Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

Глава XVII

Последний вариант инаугурационной речи Уд Кичхоков в присутствии Голосковкера репетировал в помещении штаба перед большим зеркалом, когда туда заглянул начальник группы по отслеживанию и нейтрализации компромата и поманил к себе пальцем — скрытно от шефа — имиджмейкера. Голосковкер дал понять глазами, что выйдет сразу, как будет возможность. Он был недоволен, что их с шефом прервали: Уд как раз декламировал то место в речи, которым имиджмейкер гордился. В него он вложил дорогие ему мысли о сильной власти «с мужским лицом».

Когда они прогнали перед зеркалом речь дважды, имиджмейкер напросился на маленький перерыв. Начальник группы по компромату завел его в дальний угол архива, за стеллажи, и сообщил, что назревает, похоже, дикий скандал. Он вынул из папки ксерокопию газетной вырезки.

— Вот, полюбуйтесь.

Голосковкер прочел и похолодел. На верху газетной полосы значилась фамилия, крупно: ЮДЖИН МАНКИН, а чуть ниже громадными буквами заголовок: «РОССИЯ, НЕУЖЕЛИ ТЫ ГОТОВА ОХУ…ТЬ?!» И дальше в тексте приводились страшные разоблачения о независимом кандидате Уде Кичхокове. Что у него якобы нет даже начального образования и что все сведения, поданные в Центризбирком, подложны.

— Когда это напечатано? Где?

— Вчера. Закон соблюден. Газета малоизвестная, издается в Мытищах, но найдутся заинтересованные…

— Пошлите людей, пусть скупят весь тираж. Я знаю этого автора. Это низкая месть за увольнение. Что еще?

— Радиоперехват. Компромат по линии коммерческой деятельности шефа в бытность бизнесменом.

— Ну, что там?

— Эксперт общества по защите интересов потребителей в радиоинтервью раззвонил о результатах химической экспертизы ликера «Легкое дыхание». Якобы установлено, что это разбавленный спирт, подкрашенный клюквенным экстрактом с добавлением выжимки из опилок бергамотового дерева.

— Что за бред? Сколько заплатили этому идиоту? Вы что-нибудь узнали?

— Информация только получена. Принимаем меры.

— Хорошо, — сказал Голосковкер. — Это происки конкурентов. Подковерная борьба бульдогов перешла в следующую стадию: в ковре через проплешины и потертости изнутри образовались дыры и грызня пошла в открытую, на виду у публики.

— Похоже, что так, — отозвался собеседник.

— Всё?

— Ну, пожалуй… есть еще одно…, но это уже полный бред.

— Что такое?

— Ну, неприличие какое-то.

— Докладывайте, докладывайте. Сейчас все важно, — сказал Голосковкер.

— Наш милицейский осведомитель сообщает, что задержали какого-то, — он посмотрел в бумажку, — Савушкина. Как ни странно, трезв, при документах. Он утверждает, что наш кандидат на самом деле Хуссейн, а не Уд и носит другую фамилию и, — он опять заглянул в бумажку, — и вообще он якобы и не человек вовсе, а его органическая часть, которая…

— Хватит! Мы-то тут при чем? Это же сумасшедший. Всё?

— Пока да.

— Если будет что-то экстраординарное — сразу ко мне. — Имиджмейкер казался озадаченным. — Я у шефа, ждем американцев.

Вернувшись к боссу, он решил ничего ему не говорить про коварство Юджина Манкина. Босс мог прийти в бешенство и сорваться во время интервью, что было бы еще худшим скандалом. Они пили кофе, поглядывая на часы.

— Ну и как вам Чехов? — спросил имиджмейкер. Уд немного подумал.

— Да ну. И чего у него все беспрестанно влюбляются? Говорят о скуке жизни и влюбляются И с чего? И во всех пьесах стреляются… А мне кто-то говорил, что в его пьесах потрясающая любовь. Внешне скромно, как в девятнадцатом веке, но под пеплом, мол, огонь.

Голосковкер вспыхнул. Он оскорбился за «своего» Чехова. Но гнев его опал усилием воли и под воздействием аргументов векового иудейского благоразумия (человека, мол, все равно не переделать).

— Вам бы, думаю, больше понравился Петроний, — спокойно сказал Голосковкер. — У него есть легенда о волшебнике, который отнял у деревенских жителей огонь. Дело, заметьте, происходит в античные времена, и со спичками у них были проблемы в том смысле, что их, спичек, не было. Жители взмолились: верни нам огонь. И тогда волшебник сказал: «Я спрятал огонь в промежности у вашей ведьмы». Люди побежали к ней, она сидела дома, они содрали с нее одежды и подходили к ней с пучками заранее сорванной сухой соломы, прикладывали их к ложеснам, и солома вспыхивала.

