Сад радостей земных

4

Штат Южная Каролина, весна. Женщина в темном платье стоит у порога и ждет, чтобы все вошли и сели по местам. Жара. В классе приятно пахнет деревом, мелом и чем-то еще, Кларе незнакомым. Женщина – широкоплечая, кряжистая, плотная, ни дать ни взять – ствол старого дерева; она стоит и смотрит, как ученики бегут в класс, изредка придержит не в меру торопливого за шиворот, не верится, что она и сама оживет, сдвинется с места, пройдет и станет перед классом. У нее большие жилистые руки, и шея жилистая, а лицо по-зимнему бледное, совсем не такое, как у всех, кого изо дня в день видит Клара. И не поймешь, сколько этой женщине лет. Предыдущая Кларина учительница – месяца два назад, в другом штате, – тоже была такая, ничуть не похожа на женщин из поселка сезонников. И слова выбирала куда осторожнее. Клара никогда не слыхала, чтобы кто-нибудь еще говорил так много, как учительницы, и только диву давалась.

Впрочем, сторонние люди, не из поселка, вообще куда разговорчивей. И если встретишь кого из сезонников где-нибудь в городе, сразу отличишь: эти из поселка; есть в них что-то такое, даже в самых непохожих, таких, как Кларин отец и Нэнси или лучшая Кларина подружка Роза и все Розины родные.

– Перестань! Перестань, я сказала!

Опять учительница на кого-то накинулась. Клара хихикнула и зажала рот рукой, Роза тоже. До них доносилась какая-то возня, приглушенный смех. Их так и подмывало обернуться и поглядеть, другие все оборачивались, но они удержались: они тут были новенькие и старались вести себя смирно.

– Он меня первый двинул, черт такой, – сказал какой-то мальчишка.

– Поди вон туда и сядь!

Через минуту учительница вышла вперед и обернулась к классу. Взгляд ее скользнул по Кларе и Розе и по другим ребятам из поселка: они сидели все вместе, в первых рядах, там же, где самые маленькие. Роза была годом старше Клары, ей уже минуло одиннадцать, но и она, и Клара, и мальчишка с пятнистой от грязи шеей сидели среди мелюзги. Пока учительница занималась со старшими классами, они хихикали, пересмеивались, уткнувшись в книжку. Коленки Клары упирались в край парты. Она становилась большая. И сама чувствовала, что растет. Она догнала ростом Розу, а будет еще выше, будет высокая, как иные девушки, что живут на фермах. Очутившись среди шести– и семилетних ребятишек, Клара готова была нянчиться с ними, как нянчилась она с двумя меньшими братишками. Но здешние малыши ее не любили. И она не могла понять, для чего учительница посадила их троих – ее, Розу и того мальчишку – впереди, с такими маленькими.

В первый день учительница поднесла книжку чуть не под нос Кларе и сказала: «Читай вот здесь». Клара беспокойно замигала, глядя на печатные буквы. У Розы была отдельная книжка, она прижала ее к животу, низко наклонила голову, но преуспела не лучше Клары. «Вы обе отстали. Очень отстали», – сказала учительница, не глядя на них. Тут Розу разобрал смех. Клара тоже захихикала, и учительница разозлилась на них обеих. Потом на них наорала мать Розы, которая привела их в школу: хорошенькое начало, орала она, сдурели они, что ли, черт их дери?.. В тот день мать Розы надела туфли с черными бантами, нарочно для того, чтоб отвести их в школу.

Сейчас учительница опять подходит к первому классу. Только девять утра, но уже стало жарко. Клара любит жару – кажется, жара входит в тебя, вливается внутрь, и хочется спать; так приятно закрыть глаза и уснуть на солнышке, совсем как кошка – такие чистенькие, довольные кошки бывают иногда на фермах. Сколько раз она их видела из окна автобуса или из грузовика; иногда кошка спала на каменной ограде у самой дороги, и ветер ерошил ее шерсть. Луч солнца скользнул в окно, солнечный блик лег на руку учительницы повыше локтя. Клара смотрит. Рука бледная, точно сало, но вся в темных волосках, совсем как у мужчины. В талии учительница толстая, плотная. Тонкий поясок на ней в одном месте вывернулся, видна картонная подкладка. Клара сонно глядит сквозь ресницы. Учительницу все терпеть не могут, кроме Клары; а Кларе нравится такая кожа, и нравится большая круглая булавка на вороте этой женщины – круглая золотая булавка, прямо как солнышко. Она и себе когда-нибудь купит такую булавку, на свои деньги купит, и, может, когда-нибудь она тоже станет учить ребят в школе…

«Здравствуйте. Я мальчик. Меня зовут… Джек», – читает один из малышей.

