Самоборец

Глава IX

«…Горная Черемиса останется за Москвою. И тебе, Шиг-Алей, об том не печалиться…» Написал?

— «Не печалиться…» Написал, государь, — дьяк выжидающе поднял перо.

Царь ненадолго задумался, разглядывая стенную роспись палаты. Вошел князь Старицкий, поклонился. Иван взмахом руки попросил его подождать, продолжил диктовать:

— «И велю тебе освободить всех пленных русичей, кои в неволе томятся в Казани, в железо закованные да по ямам схороненные… Да об том мне доподлинно ведомо. А ты волю мою исполнить должон». Все, ступай… Так что, Владимир Андреич, — обратился Иван к Старицкому, — Алексей Адашев все не прибыл?

— Не прибыл, государь… А не шибко ли ты крут с Алеем? — князь указал на письмо, которое дьяк, подсушивая, щедро посыпал песком. — Он ведь друг Москвы, за то его свои татары убить хотели…

— Друг-то друг, да хитер не в меру И нашим, и вашим угодить хочет.

— Сидит шатко, вот и мечется. Ты, государь, Адашева на что к нему отправил?

Иван, подождав, пока дьяк оставит их, объяснил:

— Сговориться с Алеем хочу. Измена в Казани… Он изменников побил, да не сегодня завтра его согнать могут. А покуда он у власти, пусть позволит укрепить Казань русскими людьми. То и ему на руку…

— Людьми русскими? Это какими же?.. Ты, государь, знать, войско наше замыслил в Казань без боя ввести? — догадался Старицкий. — Ловко! Да вот пойдет ли на то Алей?

— Пойдет, ему деваться некуда, Адашев его убедит.

Алексей Адашев трясся в колымаге. Кутался в шубу, пытаясь согреть стылые руки, временами выглядывал в окно, приподымая меховой полог… Заснеженные поля сменялись глухими лесами, изредка попадались деревни в несколько дворов… Что-то долга обратная дорога. Верхом-то скорее бы, да занемог он. Алексея знобило, в носу хлюпало. Не скрутило бы!.. Он откашлялся, сунул нос в бобровый воротник, поежился.

Надобно к царю поспешать: дела государевы не терпят, и он, Алексей Адашев, не последний человек в них, многое на нем держится. А давно ли никчемным был? Едва добился на царской свадьбе ложничим да мовником служить — стелил постель новобрачным да государя в мыльню провожал. О большем и не помышлял. Случай выдвинул его: царь, не доверяя боярам, к мелким вотчинникам обратился. Видя неправду великую в земле своей, приказ Челобитенный устроил, а в приказ его, Адашева, посадил, напутствуя при том:

— Алексей! Взял я тебя от самых меньших людей, взыскал выше меры. Может, это супротив хотенья твоего, но в помощь душе моей. Поручаю тебе принимать челобитья от бедных да обиженных, разбирать их по совести. Не смущайся сильных да славных, похитивших почести, губящих своим насилием бедных да немощных. И не зри ложные слезы бедного, клевещущего на богатых. Все разбирай разумно, неси мне истину, боясь едино суда Божия.

И теперь еще помнил Адашев то напутствие государево. Помнил, какая сила шла от царя, как горели глаза его да как в ответ забилось Алексеево сердце. И поклялся он до конца за правду стоять. В приказе Адашев разбирал поступавшие на государево имя изветы со всей земли Русской и увидел, сколько неправды творят наместники. Обо всем он докладывал царю, судил по совести, ни перед кем не робел, посулами не соблазнялся. Когда надо, розыск устраивал: корыстолюбцы наказывались, жадные кормленщики изгонялись с управления.

По Алексеевой подсказке да приговору Думы боярской скоро и вовсе запретил государь кормления на Руси. В городах да волостях повелел выбирать излюбленных старост, которые брали только оброк в государеву казну, а наместникам уж сам царь платил за их службу.

Да не утихомирились корыстолюбцы, все одно обирали народ. Обобранные слали множество челобитий. Снова и снова Адашев доносил царю о неправдах князей. И отстранялись от должностей знатнейшие да родовитые, попадали в опалу, уходили от власти. Важным человеком худородный Адашев стал.

Ныне царь доверил ему дела казанские ведать. Минувшим летом Алексей, по государеву повелению, Шиг-Алея на казанский престол посадил да многие тысячи русских пленных вывел оттуда — за это ему честь от государя. В ту пору воеводы царские, пользуясь бунтом в Казани против засилья крымцев, близко подошли к татарской столице и уже готовы были взять ее. К тому ж сами казанцы, наскоро заключив перемирие с воеводами, отправили гонцов к Ивану. Тогда царь послал Адашева в Казань в первый раз, чтобы исполнить условия мира. И дал казанцам нового царя — Шиг-Алея — да отделил от них под себя часть Казанского царства — Горную Черемису.

Последнее очень не понравилось казанским вельможам, они устроили заговор, столковались с ногаями да замыслили Шиг-Алея, не сумевшего отстоять Горную сторону, изничтожить. Алей их упредил: устроил пир во дворце да повелел слугам своим тут же резать гостей. Много крови пролилось в ту пору, но и кровавой расправой не укрепил Шиг-Алей своего положения. Подданные его были напуганы да пуще возжелали избавиться от коварного царя.

Узнав о том кровопролитии, опасаясь свержения своего ставленника, царь Иван Васильевич вновь послал Адашева к Шиг-Алею. Как велено было, Алексей сказал царю Казанскому:

— Государь не может долее терпеть злодейств. Пришло время успокоить твое несчастное царство, заодно и Русскую землю. Для защиты тебя, царь, и народа твоего, терпящего ужасы и несчастья, надобно русским полкам вступить в Казань, утвердить твою безопасность да власть упрочить. Вели пред войском нашим ворота отворить.

Шиг-Алей с прищуром поглядел на царского посланника, будто все наперед ведал.

— Легкой победы захотел Иван Васильевич?.. Сам вижу, что непрочна власть моя. Казанцы ненавидят меня. А кто тому виною? Уж не я… Иван пускай отдаст нам Горную сторону — писал я ему об том, ответа жду… Когда будет Черемиса нашей — поручусь за верность Казани. А нет — сойду с царства да сяду в своем Касимове. Русское войско в Казань, как то велит царь Иван, я не пущу. Он сам, коли сможет, пускай возьмет город. Я же могу ему такую службу сослужить: знатных людей изведу, снаряд огнестрельный попорчу, тем приготовлю для вас легкую победу. Лишь это — и ничего более.

Как ни уговаривал его Адашев, стоял на своем Алей. С таковым ответом Алексей возвращался в Москву да задержался в пути из-за метели. Простудился, мало не слег. Но ждал его государь, и нельзя было поддаваться хвори.

Едва прибыв в столицу, Адашев явился к царю, передал все слова Алея. Иван выслушал его и помыслил вслух, повторяя:

— Легкая победа… легкая победа… Не захотел, знать, царевич волю мою исполнить? Не ведает Алей, что и без него обойтись могу. — В ответ на вопрошающий взгляд Адашева Иван пояснил: — Ныне в Москве тайные послы казанские, уж три дня, как прибыли. Они сказывают, будто царь их Шиг-Алей — кровожадный убивец да дерзкий разбойник. Просят свести его с престола, сулятся открыть ворота войскам нашим. Казань, мол, готова повиноваться наместнику моему.

— Что, так и говорят? — удивился Адашев.

— Сказывают, во всем готовы зависеть от Москвы. Станут, мол, мне усердными подданными…

— Веришь им, Иван Васильевич?

— Думаю, очень хотят от Алея избавиться, — уклончиво ответил царь. — Напугал он их своею расправою. А как бояться перестанут, могут перекинуться, ногайскому царю иль хану Крымскому поклониться…

— Так чего велишь, государь? Оставить все, как есть? — уточнил Адашев. — Ведь ежели Шиг-Алею не пособить, убьют его. А ежели отвернешься от него да послам поверишь, а они изменят, то крымцы в Казани сядут. Опять угроза земле Русской будет.

— Нет, Алексей… Мы тут с боярами подумали. Ныне надо с послами сговориться. Наместника нашего в Казань посадить да войско в нее завести. Все миром и покончить. Алей сам отказался от того, как ты говоришь. Не станем неволить его, в Касимове своем пускай живет, как желает. А нам надобно ныне дело справить, покуда боятся казанцы Шиг-Алея да не опомнились… Давай-ка, Алексей, вновь в дорогу сбирайся. Путь тебе знаком. Сведешь царя с престола в угоду народу казанскому… Да послов тех с собою возьми, пускай слова свои делами подтверждают. Князь Семен Микулинский с тобою поедет. Уж наготовился, ждет — наместником его посадишь. Войско в Свияжске возьмешь, там его немало — два полка стоят. Да стрельцы с Москвы с вами бережатыми поедут.

Адашев хотел что-то произнести, но закашлялся. Иван участливо поглядел на него.

— Что, занемог, Алексей Федорович? Может, кого другого послать?

— Нет-нет, государь, я в Казани все ведаю. Новый человек чего и не знает. Я поеду, до конца уж доведу начатое.

— Дай Бог, чтоб это концом было… — вздохнул царь. — Ну, ты попразднуй денек, в бане попарься да и поезжай с Богом. Грамоты в приказе возьмешь, они уже заготовлены. Ко мне проститься зайди пред дорогою.

Скоро Адашев опять появился в Казани. В знакомом покое подал Алею грамоту государеву да на словах добавил, что приехал свести его с царства, обещая милость Ивана Васильевича и жалованье. Тучный Алей, прослушав грамоту, колыхнулся всем телом и, хрипло дыша, проговорил:

— О престоле своем не жалею: царем быть — большие хлопоты да опасность великая. Повинуюсь государю… Но лишь в том, что сказано о царствии моем. Остального выполнить не могу. Вишь, царь Иван опять велит войско русское в город впустить. Не могу того… Я правоверный мусульманин, всегда им был и буду. От веры своей не отрекался, хоть и служу русскому царю. А требует он, чтобы изменил я Казани да ворота открыл пред неверными… Повторяю: нет!.. Возьмите Казань, да без меня, я вам в том не пособник… Возьмите силою или договором, как сможете. Но не я отворю вам ворота, не будет в том греха на мне…

— Ты не повинуешься царю нашему, а говоришь, будто служишь ему! — рассердился Адашев. — Какая ж это служба? Перечишь Ивану Васильевичу… Гляди, так до опалы недалеко! Сведем тебя с Казани, да не в Касимов свой поедешь, а на Москву и за измену голову на плахе сложишь!

— Не был я никогда изменником, Алексей Федорович. Перед царем Иваном всегда открыт был да правдив. Я тебе разве сулил войско впустить? Прошлый раз ты просил меня, я тебе прямо ответил: не бывать тому…

Адашев смешался: правду молвит Алей — не обещал. Ну так что с того?

— Послы ваши, казанские, посулили!

