Сад радостей земных

11

На пятом десятке у Клары стало твориться что-то неладное с нервами. Иногда вся правая сторона немела, отнималась, как парализованная. Она лечилась в частном санатории на побережье, где оказалась самой молодой пациенткой; в сорок пять она выглядела много моложе своих лет, хорошенькие сестры и санитарки смотрели на нее с жалостью. Изредка она ездила погостить «домой» – к дальним, равнодушным родичам Ревира в Гамильтоне, но и там, и в любом другом месте чувствовала себя худо, а на ферму вернуться было нельзя, ее давно продали, и некоторое время спустя Клара обосновалась в лечебнице насовсем, а еще через несколько лет она уже не была там самой молодой пациенткой, хотя все еще оставалась самой красивой.

Ее навещал Кларк. Приезжал на своей машине почти каждую неделю. По воскресеньям угощал ее обедом в ресторане – ресторан помещался в большом белом здании, у входа стоял чернокожий швейцар во фраке. Клара в эти часы бывала рассеянной, недовольной, казалось – это тяжело больной человек, который со страхом ждет нового приступа страданий. Случалось ей опрокинуть стакан с водой – и она расширенными глазами следила за струйками, сбегающими со стола, словно свершилось непоправимое и надо вытерпеть до конца.

Кларк сажал ее в машину и катал по аллее вдоль побережья. Иной раз вел машину, а по лицу текли слезы. Клара сидела неподвижно, сложив на коленях руки в перчатках. Кларк рассказывал ей о своих детях, о жене, о том, как идут дела на лесном складе и как теперь все по-другому. Говорил и о прошлом. Клара как будто прислушивалась. С годами Кларк стал навещать ее реже, порой не появлялся целый месяц. Но всегда он снова приходил – и всегда приходил один. Чуть что – и прослезится. Большой, грузный, солидное брюшко выпирает над туго затянутым поясом. Лицо всегда красное, и в нем – странная смесь горячности и нежности.

– А помните, – начинает он и несколько минут вслух предается воспоминаниям. Клара смотрит в сторону, а он с увлечением продолжает: – Помните… Помните, как папа… Помните, как мы волновались, когда…

Он притворялся, будто не замечает, как злится Клара, когда он приходит к ней посреди какой-нибудь телевизионной передачи. Кларе уже перевалило за пятьдесят; она располнела. У губ легли резкие морщины. Кларка поражало, что она так быстро состарилась, но понемногу он забыл, что когда-то она была другая, и ему уже казалось, будто это и есть его родная мать, ведь ту он совсем не помнил. Он уводил Клару от телевизора (она занимала отдельные, очень дорогие комнаты с окнами в парк) и сидел с ней там, в парке, раздвинув толстые ляжки, упершись локтями в колени, и горевал о прошлом. Спрашивал Клару о самочувствии, и она отвечала тягуче, равнодушно, лениво, но обстоятельно, со всеми подробностями:

– Иногда голова кружится. Не могу сама искупаться, нянька помогает. А все еда, кормят плохо, мне надо чего-нибудь получше. Боюсь оставаться одна, по ночам все думаю, вдруг опять разобьет паралич, а до утра никто не придет. Ночью уж очень тихо. Я прямо слышу, до чего тихо…

В теплую погоду они шли погулять. Считалось, что Кларе прогулки полезны, так уверял врач. Он без стеснения сказал Кларку, что она не выйдет из лечебницы до конца своей жизни, а сердце у нее крепкое, и протянет она еще долго, успеет прожить все деньги, что у них остались. Денег было много, ими распоряжался какой-то попечитель, и все они уходили на содержание Клары в этой лечебнице. В дни, когда у Клары бывало хорошее настроение, Кларк говорил ей, как им повезло, что она устроена именно здесь, ведь это лучшая лечебница на весь штат, Клара и оглянуться не успеет, как выйдет отсюда здоровехонькая – и прочее в том же духе. Однажды они вот так гуляли, и вдруг сзади накатили на велосипедах две девчонки лет по тринадцати. Лица у обеих диковатые, чумазые и какие-то чужие, словно они иностранки. Клара замешкалась, не посторонилась, и одна девчонка заорала:

– Берегись, ты, старая ведьма!

До самого вечера Клара была молчаливей обычного. Сидела, сложив руки на коленях, притихшая, безмолвная, горестно думала о чем-то. Кларк пытался с ней заговорить, она словно не слышала. Он смотрел на нее – и горло перехватывало… он тоже горевал, а жена не понимала, о чем тут горевать и с какой стати он ездит в такую даль навещать эту старуху… а Кларк ничего не мог ей объяснить. И еще много лет, сколько будет жива Клара, он будет к ней ездить, хоть она иной раз даже не оторвется от телевизора и не поглядит в его сторону.

По-видимому, больше всего ей нравились передачи, в которых люди дрались, раскачивались в петле, стреляли друг в друга, бешено мчались в быстроходных машинах, снова и снова убивали врагов, так что под конец предсмертные хрипы злодеев слились в размеренную, хорошо знакомую мелодию, ее перебивали только вопли труб и саксофонов, возвещающие о новой рекламе, но рекламные объявления с годами менялись мало.