Он с фермы. Сидит наискосок от Клары, на ряд впереди, как раз перед Розой. У Розы длинные, прямые медно-рыжие волосы и круглые, удивленные глаза. Если ее поймать на какой-нибудь проделке, она поглядит круглыми глазами – и поневоле засмеешься… Один раз в переменку, еще в прежней школе, Роза стала разворачивать носовой платок, Клара выхватила его – и наземь упала жестяная свистулька. Свистулька была не Розина, а одной девочки, но Клара никому ничего не сказала, решила, что это очень весело. Вещи сами попадали к Розе в руки, словно только ее и ждали. Она никогда не воровала, она просто «находила» всякую всячину.

– «Я живу в белом доме. Это мой дом… Это моя собака. Моя собака черная».

Мальчик читал громко, с одинаковым выражением отчетливо произносил каждое слово. Он читал лучше всех, и Клара ждала, когда же он наконец ошибется. Она водила глазами по строчкам, запоминая слова. Она знала, на какое место приходится слово «дом», потому что оно стояло под картинкой, где нарисован был дом. Белый дом, и перед ним на лужайке – три больших дерева. Кларе нравились картинки в книжке, она часто их разглядывала. Лучше всех картинка, где на кухне сидит мать с ребенком. Картинка эта почти в самом конце книжки – вряд ли они до нее дойдут, к тому времени артель уже переедет в другой штат. На этой картинке женщина с красивыми короткими желтыми волосами держит малыша на коленях. Черная собака сидит и смотрит на них обоих, и похоже, что она улыбается. Позади женщины – большое окно с белыми занавесками в красную горошину, ни подоконнике – цветы в горшках, и еще – часы. Но часы не настоящие: если приглядеться, они не показывают, который час. Как-то Кларе захотелось, чтоб Роза ей позавидовала, и она сказала, что когда-то в Кентукки жила в настоящем доме.

– Теперь ты, Бобби, – сказала учительница.

Позади что-то творилось. Упала книга, но Клара не посмела обернуться. Один раз учительница порядком тряхнула ее, а ведь она тогда ничем не провинилась, смеялась какая-то другая девчонка. И вот она сидит и чуть-чуть улыбается вежливой застывшей улыбкой, а учительница вся покраснела, и лицо у нее стало как у всех взрослых, когда они готовы тебя убить. Позади Клары все стихло.

– Подними книгу, – сказала учительница.

Заскрипела парта – кто-то нагнулся за книгой.

Учительница еще минуту стояла молча и смотрела.

Краска схлынула с ее лица, остались только багровые пятна. Потом она очнулась и сказала злым, резким голосом:

– Я все видела. Выйди вон, ты! Вон из класса, дрянной мальчишка!

Голос ее поднялся до крика. Она швырнула на стол свою книгу и кинулась по проходу. Клара и Роза оглянулись, обе зажали рты кулаками, чтоб не расхохотаться. Здесь, в школе, они смеялись всему на свете – что еще им оставалось делать? Все здесь чудно, непонятно. Большие ребята, не меньше их с Розой, чем бы работать в поле и зарабатывать деньги, сидят за партами и, запинаясь, читают по книжке – почему, для чего? Если бы какие-то городские не приехали на машине в поселок сезонников и не потолковали там с кем-то, ни она, Клара, ни другие ребята из поселка не попали бы сюда. Все здесь было чудное, непривычное. И она всему смеялась. Сезонники смеются для того, чтоб выгадать время и поразмыслить. Возможно, так поступала и Клара. Она оглянулась и увидела: учительница трясет за плечо мальчишку – большого парня, лет двенадцати. Он был с фермы. Его звали Джимми, и однажды он напакостил в девчачьей уборной. Учительница тряхнула его и оттолкнула так, что он опять шлепнулся на скамью. Парты внизу были сколочены одна с другой, затрясся весь ряд.

– Выйди и стой за дверью, скверный мальчишка!

Он вышел, согнувшись от смеха. Учительница отерла лицо платком. Клара видела – взгляд ее судорожно мечется по классу, щека дергается. Немножко так дергается, будто мигает. Клара подумала: когда она будет учительницей, она не станет так много орать. Она будет больше улыбаться. Но скверных мальчишек будет трясти и задаст им страху. С девочками она будет ласковая, ведь девочки и так боятся; даже большая девочка, может лет четырнадцати, у которой косы обернуты вокруг головы, и та сидит смирная, напуганная. Клара будет ласковая со всеми девочками, но строгая с мальчишками, прямо как ее отец. Родуэла он лупит вовсю, а ее не выдрал ни разу…

– Читай. Начинай же!