— Я тех послов к царю Ивану не отправлял. Они изменники и есть: тайно от Казани съехали. И чего обещали они — я за то не ответчик.

— Ну, то ладно, — миролюбиво согласился Адашев, — послы послами… Да ведь ты всегда на стороне Москвы был. Исполни волю государеву — и он тебя пожалует. Хорошо пожалует!

— Да и так-то не обижает меня царь Иван. Чего мне еще желать? — колыхнул рыхлыми плечами Алей.

Видя тщету угроз да уговоров, Адашев заключил:

— Так чего ж, не уступишь государю? Не сдашь царство Казанское наместнику его?

— С престола сойду, а царство сами берите… — проговорил Алей и, помолчав, добавил: — коли сможете… А верность князей казанских еще узнаете. Не пожалейте тогда…

Поутру царь Алей поехал на озеро ловить рыбу. Его сопровождала многочисленная свита. Адашев тоже был приглашен и следовал чуть поодаль со своими стрельцами. Шиг-Алей как-то хитро поглядывал на него. Алексей решил держать ухо востро: кто ведает, чего замыслил татарин?

Когда расположились станом у озера, Алей подозвал посла московского, вполголоса бросил:

— Вели стрельцам окружить нас…

— Чего? — не понял Адашев. — На что окружать? Ты неладное задумал?

— Стрельцы твои пусть весь стан окружат, дабы никто уйти не смог. Делай, как велю. Поглядишь, что будет…

Алексей, все еще не понимая намерений Шиг-Алея, решил все же выполнить его просьбу. Он подозвал стрелецкого голову и велел окружить казанцев. Тотчас весь стан очутился в кольце русских. Казанские князья с возмущением вскочили было на коней. Но Алей, упреждающе подняв руку, насмешливо сказал им:

— Вы хотели избавиться от меня. В Москву тайно направили послов своих, они обносили меня пред царем Иваном… Не желали вы меня своим царем видеть, позвали наместников государевых. Что ж! Я готов… Слагаю с себя царствие и встаю пред судом государевым. Да не один! Вы тоже со мною вместе станете пред тем же судилищем… На коней своих садитесь, в Свияжск поедем, там наместника себе и найдете… А стража вам стрелецкая, чтобы вы не передумали дорогою.

Раздосадованные, казанские князья повиновались. Удовлетворенный произошедшим, Алексей Адашев, едва прибыв в Свияжск, сообщил о случившемся князю Микулинскому, предложив:

— Можешь вступать в свои права наместничьи, князь: Казань наша.

Микулинский обдумал новость, засомневался было: а не лукавство ли то? Наконец, решив, что Алей неправды чинить не станет, согласился:

— Тотчас же гонцов пошлю, дам знать жителям казанским, что воля их исполнилась: Алей сведен с царства. А с них самих грамоту шертную затребую государю Ивану Васильевичу.

— Делай, чего должен, князь. Я свою службу исполнил, — заключил Адашев.

Поначалу все шло мирно: казанцы присягнули царю Московскому, очистили дворы для наместника и русского войска, звали князя Микулинского и били ему челом. Князь готовился с войском вступить в город, уже и дворян с обозом вперед себя отправил.

Адашев грамотой донес царю о своем успехе. Едва отослал он гонца в Москву, вплыл в покой его Шиг-Алей, тяжело опустился на лавку. Отдышавшись, уставился на посла хитрым глазом.

— Что, Алексей Федорович, ликуешь? Государю уж небось грамотку отписал? Не рано ли?

— Отчего рано-то? — пренебрежительно отозвался Адашев. — Поутру князь Микулинский войдет в город — ворота и ныне открыты… Миром Казань возьмем.

— Не верю я, что так будет, — Алей сомнительно покачал головой. — Не знаешь ты князей казанских. Зачем их отпустили? Не зря я их в Свияжск привез. Подержать надо было, покуда войско ваше сядет в Казани.

— Да ведь войны-то не было. Почто аманатов держать? И не сделают они ничего супротивного. Сами того хотели, Ивану Васильевичу сказывали, будто войско русское в Казани видеть желают. Досадно тебе, чай, что не ты ворота отворил? Пред государем не ты выслужился? Признайся в том.

Шиг-Алей протестующе поднял обе руки.

— О, нет-нет! Заслуги такой я себе не желаю! Да ты не ликуй, не ликуй… Поглядим, что наутро станется…

С рассветом и впрямь все переменилось: ворота Казани оказались закрытыми, с городских стен вооруженные татары грозили подошедшему русскому войску. Князь Микулинский с Адашевым совещались у ворот, когда они чуть приоткрылись, выпустив нескольких князей казанских. Те устремились к русским начальникам. Поведали им, что вельможи из свиты Шиг-Алея, отпущенные из Свияжска, возмутили народ, сказав, будто русское войско идет в Казань, чтобы истребить всех ее жителей. От такой вести началось в городе всеобщее смятение. Как ни старались другие князья разуверить народ, их не слушали, кричали, что все обман да лукавство. Шиг-Алей во всем оказался прав.

Князь Микулинский потребовал, чтобы вернули ему обоз со всеми его дворянами, накануне въехавшими в город. Но над его требованием потешались, выкрикивали угрозы. Адашев досадовал, что не доверился Шиг-Алею, не задержал князей казанских, как тот советовал. Адашев настаивал на осаде города, запальчиво желая обратить его в пепел, но князь Микулинский отказался, заявив, что без указа государева не посмеет того сотворить. Боярин Шереметев, сидевший в Свияжске, сам отправился к царю с сообщением об измене казанцев, вслед за прежним гонцом, везшим грамоту об успехе.

Иван, узнав о казанском вероломстве, пришел в ярость. Он еще и еще раз перечитал строки донесения:

— «А как подошли мы к стенам казанским, узрели ворота запертыми… А со стен оружием грозили да кричали, что царь-де Московский — злодей знаемый да что лучше помрут все, а не пойдут к нему в подданные…» Они же присягу дали, да тут же и порушили! Изменники!

Боярин Шереметев стоял перед царем, повинно опустив голову. Государь ткнул в грудь его свитком с донесением.

— Отчего промедлили? В город надобно было войти, покуда пускали да ворота открытыми держали! В город — не мешкая!..

— Так все ж тихо было… — оправдывался боярин. — Мы, государь, в Казань уже и обоз отправили со дворянами, а в нем пищали, да зелье, да…

— И где ж те дворяне? — перебил Иван. — Почто они не выступили в самом городе?

— Немногочисленны они были, государь. Может, и выступили бы, да врасплох их застали. Казанцы, кои друзья наши, сказывали: туго дворянам тем пришлось. Переимали всех да понуждали отречься от веры христианской, принять басурманскую. Они же отречься не пожелали, за что были жестоко пытаемы, а после казнены…

— За веру мученики… — бледнея, перекрестился Иван.

Уж не помнила Марьяна, сколь лет минуло с того дня, как напали на Усолье супостаты да в полон ее увели. Молодой ногайский князь Юсуф, пленивший ее, сделал Марьяну своей наложницей. И противилась она, и кусалась, и царапалась, однажды, изловчившись, кипятком ногу ему обварила, другой раз ножом порезала, а он побьет не больно да сильнее любит. Чудно… Не уразуметь Марьяне: отчего так-то? Басурманин — он и есть басурманин, поди угадай, чего на уме у него. От веры Христовой заставлял ее отречься. Но крепко стояла на своем Марьяна: не сумел татарин понудить, грозил только. А она бесстрашно глядела на него и думала: «Будь что будет. Уж лучше смерть, чем жизнь с нелюбимым да с супостатом, вдалеке от Усолья».

Юсуф, покочевав недолго, осел в Казани, пойдя на службу к царю тамошнему. Марьяну при себе держал, слуги его зорко стерегли наложницу. Скоро родила она сына, нарекли его Алеем. Поначалу Марьяна думала, что не подойдет к ребенку от басурманина, не возьмет на руки, к груди не прижмет. Но, как увидела крохотное существо, беспомощное да голодное, позабыла о зароках своих, подхватила сына и никому более не давала его. Юсуф, как всегда, довольно улыбался.

Когда Алейке было три года, царь Московский посадил в Казани своего сторонника Шиг-Алея, и слух пошел, будто пленников русских освобождать станут. Так и случилось: царские слуги ходили по городу, выглядывая и узнавая русичей. Многие тысячи полоненных в ту пору обрели свободу. Марьяна упрашивала Юсуфа отпустить ее, но тот лишь качал головой и повелел слугам своим пуще стеречь наложницу. Войдя как-то к ней, князь промолвил как бы между прочим:

— В Свияжске, где освобожденные пленники живут, любострастие да болезни разные… Ты того желаешь? Ступай… Не держу тебя. Сына мне оставь…

Знал коварный Юсуф, что никуда Марьяна от сына не уйдет. Она поплакала и затаилась, ожидая удобного случая, верила, что Господь не оставит ее, хоть крест давно снят с груди да схоронен в укромном месте. Не отреклась она от своей веры — за то Всевышний вознаградит. Силы бы ей поболее, чтоб дождаться!.. И вот наконец весть желанная: Казань миром отдается царю Московскому, наместник его будет тут сидеть.

Марьяна сквозь оконную решетку глядела на соседний двор — его освободили для русских воинов. Вот они, давно не виданные, родные лица. А один будто на Сергея похож… Забилось сердце, прямо навстречу выпрыгнуть хотело. Чуть не крикнула ему Марьяна, да сама себя окоротила: откуда Сергею в войске государя Московского быть? Он, чай, не воин — солевар. Жив ли, нет — то неведомо. А воины — то дворяне служилые. Снуют по соседнему двору, в покои скарб заносят. Жить, знать, там будут.

Время от времени долетала до Марьяны русская речь:

— Васька! Ты чего коня не почистил? Я те!..

Что отвечал неведомый Васька, Марьяна не слышала. Она легко вздохнула, зажмурилась: ну, теперь недолго ждать. Выберется она отсюда, домой уедет и сына с собою заберет. Как в Усолье попасть — про то после помыслит. Господь поможет.

Да на следующий день вдруг все переменилось: взбунтовавшаяся толпа казанцев, размахивая оружием, ворвалась в соседний двор, стала вылавливать русичей. Марьяна, привлеченная криками, снова прильнула к решетке, в волнении схватилась за нее руками. Увидела, как бился похожий на Сергея воин, но не смог совладать с толпою наступавших казанцев и, рассеченный саблей, упал. Марьяна, вздрогнув, перекрестилась. По щекам ее потекли слезы, всхлипывая, она глядела на сечу да беззвучно молилась…

Стихли крики, двор опустел: кого убили, кого повязали. Незавидна участь русских воинов в плену, про то Марьяне ведомо… Вдруг в смежном покое послышался шорох, кто-то чертыхнулся. Она встрепенулась, заслышав русский говор, поспешила туда — и остолбенела. Посреди покоя стоял русский воин с окровавленным плечом, в руке он сжимал саблю и настороженно оглядывался. Марьяна медлила, боясь спугнуть его, опасаясь, что услышат слуги. Незваный гость поворотился и, увидев ее, занес саблю.

