических отношений австрийского герцога с волынскими князьями В.Т. Пашуто относит к 1235 г.: какие-то контакты между ними могли возникнуть во время поездки Даниила в Венгрию для участия в коронации (интронизации) Белы IV.[2664]

Коронационные торжества прошли осенью 1235 г. в Секешвехерваре, вскоре после смерти старого короля Андрея II, сделавшего своего сына Белу соправителем («младшим королем») еще в 1214 г. В так называемом Венгерском хроникальном своде XIV в., именуемом также Иллюстрированной или Венской хроникой, отмечается, что «истинный русский князь» Даниил во время торжественной процессии «со всей почтительностью вел впереди [королевского] коня».[2665]

На основании приведенного свидетельства, которое можно понимать как выполнение Даниилом ритуала, выражающего признание над собой сюзеренитета короля, в новейшей литературе делается вывод о принятии волынским князем в 1235 г. вассальных обязательств по отношению к Беле IV.[2666] Исходя из этого факта, некоторые исследователи оценивают участие Романовичей в австрийских делах как не вполне самостоятельную политику, подчиненную интересам венгерского короля.[2667]

Нам представляется, что основания союза Романовичей с Бабенбергами были более глубокими и их возникновение не зависело от влияния третьих сил. Даниил и Василько предприняли попытку вмешаться в австрийские дела отнюдь не только в силу обязательств перед венгерским королем или ради получения от него каких-то уступок. К оказанию помощи австрийскому герцогу русских князей призывал также родственный долг: Даниил и Василько по своей матери приходились Фридриху троюродными братьями.

В начале 1237 г., во время оккупации австрийских земель войсками германского императора и его союзников, Романовичи находились неподалеку — в соседней Венгрии — и вели оттуда переговоры с императором Фридрихом II о судьбе своих австрийских родственников. В рассказе Галицко-Волынской летописи сообщению о выступлении Романовичей в поддержку Фридриха Бабенберга непосредственно предшествует известие о том, что «Даниилъ же в то время шелъ бяше съ братомъ своимъ въ Оугры къ королеви, бе бо звалъ его на честь».[2668]

«Честь», о которой говорит здесь летопись, вероятнее всего, могла подразумевать почетную миссию посредников на переговорах с императором по поводу возможного урегулирования конфликта. Такую миссию взял на себя один из Романовичей, по-видимому, Даниил.

На основании свидетельства немецких источников можно заключить, что русский князь установил прямые контакты с германским императором и, по-видимому, имел личную встречу с ним во время пребывания последнего в Вене.

К сожалению, этот вопрос остается совершенно невыясненным в литературе, несмотря на неоднократные попытки исследователей подойти к его изучению. Об имевшей место в Вене встрече русского князя с германским императором писал Б. Влодарский, однако приводимые им данные только затемняют дело. Историк по каким-то причинам не указал источник своих сведений, ограничившись лишь ссылкой на некий «немецкий рочник».[2669] Cведения загадочных немецких анналов используются также некоторыми новейшими авторами: «…одна германская хроника, — читаем у Н.Ф. Котляра, — сообщает, что в Вену приезжали послы "короля Руси" (явно Даниила), после чего Романовичи вернулись домой».[2670]

Нам не удалось отыскать ни одного немецкого или австрийского повествовательного источника (во всяком случае, среди опубликованных), где бы содержались подобные известия, что заставляет усомниться в надежности сведений, сообщаемых Б. Влодарским и другими историками.

Тем не менее какая-то встреча германского и волынского правителей действительно должна была состояться. Последствия ее нашли отражение в документах императора.

15 января 1240 г. Фридрихом II в адрес его министериалов было отдано письменное распоряжение (mandatum), копия которого сохранилась в Регестах императора (Regesta imperatori Frederici II. Fol. 54 v.).[2671]

В документе говорится о предоставлении купцу из Вены Генриху Бревно (Henrico Baumo de Wienna mercatori) права получить и беспрепятственно вывезти через морские порты из Апулии и других итальянских владений Фридриха вплоть до Венеции четыре тысячи четыреста шестьдесят два с половиной ласта зерна (ласт — мера объема сыпучих тел, равная 15,75 четвертей или ок. 2,5 тысячи литров).[2672]

Зерно должно быть передано венскому купцу в качестве компенсации за одолженные им императору в разное время денежные средства, составлявшие в сумме тысячу марок серебром в больших кремонских динариях. Путем сложных перерасчетов устанавливалось, что все издержки купца равны стоимости указанного выше зерна, которое он должен получить от императорской курии из будущего урожая.[2673]

Из тысячи марок, одолженных Генрихом Бревно Фридриху II, половина была внесена в имперскую палату под Пармой 7 декабря XIII индикта (1239). Другие пятьсот марок были одолжены ранее и предназначались для выплаты послам некоего короля Руси.

В документе указывается, что часть будущего зерна предназначалась венскому купцу и «верному подданному» императора

Из приведенного отрывка следует, что во время своего пребывания в Вене Фридрих II имел прямые контакты с неким русским правителем, удостоенным в имперской канцелярии королевского титула. Эти контакты привели к необходимости выплаты русскому королю значительной денежной суммы. Не имея возможности расплатиться из собственных средств, император одолжил деньги у одного из богатых венских купцов.[2675]

О передаче Генриху Бревно в счет погашения долга 4462½ ласта зерна говорится в еще одном распоряжении Фридриха II от 17 мая 1240 г., запись о котором сделана в Регестах императора на том же листе, где помещен приведенный нами текст мандата от 15 января (Regesta imperatori Frederici II. Fol. 54 v.). В этом новом распоряжении Фридрих еще раз подтверждает свои обязательства перед венским купцом.[2676]

Можно предполагать, что между германским императором и русским королем была заключена какая-то сделка: король получал от императора деньги за оказание ему неких важных услуг. О важности сделки для Фридриха свидетельствует не только размер выплаченного вознаграждения, но также чрезвычайный характер мер по изысканию требуемой суммы. Помимо гарантий возврата полученных денег, Фридрих обязался передать своему кредитору в держание и в узуфрукт один из имперских городов в Австрии. Такая мера, несомненно, повышала социальный статус купца Генриха Бревно, ставила его в ряд с владетельными феодалами, вассалами императора.

Указания источника о том, что деньги были переданы послам русского короля во время пребывания в Вене германского императора, относит интересующее нас событие к началу 1237 г.

Упомянутым в документе «королем Руси» в это время мог быть только Даниил Романович, специально прибывший в Австрию для участия в конфликте герцога Фридриха Бабенберга с императором Фридрихом II. К такому же выводу пришли в свое время Й. Фиккер и Э. Винкельманн.[2677] Подобного взгляда придерживаются К. Лорманн и Ф. Опль, допуская, что упомянутым в грамоте королем, помимо Даниила Галицкого, мог быть также владимиро-суздальский князь Юрий Всеволодович (Георгий II).[2678] Однако причастность последнего к событиям начала 1237 г. в Вене ничем не подтверждена.

Сопоставляя сведения, содержащиеся в мандате Фридриха II от 15 января 1240 г., с известием Галицко-Волынской летописи о выступлении Романовичей в поддержку герцога Фридриха Воинственного против германского императора, нельзя не заметить, что названные источники представляют совершенно противоположные версии событий начала 1237 г.

У нас нет оснований сомневаться в надежности приведенных известий или исключать одно из них как недостоверное. Остается предположить, что в результате похода в Австрию в отношениях волынских князей с герцогом Фридрихом произошла кардинальная перемена. Поначалу намереваясь встать на его защиту, Романовичи в итоге оказались в лагере главного врага Бабенберга — императора Фридриха II.

Указанная перемена, несомненно, должна была стать результатом личных контактов Даниила Романовича с императором, состоявшихся в австрийской столице.

Пятьсот марок серебром, переданные по распоряжению Фридриха II его кредитором Генрихом Бревно послам короля Руси, по всей видимости, должны были стать компенсацией расходов, понесенных Романовичами в связи с предпринятым ими военным походом в Австрию, а также наградой за отказ от поддержки австрийского герцога и переход на сторону германского императора.

Щедрыми денежными подарками Фридрих II неоднократно вербовал себе новых союзников. Особенно широко к подобным мерам он прибегал во время борьбы со своим мятежным сыном, германским королем Генрихом (VII), переманив в 1235 г. большую часть его сторонников преимущественно за счет императорской казны.[2679] Щедростью императора пытался тогда воспользоваться и австрийский герцог Фридрих Воинственный, потребовавший за свои услуги две тысячи марок серебром, но получивший отказ.[2680]

На решение Романовичей перейти на сторону императора оказала влияние также позиция венгерского короля Белы IV, противника Фридриха Воинственного. Этот факт нашел отражение в сообщении летописи о том, что Бела запретил Даниилу и Васильку воевать на стороне австрийского герцога («королеви же возбранившоу има»).[2681]

Венгерский король с самого начала играл существенную роль в вовлечении Романовичей в австрийские дела. Именно он накануне описываемых событий пригласил Даниила прибыть в Венгрию, оказав ему при этом какие-то особые почести («звалъ его на честь»).[2682]

Учитывая постоянный интерес Романовичей к австрийским делам в будущем и их настойчивые попытки овладеть престолом Бабенбергов после смерти Фридриха Воинственного, можно предположить, что какие-то виды на Австрию возникли у Даниила уже во второй половине 1230-х гг., в период разразившегося там острого политического кризиса. Настроениями Романовича не преминули воспользоваться враги герцога Фридриха — германский император и венгерский король, сделавшие ставку на Даниила Галицкого как потенциального соперника Бабенберга и с этой целью постаравшиеся вовлечь Волынского князя в свои дела.

Основанием стать претендентом на австрийский престол для Даниила Романовича являлось родство с династией Бабенбергов по женской линии. Именно данное обстоятельство могло иметь важное значение для императора Фридриха II в выборе наследников фактически свергнутого им в начале 1237 г. герцога Фридриха Воинственного. Право наследовать престол Бабенбергов по женской линии было санкционировано дедом Фридриха II, императором Фридрихом I Барбароссой, и не раз использовалось в дальнейшем правителями Священной империи для достижения собственных политических выгод.[2683]

Так или иначе, не вызывает сомнений, что случайный и никому не известный в Австрии и Германии князь из далекой Волынской земли едва ли мог интересовать Фридриха II в качестве союзника в борьбе за установление власти императора на берегах Дуная.

Разрыву отношений Романовичей с австрийским герцогом Фридрихом в начале 1237 г. способствовали и другие противоречия, существовавшие между ними в прошлом.

Всего двумя годами ранее, как следует из приведенного выше письма императора Фридриха II к чешскому королю Вацлаву I, у Фридриха Воинственного произошли разногласия с неким «герцогом Руси», выразившиеся в том, что австрийский правитель перехватил дары, отправленные этим герцогом германскому императору.

В дискуссии историков по поводу идентификации упомянутого в документе «герцога Руси» приходится признать правоту М.С. Грушевского, считавшего отправителем даров Даниила Галицкого. Союз волынского князя с германским императором, оформленный во время их личной встречи в Вене, был, таким образом, заблаговременно подготовлен со стороны Даниила.

Сопоставление документов императора Фридриха II, имеющих отношение к Даниилу Галицкому и связанных с событиями 1235 и 1237 гг., показывает, что за это короткое время существенно повысился внешнеполитический статус волынского князя: в первом документе имперская канцелярия титулует его герцогом (dux Rossiae), а во втором — королем (rex Ruscie).

Присвоение русскому князю королевского титула, очевидно, явилось следствием его союза с императором. Подобная мера со стороны Фридриха II легко объясняется стремлением противопоставить Даниила Романовича Фридриху Бабенбергу в предстоящей борьбе за Австрию. Признавая своего нового союзника королем Руси, император тем самым как бы подчеркивал, что его правительственный статус выше статуса мятежного австрийского герцога. Во всех официальных документах императора, а также исторических хрониках Фридрих Бабенберг титулуется лишь как герцог Австрии и Штирии (dux Austriae et Styriae), несмотря на его неоднократные попытки добиться королевского титула.[2684]

Получение от императора Фридриха II королевского титула, очевидно, означало для Даниила Галицкого прекращение его вассальной зависимости от венгерского короля Белы IV: оба они как суверенные правители отныне были равны друг другу. Во всяком случае, Даниил Романович именно в таком духе мог интерпретировать благосклонность к себе императора.