Учительница показывает на Клару. Клара улыбается, как улыбается, пытаясь этим отвести от себя какую-нибудь неприятность, мать Розы: может, все обойдется, минует ее… напрасная надежда.

Она склоняется над книгой. Молчание. Чешется выше коленки, но почесать нельзя. Слова пляшут перед глазами.

– «Я живу в белом доме…»

– Он только что это читал! Мы уже на следующей странице.

Тяжелыми шагами учительница подходит к их парте. Роза сгорбилась над своей книжкой и не глядит на Клару. Тихо-тихо, только мухи жужжат.

Клара смотрит на следующую страницу. Она коротко, часто дышит. На этой странице нарисован странный, странно одетый человек. На нем белая рубашка, а поверх – вроде как пальто, но короткое и застегнуто не доверху, грудь, верно, мерзнет. На шее повязана какая-то красная штука. Это странное пальто – синего цвета, и штаны тоже синие. Непонятно, что за человек. Улыбается, а чему – понять невозможно; похоже, что просто так – улыбается, и все.

– Ну, читай же. Мы ждем.

Клара крепче сжимает в руках книгу.

– Неужели ты так тупа! – кричит учительница. Читай же!

– Мой… мой…

Учительница наклоняется над Кларой. Длинным пальцем нетерпеливо тычет в книжку. Дома меньшой что-то пролил на эту страницу, и щеки Клары горят от стыда.

– Начни с этого слова. Вот с этого!

Длинный палец тычет в слово. Клара знает, что это – какое-то слово, несколько букв стоят рядом, такие же, как буквы наверху на черной доске, которая тянется перед глазами во всю стену класса…

– Ну же, говори! Говори вслух!

– Мой…

Клару бросает в жар. Обе – и она и учительница – шумно, тяжело дышат.

– ОТЕЦ. Повтори. Скажи: ОТЕЦ.

– А, отец. Отец. Отец, – шепчет Клара. – Мой отец… мой отец…

Голос ее замирает, и опять тишина. Кто-то хихикает. Палец учительницы застыл неподвижно. От нее пышет жаром, слышно ее дыхание… хорошо бы убраться подальше отсюда, убраться подальше и спать долго-долго. Тогда никто не будет на тебя злиться.

– Ну как я могу чему-то вас научить? Чего от меня хотят? О господи! – с горечью говорит учительница.

Клара изо всех сил старается сидеть прямо, совсем как мать Розы. Так полагается. Проходит тягостная, жаркая минута, потом учительница спрашивает:

– Сколько времени вы все тут пробудете?

Она наклоняется так, чтобы видеть и Розу тоже. Но Роза, как и Клара, сидит очень прямо, держит палец на странице и прикидывается, будто не слышит.

– Сколько времени ваши родители собираются здесь жить? – спрашивает учительница. – Вы не знаете?

Это пугает Клару куда больше, чем учительский гнев: тут уж вовсе непонятно, как быть. В голосе учительницы вроде слышится добрая нотка. Клара улыбается, потом перестает улыбаться, потом в страхе оглядывается на Розу. Роза поворачивается, встречает ее взгляд, и вдруг обе громко хихикают. Отвратительно, прямо неприлично.

Учительница сердито фыркнула, выпрямилась.

– Ну что ж, следующий. Читай, Бобби, – говорит она.

Клара чувствует: голос учительницы идет теперь поверх ее головы, можно больше не бояться.

В перемену все выбегают во двор. Учительница стоит в дверях и заставляет их выходить по одному. Если какой-нибудь мальчишка кого толкнет, она хватает его и заставляет ждать, пока все не выйдут.

Клара и Роза подходят к другим девочкам. Те на них и не смотрят. У школы высокое цементное крыльцо, оно все растрескалось, облупилось, дорожка от него ведет к шоссе. Клара и Роза сидят на крыльце – сами по себе, однако так близко к другим девочкам, что слышат их разговоры.

Мальчишки носятся по двору, играют во что-то. Из-под ног у них разлетается шлак. Кусками шлака и комьями грязи они швыряют друг в друга и в девочек. Девочка с косами вокруг головы вскрикнула: куски грязи застряли в волосах, и она не может их вытащить. Мальчишки пробегают мимо Розы с Кларой и на бегу кричат:

– Вшивые, вшивые! Покажи вошку!