Голосковкер не успел уловить реакцию собеседника, так как ровно без пяти два снизу позвонил переводчик: с ним миссис Маргарет, они готовы подняться.

— Да, да, вас ждут. Вас проводят.

Через минуту в залу вошли интервьюеры. Миссис Маргарет была американкой средних лет с насильственно взнузданной улыбкой. Она попыталась поздороваться по-русски, но вместо «здравствуйте» сказала «спа-си-бо», после чего, поняв ошибку, с наигранным ужасом схватилась за рот и передала бразды правления переводчику. Тот перевел ее первую фразу.

— Здравствуйте, господин потенциальный президент России.

— Спасибо на добром слове, — сказал Уд, переводчик ей перевел. Потом пошли быстрые, по-американски точные вопросы — о детстве, о его жизни в Ленинграде в бытность студентом института имени Лесгафта… Уд забавно рассказал о своей первой любви на втором курсе, американка даже раскраснелась, и имиджмейкер со страхом стал замечать у босса признаки сексуального возбуждения. С макушки черепа исходил едва слышный булькающий клекот, с тягучим потрескиванием стал отклеиваться краешек пластыря…

Пока переводчик переводил любовный сюжет, Голосковкер сквозь зубы прошипел боссу, чтобы он взял себя в руки, Америка это не Россия, там сексуальное домогательство приравнивается к преступлениям (это он все проговорил, не шевеля губами, слова у него выходили как бы из ноздрей). Аргумент возымел на Уда действие, багровые пятна отхлынули, ушли со лба и макушки голого черепа куда-то на периферию. Пластырь больше не сокрушали изнутри тектонические толчки. Маргарет и переводчик ничего не заметили.

— А правда ли, господин Кичхоков, — последовал очередной вопрос, — что на вашей строящейся в Калифорнии вилле работают исключительно негры?

— Правда.

— Не могли бы вы объяснить, чем это вызвано? Нет ли в этом чего-то, имеющего отношение к расовой проблеме?

— Нет. Просто мне нравится, когда на меня работают негры. Мне нравится смотреть: вот моя вилла, моя стройка, а вот работают негры. Как на фазенде.

— Как на чем? — не понял переводчик.

— Неважно. Когда строительство закончится, я наберу прислугу тоже из одних негров. Ни одного белого. Только белые перчатки.

Тут Голосковкер стал дергать Уда за ногу и делать страшные глаза.

— Я понимаю, что вопросы задает тот, кто берет интервью, — сказал Уд. — Но мне можно вопрос к вам?

Имиджмейкер наблюдал маленький переполох в стане интервьюеров, после чего переводчик сказал:

— Она говорит, да, да, конечно, пожалуйста. Какой вопрос?

— Как думает миссис Маргарет, как по-русски можно сказать одним словом — грязный снег?

— Грязный снег? — переспросил переводчик. — Что вы имеете в виду?

— Ты ей переведи, а не меня спрашивай.

Переводчик фыркнул, долго что-то говорил по-английски, они оба переглядывались, обескураженно пожимали плечами. Этот русский совсем сбил их с их американского толка.

— Сдаетесь? — азартно сказал Уд. — Одно слово, но вы его не найдете в словарях Грязный снег — это снегр.

Сказал — и обвел победоносным взглядом лицо переводчика, задернувшееся, как шторкой, серым недоумением.

— Боже мой, что он несет?! — процедил имиджмейкер, дерзко глядя на босса. — Ведь это все пойдет в мировую печать… Вы, вы все погубите, слышите вы? Я отказываюсь! Я… я покидаю вас.

— Ой, ой, напугал, — сказал Уд в спину Голосковкеру. Хлопнула дверь. Американцы ничего не понимали.

— Ваши вопросы? — сказал Уд, повернувшись к Маргарет.

Американка лихорадочно листала блокнотик. Она не ожидала такого поворота событий.

— Ваш любимый афоризм, господин Кичхоков?

— «Бог умер». Это Ницше.

Шуршание блокнотика.

— Вы были в Нью-Йорке, я знаю, — переводил переводчик. — Как вам Манхэттен?

— Делянка для выращивания стоячих пенисов.