Что же касается трений в отношениях Романовичей с Фридрихом Воинственным, то объяснить их возникновение можно опять-таки с учетом родства волынских князей с матерью Фридриха Феодорой Ангелиной. Преследуемая сыном, она бежала из Австрии, обратившись за помощью к своим родственникам за границей. О злоключениях Феодоры могло стать известно ее двоюродной сестре, княгине Евфросинии Галицкой. Дары русского князя были отправлены императору Фридриху II как раз в тот момент, когда к нему с просьбой о защите обратилась австрийская герцогиня-изгнанница. Она же, видимо, и сообщила императору о пропаже предназначавшихся для него русских даров, перехваченных австрийским герцогом.

Напряженность в отношениях волынских князей с Фридрихом Бабенбергом могла возникнуть еще прежде его конфликта с матерью. В 1229 г. Фридрих развелся со своей первой женой Софией, дочерью Никейского императора Феодора I Ласкаря (1204–1221). Этот шаг привел к негативной реакции родственников греческой принцессы. В частности, у Фридриха Бабенберга сразу же были испорчены отношения с будущим венгерским королем Белой IV, женатым на Марии Ласкарине, сестре Софии.[2685]

Дипломатические отношения Даниила Галицкого с императором Фридрихом II получили свое продолжение через несколько лет в связи с новым обострением ситуации в Австрии.

После смерти Фридриха Бабенберга и его преемника Владислава Моравского Фридрих II в нарушение Малой привилегии 1156 г. объявил Австрию и Штирию выморочным леном, принадлежащим императору. Весной 1247 г. он направил в Австрию имперского наместника Оттона фон Эберштейна, который, однако, не справился со своими задачами и через некоторое время вернулся обратно.[2686] В конце 1247 г. войска Фридриха II вторглись в Австрию и в очередной раз заняли Вену. Вдовствующая герцогиня Гертруда и ее сторонники бежали в Венгрию и обратились за защитой к папе Иннокентию IV.[2687]

В начале 1248 г. папа признал Гертруду единственной законной наследницей австрийского престола. В конце января он обратился с серией посланий к лояльным апостольскому престолу правителям с просьбой принять Гертруду под свою опеку, защитив тем самым от посягательств на ее права со стороны «врагов церкви», каковыми считал германского императора и его сторонников; в числе адресатов папы были венгерский король Бела IV и чешский король Вацлав I.[2688]

Как мы уже говорили, Бела IV имел собственные виды на австрийский престол и не раз пытался ввести войска в Австрию. В своих политических расчетах венгерский король вновь сделал ставку на союз с галицко-волынскими князьями. Даниил Романович охотно откликнулся на королевское предложение и «иде емоу на помощь и приде къ Пожгу (Прессбург, немецкое название Братиславы. — А.М.)».[2689]

Однако никаких военных действий тогда не последовало. Дело закончилось новым раундом переговоров с участием венгерского короля, галицко-волынского князя и послов императора Фридриха II. Как и в 1237 г., во время новой встречи стороны пытались уладить спорные вопросы путем переговоров. Инициатива встречи, по-видимому, исходила от императора. Несмотря на то что его войска уже заняли Вену, Фридрих II не считал австрийский вопрос решенным и, надо думать, искал подходящего кандидата, способного стать наследником Бабенбергов.

В Галицко-Волынской летописи читаем:

Изучение летописного сообщения о встрече в Прессбурге порождает ряд трудно разрешимых вопросов, касающихся прежде всего датировки этого события. Рассказ о переговорах помещен под 6760 (1252) г. Ясно, что эта датировка, как и многие другие обозначенные в летописи даты, не может соответствовать реальной хронологии описываемых событий. В литературе возобладала точка зрения М.С. Грушевского, отнесшего известие о встрече в Прессбурге к 1248 — началу 1249 гг.; предлагались, впрочем, и более поздние датировки.[2691]

Нам представляется, что вести переговоры о судьбе австрийского престола королю Беле с императором Фридрихом имело смысл лишь до того времени, когда новым герцогом фактически стал Герман Баденский. Будучи ставленником папы Иннокентия IV, маркграф Герман более года вел борьбу с императором Фридрихом и его сторонниками в Австрии.

Женившись на Гертруде Бабенберг в середине 1248 г., 14 сентября того же года он был признан папой новым герцогом Австрии и Штирии.[2692] Однако путь в Вену для него долго еще оставался закрытым.

Упоминание летописи о «великом зное», стоявшем во время переговоров послов императора с венгерским королем и русским князем,[2693] свидетельствует, что встреча в Прессбурге происходила летом. Именно летом 1248 г. были предприняты наиболее энергичные усилия к овладению Австрией как сторонниками, так и противниками германского императора. В это время к Фридриху II в Верону прибыла делегация австрийской знати из числа его приверженцев, по просьбе которых Фридрих назначил двух новых имперских наместников: в Штирию и Крайну — графа горицкого Майнгарда III, а в Австрию — баварского герцога Оттона II.[2694]

Впрочем, нельзя исключать, что встреча в Прессбурге могла состояться годом позже, если учитывать, что только к осени 1249 г. ставленнику папы Герману Баденскому и его супруге Гертруде удалось наконец обосноваться в Вене.[2695] Менее убедительными, на наш взгляд, представляются аргументы в пользу датировки съезда в Прессбурге 1247 г.[2696]

Даниил Романович не был лишь пассивным наблюдателем на переговорах в Прессбурге. Напротив того, он весьма наглядно заявлял собственные претензии на австрийский престол, мотивируя их своим родством с Фридрихом Бабенбергом, бывшим, как и волынский князь, потомком византийского императора Исаака II.

Описывая внешний облик Даниила Романовича, прибывшего для участия в переговорах, Галицко-Волынская летопись указывает на весьма примечательную деталь: князь предстал перед послами императора облаченным в «кожюхъ оловира Грецького и кроуживы златыми плоскоми ошитъ».[2697] др. — русск. оловиръ, судя по всему, образовано от ср. — греч. ὁλόβηρον. Зафиксированная в византийских памятниках форма ὁλόβηρον (ὁλό-βηρος) употребляется в значении «истинный пурпур»; в форме holoverus «истинный пурпур» это выражение известно также в латинских средневековых текстах.[2698]

Цель Даниила была достигнута. Своим пышным видом он произвел сильное впечатление на послов германского императора: «Немцем же зрящимъ, много дивящимся». Во время официальных переговоров случился настоящий дипломатический конфуз: германские послы, а вслед за ними и король Бела стали уговаривать русского князя снять с себя роскошный греческий наряд и переодеться в другое платье, более согласующееся с «обычаемь Роускимь».

В итоге Даниил соглашается переодеться и надевает на себя «порты», предоставленные венгерским королем. За свою уступчивость галицко-волынский князь, похоже, потребовал солидную денежную компенсацию. Явный намек на некую сумму в виде отступных князю звучит в обращенных к нему словах венгерского короля о том, что он не пожалел бы и «тысяще серебра», если бы Даниил явился на переговоры одетым «обычаемь Роускимь отцовъ своихъ».[2699]

Возможно, родство и близкие отношения галицко-волынских князей с Феодорой Ангелиной, матерью Фридриха Бабенберга, дают ключ к объяснению еще одного невыясненного эпизода внешней политики Даниила Романовича — его причастности к гибели австрийского герцога Фридриха II.

Под 1246 г. в Густынской летописи помещено сообщение, не находящее параллелей в других русских источниках:

Ясно, что в данном сообщении речь идет о войне венгерского короля Белы IV с австрийским герцогом Фридрихом II Воинственным и о гибели последнего в битве на р. Лейта (Литава) в июне 1246 г.

Галицко-Волынская летопись обходит молчанием участие Даниила в этой битве. Однако такое участие представляется весьма вероятным. Король Бела постоянно обращался к Даниилу с предложениями включиться в борьбу за «австрийское наследство». В частности, рассмотренному выше летописному известию о переговорах в Прессбурге непосредственно предшествует запись:

«Ратью» и «боем» с «немцами» в описываемое время могла быть только кампания венгерского короля против австрийского герцога Фридриха Бабенберга, проведенная в 1246 г. и закончившаяся битвой на р. Лейте. Об этой битве летописец упоминает post factum, отмечая победу в ней герцога Фридриха, достигнутую ценой собственной жизни:

Битва на Лейте известна по многочисленным упоминаниям австрийских хроник, большинство которых отмечает участие в ней русских и половецких войск. В ряде источников указывается также, что в сражении принимал участие некий «король Руси», выступивший на стороне венгров.[2703]

По сведениям наиболее информированного источника — ламбахского продолжателя Мелькских анналов, в 1246 г. герцог Фридрих

О загадочной гибели Фридриха, случившейся при невыясненных обстоятельствах в ходе битвы с венгерским королем и его союзниками, говорится также в анналах монастыря Св. Руперта в Зальцбурге: «Сам герцог Австрии, однако, либо своими, либо врагами, точно неизвестно, был убит».[2705]

Некоторые средневековые авторы пытались пролить более яркий свет на обстоятельства гибели Фридриха, выясняя, кто именно мог быть причастен к его смерти. Версия убийства получила развитие у продолжателя Хроники пресвитера Магнуса, согласно которому австрийский герцог пал от руки одного из своих приближенных:

Иная версия представлена в анналах кельнского монастыря Св. Пантелеимона, где виновником убийства назван участвовавший в битве «король Руси», с которым Фридрих Бабенберг сошелся в поединке.

Как видим, смерть Фридриха Бабенберга вызвала самые противоречивые толки уже у современников битвы на Лейте. Столь же противоречивое отношение свидетельства средневековых источников вызывают и у современных исследователей. Тем не менее определенное предпочтение новейшие авторы отдают сведениям кельнского хрониста как наиболее нейтрального к описываемому событию. Неясным, правда, остается, кто из русских князей упомянут в его сообщении.

Некоторые историки допускают, что в битве на Лейте на стороне венгерского короля мог участвовать галицко-волынский князь Даниил Романович, незадолго перед тем помирившийся с Белой IV.[2708] Однако большинство авторов уверены, что герцог Фридрих Воинственный пал от руки другого русского князя, и таковым мог быть состоявший на службе у Белы Ростислав Михайлович (сын погибшего в Орде Михаила Черниговского).[2709]

Впрочем, иногда подобный вывод основывается на не вполне корректном понимании выражения quodem rege Ruscie кельнского анналиста, которое переводится как «бывший король Руси».[2710] Ростислав Михайлович, некогда княживший в Галиче и изгнанный оттуда Романовичами, действительно, мог восприниматься в качестве бывшего русского короля. Однако термин quodem в данном контексте выступает в значении неопределенно-личного местоимения и, следовательно, не может восприниматься как специальное указание на Ростислава. В нашем случае этот термин подразумевает скорее действующего, а не бывшего правителя.

Ростислав Михайлович, по некоторым данным, мог принимать участие в австрийском походе Белы IV 1246 г.[2711] Однако точно известно, что он не погиб в битве на Лейте: смерть Ростислава наступила спустя несколько десятилетий после нее.[2712]

Важным источником, содержащим дополнительные сведения о битве на Лейте, являются свидетельства одного из ее непосредственных очевидцев — австрийского миннезингера Ульриха фон Лихтенштейна (ок. 1200–1275/1277), описавшего это сражение в своем знаменитом поэтическом романе «Служение дамам» (Frauendienst).[2713]

Хотя рассказ Лихтенштейна во многих отношениях не полон и не ясен, тем не менее только благодаря ему устанавливаются некоторые ключевые подробности битвы и прежде всего ее точная дата: сражение состоялось «на утро дня Святого Вита в пятницу», то есть 15 июня 1246 г. (Str. 1661–1662). Ульрих говорит, что он мог бы описать битву более подробно и даже назвать имена погибших в ней рыцарей, но все это для его слушателей не будет новым, так как он ранее уже описывал эту злосчастную битву в своих стихах.[2714]

Важнейшей частью свидетельств Лихтенштейна является детальное описание гибели герцога Фридриха Воинственного, а также данные им пояснения относительно истинных виновников случившегося. Из слов поэта вытекает, что едва ли не главными участниками сражения были русские (Reußen, Reussen, Reuzzen, Riuzen), неоднократно упоминаемые на протяжении всего его описания.[2715]

Русские первыми начали битву. Против них стояли люди Генриха фон Лихтенштейна (родственника нашего информатора). Перед началом битвы между двумя рядами выстроившихся друг против друга вражеских войск появился верхом на коне герцог Фридрих и обратился к своим воинам с речью, обещая им щедрые награды в случае победы. Но прежде чем он произнес последние слова, русские внезапно ударили ему в спину. Фридрих пал, но в ту же минуту началась такая всеобщая драка, что никто сразу не обратил внимания на это трагическое происшествие. Генриху Лихтенштейну вскоре удалось переломить ход битвы и обратить русских в бегство.[2716]

Итак, рассказ Ульриха фон Лихтенштейна со всей определенностью показывает, что русский король, кем бы он ни был, действовал в битве на Лейте не в одиночку, а во главе весьма значительного войска, состоявшего из русских. Именно это войско, по словам нашего информатора, было едва ли не главной ударной силой армии Белы IV.