— Господь с тобой… — тихо проговорила Марьяна. — Опусти саблю-то. Молчи и ступай за мною.

Воин тряхнул головой, стараясь отогнать наваждение. Марьяна улыбнулась. Конечно, в сердце Казани, в доме князя татарского, баба в одежах мусульманских молвит по-русски — мудрено постигнуть это разумом.

— Чего стал-то? Не ровен час, войдет кто…

— Ты кто?

— Марьяна… Наложница князя Юсуфа. Он меня в полон взял. Русская, из Усолья Камского… Ты пойдешь за мною иль силком тащить? — поторопила она.

— Куда ты меня зовешь? — огляделся воин. — Я в дом ваш случайно попал. Казанцы клятву порушили, напали внезапно. Я двоих-то заколоть успел да сиганул на стену, после — на крышу и сюда спустился…

— Видала я сраженье… Тебя, знать, успели задеть? — кивнула на его руку Марьяна. — Иди за мною, я тебя полечу.

— Какое там лечить! Бежать мне надобно, к своим из города выбираться.

— После выберешься, пособлю, — пообещала Марьяна. — Я рану полечу да обряжу тебя в одежды князя Юсуфа. А платье русское сними, схороню, чтоб не сыскали.

Она спрятала воина в своем покое, перевязала рану его. После, таясь от слуг, пробралась на половину хозяина, взяла татарскую одежду и, спрятав ее под своим покрывалом, поспешила к себе. Никто того не углядел: слуги все были на казанских улицах. Обрядив гостя, Марьяна удовлетворенно осмотрела его.

— Хорош… Как стемнеет, выбирайся из города.

— Да уж сумерки. Пойду я… Спасибо тебе, Марьяна. Господь мне тебя послал, не иначе. Может, свидимся еще?..

— Ступай с Богом, — перекрестила его женщина. — Как зовут-то тебя?

— Михайло…

— Ступай, Мишаня, — грустно улыбнулась Марьяна, — помолюсь за тебя.

Гость ушел. Она прислушалась: тихо, знать, удачно вышел из дому. Помоги ему, Господь, до своих добраться.

Узнав об измене казанцев, царь собрал Думу.

— Настало время сразить Казань! Не желают миром — войною пойдем, — горячо заговорил Иван, оглядывая бояр. — Бог видит в моем сердце: хочу не славы земной — покоя для христиан!.. Избавлю их от свирепости вечных врагов, с коими не может быть ни мира, ни отдыха! — Он развернул свиток: — Еще вот в старом челобитье Пересветова сказано, будто Волошский воевода дивится: «Таковая землица невеликая, велми угодная, у таковаго великого, сильного царя под пазухою, а не в дружбе, а он, царь, ее долго терпит да кручину от татар великую принимает…», — прочитав, Иван откинул свиток. — Не стану более терпеть!

Бояре одобрительно зашумели:

— Навсегда покончим с Казанью! Воевать басурман!

Дядя царицы Григорий Захарьин сомнительно покачал головой.

— Не горячись, государь. Надобно помыслить… Коли выступим мы на Казань, а супротив Руси пойдут крымский хан да ногайцы? Хватит ли у нас силы на них на всех?

— Не станем дожидаться, покуда они сговорятся. Войско сберем — так враз и выступим, — ответил царь.

Князь Дмитрий Палецкий посоветовал:

— Коли так, надобно тебе, государь, с полками на Казань воевод послать, а самому на Москве остаться. Ежели крымцы иль ногаи нападут, ты защитишь Русскую землю.

— Нет! Сам на Казань пойду! То — мое дело, государево! — решил Иван. — Подумаю и про оборону городов русских, не печальтесь об том.

Он повелел собирать войско и каждый день нетерпеливо объезжал прибывающие полки.

Казанцы меж тем взяли себе в правители Астраханского царевича Едигера. Он приехал в Казань со многими воинами и дал клятву быть неумолимым врагом Руси. К тому же взволновалась Горная Черемиса, отошедшая к Москве: ее жители угоняли скот в окрестностях Свияжска, нападали на малые отряды стрельцов. И казанцы вылазками своими трепали русское войско. Среди ратников царило уныние, никто не ведал, сколько еще терпеть дерзости татар.

Доходили до Свияжска вести, будто государь готовится к походу на Казань, да с немалым войском. Но когда-то он еще придет?.. Ныне же вовсе несладко. Алексей Адашев с тревогою следил, как хиреет войско в Свияжске, как воины предаются пьянству да любострастию. Он понимал: еще немного — и не видать ни Казани, ни царства ее. Отправляя государю грамоты, он торопил с выступлением.

К началу лета полки были собраны. Иван, исполненный решимости, не хотел медлить ни дня, но Шиг-Алей, прибывший в Москву, принялся уговаривать его:

— Нельзя летом на Казань идти, Иван Васильевич! Она ограждена лесами, озерами да болотами. Зыбка, топка земля казанская… Зимою надо идти, когда застынет все. Зима мостом будет.

Иван живо возразил ему:

— Два прошлых похода зимою были, аль запамятовал? Оба неудачные! Не стану медлить. Адашев пишет: вовсе плохо в Свияжске. Промешкаем — не только Казань не возьмем, своего лишимся… Войско готово, немало его уж по воде отправлено, и припасы увезены к Свияжску. Нет, Шиг-Алей, ныне выступим, не медля! Господь топкие места проходимыми сделает, с Божьею помощью отыщем путь. И ты, царевич, не тяни, с касимовскими татарами выступай.

Перед дорогой Иван зашел к супруге проститься. Анастасия тяжелая, скоро наследника ему подарит, жалко оставлять ее. Иван с нежностью посмотрел на заплаканное лицо жены, ласково отер мокрые щеки, попытался утешить:

— На святое дело иду, Анастасия Романовна. Долг царя исполняю, как то предки мои делали: и Димитрий Донской, и Александр Невский… Не страшусь я гибели своей, и ты не бойся. Молись… Святая молитва тебе в утешение и мне укрепление в промысле моем. Сына во чреве береги. Поручаю вас с ним Богу… Ты же остаешься единой царицею. Милуй, благотвори, кого надо, отворяй темницы, снимай опалы по совести своей. И наградит Всевышний нас: тебя — за благость, меня — за мужество.

Анастасия отерла слезы: воистину великий государь супруг ее, и она достойной его будет.

В Успенском соборе отслужили молебен о даровании победы русскому воинству. Иван просил митрополита Макария стать ревностным ходатаем за Русь пред Богом, утешителем бедной супруги его, советником брата, Юрия Васильевича, которого он оставлял главою Москвы. Наконец, простившись со всеми и отдав последние распоряжения, Иван покинул храм. Сев на коня, во главе дружины своей, вместе с князем Владимиром Старицким царь выступил на Коломну.

По дороге настиг их гонец из Путивля с вестью, что крымцы густыми толпами идут на Русь. Соратники государя встревожились:

— Вот оно, началось! Мы еще только выступили, а хан крымский уж тут…

Иван угрожающе воскликнул:

— Мы не трогали хана крымского, но ежели он вздумал пойти на нас — ответим ему! Станем за Отечество, с нами Бог!

В Коломне поджидал их новый гонец, сообщивший, что крымцы идут к Рязани. Иван подозвал к себе воевод. Совещались недолго, ибо ждали того. Государь заключил:

— Что ж, пора встретить их. Ты, Иван Федорович, — обратился он к Мстиславскому, — с князем Воротынским поставишь Большой полк у Колычева. Передовой полк князей Хилкова с Турунтаем встанет у Мстиславля, а левая рука — князь Димитрий Микулинский — близ Голутвина. Ждите крымцев да вестей об них. И я со своим полком не задержусь… Что, царевич, — спросил Иван Шиг-Алея, — как мыслишь: крымцы согласно с Казанью ратное дело поведут? аль собачиться начнут?

— Не станет крымский хан казанского царя слушать, — сказал свое слово Шиг-Алей, — под его волю не пойдет. Знать, задумал крымский воинов своих потешить, поразмять их во чистом поле, поживиться русским добром да полоном. Узнал, что ты на Казань пошел, вот и улучил минуту, покуда войско далеко.

— Просчитался он, хан-то, — злорадно усмехнулся Иван. — Не успели мы еще уйти. Встретим его, как подобает, чтобы после обиды не держал!.. Ты, Алей, давай-ка в Касимов поезжай, приведи воинов своих. Негоже тебе, царевичу, без войска.

Отправив всех выполнять свои приказания, царь остался наедине с Владимиром Старицким.

— Ну, брат-князь, давай-ка войско смотреть да сами ему покажемся. Пусть видят царя — сильного да решительного, — а то, не ровен час, наслушаются о крымцах да оробеют.

Сопровождаемые государевой дружиной, отправились они в поле, к своему войску. Иван загляделся: везде, сколь охватывал взор, виднелись снаряженные на битву люди, пешие и конные. Вся Россия, казалось, собрана здесь, на берегу Оки.

— Гляди, Владимир Андреевич, — сила несметная! — с гордостью проговорил царь. — Разве у хана войско больше? Быть того не может!

Пустив коня галопом, Иван поехал к ратникам. Он говорил с воеводами и простыми воинами, ободрял их, посмеивался над крымцами, обещал милости победителям. Окинув взглядом большое поле, царь указал:

— Здесь биться станем, — и добавил: — Ежели хан дойдет до нас. Авось назад поворотит?

Простояли два дня. Иван нетерпеливо ждал вестей, решив:

— Коли в седмицу не покажется хан крымский, пойдем на Казань. Не будем более без дела стоять.

Скоро гонец принес известие, будто крымцы появились близ Тулы, да невеликою силою. Пограбили деревни и скрылись. Непонятно было: то ли малая часть войска ханова путь проведывала, то ли само войско? Иван веселился, предвкушая битву, возбужденно потирал руки и верил, что Господь на его стороне и не допустит поражения русского воинства.

Еще через день, во время трапезы, прискакал гонец от тульского наместника. Царь приказал немедля ввести его, сам взял грамоту, скоро пробежал ее взглядом и поднял свиток над головой.

— Вот, началось! Хан крымский Тулу осадил. Много пушек у него да с ним янычары султана турецкого. Выступаем сей же час! Главная рать пускай через Оку переправляется. Я же молебен послушаю да следом выступлю.

К вечеру многие полки уже были за рекой. Иван с войском приближался к Кашире, да тут новый гонец принес известие, что татары бежали.

— Хан приступил к Туле, стрелял из пушек, ядра огненные избы подожгли… Янычары на стены кинулись, — рассказывал гонец. — А у нас воинов-то, почитай, не осталось: всех в казанский поход снарядили. Да посадские люди не дали город взять, крепко на стенах держались! А хан-то сведал, что государь на помощь спешит, напугался да и побежал. Посадские наши следом устремились. Снаряд огнестрельный взяли, многих крымцев побили. Тут враз и воеводы государевы подоспели. Спасена Тула, слава Господу!