Один ухватил Розу за длинные волосы и сдернул ее с крыльца. Роза визжит, брыкается.

– Пащенок! – вопит она. – Дерьмо!

Мальчишки с хохотом удирают за угол школы.

Клара шарахнулась: в дверях слышны шаги. Выбегает учительница, хватает Розу за плечо, трясет.

– Ты что сказала? – кричит она. Роза рвется у нее из рук. – Ты что это сказала?

– Они дергали ее за волосы, – говорит Клара.

– Чтоб я больше ничего подобного не слышала, – говорит учительница.

Она очень сердита. Лицо пошло красными пятнами. Клара отступила к стене, съежилась, смотрит вверх, в лицо учительницы – оно какое-то непонятное: большие глаза выпучены, смотрят жестко, и все лицо одеревенело, а рот скривился, будто учительница отведала какой-то дряни.

Роза вдруг вырвалась – и бежать!

– Вернись! – кричит учительница.

А Роза не останавливается, выбегает на шоссе. Она бежит обратно в поселок – до него миля по этому шоссе и еще немножко проселком. Клара прижимается взмокшей спиной к стене. Хорошо бы взять учительницу за руку, чтоб она так не дрожала. У матери тоже часто дрожали руки. Если их тронуть, быть поласковей, они иногда переставали дрожать, а иногда и нет; иногда они, точно какие-то беспокойные зверьки, жили сами по себе. Когда мать умерла и ее положили в ящик, руки на груди не шевелились, а Клара все косилась, следила – вдруг они опять задрожат.

Учительница обернулась.

– Что за дрянная девчонка, – сказала она. – Ей не место в школе с другими… Ты скажи ее матери, что ей нельзя ходить в школу, если она будет так себя вести. Передай ее матери!

Поблизости сидел на корточках Нед, мальчишка из поселка. Он хихикнул в кулак.

– Ты что? – спросила учительница.

Он притих. Ему, пожалуй, лет тринадцать, но он не по годам щуплый и малорослый, и вечно у него течет из носу; он «чудной». Родители отпустили его в школу, потому что у него не хватает ума собирать бобы как надо. То он мнет и ломает стручки, то вдруг выдернет плеть вместе с корнями, то корзинку опрокинет.

– Скажи ее матери… прямо не знаю…

Учительница глядела хмуро, печально. Она обращалась к одной Кларе. Кларе хотелось попятиться, сжаться под этим пронизывающим, требовательным взглядом, хотелось как-то защититься – может, скорчить рожу, или выругаться, или засмеяться, что угодно, лишь бы все стало не так напряженно и серьезно. Учительница сказала:

– Как ты будешь жить?

– Чего? – бойко спросила Клара.

– Что ты будешь делать? Ты сама?

Это было как вопрос из арифметики: если сложить столько и столько, сколько получится? Когда речь шла о бобах, Клара могла сосчитать быстро, а если о зайцах или о бутылках молока – хоть убей, ничего не выходило.

– Это вы про меня? – прошептала она.

– Ох, все вы одинаковы… голытьба несчастная, – горькими, недобрыми губами вымолвила учительница. И торопливо прошла мимо Клары в дом. Шла и громко топала.

– Голытьба, – повторила девочка с косами вокруг головы.

– Голытьба, – подхватил и Нед и с дурацкой ухмылкой поглядел на Клару.

– А ты заткнись! Сам такой же! – огрызнулась Клара.

Она его ненавидела, ведь они – вместе, и с этим ничего не поделаешь. Другие ребята смеются над ними и не разбирают, им все едино, что Клара, что Нед, что Роза или еще два десятка поселковых постарше, которые пришли в школу в первый день и уж больше не показывались.

В классе учительница зазвонила в колокольчик. Он был ржавый, разболтанный, учительница трясла его со злостью.

Ребята побежали в класс. У Клары заболела голова. Она села за парту, взяла книжку и опять поглядела на белый дом и на человека, который назывался «отец», но вовсе не походил на ее отца и на всех отцов, которых она видела до сих пор… она все смотрела на картинку, силясь что-то понять, пока учительница не велела ей отложить книжку и взяться за письмо. Чистописание. Клара как-то отяжелела, ей было жарко и грустно и уже представлялось, как уроки кончатся и надо будет бежать со всех ног, чтоб не закидали камнями и комьями грязи. Им с Недом обоим придется бежать напрямик полями, по грязи, а мальчишки за спиной будут насмехаться… «Голытьба!» Они – голытьба, это всем известно, и это означает, что люди кидают в тебя камнями; рано или поздно в тебя попадут.