Таким войском, безусловно, мог располагать тогда только действующий русский князь, правитель сильной в военном отношении русской земли. Восприятие его австрийскими и немецкими хронистами в качестве суверенного «короля Руси» заставляет думать, что одним из главных участников сражения был галицко-волынский князь Даниил Романович. Именно этот князь, как мы видели, уже в 1240 г. пользовался титулом «короля Руси», полученным от императора Фридриха II. Никаких данных о том, что таким же титулом пользовался когда-либо Ростислав Михайлович, у нас нет.

Кроме того, едва ли Ростислав, один из вассалов венгерского короля, приходившийся также зятем своему сюзерену, вообще мог выступать в австрийских анналах под видом суверенного русского правителя. В Австрии Бела IV был слишком хорошо известен. Он упоминается во всех сообщениях о битве на Лейте, и будь убийцей Фридриха Ростислав, последний, надо думать, не остался бы в этих же сообщениях безликим пришельцем из Руси, а почти наверняка фигурировал бы в качестве зятя короля Венгрии.

К тому же Ростислав Михайлович и сам по себе весьма заметная фигура в истории Австрии. Его личность должна была представлять интерес для австрийских хронистов хотя бы потому, что этот князь стал одним из предков новой династии правителей страны, будучи дедом Агнессы Чешской, жены Рудольфа II Габсбурга.[2717]

К 1246 г. отношения Даниила Романовича с Белой IV полностью нормализовались после конфликта, бывшего между ними годом ранее, закончившегося победой Романовичей в битве под Ярославом. Этому, безусловно, способствовал и союз Даниила с Ордой, откуда он вернулся весной 1246 г., добившись признания своих прав на Галич ценой подчинения верховной власти хана Батыя.[2718]

О признании Даниилом в этих условиях своей вассальной зависимости от Белы уже не могло быть речи. В возобновившейся борьбе за Австрию галицко-волынский князь действовал как равноправный союзник венгерского короля, суверенный «король Руси». Союз двух королей должен был скрепить династический брак между их детьми — принцессой Констанцией и князем Львом. Переговоры о заключении брака, судя по всему, начались в том же 1246 г.[2719]

В источниках мы находим еще один след, указывающий на причастность галицко-волынских князей к гибели австрийского герцога Фридриха II Воинственного. Во всяком случае, есть твердые основания считать, что Романовичи непосредственно были связаны с людьми, на которых в Австрии возлагали вину за странную гибель последнего Бабенберга.

По сведениям продолжателя Хроники пресвитера Магнуса, Фридрих пал от руки своего стольника, «графа из Хассбаха, по имени Генрих».[2720] Генрих фон Хассбах (Heinrich von Hassbach) был хорошо известен в Австрии в описываемое время, его имя многократно упоминается в источниках середины XIII в. В последние годы правления Фридриха II Воинственного, а затем при Пржемысле II Оттокаре он занимал ряд важных государственных должностей: в 1240–1250-х гг. был ландрихтером, а также стольником (шенком) при дворе австрийского герцога.[2721]

Миннезингер Ульрих фон Лихтенштейн упоминает Генриха фон Хассбаха и его брата Ульриха в своем романе «Служение дамам», где восхищается их силой и мужеством и восхваляет как победителей сорока рыцарей на турнире в Вене, состоявшемся в 1240 г.[2722] В Нижней Австрии (округ Нойкирхен) до нашего времени сохранились остатки замка Хассбах, построенного на рубеже XII–XIII вв.[2723]

Генрих фон Хассбах известен как один из наиболее решительных противников установления в Австрии и Штирии власти венгерского короля. С оружием в руках он не раз выступал против Белы IV. В отместку венгерские войска в 1250 г. захватили и сожгли замок Хассбах. В 1251 г. во время переговоров об избрании новым герцогом Пржемысла Оттокара Генрих фон Хассбах вместе с Генрихом фон Лихтенштейном возглавлял депутацию австрийской знати.[2724]

Оба брата из Хассбаха упоминаются в различных документах 1250-х гг. Из имеющихся свидетельств можно сделать вывод, что Генрих Хассбах до конца своих дней оставался одним из ближайших сподвижников Оттокара. Он погиб, по-видимому, 24 мая 1257 г. в битве при Мюльдорфе.[2725] Впрочем, есть и другие сведения о судьбе Генриха, позволяющие отнести дату его смерти к концу 1270-х гг.[2726]

В бурной биографии Генриха фон Хассбаха есть один весьма примечательный для нас эпизод. Будучи безусловным противником Белы IV, он какое-то время, по-видимому, все же колебался в том, кому из двух претендентов на австрийский престол отдать предпочтение — Пржемыслу II или сыну Даниила Галицкого Роману. Можно констатировать, что в наиболее ответственный момент граф Генрих склонялся в пользу последнего.

Так, в 1253 г. во время пребывания русского князя в Австрии (в замке Гимберг под Веной) мы видим графа Генриха вместе с его братом Ульрихом в числе тех австрийских рыцарей, на чью помощь в борьбе за герцогский престол делали ставку Роман Данилович и его супруга Гертруда Бабенберг.[2727] Об этом можно заключить из документов самой Гертруды, датированных 1251 и 1253 гг., где Генрих и Ульрих Хассбахи упоминаются в числе других ее сторонников.[2728]

Возможно, именно братья Хассбахи убедили Оттокара осенью 1253 г. сделать осажденному в Гимберге Роману предложение о разделе с ним «австрийского наследства», при котором русскому князю досталась бы равная половина. Рассказ об этом предложении, нерасчетливо отклоненном Романом, находим в Галицко-Волынской летописи.[2729]

Итак, Даниил Галицкий и его сын Роман имели в Австрии собственных сторонников, не зависевших от воли венгерского короля, а, наоборот, готовых идти ему наперекор. Главный из них — граф Генрих фон Хассбах — считался одним из убийц Фридриха Бабенберга. Примечательно, что версию австрийских хронистов об убийстве Фридриха его приближенными принимает и Галицко-Волынская летопись, согласно которой герцог «оубьень бысть от своих бояръ».[2730] Тем самым придворный летописец как будто старается отгородить князя от нелицеприятных обвинений.

Однако против этой версии свидетельствуют данные о том, что Генрих фон Хассбах вместе со своим братом поддерживал претензии на австрийский престол Романа Даниловича. Участие самого Даниила, «короля Руси» австрийских и немецких анналов, в злополучной для Фридриха Воинственного битве на Лейте, как и в последующих переговорах о судьбе австрийского престола с германским императором, представляется вполне закономерным.

Вмешательство галицко-волынских князей в австрийские дела и участие Даниила Романовича в походе 1246 г. было вызвано не только желанием помочь венгерскому королю свести счеты с герцогом Фридрихом II. У Даниила были и собственные виды на Австрию, а также претензии к последнему Бабенбергу. Понять их можно только с опорой на данные о близком родстве Фридриха и Даниила, чьи матери, как уже отмечалось, приходились друг другу двоюродными сестрами. На Волыни, по-видимому, не оставались равнодушными к тому, что Фридрих до конца жизни так и не примирился со своей матерью, удалившейся в монастырь. Примечательно, что, сын и мать, хотя и закончили свои дни почти в одно и то же время (июнь 1246 г.), похоронены были в разных местах.[2731]

Глава сорок четвертая Борьба за «австрийское наследство» и коронация Даниила Галицкого

Поход русско-польских войск в Моравию и его неудача. — Антирусская позиция Иннокентия IV в споре за «австрийское наследство». — Высокая честь или вынужденная уступка: нежелание Даниила принимать корону от папы. — Политические условия сближения Романовичей с Римом. — Зальцбургский архиепископ Филипп фон Шпангайм на переговорах в Прессбурге

етом 1253 г. русско-польские войска, шедшие на выручку Роману Даниловичу, достигли границ Моравии. Следуя описанию похода, приведенному в Галицко-Волынской летописи, можно заключить, что боевые действия развернулись на сравнительно небольшой территории вдоль берегов р. Опавы (левый приток Одера), близ силезско-моравской границы.

Летописец с большими подробностями, выдающими в нем непосредственного участника похода, говорит о разорении окрестностей нескольких городов, в том числе города Опавы (нем. Troppau) — исторической столицы Чешской Силезии (ныне город в Моравско-Силезском крае Чехии). Обороной Опавы руководили чешские воеводы Андрей из Бенешова и Бенеш из Цивилина, сумевшие отбить все атаки на город войск Даниила Галицкого и его польских союзников — Болеслава Стыдливого и Владислава Опольского.[2732]

Вынужденные снять осаду, русские и польские войска двинулись вверх по р. Опаве и взяли город Нассидель (в летописи «Насилье»; ныне деревня в 10 км к северу от г. Опавы). После этого союзники двинулись далее и остановились на «вси Немецкой».[2733] О каком географическом объекте говорит здесь летописец, неясно. По мнению Н. Мики, вероятнее всего, речь идет о селении Новая Церковь (нем. Noekirch), располагавшемся к северу от Нассиделя.[2734]

Тем временем воевода Бенеш предпринял попытку перейти в контрнаступление и выдвинулся к границам владений Владислава Опольского, сосредоточив войска в Глубчице (нем. Leubschütz) — городе, располагавшемся на моравском берегу р. Цинны (Псины, левый приток Одера), по которой проходила граница между Моравией и Польской Силезией (ныне г. Глубчице в составе Опольского воеводства Польши). Войска союзников должны были возвращаться к исходному рубежу своего маршрута, чтобы не допустить появления неприятеля у себя в тылу. Осада Глубчице, однако, также не принесла им успеха.[2735]

Попытки продолжить наступление «ко Особолозе», то есть в направлении города Особлаги (нем. Hotzenplotz), стоящего на одноименной реке к западу от Опавы (ныне деревня в округе Брунтал Моравско-Силезского края) также ни к чему не привели, несмотря на благоприятную предпосылку — сдачу союзным войскам некоего Герборта: «Герьборть же присла Данилови мечь и покорение свое».[2736] Речь здесь идет, вероятно, о правителе замка Фулштейн, расположенного на подступах к Особлаге (близ села Богушов сохранились руины замка). В решающий момент между союзниками начались какие-то серьезные разногласия, и продолжение похода стало невозможным.[2737]

У историков не вызывает сомнения, что действия русско-польских войск летом 1253 г. были скоординированы с вторжением в Моравию венгров и половцев, являясь звеном единого стратегического плана, разработанного Белой IV.[2738]

Еще летом 1252 г. венгерский король со своими союзниками, среди которых были и русские князья, предпринял попытку овладеть Веной. Однако взять город не смог и после двухнедельной осады переправился через Дунай и обосновался в районе Эбенфурта. Овладев территориями вокруг Вайкерсдорфа и Гимберга, а также между Веной и Винер Нойштадтом, Бела IV передал их Роману Даниловичу и его супруге Гертруде из рода Бабенбергов, а сам под натиском войск Оттокара должен был отступить в Венгрию.[2739]

То была лишь временная передышка. В начале июня 1253 г. во главе многочисленного войска, состоявшего из венгров и половцев, король Бела начал новое вторжение. После опустошения Нижней Австрии он вторгся в Моравию и 25 июня подошел к Оломоуцу (ныне — столица Оломоуцкого края Чехии). Город оказал упорное сопротивление, его обороной руководил воевода Здислав из Штернберга.[2740] Разорение Моравии и гибель множества жителей подробно и в ярких красках описаны автором второго продолжения Хроники Козьмы Пражского, вероятно, очевидцем событий,[2741] а также представлены в Рифмованной австрийской хронике XIII в.[2742]

Казалось бы, при столь значительном перевесе сил ничто не могло помешать венгерскому королю и его русско-польским союзникам сломить сопротивление моравского герцога и будущего чешского короля Пржемысла II Оттокара и заставить его отказаться от претензий на австрийский престол. На деле же все вышло иначе. Мощные удары, нанесенные союзниками по моравским землям одновременно с юга и севера, не достигли цели.