Подоспевшие воеводы разбили крымцев окончательно и гнали их дальше. Иван возблагодарил Бога: он счел нынешнюю победу над крымцами знамением грядущей победы над Казанью и с легким сердцем направился к своей главной цели.

Через месяц царь прибыл в Свияжск. Духовенство с крестами, князь Петр Шуйский да боярин Заболоцкий с дружиною встретили государя в воротах крепости. Иван прошел в соборную церковь, где диаконы пели ему многолетие. Бояре единогласно славили его, сулили скорую победу. Царь пожелал осмотреть Свияжск, его запасы, избы и улицы. Похвалил князя Микулинского за содержание города, но сам остаться в нем отказался.

— Мы в походе, — кинул Иван коротко на предложение войти в приготовленный для него дом, сел на коня и отправился в поле.

Расположившись в шатре на берегу Свияги, царь призвал к себе Шиг-Алея, Владимира Старицкого, воевод и думных советников, посовещался с ними и решил немедленно идти ближе к Казани, подступить к самому городу, насколько возможно станет.

— Как увидят войско наше — знать, одумаются. Мы же дадим казанцам еще случай порешить все миром. Надобно убедить их нового царя Едигера встретиться с нами, не лить понапрасну ни христианской, ни басурманской крови да жизни многие сохранить.

Шиг-Алей вызвался:

— Я могу грамоту Едигеру написать, мы с ним родня. Да послушает ли?..

— Отпиши ему, Алей, — велел Иван, — не надо ему безумствовать в надменности своей и считать себя равносильным царю христианскому. Пускай смирится, приедет в стан мой без боязни.

— Такое прочитав, не поедет он, — усомнился касимовец.

— Не поедет — его вина. Я сделал все, чтобы миром уладить. Да, быть может, как осадим Казань да увидит он несметное войско наше, так на попятную пойдет? Пиши, Шиг-Алей, пиши…

Написали также и князьям казанским, что государь русский желает не гибели их, а едино лишь раскаяния. Ведь клялись уж в верности ему, и в мятеже не их вина. Пусть выдадут виновников, а сами спокойно живут в своей Казани под властью единого царя Московского.

Отправив гонцов с грамотами, стали переправляться вслед за ними на луговую сторону Волги. Постепенно все войско оказалось на месте. К вечеру Иван получил ответную грамоту Едигера: «Все готово, ждем вас на пир».

— Что ж, они сами избрали судьбу свою. Будет битва, — вздохнул царь и велел выгружать пушки со снарядами.

Уверенный в силе своей, жалея о скорой гибели многих воинов, которой, увы, не удастся избежать, Иван оглядел город: Казань была обнесена крепкими стенами, вооружена пушками да пищалями; возвышались над стенами башни-стрельницы, полные народу; за стенами виднелись каменные мечети. Что город этот приготовил ему? Славу ли, проклятье, смерть иль бессмертие? Сколько веков земля Русская ждала этого часа. Пришло время раз и навсегда освободить ее от опасного соседа.

Солнце осветило город. По цареву приказу заиграли трубы, ударили бубны, распустили знамена и святую хоругвь, бывшую с Димитрием Донским на поле Куликовом. Царь сошел с коня, все последовали его примеру. Прямо на лугу отслужили молебен.

Иван обратился к своим воинам:

— Други! Приспело время нашему подвигу! Потщитесь единодушно пострадать за благочестие, за святые церкви, за христиан, наших братьев, терпящих долгий плен. Не пощадите голов своих! Я сам с вами пришел. И лучше мне здесь умереть со славою, чем жить да видеть за мои грехи Христа хулимого и порученных мне от Бога христиан, мучимых безбожными казанцами.

Князь Старицкий от имени войска ответил ему:

— Дерзай, государь, на дело, за каким пришел. Да сбудется на тебе слово Христово: «Всяк просящий приемлет да толкущему отверзнется».

Иван взглянул на святую хоругвь: она колыхалась от ветра, и образ Спасителя казался живым, будто слова благословенья произносил он стоявшим перед ним воинам.

— О твоем имени движемся! — громко воскликнул царь и повел рать свою ближе к городу.

Вблизи Казань предстала тихой да пустынной: пропали люди со стен, не доносилось из-за них ни звука. Кто-то рядом с Иваном проговорил:

— Тишина! Царь-то Казанский, знать, с войском своим в страхе в леса бежал?

— Тишина обманчива, — ответил, не оборачиваясь, Иван. — Скоро сведаем… И будем осторожными.

Будто в поддержку слов его, раздался вдруг крик, ворота города с треском отворились, и множество татар — конных да пеших — устремилось на стрельцов, немало которых тут же и полегло. Дружина разом обступила царя кольцом, вывела из-под удара. Оправившись от замешательства, русские воины принялись остервенело биться, пересилили и гнали казанцев до самых стен, откуда навстречу им открылась сильная пальба. Так приветствовала Казань своих врагов.

Русское войско окружило город со всех сторон, началась долгая осада Казани. Всюду рубились крепкие заборы, строились туры — небольшие башни на колесах, устанавливались на них пушки: верховые, стрелявшие каменными ядрами, да огненные, для стрельбы ядрами калеными. Татары тоже сиднем не сидели, они делали беспрерывные вылазки: то тут, то там вспыхивали короткие бои. Со стен на осаждающих сыпались ядра и пули, тучей летели стрелы, но покуда обходилось без потерь. Осаждающие тоже стреляли, и грохот стоял неимоверный.

Государь, сопровождаемый своей малой дружиной, успевал во многие места, и казалось, что он враз был везде. Он приглядывался, слушал опытных воевод, отдавал распоряжения и часто уединялся для молитвы в шатре походной церкви. Пока осада шла без перевеса в чью-либо сторону.

Как-то подвели к царю беглеца из Казани.

— Государь, сей татарин — мурза Камай, переметчик. Сказывает, будто пособить нам желает.

— Ну, говори, чего хочешь, — велел Иван.

— Помочь тебе хочу, царь Иван. Ехал я сюда с двумя сотнями товарищей, их в городе задержали. Один я смог бежать. Знай, царь Иван: в Казани никто не желает мира. Говорят, до последнего головы сложим, а не покоримся. Запасов надолго хватит, воинов там много тыщ да три тыщи ногаев. Не одолеть тебе, пожалуй, такой силы. И от жажды не страдают: воды хватает, берут ее из ключа близ речки Казанки. Ходят туда под землею, ход от ворот Муралеевых начинается, да я не ведаю, где… И еще знаю, что послал царь Едигер князя Япанчу в Арскую засеку. Велел ему там собрать отряд да непрестанными набегами тревожить русский стан. Я сам про то слыхал. Верь мне.

— Да уже тревожат, тревожат… Войско мое на сухарях сидит: кормовщики не смеют удаляться от стана за припасами, ваш Япанча стережет да хватает их. Никак не можем разбить его. Скользок, ровно уж! Неожиданно налетает, не упредить никак. Да согласно с казанцами действует. Одновременно налетают — те из города, другие от засеки.

— Еще знаю, царь Иван, что казанцы Япанче знак подают. Когда им нужно, чтобы он напал на воинов твоих, они стяг на башне поднимают да машут им.

— Видал я то, — кивнул Адашев, — и не раз видал. Да невдомек мне было: чего татары нам хоругвью машут? Теперь понял.

— Ну, так что ж? Один князь татарский будет в страхе все мое войско держать? — возмутился Иван. — Так и перебьет всех? Велю того Япанчу извести!

Собрали совет, обдумали, сговорились разделить войско на две части. Одной из них — быть в укреплениях, осаждать Казань да хранить царя; а другой, под начальством князя Горбатого, — пойти на уничтожение Япанчи. Придуман был хитрый замысел, как выманить татарина на открытый бой.

Опытный воин, князь Горбатый с основными силами притаился за горами, послал к Арскому лесу лишь небольшой отряд. Япанча, обнаружив его, понадеялся на легкую победу, вывел своих воинов в поле да напал на русских. Те, будто устрашенные, бежали к потаенному войску. Япанча преследовал казавшуюся уже неизбежной добычу и поздно осознал, что угодил в ловушку.

Из засады выскочили многочисленные пешие полки и сам князь Горбатый с конной дружиной. Татары, поначалу приняв бой, смешались и побежали. Их давили, секли, загоняли в реку. Наконец князь Горбатый остановил своего утомленного коня и велел трубить победу. На возвратном пути в лесу побили еще многих неприятелей да несколько сот их пленили. Япанча был разгромлен.

Иван, довольный первой победой, с радостью обнял князей, принявших участие в битве. Увидев на доспехах Горбатого кровь, он обеспокоился:

— Ты ранен, друг мой?!

Князь, удивленно оглядев свои доспехи, одежду, засмеялся:

— Нет, государь, то не моя кровь — вражья. У меня — ни царапины.

Иван восторженно хвалил своих воинов — от простых ратников до знатных воевод. Горбатый осведомился, что делать с пленниками. Царь, подумав недолго, велел:

— Поставьте колья крепкие перед нашими укреплениями, привяжите к ним пленников, пусть молят казанцев сдаться!

Так и сделали. Но пленники стояли с опущенной головой, не произнося ни слова. Адашев, подъехав к стенам города, кричал татарам:

— Царь Иван Васильевич обещает пленникам жизнь и свободу! А вам, казанцы, прощение и милость! Ежели покоритесь ему!.. Пожалейте своих соплеменников!

Свесившись со стен, татары крикнули в ответ:

— Не верим царю Ивану! Не покоримся! А вы, правоверные, примете смерть от наших рук! — и пустили в пленников множество стрел, умертвив их.

Иван, когда ему сообщили о том, проговорил:

— Смерть их не на моей совести. Такое остервенение казанцев не страшит меня, но удивляет да пожалеть велит об участи пленных христиан: ежели уж они со своими так-то расправляются… Как же посеять в Казани ужас да уныние, отвратить жителей ее от стойкости?

Алексей Адашев предложил:

— Надобно их воды лишить. Помнится, мурза Камай упоминал, будто воду они тайным ходом берут. Проведать бы, где тот тайник, да подорвать его.

— То дело! — одобрил Иван. — Займись-ка этим, Алексей. Даурову башню казаки наши заняли, оттуда подкопайтесь. Сыщите тайник! Немецкого розмысла расспросите: он чего подскажет? Не зря же мы его с собою-то привезли.

Алексей Адашев с князем Василием Серебряным, призвав немца и отрядив ратников на земляные работы, велели споро копать там, куда указал тот немец. Но шли дни, подкоп углублялся, а толку не было. Наконец один из копальщиков осторожно выбрался из-под земли и, молча сделав знак Серебряному следовать за собою, вновь скрылся в лазу. Князь Василий поспешил за ним, не жалея платья, стал на четвереньки, пополз. Через несколько саженей он наткнулся на работных и, углядев в свете горящего смолья, что ему велят молчать да слушать, навострил уши. Скоро до него донеслись глухие голоса: похоже, совсем близко был искомый тайник. Дали знать о том государю и, по его приказу, вкатили в подкоп бочки с порохом.