— Делянка… что? Что такое делянка? — опять не понял переводчик.

— Неважно. Еще вопросы?

Маргарет шуршала блокнотиком. Про пенисы переводчик ей не перевел.

— Ваше отношение к продвижению НАТО на Восток?

— По мне, — сказал Уд, — пусть двигается на Восток, только быстрее и дальше, пусть упрутся в границу с Китаем. Россия должна обезопасить себя не с Запада, а с Востока.

Они опять нервно о чем-то заговорили по-английски. Тут у них трудности, видимо, возникли уже не с переводом, а с пониманием парадоксальной внешнеполитической концепции русского кандидата в президенты. Наконец, был задан следующий вопрос.

— Как управлять Россией? — переспросил Уд. Глаза его сверкали. С ним что-то происходило. Взгляд его блуждал. — Россией очень просто управлять, нет ничего проще. Чтобы русский народ осчастливить, сначала надо сделать его глубоко несчастным.

Когда переводчик перевел это Маргарет, у нее стали косить глаза: не то от страха, не то от репортерской удачи, учуяла суперсенсацию.

— Ну чего, непонятно? Сначала в России надо все запретить. Вот, к примеру, разбить Нью-Йорк на секторы и не разрешать горожанам перемещаться из Бруклина в Манхэттен, из Сохо в Нью-Джерси и так далее. Ни по делам, ни к живущим отдельно детям, ни к родственникам, ни к друзьям — только строго по разовым спецразрешениям, которые выдает мэрия. А потом взять через полгода и отменить этот запрет. Кто вы будете после этого? А?

Уд смотрел на Маргарет. Та замерла.

— Я вас спрашиваю — кто вы будете для горожан после отмены этих запретов? А я вам отвечу: благодетелем нации! Или еще пример. Запретить в Москве в метро читать газеты и книги, пользоваться городскими туалетами, держать домашних животных, знакомиться друг с другом юношам и девушкам, запретить праздновать Новый год с елкой… Ты успеваешь переводить-то? — обратился он к переводчику. — Я много говорю, а ты бу-бу-бу. Тут надо все дословно переводить, это важно, — так вот, все запретить, и вот, когда люди уже озвереют от насилия и появятся признаки идиотизма вследствие воздержания от естественных общечеловеческих проявлений, вот тут-то, мои дорогие, в самый последний миг крайнего зажима гаек, взять и начать медленно, постепенно отпускать, по чуть-чуть, по чуть-чуть, чтобы каждый маленький сдвиг по резьбе, каждый градус облегчения воспринимался как величайшее счастье, как настоящий политический оргазм!

Уд вдруг захохотал одним ртом (глаза не участвовали, отсутствующий взгляд), американцы быстро переглянулись, быстро-быстро затараторили по-английски. Маргарет сгребла со стола диктофон и блокнотик. Похоже было, что они сматываются.

А Уд откинулся на спинку кресла. Он чувствовал себя Приапом, совершившим ритуальное совокупление с девственницей. Зрачки его побелели. Во взгляде поселилось выражение бесцельной рассеянной напряженности.

— В Кремль, — сказал он подбежавшему охраннику.

Лимузин он остановил у Троицких ворот. Впереди его бежала Бобо. Народ узнавал кандидата, но Уд никого не замечал, ни на что не реагировал. Он был как сомнамбула. Все думали, что он идет смотреть, куда будут выходить окна его кремлевского кабинета. Но он шел, не разбирая дороги.

Экскурсанты, которые видели его со спины, заметили только какую-то одеревенелость походки, вязкий отягченный шаг. Тех же, к кому он приближался (сгрудившихся вокруг гида перед царь-пушкой), его вид ужаснул: у шедшего навстречу человека лицо было искажено гримасой гадливости, и непонятно было, такое выражение получалось от паралича лицевой мышцы или так он взирал на людей. Все поневоле расступились перед ним. И тут произошло невероятное, немыслимое: он издал истошный крик и, набычившись, двинул в сторону царь-пушки. На глазах десятков людей он с разбегу бросился головой вперед в темную орудийную утробу, и она поглотила его. Вдруг пушечный ствол на колесах содрогнулся, и жерло со страшной силой изрыгнуло из нутра извивавшееся в корчах тело. «Первый раз за четыреста лет царь-пушка выстрелила, сознавая, что, кроме нее, больше некому спасти честь русской государственности» — так напишет потом в одной столичной газете известный журналист и писатель Юджин Манкин.