Русский летописец возлагает всю вину за неудачу похода Даниила на Владислава Опольского, не желавшего воевать со своими соседями. Владислав дал Льву Даниловичу неверных проводников, из-за чего русское войско оказалось разобщенным, а затем сжег в окрестностях Глубчице всю древесину и солому, необходимые для устройства «примета».[2743] Версию летописца принимают и некоторые новейшие исследователи: «Из-за неверных проводников, предоставленных Владиславом Опольским <…> Лев Данилович заблудился в горах и успеха не достиг», — пишет Н.Ф. Котляр.[2744]

Между тем, Владислав, судя по всему, был одним из наиболее заинтересованных участников коалиции, так как нападение на Моравию в 1253 г. было для него местью за разорение Рацибужа оломоуцким епископом Бруно из Шауенбурга, совершенное в 1249 г.[2745] Не случайно в летописи упоминается Герборт из Фулыитейна, добровольно сдавшийся союзникам. Этого Герборта как своего «подстольника» (podstolego) впоследствии упоминает епископ Бруно в письме к папе Александру IV (от 17 ноября 1255 г.), отмечая важный вклад Герборта в оборону Моравии от Владислава Опольского.[2746]

Более чем скромные результаты моравско-силезского похода некоторые историки склонны объяснять тем, что русско-польские войска, осаждавшие Опаву и Глубчице, выполняли сугубо второстепенную роль.

Атакуя моравские рубежи на севере, они должны были отвлекать на себя часть сил Пржемысла Оттокара с главного театра военных действий, разворачивавшегося на юге в районе Оломоуца, осажденного венгерским королем Белой IV.[2747]

Более основательным, на наш взгляд, представляется предположение В.Т. Пашуто о том, что Даниил с русскими войсками намеревался пробиться через Моравию в Австрию для оказания помощи своему сыну Роману.[2748] Доказательством может служить ярко выраженное в летописи недовольство галицко-волынского князя результатами похода, несмотря на доставшуюся ему немалую военную добычу и громкую славу полководца, совершившего самый дальний в истории Руси заграничный поход.[2749]

Не выдерживает критики гипотеза М. Бартницкого, будто между Даниилом Галицким и Белой IV существовала некая договоренность о разделе Австрии, согласно которой Роману Даниловичу должна была достаться Каринтия, а все австрийские земли отходили к Беле.[2750] Это предположение не имеет опоры в источниках, а кроме того Бартницкий не учитывает, что Каринтия в описываемое время была отдельным герцогством. В 1122–1269 гг. она пребывала под властью династии Шпангаймов, и к моменту появления в Австрии Романа Даниловича здесь правил герцог Бернгард фон Шпангайм (1202–1256).[2751] Каринтия, таким образом, не могла быть частью наследства Бабенбергов.

К концу лета 1253 г. русско-польские войска покинули Чехию, одновременно из Чехии и Австрии были выведены и отряды венгерского короля. Роман Данилович остался с Пржемыслом Оттокаром один на один, укрывшись вместе с Гертрудой в замке Гимберг.

Замок Гимберг, или Химберг (Himberg) — ныне ярмарочная коммуна (Marktgemeinde) в округе Вена (Нижняя Австрия) — известен с X в. как одно из укреплений на подступах к Вене. Свое название замок получил, очевидно, от родового имени Хинтперг (Hintperg). Представители этого баварско-эльзасского рода, состоявшего на службе у Бебенгергов, владели замком в XII — первой половине XIII вв.[2752]

Важное значение для нас имеет следующий факт. 18 января 1243 г. замок Гимберг приобрел в личную собственность герцог Фридрих II Воинственный, выменяв его у своего министериала Хунрата Хинтперга.[2753] После гибели Фридриха в битве на Лейте, по некоторым данным, в Гимберге жила его мать Феодора. Роман Данилович, вероятно, получил замок как наследник личного имущества Фридриха по праву родства с ним. В дальнейшем замком владел другой наследник Бабенбергов — Пржемысл II Оттокар.[2754]

После неудачных попыток вытеснить Романа силой Оттокар, как сообщает Галицко-Волынская летопись, предложил Роману заключить мир с условием поровну разделить между собой наследство Бабенбергов («вдамъ ти полъ земли Немецкои»). Роман отказался, ссылаясь на свои обязательства перед королем Белой.[2755] Между тем 22 сентября 1253 г. умер чешский король Вацлав I. Пржемысл Оттокар должен был покинуть Австрию и идти в Прагу, где 17 октября принял власть своего отца.[2756]

Воспользовавшись временной передышкой, осажденные в Гимберге совершили успешную вылазку, чтобы пополнить запасы провизии. Летопись говорит, что способствовала этому некая «баба», доставившая в замок еду: «бе бо баба ходящи и коупящи коръмлю, потаи въ граде Вядне приносящи».[2757] Некоторые историки считают, что подобным образом в летописи была обозначена сама Гертруда, фактически руководившая обороной Гимберга.[2758]

Это предположение кажется нам слишком смелым, так как летописец в своем рассказе различает «княгиню» Гертруду и упомянутую «бабу»-добытчицу. Когда в осажденной крепости кончились все добытые этой последней съестные припасы, Гертруда, не видя другого выхода, предложила Роману пробиваться за помощью к его отцу:

Выбраться из осажденного Гимберга Роману помог один из его австрийских сподвижников. Этот эпизод также нашел отражение в рассказе русского летописца, записавшего имя помощника князя:

В приведенном известии речь идет, несомненно, о Бернгарде Пройселе, упоминаемом вместе со своим братом Генрихом в документах Гертруды Бабенберг в числе прочих ее сторонников.[2761] Представленная в летописи искаженная форма его имени свидетельствует об устном характере сведений, полученных летописцем, вероятно, от самого князя Романа Даниловича.

Время, когда Роман покинул Австрию, в источниках не отмечено.

В.Т. Пашуто, а вслед за ним Н.Ф. Котляр относили это событие к концу 1253 г.[2762] Такого мнения придерживался еще М.С. Грушевский.[2763] Новейшие авторы, Д. Домбровский и М. Бартницкий, полагают, что бегство Романа произошло на полгода раньше — в июле 1253 г.[2764] Однако, как справедливо замечает Н. Мика, еще 20 сентября Оттокар находился со своим военным лагерем под Вайкерсдорфом, в непосредственной близости от Гимберга и продолжал кампанию против Романа.[2765] Нуждаясь в помощи местных жителей, Оттокар в этот день издал акт о наделении Вайкерсдорфа некоторыми городскими привилегиями.[2766]

По-видимому, в период временного ослабления блокады Гимберга в октябре 1253 г. Роман Данилович успел связаться со своим главным союзником королем Белой и сообщил ему о мирных предложениях Оттокара. Однако венгерский король, вопреки своим прежним обязательствам, не только не предоставил военной помощи Роману, но и стал требовать от него отказаться от всех претензий на Австрию в обмен на получение нескольких городов в Венгрии.[2767]

Вероятно, правы те историки, кто считает, что еще до обращения Романа к Беле между ним и Оттокаром была достигнута какая-то сепаратная договоренность о дальнейшей судьбе «австрийского наследства» путем его раздела без участия русского князя.[2768]

Что же привело к столь быстрому и невыгодному для галицко-волынских князей урегулированию споров за Австрию и Штирию между венгерским и чешским королями? На наш взгляд, ответ может быть только один: энергичное вмешательство в этот спор римского папы, весьма обеспокоенного появлением на берегах Дуная православного князя, претендующего стать новым австрийским герцогом.

Еще в 1252 г. чешский король Вацлав I, напуганный масштабом военного вторжения венгров, обратился за помощью к римскому папе, жалуясь, что Бела IV вступил в союз с «нехристями» (половцами) и «схизматиками» (русскими) и нещадно губит «истинных христиан», подданных чешского короля.[2769] Для выработки общей с церковью позиции по противодействию новому вторжению 25 марта 1253 г. Вацлав собрал у себя во дворце совещание с участием сразу шести епископов.[2770]

Похоже, Иннокентий IV с самого начала спора за Австрию был настроен против участия в нем русских князей. В 1253 г. он отказал в поддержке Гертруде и новым австрийским герцогом фактически признал Оттокара.[2771] Cвой выбор папа сделал, судя по всему, в обмен на гарантии будущего чешского короля принять участие в крестовом походе в Пруссию.[2772]

В том же 1253 г. для урегулирования конфликта между христианскими государями — венгерским и чешским королями — папа Иннокентий IV направил в Чехию и Венгрию своего посредника, францисканского монаха Власка (Valasco).[2773] Усилия легата были сосредоточены главным образом на том, чтобы склонить Белу вывести войска из Моравии и Австрии и отказаться от поддержки Романа и Гертруды. Об этом можно судить по свидетельству автора второго продолжения Хроники Козьмы Пражского который под 1253 г. сообщает:

О том, что уже в 1253 г. Пржемысл Оттокар опирался на твердую поддержку римской церкви, свидетельствует также сообщение Галицко-Волынской летописи. Предлагая мир осажденному в Гимберге Роману Даниловичу, Оттокар в качестве свидетелей и гарантов договора называет римского папу Иннокентия IV и еще двенадцать епископов:

В апреле 1254 г. римский понтифик поручил своему капеллану неаполитанскому архиепископу Бернарду посредничать в заключении мира между Белой и Оттокаром.[2776] Представители обоих королей обговорили условия мира на встрече в Буде, и уже 1 мая мир был заключен самими королями на встрече в Прессбурге (Братислава).[2777] По условиям договора, Австрия и небольшая часть Штирии оставались у Пржемысла II Оттокара, а другая, большая часть Штирии отходила к Беле IV.[2778] Роман Данилович был оставлен ни с чем.

О роли папы в урегулировании спора европейских правителей за «австрийское наследство» не мог не знать Даниил Романович. Не могло быть для него тайной и негативное отношение понтифика к появлению русского претендента на престол Бабенбергов.

Провал столь успешно начатого русско-польского похода в Моравию летом 1253 г. из-за возникших в разгар кампании разногласий между союзниками, вероятно, также стал следствием усилий папской дипломатии. Подтверждением этому может служить тот факт, что на обратном пути Даниила уже поджидали послы Иннокентия IV, принесшие ему «благословение от папы», и эти послы пребывали в Кракове при дворе Болеслава Стыдливого, одного из главных участников моравского похода, высказывавшегося за его досрочное прекращение.[2779]

Посланник папы аббат Опизо из Мессаны, встречавший Даниила в Кракове, был направлен туда для выполнения важнейшей для Польши миссии. По сообщению Великопольской хроники, Опизо фактически руководил мероприятиями по канонизации краковского епископа Станислава Щепановского, произошедшей в том же 1253 г.[2780] Св. Станислав доныне остается одним из наиболее почитаемых святых и главных патронов Польши. Согласие Иннокентия IV на его канонизацию объясняется особой ролью, которая отводилась папской курией краковской епархии в предстоящей католической экспансии на Восток.[2781]

Галицко-Волынская летопись дает все основания думать, что именно на папу Даниил возлагал вину за провал кампании и расстройство планов в отношении Австрии. Вот почему русский князь демонстративно отказался встречаться с папскими послами, передав им на словах:

Этот отказ Даниила — факт чрезвычайно примечательный и даже беспрецедентный в своем роде, ведь речь шла тогда не об обычном посольстве: помимо папского благословения, послы везли Даниилу «венець и санъ королевьства». Нежелание русского князя принимать корону от папы в летописи подчеркивается неоднократно: Даниил не раз отказывался от коронации, ссылаясь на свою занятость более важным делом — борьбой с татарами: под 6763 (1255) г. летописец говорит как минимум о двух подобных случаях, произошедших в разные годы.[2783]

Подобное поведение галицко-волынского князя вызывает недоумение у современных исследователей. «Как известно, — пишет И. Паславский, — королевская корона, полученная из рук папы римского, в политических отношениях того времени была настоящим "королевским подарком", т. е. политическим отличием, за которое западные правители боролись подчас долгие годы. А тут галицко-волынский князь Даниил, получив такое предложение папы, сам же отверг его».[2784] По мнению М. Чубатого, то было «событие, возможно, единственное в средние века, когда наделяемый короной сам отказывался ее принять».[2785]

Несомненно, важную роль в решении Даниила играл татарский фактор, ведь галицко-волынский князь был тогда вассалом хана, и принятие короны от папы означало открытый вызов Орде.[2786] Однако едва ли будет правильно искать объяснение упорному нежеланию Даниила короноваться лишь в контексте влияния русско-ордынских отношений. Свою роль здесь играло также недоверие, которое галицко-волынский князь испытывал к папе и, в частности, к обещаниям Рима предоставить Руси реальную военную помощь в борьбе с монголо-татарами.[2787]

В этих условиях враждебная по отношению к Даниилу и его сыну Роману позиция, занятая Иннокентием IV в деле урегулирования спора за «австрийское наследство», не могла не привести к еще большему охлаждению отношений русского князя с папой и спровоцировать Даниила на демонстративный дипломатический шаг — отказ встречаться с послами папы, привезшими ему королевскую корону, и, следовательно, отказ от самой коронации.