Хоть и ждал Иван взрыва, но оказался он неожиданным — чересчур громким… Поутру царь выехал к укреплениям, да вдруг задрожала, вздыбилась земля, взлетели на воздух бревна, камни, люди. В туже минуту русское войско устремилось в пролом, появившийся в стене, и вскоре сражалось уже на улицах Казани. Татары, собравшись с силой, с остервенением вытеснили русских. Иван, сколь его ни уговаривали воеводы, запретил нападать вновь, и казанцы быстро заложили пролом.

Однако с потерей питьевой воды в городе сделалось несладко. Но не сдавались казанцы, нашли какой-то тухлый родничок, пили с отвращением его воду и продолжали стоять. Против русского войска в Казани сражались все — кто словом, кто делом.

На стены города взобрались татарские волхвы. Заметив их, Иван недоуменно спросил, указывая на них рукой:

— Это что?

Князь Старицкий оборотился и тоже изумленно смотрел на чудное зрелище: на стене плясали-кривлялись, оголяя зады, несколько старух и стариков.

— Бесноватые, знать? — предположил князь.

— На что бесноватых на стену пустили? Или глумиться над нами вздумали? Вели по ним из пушек палить, — приказал Иван.

Внезапно поднялся ветер, нагнал туч. Заволокло все небо, полился дождь. Иван укрылся в шатре. Скоро туда же заскочил Владимир Старицкий, вымокший до нитки. Отряхиваясь, разбрызгивая холодные капли, он снял доспехи и доложил:

— Велел ты, государь, по бесноватым из пушек палить. Да пока наладились, они со стен-то исчезли. А тут ливень начался — света белого не видать. Чудеса!

Лило несколько дней подряд. Едва дождь прекращался, тучи начинали редеть и сквозь них пробивались слабые лучи солнца, как тут же на казанских стенах опять появлялись те же кривлявшиеся старики, и все начиналось сызнова. Потоки воды с новой силой поливали русское войско. Реки вышли из берегов, сухие дотоле луга стали болотами, шатры поплыли, и нигде нельзя было укрыться от сырости. Все ходили мокрые да злые.

Царь с приближенными давно поняли, что не бесноватые то, а волхвы кривляются, облака сзывают, утопить хотят осаждающих. Все молились о прекращении волшебства, но тщетно. Иван, по совету священников, повелел спешно привезти из Москвы животворящий крест. Послали гонцов, и как только доставили крест, тотчас освятили им воду да кропили ею с молитвою вокруг стана. После того татарское волхвование вдруг перестало действовать: установилась солнечная погода. Войско русское приободрилось, пошло на приступ и тем же ходом взяло укрепленный Арский острог.

По другую сторону города осаждающие срубили высокую башню, установили на ней пушки, ночью придвинули ее к стенам Казани и на рассвете дали залп. Стрелки на той башне могли беспрепятственно метить в людей прямо на городских улицах, иных настигая даже во дворах. Некуда было скрыться татарам от разящих стрел.

Иван опять попытался решить дело миром, отправив казанцам грамоту со словами:

«Ежели не хотите сдаться, то ступайте со своим царем беззаконным, куда желаете, да со всем имением своим, да с женами, да с детьми. Мы требуем лишь города, основанного на земле Болгарской — древнем достоянии Руси».

Ожидая ответа, Иван уже знал, каким он будет. И на сей раз он снова получил отказ.

Полк князя Воротынского придвигал туры ближе и ближе, скоро один лишь ров отделял их от стены. Стрельцы, казаки, люди боярские, прячась за турами, палили, сменяя друг друга. В изнеможении они падали прямо на землю, как убитые, отдыхали тут же. В ответ летели ядра со стен. От непрерывного грохота все оглохли, от гари да пыли задыхались. Ненадолго бой прерывался, и обе стороны переводили дух.

Однажды, когда воины сели обедать и у пушек оставалось мало людей, казанцы тайно вылезли из города, устремляясь к передвижным башням. Они смяли осаждавших, захватили пушки, попытались поджечь туры. Князь Воротынский, случайно заметив это, сам устремился на татар, за ним — все его воеводы да стрельцы. Бились отчаянно и пали бы мертвыми, да подоспела помощь. Отстояли пушки, отогнали татар. Много было погибших — и русских, и казанцев…

Сам Воротынский был ранен в лицо, доспех его оказался иссечен саблей. Иван, узнавший о схватке, поспешил к нему, обнял князя, поглядел на тела павших, помрачнел.

— Доколе?.. Доколе казанцы стоять будут? Дай, Господь, силы воинству моему взять сей город!..

Никитин к обеду воротился с промысла. Дарья молча собрала ему поесть, пряча заплаканные глаза. Сергей, по привычке не обращая на нее внимания, задумчиво ел, уставясь в стену. Вдруг Дарья громко всхлипнула. Он поднял голову, удивленно посмотрел на жену.

— Чего стряслось-то?

— Ничего, — буркнула та.

— Обидел кто?

— Кто ж меня обидит? К нам и не заглядывает никто. Да я, окромя как на родник, не хожу никуда.

— Так чего ж ревешь-то? Чудная… — подивился Сергей.

— Чудная?! Чего реву?! — вспылила Дарья. — Ты! Ты меня обидел! Не глядишь нисколечко, не то что другое чего! Вовсе не видишь! Жена я тебе иль бревно? И не дотронешься, и слова ласкового я от тебя не слыхивала…

— Что ты? — поразился Сергей. — Что ты, Дарьюшка! Ты ж тяжелая, тебе рожать скоро. Как же я дотронусь до тебя?.. А говорить я всегда не слишком-то умел.

— Да уж, не слишком… С Марьяной-то ночами напролет шептались. Об ней, чай, все думы твои? Да нету уж ее на белом свете! Забудь! А и была бы, так я бы ее самолично изничтожила! Всю-то жизнь она мне поломала! У-у, окаянная!

— А ну замолчи! — гневно сдвинул брови Сергей. — Ты Марьяне не чета, не ровня! Да ежели б не ты, мы бы с нею поженились давно! Не совала бы нос, куда не след, не трещала бы, об чем не ведаешь! Не откажи мне Марьяна — и я бы из Усолья не уехал. А коли б тут был — не отдал ее татарину. Ты во всем виновата. И как бы ни желала место ее занять — не выйдет у тебя ничего! Люблю Марьяну, и по сей день люблю! — хватил он кулаком по столу.

— А я-то как же? — растерянно проговорила Дарья. — Жена ведь я твоя, Сергей. Дите у нас будет…

— Дите мое, от него не откажусь. И ты живи. Да позабудь, что жена моя. Не желаю я тебя, не дотронусь более, — он выскочил вон, дверь тяжело грохнула.

Дарья, оставшись одна, зло переставляла горшки, всхлипывала. Да, вдруг разревевшись, хватила горшком об стену — черепки в разные стороны посыпались.

— Ну, Марьянка, злыдня! Чтоб те пусто было, где бы ты ни была!

Сергей, возбужденный, шагал по Усолью. Новое оно, чистое, белое — что избы, что острог. Появилась бы Марьяна — не узнала бы слободы. Старые жители, кто уцелел, поставили свои дома на прежних местах, да победнее избы-то, поменьше. У него вон самого изба — с отцовскими хоромами не сравнишь: окна в два венца, холстиною промасленной затянуты. Дарья ругается, что беднее всех на Усолье изба, и это — у первого солевара да старосты! Неужто добра нету на большую? Сергей усмехался в душе: есть добро, от отца осталось схороненное, да сам нажил немало. Промысел быстро восстановил, раньше всех усольцев, да варить начал прежде других. Есть деньги-то, есть. Кабы Марьяна с ним жила, для нее терем бы поставил, да побогаче, чем у отца был. А Дарье и так сойдет.

И на что он на ней женился? Ровно опутала, околдовала она его. Вот дурень! Да чего, ежели поглядеть, Дарья — баба хорошая, работящая, дом в чистоте держит, животину. Сына ему ныне родит… Ничего, и с нею жить можно. Только ноет душа по Марьяне, жить не дает.

— Сергей Никитич! Сергей Никитич! — к нему спешил Леонтий Рукавишников, седой, но шустрый мужичок — бывший варничный приказчик его отца, а ныне сам владелец варницы. — Сергей Никитич! Сызнова Василий Воложенин половину луга моего скосил. Мои работные приехали, а там уж подсыхает. Ты уж рассуди по совести.

— Так ведь о прошлом годе уже судили вас. И тогда Василий у тебя траву отхватил, и ныне, стало быть? Да когда уж вы миром-то уладите? Ступай, Леонтий, мы с товарищами рассудим, как вам быть.

— Вы тама поскорее судите, увезет ить он сено-то — оттягай у него опосля! — не отставал Леонтий. — А давай, как о прошлом лете, а? Заберу я ту траву скошенную, котора на моем лугу лежит?

— Погоди, Леонтий, сперва рассудим. Завтра поутру приходи в избу сборную, да Василия призовем…

— Много ль завтра других тяжебщиков будет? — хмуро спросил Рукавишников.

— Вы с Воложениным да Наталья-курятница.

— А у нее-то чего?

— Куру стащили. Она на Семена-корчмаря указывает.

— У-у, того вовсе не рассудите! Ежели корчмарь — так ту курицу давно съели.

— Ну, все, Леонтий, ступай. Мне к Вахромею Постнику в лавку зайти надо.

— Так и я с тобою. Вахромей давеча из Чердыни возвернулся, знать, чего дельное привез? — увязался Рукавишников за Сергеем.

Вахромей, появившийся в Усолье уж после набега, поставил свою лавку там, где раньше был мясной ряд. Торг новый развернулся, напротив прежнего: ранее он выходил на Усолку своею узкою стороною, и ряды шли по склону к реке, а ныне расположился вдоль Усолки. На верхнем его конце, как раз у Большого моста, стояла Вахромеева лавка.

Кроме товаров, привозимых Постником из Чердыни, куда они доставлялись русскими купцами, Вахромей скупал изделия усольских кузнецов и кожевников да торговал с инородцами за Камнем. Изредка сам обозом отъезжал в Устюг. В лавке у него можно было не только купить чего нужное, но и узнать последние вести Перми Великой и всего Русского государства. Любили усольцы захаживать в лавку торговца.

Вот и теперь Сергей с порога увидел Вахромея в кругу слобожан: размахивая руками, он возбужденно рассказывал:

— …Он этак-то встал за моею спиною да хотел, видно, ударить меня. А я ж учуял, оборотился и хватил его кулаком да в переносье! Обсопливился весь!

Мужики расхохотались. Вахромей, завидев вошедших, выбрался из кружка, устремился к старосте.