Залп был чудовищной силы, какую трудно было ожидать от орудия XVI века. Находившиеся на территории Кремля припозднившиеся экскурсанты и просто гуляющие, услыхав грохот, задрали головы при виде какого-то странного продолговатого предмета: он с ускорением удалялся в юго-восточном направлении. Они молча наблюдали за ним. И лишь два русские предпринимателя, приехавших с Урала судиться в Арбитражном суде с чиновниками Госкомимущества по делам своего ЗАО и стоявшие на балконе номера гостиницы «Москва» с кейсами в руках, проводили глазами летящий диковинный предмет и обменялись кое-какими замечаниями. «Как считаешь, долетит эта ху…вина до Златоуста?» — сказал один другому. «До Златоуста, думаю, долетит». «А до Риги?» — «До Риги? — переспросил другой. Он поставил кейс с документами у ноги, подумал. — Нет, блин, — сказал, — до Риги, думаю, вряд ли…»

А минуты две спустя жители подмосковного города Реутова увидели, как какое-то неопознанное тело снижалось на фоне закатного неба по пологой траектории и, зависнув над центральной площадью, рухнуло на проезжую часть, рядом с решеткой ливневой канализации. Кто-то побежал к месту падения НЛО, но упавший расплющенный предмет стал с шипением пузыриться и вскипать, будто брошенный в воду кусок карбида, и испарился. На асфальте не осталось ни углубления, ни пятнышка, ничего, только с минуту на этом месте держался бесцветный слабый сладкокислый запах, схожий с запахом отработанного высокоактанового бензина…

…В эти часы в Москве из камеры временного содержания при УВД Центрального округа выводили для медицинского освидетельствования задержанного накануне Николая Савушкина.

Конвоир остановил его у обитой железом двери судмедэксперта. Вдруг задержанный дернулся словно под током высокого напряжения, закачался на месте, его фигуру клонило вперед.

— Ну-ну, не балуй, — с неудовольствием сказал пожилой конвоир и втолкнул задержанного в кабинет. Коля был бледен, глаза у него закатывались. Он был явно не в себе.

— Ну, показывайте, что у вас там, — скучным дежурным голосом сказал судмедэксперт, закрыв папку с протоколом задержания и показаниями свидетелей. Ему сегодня пришлось освидетельствовать уже троих сумасшедших, и он не сомневался, что этот был четвертый: он утверждал, что кандидат в президенты Кичхоков — выходец из его подбрюшья. — Ну, показывайте, Савушкин, какое такое у вас там доказательство в виде гладкого места.

Коля как стоял, выгнув спину, так и продолжал стоять. Глаза его были полузакрыты.

Судмедэксперт терял терпение. У него был конец смены.

— Слышишь, что говорю-то! Снимай штаны! Надоело!

Он кивнул конвоиру, чтобы обеспечил осмотр, а сам взял из стопки бланк освидетельствования и принялся выводить сегодняшнее число.

Конвоир подошел к Коле, ловким движением отстегнул у него брючный крючок, свернул головки пяти или шести пуговицам ширинки, зацепил пальцем резинку трусов, оттянул на себя и одним рывком дал одежде задержанного сползти по ногам к полу.

То, что произошло в следующий момент, господа, трудно поддается описанию. Увидев Колину наготу, конвоир взял своего «Калашникова» на изготовку и не своим голосом заорал.

— Стоять! Ни с места! Руки за голову.!

Коля вроде бы вышел из своего ступора, он понял конвоира и подчинился. Он заложил руки за голову и застыл на месте. Судмедэксперт от крика конвоира выскочил из-за стола и, когда наступил его черед зреть Колины гениталии, попятился назад, не веря своим глазам: из лобковой пазухи задержанного свисала как бы туша освежеванного порося средней упитанности, повернутого к зрителю синюшно-розовыми пластинами мышц спинной части…

— С-слушайте, вы! — Судмедэксперт был на грани нервного срыва. — Ты… ты что, понимаешь… тут… ты что, обнажать сюда пришел, мать твою!.. — Он немного опомнился от первоначального шока, нажал на какую-то кнопку под столом. — Ишь, гладкое там у него место, президент у него оттуда сбежал… — Он вытер краем халата взмокшую шею. — Это же надо, народ какой наглый пошел… Фу!

Судмедэксперт отдувался, но, увидев, что в кабинет ворвался еще один конвоир, вдруг быстро закричал, переходя на визг:

— К следователю его! Да наденьте на него штаны! Надоело! Уберите, уберите от меня этого извращенца!