Даниил Романович, судя по всему, предпринимал в свое время определенные усилия, чтобы заручиться поддержкой папы в предстоящей борьбе за Австрию, опираясь при этом на посредничество своего главного союзника в австрийских делах венгерского короля Белы IV. В письме от 9 мая 1252 г. король заверял папу в том, что не пожалеет труда, дабы склонить князя Даниила к переговорам с Римом об унии.[2788]

Нельзя не заметить, что это письмо отправлено как раз в тот самый момент, когда по инициативе Белы IV между ним и Даниилом уже была достигнута договоренность о браке Романа Даниловича с Гертрудой Бабенберг, а сам Роман уже прибыл к венгерскому королю, готовясь вместе с ним идти в Австрию для проведения упомянутого бракосочетания.

Кроме того, в описываемое время Даниил Романович и со своей стороны предпринимал меры по налаживанию отношений с Иннокентием IV. В 1252 — начале 1253 гг. он вел переговоры с папой об организации нового крестового похода, направленного против татар, представлявших угрозу для всех христианских народов Европы. Результатом этих переговоров, надо думать, стало обращение папы весной 1253 г. к правителям и рыцарям Руси, Моравии, Чехии, Сербии и Поморья с предупреждением о новом большом наступлении татар на христианские страны и призывом ко всем, кого это наступление могло затронуть, объединиться под знаком креста и встать на пути татар. Участники нового крестового похода получали от папы такие же духовные привилегии, какие предоставлялись участникам Крестовых походов в Святую Землю.[2789]

Антирусская позиция, занятая папой в австрийском вопросе, судя по всему, явилась для Даниила Романовича горьким разочарованием. Только обидой и негодованием князя против папы, на наш взгляд, можно объяснить его демонстративный отказ от королевской короны, уже привезенной папскими послами.

Даниил еще долго потом отказывался принимать «королевский подарок» папы и заставил уговаривать себя польских князей и бояр во главе с краковским князем Болеславом Стыдливым. Даниил даже вынудил Болеслава, опасавшегося гнева папы, дать обещание, что в случае коронации он с другими польскими князьями окажет галицко-волынскому князю военную помощь против татар:

По-видимому, правы те историки, кто считает, что именно краковский князь приложил главные усилия к тому, чтобы уговорить своего восточного соседа принять корону.[2791]

Колебания Даниила продолжались несколько месяцев. По мнению Б. Влодарского, первая попытка папского легата Опизо из Мессаны встретиться с князем в Кракове могла произойти еще в конце июля 1253 г.[2792] Осенью посольство прибыло на Русь.[2793]

Точная дата самой коронации неизвестна. В папских архивах не обнаружено документов, позволяющих ее установить. В Галицко-Волынской летописи рассказ о коронации помещен в статье 1255 г. Однако эта дата не вызывает доверия исследователей. В датировке коронации Даниила историки опираются на краткое известие Рочника Красиньских:

Сопоставив сообщения русской летописи и польского рочника, В. Абрахам заключил, что аббат Опизо мог побывать на Руси либо в августе — сентябре, либо в декабре 1253 г.[2795] М.С. Грушевский относил коронацию Даниила к последним месяцам 1253 г.[2796] М. Чубатый считал, что это событие состоялось уже после нового 1254 г.,[2797] этим же годом (ок. 1254) датировал коронацию и В.Т. Пашуто.[2798]

Так или иначе, выходит, что почти полгода папское посольство, возглавляемое легатом Опизо из Мессаны, в котором одни видят посла Рима в Польше,[2799] а другие — в Поморье,[2800] провело в ожидании, пока Даниил Романович соблаговолит принять пожалованные ему римским папой королевские инсигнии.

Нет никаких сомнений, что при подобных обстоятельствах галицко-волынский князь воспринимал свою коронацию отнюдь не как высокую честь или долгожданную милость, оказанную Римом, а скорее как вынужденную политическую сделку, не сулившую очевидных выгод, но зато чреватую опасными последствиями.

Попытки сближения Даниила с папой предпринимались задолго до 1253 г. Первая такая попытка была сделана, вероятно, еще в 1245 г., сразу после того, как черниговский князь Михаил Всеволодович (недавний соперник Даниила в борьбе за Галич) отправил в Лион для участия в соборе католической церкви своего кандидата на киевскую митрополичью кафедру — игумена Петра Акеровича.[2801] Насколько можно судить, первый контакт между папой и галицко-волынским князем должен был произойти еще до отъезда последнего в Орду.[2802]

Осенью 1245 г. через земли Юго-Западной Руси проследовал папский посол в Монголию, францисканский монах Иоанн (Джованни дель Плано Карпини), встречавшийся с князем Васильком Романовичем, епископами и боярами, которым он зачитал грамоту папы о «единстве святой матери церкви».[2803] Продолжив путешествие, Карпини весной следующего года где-то в придонских степях повстречался и с самим Даниилом, возвращавшимся из Орды. На обратном пути из Монголии в Лион в июне 1247 г. папский посланник еще раз посетил Галицко-Волынскую Русь, вновь встретился с Даниилом и Васильком, а также епископами и «достойными уважения людьми», которые подтвердили, что «желают иметь владыку папу своим отцом и господином, а святую Римскую церковь владычицей и учительницей».[2804]

В 1246–1248 гг. происходила интенсивная переписка Иннокентия IV с русскими князьями, свидетельствующая о постоянных взаимных контактах.[2805] Вскоре после возвращения из Орды Даниил Романович отправил в Лион своего посланника игумена Григория, чье имя упоминается в письме папы к майнцскому архиепископу от 15 сентября 1247 г.[2806] В. Абрахам устанавливает, что этим Григорием был игумен монастыря Св. Даниила под Угровском.[2807] О приеме папой игумена Григория упоминает биограф Иннокентия IV Николо де Курбио.[2808] В июне 1247 г. галицко-волынские князья, по-видимому, направили в Лион еще одно посольство, прибывшее туда вместе с делегацией Плано Карпини.[2809]

Как отмечают практически все исследователи, Даниил Галицкий, выражая готовность подчиниться римской церкви, преследовал сугубо политические цели. Главной целью русского князя, по всей видимости, было получение военно-политической помощи Запада на случай нового нашествия татар. Однако роль папы должна была проявиться не только в организации антитатарской лиги христианских держав. Галицко-волынские князья, несомненно, рассчитывали также на помощь понтифика в реализации своих внешнеполитических интересов в Европе.

В буллах, направленных папой в Галицко-Волынскую Русь в 1247 г., содержится ряд положений, явившихся, безусловно, ответом на политические требования русских князей, причем эти свои требования они ставили в один ряд с сохранением в русских землях православного церковного обряда.

Из трех известных ныне папских булл 1247 г., адресованных Романовичам, две посвящены гарантиям их владельческих прав. Папа, в частности, обязался принять под свою защиту все владения галицко-волынских князей (как те, которыми они уже обладали, так и те, которые смогли бы приобрести в будущем).[2810] Папа также одобрил намерение Романовичей вернуть себе владения, которые «против справедливости» заняли другие правители.[2811]

Особого внимания заслуживает последнее из приведенных обязательств Иннокентия IV, содержащееся в булле «Cum a nobis», изданной 27 августа 1247 г. и адресованной «Светлейшему королю Руси Даниилу и [королю] Лодомерии В[асильку], брату его [Даниила] и сыну»:

Приведенный отрывок со всей очевидностью показывает, что Даниил и Василько в обмен на принятие церковной унии требовали не столько помощи против татар (в папских буллах, отправленных к ним в 1246–1247 гг., об этом даже не упоминается), сколько, в первую очередь, признания за ними прав на какие-то спорные земли, в определении судьбы которых позиция папы имела важное значение.

Какие же наследственные владения галицко-волынских князей упоминаются в папской булле? Кто из «других королей» покушался на эти владения «вопреки справедливости»? Зачем для разрешения подобного спора Романовичам понадобилось искать санкции у папы?

В литературе можно встретить самые разные мнения, высказываемые по поводу поставленных вопросов. В.Т. Пашуто полагал, что папская булла предоставляла «юридическое равенство возможностей для русских князей при колонизации ятвяжских земель (Судавии)», а также приглашала «волынского князя к выступлению против Литвы».[2813] Однако не слишком ли большую цену платили Романовичи за такое приглашение?

Б.Я. Рамм считал, что галицко-волынские князья в обмен на унию добивались от папы помощи в возвращении земель, «захваченных венгерским королем и польскими князьями».[2814] «Если учесть, — писал историк, — что в это время Даниил вел войну с венгерским королем Белой IV, станет ясным, что письмо Иннокентия было своеобразным изъявлением со стороны папы своей благожелательно-нейтральной позиции, которая могла бы даже стать союзнической».[2815] Но и это объяснение нельзя признать убедительным, ведь в 1247 г. Романовичи и Бела IV уже были союзниками, а кроме того, совершенно неясно, какие именно «наследственные владения» Даниила и Василька в описываемое время могли «удерживать вопреки справедливости» правители Венгрии или Польши.

Еще одно объяснение сути полученных Романовичами территориальных гарантий находим у Б.Н. Флори: Иннокентий IV «одобрил их намерения вернуть себе владения, которые "против справедливости" заняли другие князья». Историк, очевидно, имеет в виду русских князей, оспаривавших у Даниила права на Галич. В своих суждениях Флоря опирается на фразу источника, характеризующую этих князей как «непочтительно относящихся к церкви» (qui in Ecclesie devotione non permanent). В таком ключе, по мысли историка, папой могли быть обозначены «православные князья, не подчинившиеся Риму».[2816] Однако и это объяснение не дает ответа на вопрос, какие именно владения, несправедливо удерживаемые соперниками Романовичей, в 1247 г. нужно было оспаривать с помощью папы.

Нам представляется, что упомянутыми в булле Иннокентия IV «наследственными владениями» галицко-волынских князей, претензии на которые со стороны последних папа счел «справедливыми» и тем самым предоставил возможность бороться за их возвращение, следует считать земли Австрии и Штирии. На эти земли (или по крайней мере их часть) Романовичи могли претендовать как наследники Бабенбергов по женской линии ввиду своего родства с матерью герцога Фридриха II Феодорой Ангелиной.[2817]

Как мы видели, после гибели Фридриха Воинственного, не оставившего мужского потомства, между несколькими европейскими правителями начался спор за «австрийское наследство», важнейшим аргументом в котором было родство с Бабенбергами по женской линии. В этом споре Иннокентий IV взял на себя роль главного арбитра. В начале 1247 г. умер Владислав Моравский, признанный папой новым австрийским герцогом, и борьба за Австрию разгорелась с еще большей силой.

Признания своих прав на австрийский престол со стороны папы добивались и другие претенденты. В частности, с подобной просьбой к Иннокентию IV 15 ноября 1246 г. обращался венгерский король Бела IV.[2818] В 1252–1253 гг., как мы видели, поддержки папы добивались чешский король Вацлав I и его сын Пржемысл Оттокар.