— Здравствуй, Сергей Никитич. Перемолвиться надобно, — согнав с лица веселье, торговец встревоженно заговорил: — Неспокойно ныне в Сибири. На Москве, слышь-ка, государь войско сбирает, супротив Казани пойдет. Да уж, знать, и вышел? Наместник наш тоже туда ладится. Войска-то в Чердыни не будет, оборонять Пермь Великую некому станет. Смекаешь? Сибирцы придут, легкая добыча — вот она…

— Может, не придут? — усомнился Сергей. — Сибирцы-то ныне тихие вроде. Давно уж не нападали на наши земли.

— Ну, гляди, я упредил. Тихие-то тихие, да как бы в помощь Казани не выступили.

— Чего хочешь? Страху в Усолье нагнать? Так пуганые мы…

— Да я тоже вроде не из робких, — усмехнулся Вахромей.

— Ладно, подумаем.

Поразмыслив несколько дней, поговорив с тиуном, подтвердившим весть об отъезде чердынского войска, Сергей собрал сход и сообщил усольцам, что наместник с ратью отъезжает по зову царя к Казани, а сибирцы будто бы неспокойны.

— Нападут ли они, нет ли — то неведомо, а нам все одно надобно упредить их да изготовиться на случай набега. Помните, чай, ногайский-то набег?

— Да уж не позабыли. Помним, а как же? — раздались голоса.

— Чего делать-то, Сергей?

— Нужно, по моему разумению, острог укрепить, — кивнул Никитин головой на возвышавшийся вкруг слободы крепкий тын из заостренных сосновых бревен.

— Да ведь он новый! — возразили ему.

— Укрепить, я сказал, не поновить, — повторил Сергей. — Для того в слабых местах удвоить тын, на стрельницах запасти поболее стрел да камней тяжелых… Да смолу в бочках собрать и котлы приготовить, чтобы ту смолу жечь да лить на басурман, коли придется. Чего еще?..

— Воды, знать, поставить? Пущай стоит в бочках, а чтоб не стухла, поновлять ее. Как, не ровен час, нападут супостаты, так полить острог, да избы, да варницы, — предложил Никита Смирной.

— Варницы-то, чай, на Усолке. Вода рядом! И на что воду готовить? Все одно — не успеем полить-то. Господу надобно молиться, чтобы защитил. А у нас силы не хватит, — сказал свое слово Леонтий Рукавишников.

— Город бы рубленый поставить, как в Чердыни, — то дело! В нем и защищаться сподручнее, — помечтал Ряха. — Да войско бы нам, тогда и тужить не об чем… Сами мы не справимся.

— Чего, вовсе не справимся? — нахмурился Сергей.

— Знать, дня два-три продержимся, — прикинул Елисей Александров, — а опосля…

— Войско надобно. Наместника просить, чтобы не всю дружину с собою забирал, — предложил Ряха.

— Ну да! Так он тебя и послушался! Ты ж не государь! — вскинулся Рукавишников.

— У государя войско просить надобно, — сказал кто-то.

— Где государь! А где ты! Доберись до него сперва, — ответили ему.

— Государь под Казанью, знать, стоит? — предположил Сергей.

— Ну и где та Казань?

— Да уж поближе, чем Москва. Недалече… Ежели по воде, так оно вовсе рядом. Князь-то наш, знать, уж кланяется государю, — подал свой голос Вахромей.

— Это хорошо: ежели Казань повоюют, ногайцы на нас более не нападут. А вот сибирцы… — Сергей оглядел мужиков. — Ну чего, крещены души, приговорим?

— Да сибирцы тихие. Чего вдруг они полезут-то? — возразил Ряха.

— Ну а вдруг? Ты ж им в голову не влезешь, не вызнаешь, какие думы у них.

— Приготовиться надобно, как Сергей Никитич сказал: и острог укрепить, и запас сделать, да настороже быть, — заключил Рукавишников.

— Да к Казани бы отъехать не помешало. Государю челом бить, чтобы дал из войска своего отряд, — добавил Вахромей.

— Кто ж поедет? Неужто кто решится? — усомнился Сергей.

— Ты, староста, да я, бывал я в тех местах, в Свияжске, новом русском городе на земле Казанской, ярмарка там… А еще… — Вахромей оглядел собравшихся, — да вон, друзей своих возьми, Михайлу Ряху с Андреем Клестовым. Больше и не надобно.

— Так, стало быть, поедем? К государю?.. — не поверил в такую возможность Сергей. — Собраться надобно, дело на кого-то оставить.

— Сбирайся! — весело крикнул Вахромей. — Не завтра еще отправимся, но и тянуть не можно. Ну как царь Казань быстро возьмет да уйдет оттуда? Придется на Москву ехать, догонять его.

Скоро выехать не удалось: то одни, то другие неотложные дела не отпускали. А пока собирались, Дарья родила сына. Назвали его Ваняткой. Полюбовавшись младенцем да повздыхав, что он не сын Марьяны, Сергей принялся собираться в дорогу.

Тут Дарья взбунтовалась.

— Ты куда? — встала она посередь избы, уперев руки в бока.

— К царю поеду, — бросил Сергей.

— К царю-ю?! — изумилась жена. — Более-то ничего не примыслил?

— Войско у него просить буду для защиты Усолья.

— Ну да, ну да… Окромя тебя некому?

— Я ж староста… Со мною Вахромей едет…

— Ну да, Вахромей — лиса знаемая! Он тебя завезет…

— Михайло Ряха да Андрей Клестов с нами же…

— О! И оные туда же! И все к царю? И как же вы до него доберетесь? Он-то, чай, далеко сидит…

— Под Казанью он, недалече, татар воюет, — нехотя проговорил Сергей.

— Во-от!.. Татары те спокою не дают! — взъярилась Дарья. — Ведаю я, чего ты туда рвешься. Все Марьянку забыть не можешь! Все мыслишь сыскать ее? Ну, сыщешь… Дальше-то чего? Куда ее теперь? Дом ихний ногайцы сожгли, Акулина померла… Куда Марьянке ворочаться? У нас с тобою семья! Сын у нас!.. Не пущу!

— Чего ты, Дарья? Как Марьяне в Казани оказаться? Ее ногайцы пленили. Я ж не об себе пекусь — об Усолье нашем. Оборонять его надобно: сибирцы неспокойны. Сама-то посуди. А ну как новый набег? Это ж опять все порушится, погорит. Войско нужно, чтобы защитить нас. Прослышат сибирцы про войско да не пойдут на Усолье.

— Сами оборонимся, — решительно вскинулась Дарья. — В Чердыни войско есть, коли занадобится — наместник пришлет. А ты не езди! Дорога незнаемая, путь неблизкий. Сгинешь, пропадешь. У нас дите малое, как же я одна-то? Промысел на кого оставишь?

— Елисей приглядит, да работные, чай, сами справятся… Все, Дарья, не перечь мне! Решил я, — отрезал Никитин.

Сборы были недолгими, прощание — слезным. Отслушав молебен, погрузились Сергей с Вахромеем да Михайло с Андреем в большую лодку торговца и отправились с Богом. Скоро лодка скрылась за поворотом.

Дарья в последний раз мысленно перекрестила мужа. Тяжело было на сердце у нее: чуяла она — не один воротится Сергей. Разум подсказывал: не может того быть, не жива Марьяна, уж сколь лет прошло — ни весточки о себе не подала подружка. Да что разум? Сердце чуяло: привезет ее, за нею ведь поехал, сам того не ведая… А и привезет — пускай! Марьяна ныне Дарье не помеха. Венчанные они с Сергеем, муж он ей, она его жена — не Марьяна. И быть тому вовеки!

Сергей налегал на весла без устали. Друзья уговаривали его передохнуть: мол, сама лодка по течению пойдет. Да не мог он сидеть сложа руки, что-то гнало его, торопило. Вахромей узнавал окрестности, рассказывал без умолку одну сказочку за другой. Ночами усольцы приставали к берегу, разводили костер, варили еду, а насытившись, чутко спали. После, ближе к земле татарской, стали караулить по очереди…

Ехали долго. Знать не знал Сергей ранее, что Русь такая великая: сколь едут, а все река не кончается, да шире-шире становится. И люди везде живут: деревни, городки укрепленные по берегам видятся, да, похоже, — нерусские.

Плыли Камою-рекой, после Волгою пошли. Наконец Вахромей, оглядев берега, сообщил:

— Все, други мои, Казань недалече…

Скоро послышался далекий грохот. Усольцы переглянулись: гроза в эту пору? Чудно… Грохот нарастал и уже не прекращался. И тут догадался Вахромей:

— То пушки огнестрельные палят! Царь Казань берет…

На берегу показались вооруженные люди, замахали усольцам руками, заорали:

— Стойте! Стойте! К берегу правьте!

— Чего? Причалим? Иль подалее отъедем? — переглянулись путешественники.

— А вы кто такие?! — крикнул, сложив руки ко рту, Вахромей.

— Царя Московского люди! А вы чьи?

— Ну вот, крещены души, прибыли, чай? — Вахромей обернулся к товарищам. — Пристаем.

Люди на берегу, увидев, что лодка повернула к ним, столпились и, подняв пищали, ждали молча, когда причалит. Усольцы втащили лодку на сушу.

— Кто такие? — строго спросил их стрелец, видать, старший среди своих товарищей.

— Усольские мы, с Усолья Камского… К царю нам надобно, — ответил Сергей.

— Далеконько заехали, — присвистнул стрелец. — На что вам государь? Не до вас ему.

Усольцы поведали свою нужду. Воины сочувственно покивали головой.

— Всем досадили татары. Нету от них спокою ни по ту, ни по сию сторону Волги. Ничего, недолго им еще злодействовать!.. Мы вас сведем к государю. Да вы лодку-то схороните, не то не увидите ее более.

Стрельцы помогли усольцам снести лодку в кусты, спрятать ее, пригляделись со стороны.

— Не видать, как и не было. Ну пошли… Это хорошо, что вы нас встретили: опасно тут, черемисы шалят да татары из деревень — вмиг бы вас порубили. Добирались-то долго?

— Почитай, две седмицы плыли…

— Ну а теперь пешими пройдете. Ничего, разомнетесь! Пошли.

Вскоре грохот приблизился, казалось: гремит само небо, земля в ответ сотрясается.

— То наши палят, — гордо молвил стрелец. — А вот — пожиже — казанцы отвечают.

Поднялись на холм. Сергей подивился: город, огромный, неохватный глазом, предстал перед ними; башни-стрельницы чудные, острые, на русские не похожи; стены бревенчатые, высокие… Тут и там к стенам подступают русские войска, толкают пред собою срубы деревянные, на колеса поставленные, прячутся за ними. А на срубах тех пушки огромные непрестанно грохочут, окутываясь клубами белого дыма. Со стен городских стреляют в ответ. Гром, дым, пыль столбом — где ж тут государя искать?

Сергей спросил о том стрельца, но тот, углядев кого-то, вдруг заторопился, махнул рукой.

— Хоругви видите? Вон, у шатров. То стан государев, там его ищите. А нам недосуг. Прощевайте, крещены души. Айда, други.

Он забрал своих воинов и, поспешив, скрылся в клубах дыма. Усольцы остались одни. Ошалело оглядываясь, они не решались спуститься с холма. В низине-то и вовсе ничего не увидишь. Посовещавшись, решили пойти туда, куда показывал стрелец: авось узнают царя.

— Грех не узнать, — утвердил Вахромей. — Он, верно, в богатых одеждах, никак не беднее князя нашего. Да кланяются ему, знать, все да почести оказывают. Узна-а-аем…

Пошли к лагерю и скоро увидели вблизи шатры. Возле них развевались на ветру хоругви, сновали люди, пешие да конные, и не обращали на усольцев внимания.

— Может, наместника нашего сыщем? — предложил Андрей Клестов да тут же сам себя окоротил: — Где ж его тут сыщешь-то?

Из ближнего шатра показался молодой воин, ему подвели коня, и он легко взобрался в седло. «Не царь», — решили усольцы: кафтан на воине простой, доспехи блестящие, новые, только шелом сверкал золотой насечкой. Он что-то промолвил окружавшим его людям, властно махнув рукой, и большой отряд ускакал в ту сторону.

— Видать, князь? — предположил Сергей. — Воевода…

— Не… жидковат для воеводы. Слишком молод, да, глянь, доспехи гладкие — не бывал он в бою, — знающе рассудил Вахромей.

Молодой воин меж тем, внимательно оглядывая стены Казани и озабоченно хмурясь, приближался к ним. Дружина его малость поотстала. Сергей решительно шагнул навстречу. Рослый конь шарахнулся от него. Воин крепкой рукой удержал аргамака, недовольно воззрился на мужика в крестьянской одежде, без доспехов, вооруженного одним луком. Сняв шапку, Сергей поклонился.

— Дозволь, князь, слово молвить…

— Князь? — удивился воин, усмехнулся в усы. — Князь… Да ты кто ж таков? Из деревни тутошней?

— Солевар я из Усолья Камского, Сергей Никитин — староста усольский. А то — поплечники мои.

— Из Усолья Камского? — с любопытством глянул собеседник. — Вы с наместником приехали? Почто в одеже легкой?

— Нет, князь, сами мы, на лодке приплыли. Нужда у нас к государю… А который он, мы не ведаем. Тут перепуталось все: людей много, воевод… Ты уж нам подскажи, который царь-то? Здесь он где-то, сказали, в этом лагере.

— И какая у вас к нему нужда? — оглядел Сергея воин, теребя рыжеватую бородку.

Тот не успел ответить. К ним подъехал небольшой отряд; впереди в богатых доспехах, в изукрашенном шеломе выделялся из прочих грузный всадник. «Ну, вот этот — наперед всех да побогаче одет, — знать, и есть царь?» — решил Сергей, поворотился к нему и уж вознамерился было кинуться в поклон.

Грузный всадник, не обращая внимания на мужиков, подъехал к давешнему собеседнику Сергея, поклонился.

— Дозволь, государь, полку моему впереди Алея встать. Мои воины в бой рвутся, а касимовцы сдерживают.

«Вот оно как! Государь-то, стало быть, сей молодец!.. Прост больно, не грузен, ликом юн — усы не длинны, борода мала. Помоложе меня, чай, иль в одних летах со мною? То-то я его не признал», — Сергей изумленно оглянулся на товарищей. Те испуганно молчали. Но сам он не оробел, даже обрадовался, что так скоро царя нашел да что он таким простым оказался. Едва воины отъехали, получив распоряжения государя, Сергей кинулся оземь пред его конем.

— Государь! Царь великий! Не прогневайся, не признал тебя сразу-то…

— Ну-ну, подымись, коня моего не пугай, — милостиво велел Иван.

— Дозволь молвить. Не за себя прошу — за Усолье наше Камское!

— Дозволяю, сказывай, — разрешил Иван. — Да подымись с земли, не то не видать мне тебя да не слыхать. Вишь, пальба кругом…

Сергей поднялся. Но тут подъехал еще один отряд, юный воевода что-то тихо проговорил государю. Тот кивнул, но добавил:

— Погоди, Владимир Андреевич. Вишь, челобитчики у меня.

Старицкий неприветливо воззрился на усольцев.

— Челобитчики? Здесь? Не время ныне. Государь, поторопиться надобно.

Иван кивнул Сергею.

— Сказывай скорей свою беду, усолец. Вишь, ратные дела торопят.

— Государь, одолели нас вороги — татары сибирские да ногаи. То одни, то другие на Усолье нападают. Пяток лет тому ногаи все дотла пожгли, дочиста ограбили. Многих жителей посекли, девиц да детей в полон взяли. Мы ногаев тех побили: чердынцы помогли, — полон освободили… А ныне сибирцы волнуются.

— Сибирцы? — усомнился Иван. — Не слыхал… А, Владимир Андреевич?

— И я не ведаю, — отозвался Старицкий.

— Теперь сибирцы тихие — так после заволнуются, — уверил Сергей. — Усолье наше близ Камы, враги повсюду, рядом. И нету окрест русских, окромя чердынцов, да еще пермяки помогают. С ними мы в мире живем. Но, государь, без подмоги твоей нам не выстоять! Разорят Усолье супостаты… А мы соль варим. Рассолы у нас богатые. Нигде в государстве твоем рассолов таких нету. Да соль свою продаем мы на Руси и оброк ею платим в казну. А не будет Усолья — соли на Руси вовсе мало станет. А без нее хлебушко-то не сладок да еда не вкусна. Чай, сам, государь, ведаешь? А и смилуйся, государь, помоги нам! Войско дай от ворогов обороняться. Вон сколько у тебя войска-то. Ото всех усольцов челом бью! — Сергей еще раз поклонился, прибавив: — Прости, государь, коль не так молвил.

— Ну-ну, дело у вас правое, — согласился Иван. — Соль государству нужна. Да только не могу я вам войска дать: самому надобно. Вишь, ныне Казань берем. А не возьмем ее — не быть Руси свободной! Как бельмо на глазу Казань эта. Возьмем — после поговорим. Все, усолец, пора мне.

Он ударил коня и ускакал впереди своей дружины. Поплечники обступили Сергея.

— Ну, чего? — Вахромей деловито огляделся. — Надобно переждать, покуда государь Казань возьмет. В Свияжск надобно податься, там отсидеться.

— Отсидеться?! — разозлился Сергей. — Здесь такое делается! А ты отсидеться замыслил? Ступайте в свой Свияжск. Я тут останусь, руки чешутся казанцев побить!

— И я с тобою, — подхватился Ряха.

— И я, — решил Андрей.

— Да вы чего?! — возмутился Вахромей. — А ну как побьют вас? Вы ж не ратники. Не ваше то дело!

— За Русь постоять — наше дело! — за всех ответил Сергей. — Не побьют, выживем.

— Ну, коли так, — сдался торговец, — один в Свияжск проберусь. А как Казань возьмут, у лодки нашей вас ждать буду. Место-то заприметили?

— С войском-то, чай, пешими пойдем? — предположил Сергей.

— С чего вдруг пешими? Дадут, поди, какое-нибудь судно для воинов, — уверил торговец.

Сговорившись встретиться у лодки, расстались. Вахромей опасливо пробрался подалее от стрельбы. Сергей с друзьями подошел ближе к пушкам, и скоро уже все трое подносили к ним ядра.

Долго стояли русские под Казанью. Уж и лето кончилось, и осень незаметно подступила. Иван боялся первых холодов. Еще немного — и завязнут его войска здесь, надолго завязнут… Он велел сделать еще один подкоп под стену, за которой укрывались казанцы от русских пушек. В подкоп снова заложили порох да подорвали.

Страшный взрыв потряс окрестности, за ним последовали всеобщее оцепенение и растерянность в городе.

Не теряя времени, осаждающие подкатили туры одновременно к трем воротам. Да казанцы, опомнившись, высыпали из города и схватились с нападавшими намертво. Иван подъехал совсем близко: он слышал звон оружия, крики воинов, вопли раненых. Дружина прикрывала царя, боясь, как бы он не ввязался в сечу. Полки, завидев его, с криком «Государь с нами!» бросились к стенам. И, потеснив казанцев на мостах да в воротах, оказались на стенах, затем — в башне, а вскоре бились на городских улицах. Воротынский подскочил к царю, просил повеления идти на приступ всем полкам. Иван с трудом не поддался искушению. Оторвав взгляд от сечи, он отказал:

— Нет, немалая часть войска в стане, враз ополчиться не смогут. А и поторопятся — будет свалка. Казанцы перебьют наших воинов и смогут одержать победу. Нет, князь, вели отступать своим людям.

— Ну хоть в Арской башне-то мы можем кого-то оставить? — добивался своего воевода.

— Да, башню не отдавайте, пусть твои воины накрепко в ней держатся, — велел царь.

Стрелки в башне укрепились турами, рядами щитов. Гонцу, принесшему им приказание государя держаться, сказали на прощание:

— Тут подождем вас. Вы ж не задерживайтесь!

Среди засевших в башне были усольцы. Решимостью пламенел взор Сергея, сжималось сердце от страха у Михайлы, удивленно осматривался Андрей.

— Вот мы и в Казани… В Казани, братцы! Того ж помыслить не могли! В Усолье возвернемся — рассказывать станем…

— Ты сперва выберись, — безнадежно махнул рукой Ряха.

— Выберемся! — убежденно кивнул Сергей. — Казань возьмем да выберемся! Господь с нами!

Поутру царь приказал войску готовиться к приступу. Кто-то обратился к Богу, исповедуясь и причащаясь в походной церкви. Другие под вражьим огнем закидывали ров землей и бревнами, чтобы не мешал подойти к стенам. Иван в последний раз попытался покончить дело миром. Он послал мурзу Камая к казанцам сказать, что царь-де Московский прощает народ и требует лишь выдачи изменников.

Казанцы закричали со стен:

— Не надо нам прощения! В башне Русь! На стене Русь! Не боимся мы того! Поставим иную башню, иную стену. Все умрем иль отсидимся… Не сдадимся мы царю Ивану!

Государь, выслушав ответ, собрал воевод. Посоветовавшись, решили, как действовать полкам, кому с кем идти, да условились, что знаком к приступу будет взрыв.

И вот настал решительный день. Государевы полки встали под самыми стенами Казани, развернули знамена. На миг воцарилась непривычная тишина, о какой позабыли за месяц непрерывного грохота, после зазвучали бубны и трубы. Казанцы молча ждали на городских стенах.