Вплоть до конца 1250 г. продолжалось ожесточенное противостояние папы Иннокентия IV с императором Фридрихом II, вследствие которого папа должен был покинуть Рим и перебраться в Лион. Поэтому главным условием поддержки Иннокентия была лояльность к римской церкви и готовность проводить политику папы. Королями, «непочтительно относящимися к церкви», в 1247 г. Иннокентий IV мог именовать сторонников Фридриха II, как и его самого, неоднократно отлученного от церкви и низложенного на Лионском соборе 1245 г.

Буллу «Cum a nobis», отправленную к Даниилу Романовичу, его брату и сыну 27 августа 1247 г., на наш взгляд, правильнее было бы понимать как приглашение папы к участию в борьбе за наследство Бабенбергов, несправедливо удерживаемое главным врагом Иннокентия IV императором Фридрихом II. Платой за это должна была стать лояльность Романовичей к римской церкви и ее главе, что на деле означало согласие на принятие церковной унии и короны из рук папы.

Однако уже в 1248 г. в отношениях галицко-волынских князей с римским папой наметилось охлаждение, а в 1249 г. наступает полный разрыв. Этот разрыв, как и новое сближение Романовичей с Римом в 1252–1253 гг., на наш взгляд, должны быть поставлены в связь с колебаниями международной конъюнктуры, складывавшейся по поводу борьбы за «австрийское наследство».

Иннокентий IV определенно не желал появления на берегах Дуная правителя, имевшего русское происхождение, но, вместе с тем, не прочь был использовать военную силу и наследственные права Романовичей для достижения собственных политических целей. Дав в 1247 г. русскому князю надежду на исполнение его амбициозных внешнеполитических планов, папа в то же самое время сделал все возможное, чтобы австрийский престол в итоге достался другому претенденту.

Именно в таком ключе, как нам кажется, следует понимать несколько сбивчивый и туманный рассказ Галицко-Волынской летописи о встрече в Прессбурге (о которой более подробно речь шла в предыдущей главе). Среди историков утвердился взгляд, что в состоявшихся тогда переговорах участвовали три стороны: галицко-волынский князь Даниил Романович, венгерский король Бела IV и германский император Фридрих II в лице своих послов.[2819] Однако такое понимание не отражает реальной сути интересующего нас события и требует пересмотра.

В описании переговоров галицкий летописец приводит имена послов германского императора, записанные, вероятно, со слов непосредственного участника встречи с русской стороны, передавшего эти имена в фонетической форме, весьма отдаленно соответствующей оригиналу:

В литературе была сделана только одна попытка объяснить, чьи имена приводит здесь летописец. По мнению И.И. Шараневича, немецкими послами были не названный по имени имперский наместник (в Австрии или Штирии), а также зальцбургский архиепископ. Последним в описываемое время мог быть только Филипп фон Шпангайм. Двух оставшихся послов можно идентифицировать как министериалов зальцбургского архиепископа — Генриха фон Брунне и Хартнида фон Петтау или, вероятнее, сына Хартнида Оттона.[2821]

Похоже, что главной фигурой на переговорах с немецкой стороны был зальцбургский архиепископ, сопровождаемый двумя министериалами. Летописное «Жалошь Поурьскыи» и комментарий к нему «рекомыи Сольскыи» не оставляют сомнений, что в данном случае речь идет именно о зальцбургском иерархе, поскольку Зальцбург в дословном русском переводе — Соляной город или Сольск. Личность «воеводы цесаря», то есть имперского наместника, значащегося в летописном перечне первым, точно идентифицировать невозможно: им мог быть либо назначенный Фридрихом II в 1247 г. Оттон фон Эберштейн,[2822] либо один из двух сменивших его летом 1248 г. новых наместников — граф горицкий Майнгард III (наместник Штирии и Крайны) или баварский герцог Оттон II (наместник Австрии).[2823] Филипп фон Шпангайм (✝ 22.07.1279) был младшим сыном герцога Каринтии Бернгарда II и Юдиты, дочери чешского короля Пржемысла I Оттокара. В 1247–1257 гг. Филипп занимал архиепископскую кафедру в Зальцбурге, в 1254–1279 гг. был графом Лебенау и номинальным герцогом Каринтии, в 1269–1271 гг. — аквилейским патриархом.[2824]

В отличие от «воеводы цесаря» (имперского наместника), зальцбургский архиепископ на переговорах в Прессбурге едва ли мог представлять сторону императора Фридриха II. На последнем заседании Лионского собора папа Иннокентий IV объявил о низложении императора Фридриха как еретика, дважды ранее отлученного от церкви. Изданная 17 июля 1245 г. специальная папская булла освобождала всех подданных императора от данной ему присяги верности.[2825] Подобное событие происходило впервые за всю историю взаимоотношений пап с правителями империи (во время борьбы за инвеституру Григорий VII низложил Генриха IV, когда он еще только готовился стать императором).[2826]

Решение папы, выраженное от лица церковного собора, несомненно, ослабило позиции Фридриха II. Уже летом 1245 г. венгерский король Бела IV попросил папу освободить его от обета верности, данного императору.[2827] От Фридриха отступились некоторые его сторонники в Германии и Австрии, особенно в среде высшего духовенства. Имеющиеся у нас данные показывают, что зальцбургского архиепископа следует относить к числу противников императора, принявших сторону папы.

В конце 1247 г. Иннокентий IV изменил свое прежнее негативное отношение к Филиппу фон Шпангайму, избранному на зальцбургскую кафедру против его воли, и утвердил Филиппа в сане архиепископа. Решение папы, несомненно, явилось следствием перехода Шпангайма на его сторону.[2828] В 1248 г. Филипп действовал уже как решительный сторонник Иннокентия IV: он заключил в тюрьму нескольких участников посольства австрийской знати, ездивших к Фридриху II в Италию с просьбой назначить наместников в Австрию и Штирию.[2829] В январе 1249 г. архиепископ Филипп по поручению папы организовал в Мюльдорфе съезд австрийского духовенства, потребовавшего от имперского наместника в Австрии Оттона Баварского прекратить отношения с императором под угрозой церковного наказания.[2830]

На переговоры в Прессбург зальцбургский архиепископ прибыл, вероятнее всего, по поручению папы и представлял там интересы австрийской герцогини Гертруды Бабенберг, опекуном которой он был назначен Иннокентием IV в начале 1248 г.[2831] Задачей Филиппа было добиться от других участников переговоров — имперского наместника в Австрии, венгерского короля и галицко-волынского князя — признания новым герцогом Австрии и Штирии Германа Баденского, определенного папой в мужья Гертруде.

Таким образом, на переговорах в Прессбурге, помимо трех вышеназванных участников, действовал и четвертый. Им был зальцбургский архиепископ Филипп, который возглавлял особую делегацию, представлявшую интересы апостольского престола. Именно архиепископ Филипп в отличие от безымянного и невыразительного «воеводы цесаря» сыграл главную роль на переговорах, добившись в итоге выгодного для себя результата.

О нешуточном накале страстей, разгоревшихся во время переговоров, свидетельствует ряд весьма характерных деталей летописного повествования. Даниил Романович шел на встречу в Прессбург, как на битву («исполчи вся люди свое»), прибыл в сопровождении многочисленного и хорошо вооруженного отряда, взяв с собой даже союзных татар, чей грозный вид произвел сильное впечатление на других участников («Немьци же дивящеся ороужью Татарьскомоу»).[2832]

Усилия Даниила, может быть, привели к получению каких-то новых заверений относительно его прав на «австрийское наследство» и обещаний их осуществления в будущем. Учитывая сближение Романовичей с Иннокентием IV в 1246–1247 гг., а также ослабление позиций Фридриха II после Лионского собора, можно предположить, что вслед за своим главным союзником в борьбе за Австрию, венгерским королем Белой IV, Даниил Романович во время прессбургских переговоров принял сторону папы, поверив обещаниям его представителя. Близостью достижения заветной цели, вероятно, объясняется общий оптимистический настрой княжеского летописца, завершившего свой рассказ о встрече в Прессбурге сообщением о некой «чести», которой в итоге удостоился Даниил («честь творяшеть емоу»).[2833]

Дальнейшие события показали, что заверения папы носили лишь декларативный характер, в действительности же Даниил был устранен от какого-либо участия в разделе наследия Бабенбергов. Вся власть над Австрией и Штирией досталась ставленнику Иннокентия IV Герману Баденскому. В начале осени 1249 г. борьба за Австрию закончилась в его пользу. Первые документы Германа в качестве нового герцога Австрии и Штирии были изданы в августе — сентябре 1249 г. (30 августа в Кремсе, 16 сентября в Винер Нойштадте и 21 сентября в Вене).[2834]

Крушение планов Романовичей относительно Австрии тотчас же отразилось на взаимоотношениях Даниила с папским престолом. Исследователи в один голос говорят о наступившем около 1248–1249 гг. охлаждении и полном прекращении контактов галицко-волынских князей с Иннокентием IV,[2835] а также о последовавшем в 1250–1252 гг. периоде «обоюдного молчания» между Римом и холмским двором.[2836]

Открытая конфронтация Даниила Галицкого с папой произошла в 1249 г., когда русский князь, по сообщению Яна Длугоша, «оставил sine honore» (то есть без чести) явившегося к нему епископа, назначенного курией в качестве архиепископа Руси. Длугош, по-видимому, колебался в том, кем был этот последний, видя в нем то арманацкого епископа Войцеха, то называя его Адальбертом.[2837]

Возможно, в данном известии речь идет об изгнании из Руси епископа Альберта Суербеера. В качестве «легата апостольского престола архиепископа Пруссии, Ливонии и Эстонии» он не раз упоминается в папских буллах. В сентябре 1247 г. Иннокентий IV поручил Альберту «привести короля, духовенство и вельмож русских в соединение с католической церковью». Папа просил Альберта самолично отправиться на Русь, чтобы «привести к церковному единению короля, архиепископов, епископов и других знатных его королевства, после того как они полностью отрекутся от схизмы».[2838]

Сведения Длугоша согласуются с сообщением Галицко-Волынской летописи о первом отказе Даниила Романовича принять папскую корону, доставленную к нему двумя легатами-епископами («пискупа Береньского и Каменецького»).[2839] Это событие, по всей видимости, должно быть отнесено к концу 1248–1249 гг.

Глава сорок пятая Коронация Даниила Галицкого: Никея и Рим во внешней политике галицко-волынских князей

«…И оубеди его мати его»: о роли Евфросинии Галицкой в коронации Даниила. — Экуменические процессы середины XIII в. и борьба никейских правителей за возвращение Константинополя. — Мария Венгерская и Евфросиния Галицкая в налаживании контактов между Никеей и Римом. — Никейский и германский императоры во внешней политике Даниила Галицкого

рассказе Галицко-Волынской летописи, посвященном коронации Даниила Романовича, находим упоминание о его матери, которая, по словам летописца, смогла убедить сына, прежде неоднократно отвергавшего предложения короноваться, принять королевский венец от папы:

Как видим, влияние матери на решение Даниила было столь велико, что летописец считает его едва ли не главной причиной согласия князя и ставит выше влияния польских союзников, обещавших военную помощь против татар в случае коронации.

Чем объяснить эту решающую роль княгини-матери в истории коронации Даниила? Что побудило «великую княгиню Романовую», тихо доживавшую свой век в монастыре, в последний раз выйти на политическую сцену и громко возвысить свой голос после многих лет полного безмолвия?

Важная роль Галицко-Волынской княгини, хотя и была неоднократно отмечена историками, до сих пор остается неизученной, а причины, побудившие ее высказаться в пользу коронации сына, — нераскрытыми. Впрочем, отдельные попытки нащупать мотивы княгини все же были сделаны. Однако они привели к совершенно противоположным и даже взаимоисключающим результатам.

Так, по мнению М.С. Грушевского, мать Даниила ратовала за коронацию, ибо ей «как католической принцессе не могла не быть приятной перспектива королевского титула».[2841] И. Граля считал, что вдовствующая галицкая княгиня, оставаясь приверженницей православия, ратовала за коронацию, так как это было в интересах ее греческих родственников — влиятельного клана Каматиров, поддерживавшего политическую линию Никейского императора на союз с папой.[2842]

Что же заставило Даниила прислушаться к голосу матери и согласиться с ее доводами? Этот вопрос также остается пока без ответа. Исследователи ограничиваются лишь общими соображениями насчет необыкновенного личного авторитета княгини и высокого уважения к ней, испытываемого всеми Романовичами.[2843]

Оценке роли Галицко-Волынской княгини в коронации Даниила не способствует прочно утвердившееся в литературе представление о том, что главными целями князя были тогда получение помощи Запада против монголо-татар, а также повышение международного статуса как «короля Руси».[2844] С точки зрения этих задач, причастность к коронации княгини-матери выглядит как лишняя подробность. Между тем, из рассказа летописца со всей очевидностью следует, что именно уговоры матери стали для Даниила важнейшим аргументом в пользу нелегкого решения о коронации.

Чтобы понять роль «великой княгини Романовой», нужно рассматривать коронацию галицко-волынского князя в более широком историческом контексте. В этом событии, несомненно, переплелись влияния не только католического Запада, но и православного Востока.

Роль последнего, несмотря на несколько столетий доминирующего византийского влияния на Руси, к сожалению, недооценивается новейшими авторами. Эта роль либо полностью игнорируется, либо признается как номинальная, не имевшая реального значения. Все сводится лишь к общим рассуждениям о том, как после потери Константинополя в 1204 г. правители Византийской (Никейской) империи сами искали поддержки Запада, соглашаясь ради этого на объединение церквей и верховенство папы над христианским миром. «В этих условиях, — пишет, к примеру, Н.Ф. Котляр, — коронация Даниила не могла вызвать особенных отрицательных эмоций в Никее».[2845]

Можно сказать, что никейское влияние вообще не рассматривается как фактор внешней политики Даниила Галицкого. Единственной специальной работой о значении коронации Даниила для русско-византийских отношений остается небольшая статья М.М. Войнара, опубликованная в 1955 г. По мнению историка, коронация означала полную независимость Галицко-Волынского княжества от Византии. Даниил не мог не отдавать себе отчета в том, что получение короны от папы исключало его из византийской мировой иерархии и переносило в систему западноевропейской церковно-политической структуры, «в орбиту западной концепции царства», со всеми вытекающими отсюда правовыми последствиями. Уния, на которую согласился князь, предполагала разрыв церковных связей с Византией.[2846]

Идеи М.М. Войнара развивает И. Паславский. По его мнению, Даниил Романович, решившись принять корону от папы, тем самым оказал противодействие политике Никейской империи, направленной на подчинение русских княжеств Орде. В противовес этому галицко-волынский князь искал союзников на Западе, в первую очередь в лице римского понтифика. Коронация, по словам историка, была для Даниила «бегством от Византии на Запад».[2847]

Следует, однако, учитывать, что переговоры о коронации Даниила и унии с Римом разворачивались на фоне более широких церковно-политических процессов, сопровождавшихся постоянными контактами между Никеей и папским престолом во второй половине 1240 — середине 1250-х гг. На данное обстоятельство в свое время справедливо обращал внимание В.Т. Пашуто.[2848] Недавно этот вопрос был вновь поднят Б.Н. Флорей.[2849]

Тем не менее в большинстве работ по истории взаимоотношений Западной и Восточной церквей, написанных в особенности зарубежными исследователями, участие галицко-волынского князя в экуменических процессах середины XIII в. остается незамеченным, а иногда даже отрицается.[2850]

Не подлежит сомнению, что в Галицко-Волынской Руси хорошо знали о контактах между Никеей и Римом по поводу возможного объединения церквей. Более того, из сообщения летописи следует, что эти контакты явились условием переговоров Даниила о принятии папской короны и заключении церковной унии. В летописном рассказе о коронации князя упоминается признание папой Иннокентием IV «греческой веры» и обещание созвать Вселенский собор для объединения церквей:

По мнению Б.Н. Флори, сведения о готовящемся объединении церквей поступили в Галицко-Волынскую Русь через Венгрию. Жена венгерского короля Белы IV была дочерью Никейского императора Феодора I Ласкаря. В середине 1240-х гг. она играла заметную роль в налаживании контактов папы с болгарским царем Коломаном І Асенем (1241–1246).[2852] Вероятно, как считает Флоря, при ее посредничестве в 1245 г. в Болгарию было доставлено послание папы, в котором он выражал готовность созвать Вселенский собор с участием греческого и болгарского духовенства для решения всех спорных вопросов.[2853]

В нашем представлении, галицко-волынские князья могли поддерживать непосредственные контакты с никейскими правителями. Основанием для прямых отношений холмского двора с Никеей могли служить положение и родственные связи «великой княгини Романовой», дочери византийского императора Исаака II.[2854] Евфросиния Галицкая состояла в близком родстве с правящей в Никее династией Ласкарей и, очевидно, не могла оставаться в стороне от проводимой ими внешней политики, главной целью которой было возвращение Константинополя.

Никейский император Иоанн III Ватац (1222–1254) в отношениях с латинянами перешел к активным наступательным действиям. Важное значение имела его победа при Пиманионе в 1224 г., в результате которой Латинская империя лишилась всех своих владений в Азии. Затем Иоанном в короткое время были завоеваны острова Лесбос, Родос, Хиос, Самос и Кос, что существенно ослабило влияние Венеции в Эгейском море.[2855]

Для продолжения наступательных действий Никейская империя нуждалась в военных союзниках. В 1230-х гг. таким союзником для нее на некоторое время стал болгарский царь Иван II Асень (1218–1241), при поддержке которого Ватацу удалось в 1234 г. захватить плацдарм во Фракии для последующего отвоевания византийских владений на Балканах.[2856]

В конце 1230-х гг. новым союзником Ватаца стал германский император Фридрих II (1220–1250). Путь к союзу между ними открыла смерть латинского императора Иоанна де Бриенна (1229–1237), тестя Фридриха II, с которым последний поддерживал мирные отношения.[2857] В 1244 г. Ватац женился на дочери Фридриха Констанции, принявшей в Никее имя Анны.[2858]

Фридрих II унаследовал представление об императорской власти как неограниченной, дарованной Богом власти римских императоров.[2859] В силу этого его отношение к созданной под эгидой папы Латинской империи было враждебным. Германский император стремился ликвидировать это государство как незаконное орудие папского влияния на Востоке.[2860]

Опираясь на союз с германским императором и воспользовавшись ослаблением Болгарии после смерти Ивана II Асеня, Ватац продолжил завоевания на Балканах и к 1246 г. присоединил к своей державе территории в Северной Фракии и Македонии с городами Адрианополь и Фессалоники, а также часть Эпирского царства. Эти успехи привели к прекращению существования Фессалоникийской империи, правители которой не желали подчиняться власти Никеи.[2861]

Альянс Фридриха с Ватацем представлял серьезную угрозу для апостольского престола. Объявляя о низложении императора на заседании Лионского собора 17 июля 1245 г., Иннокентий IV (1243–1254), указывал на многочисленные злодеяния Фридриха, уже дважды перед тем отлученного от церкви. Среди них, наряду с оскорблениями иерархов церкви, нерадением к церковному строительству и делам милосердия, личным аморальным поведением и организацией убийства ассасинами герцога Людвига Баварского, значился «нечестивый союз» с мусульманами и «греческими раскольниками». Последнее обвинение подразумевало брак дочери Фридриха с Ватацем.[2862]

Понимая всю опасность союза германского и Никейского императоров, папа приложил немало стараний, чтобы посеять вражду между ними. С этой целью понтифик попытался склонить Ватаца к переговорам об унии с Римом в обмен на обещание вернуть грекам Константинополь.[2863]

В 1247 г. в Никею прибыл посол папы монах-минорит (францисканец) Лаврентий, встретившийся с патриархом Мануилом II (1244–1254) и сообщивший ему о желании Иннокентия IV совершить объединение церквей на выгодных для греков условиях.[2864] Брат Лаврентий входил в ближайшее окружение понтифика. Под 1251 г. его как своего друга упоминает фра Салимбене де Адам — монах-минорит из Пармы, автор обширной хроники, повествующей о политике папского престола и истории Италии середины XIII в. Через некоторое время по возвращении из Никеи Иннокентий IV сделал Лаврентия архиепископом Антивари.[2865] Примечательно, что Лаврентий сменил на этом посту другого минорита, Джованни дель Плано Карпини, занимавшего антиварийскую кафедру на рубеже 1240–1250-х гг.[2866]

Власти Никеи охотно приняли предложение папы. После отвоевания в 1246 г. Фессалоник Ватац опасался ответных действий со стороны латинян. По свидетельству Матвея Парижского, в описываемое время латинский император Балдуин II (1228–1261) ездил во Францию и Англию, собирая крестоносцев для защиты Константинополя и возвращения отнятых Ватацем земель.[2867]

Из Хроники Салимбене де Адама известно также, что в марте 1249 г. в Лион к папе прибыл Никейский посол монах Салимбен, владевший как греческим, так и латинским языками. Он привез письма от Ватаца и патриарха Мануила с просьбой прислать в Никею для дальнейших переговоров генерального министра ордена миноритов Иоанна Пармского, пользовавшегося непререкаемым моральным авторитетом как на Западе, так и на Востоке.[2868] 28 мая 1249 г. датируются письма Иннокентия IV к Иоанну III Ватацу и патриарху Мануилу, которые папа отправил в Никею вместе с посольством Иоанна Пармского.[2869]

После успешно проведенных переговоров в мае 1250 г. Иоанн прибыл в Рим в сопровождении ответного посольства, везшего письма от Ватаца и Мануила.[2870] Однако проследовать далее в Лион послы не смогли, так как были задержаны императором Фридрихом II, недовольным контактами Ватаца с папой. Никейское посольство достигло Лиона только в начале весны 1251 г.[2871]

Ведение переговоров с папой для Ватаца отнюдь не подразумевало разрыва отношений с Фридрихом. Напротив того, Никейский император продолжал поддерживать своего тестя в его противостоянии с Иннокентием IV. В 1248 г. Ватац послал Фридриху большую сумму денег, а весной 1250 г. предоставил значительные военные силы.[2872]

Смерть Фридриха II 13 декабря 1250 г. привела к коренному изменению расстановки политических сил в Европе. Преемник Фридриха, германский и сицилийский король Конрад IV (1250–1254), был враждебно настроен по отношению к никейскому императору. Разрыв между ними произошел после того, как Конрад изгнал из Италии семейство Ланчиа, родственников по матери императрицы Анны, супруги Иоанна III Ватаца, бежавших в Никею.[2873]

В подобных условиях латинский император Балдуин II при поддержке папы вновь стал собирать силы для борьбы с Ватацем, отправившись на Запад вербовать крестоносцев. Одновременно папа разослал своих проповедников с призывом к походу против Никеи. Все это, а также угроза нашествия монголов, с которыми Рим поддерживал постоянные контакты, побудило Ватаца согласиться на возобновление переговоров об объединении церквей.[2874]

Во второй половине 1253 г. Никейский император направил в Рим новое посольство в составе двух митрополитов. Георгия Кизикского и Андроника Сардского, а также игумена монастыря Аксейя Арсения Авториана, будущего константинопольского патриарха, предоставив послам самые широкие полномочия при обсуждении условий унии. Об этом посольстве упоминает Феодор Скутариот в своих примечаниях к «Истории» Георгия Акрополита.[2875]

Из письма патриарха Мануила к папе Иннокентию IV, а также письма папы Александра IV к епископу Константину Орвието можно судить об условиях унии, выдвинутых никейскими представителями. Таковыми были: возвращение Константинополя, восстановление вселенского патриархата, отъезд из Константинополя латинского духовенства. Взамен Никейская сторона признавала главенство папы в церковных делах, его право созывать вселенские соборы и председательствовать на них, принимать присягу от православного духовенства; император брал на себя обязательство выполнять все указы папы, если они не противоречили священным канонам.[2876]

Никейское посольство было задержано Конрадом IV и только в начале лета 1254 г. достигло Рима.[2877] Однако продолжение переговоров вскоре оказалось невозможным из-за смерти их главных участников: 3 ноября 1254 г. скончался император Иоанн III Ватац, а спустя месяц (7 декабря) — папа Иннокентий IV.

Новый Никейский император Феодор II Ласкарь (1254–1258) был воспитан в духе идей Аристотеля и видел назначение правителя прежде всего в служении своему народу (греческой нации), ради которого он должен идти на любые жертвы.[2878] Подобно Фридриху II, Феодор II ставил власть императора выше власти понтифика. Он предлагал новому папе Александру IV (1254–1261) возобновить переговоры об унии на основе принципов равенства церквей и главенства в них императора.[2879]

Начало переговоров галицко-волынских князей с апостольским престолом о коронации Даниила и церковной унии совпадает с возобновлением переговоров об объединении Западной и Восточной церквей, проходивших по инициативе папы с властями Никеи и Болгарии, наиболее активная стадия которых приходится на конец 1240 — начало 1250-х гг.[2880]

Вопрос об унии с Римом обсуждался практически одновременно в Никее и Галицко-Волынской Руси на переговорах, которые вели два близких к Иннокентию IV минорита Лаврентий и Иоанн (Джованни дель Плано Карпини), впоследствии поочередно занимавших одну и ту же архиепископскую кафедру в Антивари.[2881]

Оба переговорных процесса развиваются синхронно и достигают своей кульминации практически одновременно. Именно во второй половине 1253 г., когда шли переговоры об условиях коронации и церковной унии в Кракове, а затем в Холме, из Никеи в Рим, как мы видели, было отправлено посольство, уполномоченное для заключения унии на условиях, предварительно согласованных обеими сторонами.

По-видимому, задержка церемонии коронации Даниила и терпеливое ее ожидание папскими послами, доставившими корону, но в течение целого полугодия не имевшими возможности исполнить свою миссию, были связаны с ожиданием холмским двором известий из Никеи, подтверждающих окончательное согласование условий союза с Римом и отправку полномочных представителей для заключения договора с папой.

Думать так позволяет участие в коронации русского православного духовенства. По словам Галицко-Волынской летописи, Даниил принял корону «от отца своего папы Некентия (Иннокентия IV. — А.М.) и от всихъ епископовъ своихъ».[2882] Русское духовенство с самого начала участвовало в переговорах с Римом. По свидетельству Плано Карпини, привезенные им предложения папы князья Даниил и Василько обсуждали со своими епископами.[2883]

Необходимостью прямых контактов с никейскими властями в столь важный для мировой политики и судьбы Восточной церкви момент объясняется, на наш взгляд, поездка в Никею ближайшего сподвижника Даниила Романовича Кирилла, выдвинутого галицко-волынским князем в качестве кандидата на киевскую митрополичью кафедру. В 1246 г. на пути в Никею он достиг Венгрии, где исполнил еще одно поручение Даниила, став посредником на переговорах о заключении брака между его сыном Львом и дочерью короля Белы IV Констанцией. За содействие в заключении этого брака Бела обещал Кириллу проводить его «оу Грькы с великою честью».[2884]

Кирилл, судя по всему, успешно исполнил свою миссию в Никее, подтвердив готовность князя Даниила Галицкого строго следовать целям проводимой никейским двором внешней политики. Наградой за это стало утверждение Кирилла новым киевским митрополитом, произведенное патриархом. Вернувшись на Русь уже в сане митрополита, Кирилл через некоторое время прибыл в Суздальскую землю.[2885]

Наряду с дипломатическими усилиями папской курии, значительную роль в продвижении переговоров о церковно-политическом союзе Востока и Запада играла Никейская дипломатия, важнейшим инструментом которой оставались династические связи василевсов с правителями европейских государств.

Свой вклад в налаживание контактов Иоанна III Ватаца с папой Иннокентием IV внесла жена венгерского короля Белы IV Мария Ласкарина, сестра первой супруги Ватаца Ирины. О посреднических усилиях венгерской королевы можно судить по сведениям, содержащимся в письме к ней Иннокентия IV, датированном 30 января 1247 г. Папа благодарит Марию за ее «искреннее желание» способствовать воссоединению церквей. В письме сообщается о прибытии в Рим двух братьев-миноритов, посланных королевой, которые «с радостью и восторгом» рассказали о ее «настойчивых стараниях вернуть Ватаца и его народ в лоно матери церкви». В ответ понтифик предлагал незамедлительно отправить в Никею послов, избрав для этого «мужей предусмотрительных и мудрых», чтобы те смогли окончательно убедить Ватаца согласиться на заключение унии.[2886]

Возможно, таким послом стал приближенный папы монах-минорит Лаврентий, прибывший в Никею в том же 1247 г. Посредническая миссия византийской царевны Марии, супруги венгерского короля, привела, таким образом, к возобновлению прямых контактов Никейского императора с римским папой и началу переговоров об объединении церквей.

В свете приведенных данных возникает возможность дать объяснение неожиданному, на первый взгляд, появлению в летописном рассказе о коронации Даниила в качестве одного из главных действующих лиц его матери, византийской царевны Евфросинии-Анны, чьи доводы убедили князя принять корону от папы. Галицко-Волынская княгиня, несомненно, должна была поддерживать отношения со своей родственницей в Венгрии (Мария Венгерская приходилась Евфросинии Галицкой двоюродной племянницей) и быть в курсе ее посреднических усилий в переговорах Никеи с Лионом и Римом.

Вмешательство княгини-матери в дела Даниила в столь ответственный момент едва ли могло быть обусловлено какими-то проримскими настроениями или желанием способствовать приобретению ее сыном королевского титула. Это вмешательство, на наш взгляд, определялось прежде всего политическими интересами Никеи, главной задачей которой оставалось возвращение Константинополя и восстановление Византийской империи в ее прежних границах на Балканах. Для достижения этой цели использовались все средства и могли быть оправданы любые жертвы. Евфросиния Галицкая, очевидно, не оставалась безучастной к чаяниям своих соотечественников и поэтому употребила все свое влияние, чтобы удержать Даниила в фарватере Никейской политики.

Принятие королевской короны для Даниила Романовича было трудным решением. Оно означало, в том числе, подчинение Риму в вопросах внешней политики, во всяком случае, признание за папой роли верховного арбитра в спорах христианских правителей по поводу их владельческих прав.

Для Романовичей это неминуемо влекло за собой отказ от причитавшихся им по матери прав на «австрийское наследство» и прекращение дальнейшей борьбы за престол Бабенбергов, который, по замыслу папы, должен был достаться другим претендентам. Не случайно коронация Даниила совпадает по времени с отъездом из Австрии его сына Романа Даниловича и разрывом брака последнего с Гертрудой Бабенберг.[2887]

Перемены в отношениях Никеи с Римом, вызванные приходом к власти нового императора Феодора II, отказавшегося от подчинения папе Восточной церкви, незамедлительно привели к прекращению отношений с Римом и со стороны галицко-волынских князей.

Возобновившиеся летом 1256 г. никейско-римские переговоры быстро зашли в тупик и уже к концу этого года фактически были свернуты из-за несовпадения позиций императора Феодора II и папы Александра IV в вопросе о принципах объединения церквей и взаимоотношений папы с императором. Условия, предлагаемые Римом, были отклонены Феодором, считавшим, что он способен вернуть Константинополь и без политических уступок папе.[2888]

Изменению прежнего курса Никеи на сближение с Римом, несомненно, способствовало усиление ее позиций на Балканах. В разгар переговоров, в сентябре 1256 г., в Фессалониках состоялась пышная свадьба дочери Феодора II Марии с Никифором Дукой, сыном Михаила II Эпирского, о которой патриарх Арсений Авториан специально извещал папу.[2889] Этот брак закладывал основы для военно-политического союза Никейской империи и Эпирского царства — двух сильнейших греческих государств, возникших после падения Константинополя в 1204 г., правители которых долгое время конкурировали между собой за лидерство в греческом мире.[2890]

Отказ от унии с Римом Никейского императора в самое короткое время вызвал соответствующую реакцию со стороны галицко-волынских князей. Об этом можно заключить из письма к Даниилу Галицкому папы Александра IV, датированного 13 февраля 1257 г. Папа горько сетовал на то, что князь «духовные и мирские благодеяния церкви предал забвению и к милостям ее оказался совершенно неблагодарным». Понтифик призывал Даниила к «повиновению» и «должной заботе» о церкви и направлял к нему двух послов — епископов олмоуцкого и братиславского, которым поручал, наложив на князя церковное взыскание, вернуть его на «истинный путь».[2891]

Миссия папы, очевидно, закончилась безрезультатно. Никаких свидетельств о дальнейших контактах Даниила с Римом нет. Точно так же нет свидетельств о каких-либо новых контактах с папой и со стороны Никеи вплоть до самого отвоевания греками Константинополя в 1261 г.[2892]

Следование в фарватере внешней политики Никеи проявилось также во взаимоотношениях галицко-волынского князя с германским императором Фридрихом II, на помощь которого в борьбе за Константинополь долгое время делал ставку Иоанн III Ватац. Энергичное вмешательство Даниила Романовича в австрийские дела вслед за В.Т. Пашуто можно с полным основанием связывать с наметившимся во второй половине 1230-х гг. союзом Никеи с императором Фридрихом.[2893]

Заключение никейско-германского союза post factum подтверждается многочисленными свидетельствами. С его осуждением в марте 1238 г. выступил папа Григорий IX (1227–1241), крайне обеспокоенный намерениями Фридриха вернуть Константинополь Ватацу.[2894] Весной того же 1238 г. никейские войска уже сражались в Италии на стороне императора.[2895] Фридрих II был посредником в отношениях Никеи с Латинской империей, а также покровителем греческой церкви на юге Италии.[2896] В 1238 г. император запретил войскам крестоносцев во главе с Балдуином II, выступившим против Ватаца, следовать через свои владения, закрыв для них порты в Южной Италии.[2897]

В рифмованной хронике Филиппа Мускэ, епископа Турне, сохранились сведения о том, что контакты германского императора с правителем Никеи начались еще в 1237 г., когда Ватац предложил Фридриху признать себя его ленником, в обмен на обязательство освободить Константинополь и отправить латинского императора Балдуина II во Францию.[2898]

Таким образом, заключение военно-стратегического союза Ватаца с Фридрихом совпадает с началом австрийской эпопеи Романовичей, в ходе которой галицко-волынские князья поддерживали регулярные контакты с германским императором. Первый из них произошел в начале того же 1237 г. По свидетельству императорского мандата от 15 января 1240 г., в период своего пребывания в Вене (январь — первая половина апреля 1237 г.) Фридрих II имел встречу с неким «королем Руси» и распорядился выдать ему через послов пятьсот марок серебра.[2899] Последним мог быть только Даниил Романович, находившийся тогда в Австрии. Еще одна встреча Даниила с послами Фридриха состоялась в Прессбурге (Братислава) летом 1248 или 1249 гг.[2900]

Разрыв отношений с папой в 1257 г. означал для галицко-волынских князей отказ от ограничительных обязательств в области внешней политики, и прежде всего в отношении Австрии. При первом же удобном случае Даниил возобновил свои притязания на «австрийское наследство», и его союзником вновь стал венгерский король Бела IV, в свое время признанный папой в качестве правителя Штирии.[2901]

В 1260 г. штирийское рыцарство выступило против венгерского правления и призвало на помощь чешского короля Пржемысла II Оттокара. Между двумя королями начался вооруженный конфликт. В решающей битве 12 июля 1260 г. у селения Крессенбрунн (на границе Австрии с Венгрией) Оттокар одержал полную победу над войсками Белы.[2902]

Из послания чешского короля к папе Александру IV, дошедшего в составе так называемых Оттокаровых анналов (часть Пражских анналов XIII в.) и являющегося основным источником сведений об этой битве, узнаем, что на стороне венгров в сражении участвовали русские князья. Так, Оттокар сообщает, что он сражался

Участие Даниила Романовича в новой австрийской кампании подтверждается сведениями Галицко-Волынской летописи и других источников о том, что вследствие нашествия на Юго-Западную Русь и Малую Польшу войск Бурундая (1259–1260) Даниил бежал в Венгрию и в 1260 г. действительно находился при дворе Белы IV вместе с краковским князем Болеславом Стыдливым, также бежавшим от татар.[2904]

Таким образом, нет никаких оснований оценивать коронацию Даниила Галицкого как свидетельство прекращения политических и конфессиональных отношений с Византией (Никеей), «бегство» от Византии на Запад. Наоборот, можно с уверенностью полагать, что история коронации и унии с Римом галицко-волынского князя продемонстрировала неразрывную связь его внешней политики с политическим курсом Византии, не только не ослабевшую после событий 1204 г., но, судя по всему, даже укрепившуюся в период решающих усилий никейских правителей по отвоеванию Константинополя у латинян.