Велев начинать, царь слушал богослужение в церкви-шатре. Диакон читал Евангелие:

— Да будет едино стадо и един пастырь…

Раздался мощный взрыв, земля задрожала… Иван выскочил из церкви: над Казанью стояли клубы дыма. Глыбы земли, бревна, камни, люди — все взлетело на воздух, застыло ненадолго и попадало вниз. Царь воротился в шатер и велел продолжить литургию.

Диакон громогласно молился:

— Да утверди державу государя сего, да повергни всякого ворога и супостата к ногам его…

Раздался новый взрыв, и русские полки пошли на приступ. Казанцы дали залп: пули, камни, стрелы полетели в наступавших. Со стен сваливали бревна, лили кипящую смолу. Но полки неудержимо стремились в проломы.

Когда Иван, отслушав литургию и причастившись, выехал к войску, знамена его уже развевались на крепости. Государь, перекрестившись, посмотрел на небо — в глазах его стояли слезы.

На казанских улицах шла жестокая сеча. Сражались кто чем мог: саблями, ножами, кулаками. Сергей в окровавленной, разодранной рубахе не видел уже ничего, кроме ненавистных ликов, и рубил, рубил их выхваченной у погибшего татарина саблей… Он не замечал, что стоит на мертвецах, и шел вперед, прокладывая дорогу оружием. Ряха с Андреем еле поспевали за ним.

Попав в город, многие воины, оставив сечу, устремились грабить дома да лавки казанцев. Татары, видя, как поредели ряды нападавших, ободрились и с новой силой кинулись на них. Малодушные трусы бежали из города с криками:

— Секут! Секут!

Иван сам ухватил святую хоругвь и встал перед воротами, чтобы удержать бегущих. Его дружина сошла с коней, ринулась в город. Казанцы отступили.

Сергей бился до устали, до потемнения в глазах. И только когда не осталось более пред ним чужих лиц, он опустил саблю и бессильно присел на развалины какого-то дома. Михайло с Андреем рухнули рядом и лежали, тяжело дыша.

— Испить бы… — прохрипел Ряха.

— Ага… — отозвался Сергей.

Но никто из них не двинулся с места.

Казань горела, тонула в крови. Улицы были завалены мертвыми телами. Тут и там добивали немногих сопротивлявшихся. Казанцы отступили к мечетям, и там многие пали под ударами царской дружины. Едигер со слугами стойко оборонялся в своем дворце, но, заметив, что терпит поражение, замыслил бежать. Однако его схватили сами казанцы и, выведя на башню, закричали сверху, что желают переговоров. Услышав это, князь Палецкий приказал своему полку остановить сечу.

— Слушайте! — кричали татары. — Доколе у нас было царство, мы умирали за царя. Теперь Казань ваша! Отдаем вам и царя, живого!.. Везите его к Ивану своему!

Князь Воротынский послал гонца к царю, велев сказать:

— Радуйся, благочестивый государь! Твоим мужеством и счастием победа свершилась. Казань наша! Царь ее в твоих руках. Народ истреблен иль пленен, несметные богатства собраны. Чего велишь, государь?

Иван, не задумываясь, ответил:

— Славить Всевышнего! — и велел петь молебен.

Скоро князь Палецкий подвел к царю Едигера. Иван посмотрел на казанского властителя сочувственно, воскликнув:

— Несчастный! Разве ты не ведал о могуществе Руси и лукавстве казанцев? Теперь ты в моих руках, я волен казнить тебя или миловать…

Едигер упал на колени, Иван милостиво простил его.

Сергей, отдохнув, поднялся, оглядел улицу и сказал товарищам:

— Надобно выбираться отсюда. Больно тихо… А ну, как наши войска Казань оставили?

Друзья поспешили к воротам, по мере приближения к которым улицы на глазах оживали: толпы русичей, плененных когда-то и проживших годы в неволе, ликуя, приветствовали царя-освободителя. Никитин скользнул взглядом по толпе и вдруг среди освобожденных пленников увидел знакомое лицо. Решил, что ему приблазнилось: слишком долго думал он о Марьяне и желал встретить ее. Но с затаенной надеждой еще раз поглядел в ту сторону — и всколыхнулась душа: Марьяна, как есть она!

Сергей бросился к давно потерянной суженой, отталкивая всех, кто был на пути, боясь, что видение исчезнет. Подскочил, ни слова не говоря, обнял. Марьяна испуганно рванулась было, но, узнав Сергея и не веря своим глазам, застонала, накрепко прижалась к нему. Вокруг сновали люди, задевали их, говорили, кричали, смеялись. Они не видели никого, будто одни во всем свете остались.

— Я и не ведала, что ты тоже в полон попал да что в Казани…

— Нет-нет, Марьянушка! Никто меня не пленил. Сам я сюда добрался давеча. Прямо из Усолья!

— Усолье наше?.. Я думала, ничегошеньки от него не осталось.

— Стоит Усолье, чего ему сделается. Отстроили наново, и варницы, и церкви, и дворы — ого-го какие! Пуще прежнего Усолье расцвело. Увидишь — не узнаешь.

Оживилась Марьяна, счастливо заулыбалась, сглатывая слезы радости.

— И матушка?.. Батюшка?..

— Померла тетка Акулина, — помрачнел Сергей.

— Татары убили?

— Не так давно померла, от старости. До самой смертушки людей пользовала. Уж плохо видела, по духовитости травы различала, отвары готовила. Так и померла со ступкой в руках. О тебе до последнего часа помнила. Судьбу твою оплакивала, горевала… А Фому — да, татары убили. Когда приехал я в разоренное Усолье, многих убитыми увидал… Фома близ вашего двора лежал, саблей порубленный. Видно, сражался отчаянно. Там возле него татарин с вилами в груди лежал. По всему, Фома его проткнул. И свою смерть тут же встретил. Акулина сама глаза ему закрыла. Похоронила в общей могиле со всеми убитыми… — Он помолчал, вспоминая горестные дни. — А я своего отца и не сыскал. От него лишь пепел остался: в варнице он сгорел. Совсем сгорел, — мрачно повторил Сергей.

Марьяна ласково погладила его опущенную голову. И вдруг, несмотря на печальные вести, ощутила в душе небывалое ликование. Вот он, Сергей, ее давний суженый. Стоят они посередь казанской улицы спустя столько лет после разлуки. Это ли не чудо чудное? Свел их Господь, и дальше будет только хорошее.

— Марьянушка, поедем в Усолье?

— Конечно, поедем, Сергей. Обязательно поедем! Я с тобой хоть на самый край света полечу, а уж домой возвернуться — с превеликой радостью.

Вдруг Марьяна почуяла, что кто-то тянет ее за подол. Она опомнилась, оторвалась от Сергея, взяла сына за руку. У Никитина похолодело в груди. Марьяна понимающе взглянула на него.

— Слишком долго ты шел за мною… Вот… сын мой… Сергей наклонился к мальчонке, обнял его за плечи.

— Как тебя зовут, малец?

— Алейкою, дядька, — бойко ответил тот.

— Во как! Ты по-русски говоришь? — удивился Сергей.

— Говорю. Мамка учила. Я еще много чего знаю. Хочешь, тебя научу? — уставился на него угольками глаз мальчуган.

Марьяна сквозь слезы смотрела на русоволосого Сергея и черноголового, как смоль, сына. Видит Бог, не она виновата в том, что Сергей не муж ее и Алейка не его сын. Все бы отдала, чтобы повернуть время вспять. Да разве воротишь то, что минуло?

Сергей решительно пообещал:

— Отныне я тебя никуда не отпущу. Домой поедем. Так, Алейка?

— Так, дядька, — подал мальчик ему руку.

Велев очистить в Казани улицу, ведущую ко дворцу, государь въехал в город со своими воеводами, дворянами и дружиною. Его встретили освобожденные русские пленники: они падали на колени, радостно кричали, приветствуя могущественного государя. Иван, гордо вскинув голову, улыбался, принимая славословия со всех сторон. Вдруг он замер и удивленно указал Владимиру Старицкому на одну из освобожденных пленниц.

— Гляди-ка, Владимир Андреевич, Наталья Лыкова! Как она-то в Казани очутилась?

— Что ты, государь! — возразил ему Старицкий. — Наталья Михайловна давно уже женою князя Хилкова стала. На Москве она, можешь самого Хилкова и спросить. Это другая…

— Да ты погляди, как схожа-то! — перебил Иван.

— Схожа, — подтвердил князь, вглядевшись, и поторопил: — Надобно ехать, государь, заминка вышла. Тебя ждут.

— Да-да, — согласился Иван.

Еще раз взглянув на пленницу, он увидел, как ее обхватил какой-то дюжий молодец. Хотел было царь вмешаться, защитить девицу, да она сама на шею дюжему кинулась.

— Постой-ка, а этого молодца я тоже знаю. То ж усолец, который просил войско для защиты своей слободы. Знать, он тоже воевал? Храбрец!.. Позови его ко мне после торжества, Владимир Андреевич, — приказал царь.

Мешкать дальше было нельзя, и государь поспешил во дворец, где торжественно принял утварь царскую, возгласив:

— Теперь я царь Казанский!

После того Иван Васильевич обратился к своим полкам:

— Воины мужественные! Бояре, воеводы, советники! В сей день, страдая за имя Божие, за веру, вы обрели славу великую! Вы достойные потомки воинов, кои с великим князем Димитрием Донским сокрушили Мамая! Чем могу воздать вам, живым?.. Вы, кровью обагренные, все храбрые, кого вижу пред собою! Внимайте и верьте моему слову любить и жаловать вас до конца дней моих! А вы, любезнейшие воины, на поле чести павшие, вы уже сияете в венцах небесных! Это дело Божие — славить вас во веки веков.

Войско ответило царю многогласными криками радости.

На другой день усольцы, помывшись и кое-как почистив да подлатав одежду, отправились на поиски государя. Но это оказалось непростым делом: шатры в стане были свернуты, знакомых воинов не видно. Отчаявшись, бродили солевары по казанским улицам. Вдруг Сергей, завидев князя Старицкого, с радостным воплем устремился вперед. Владимир Андреевич с сомнением поглядел на усольца, да, вспомнив, что царь милостиво говорил с ним и давеча приказывал привести его, ответил:

— Государь ныне во дворце царском. Туда ступайте… Нет, постойте! Не пустят вас одних во дворец.

Отрядив из своих бережатых воина, чтобы сопроводил усольцев, князь поехал дальше.

Сергея без долгих расспросов ввели в царские палаты, друзья остались ждать его на дворе. Оглядывая окружающее великолепие, солевар не сразу оторвал взор от пышных ковров, когда ему велели идти в покой. Войдя и увидев государя, Сергей поклонился, помедлил: кто его ведает, как царя во дворце приветствовать надобно? Иван живо подскочил к нему.

— Ну что, усолец? Взяли мы Казань! Взяли! — лицо его светилось радостью.

— Взяли, государь, — кивнул Сергей. — Теперь дашь ты нам войско для защиты слободы нашей?

— Ты, я гляжу, тоже повоевал? Брал город?

— Брал… На улицах саблей махал, — признался Сергей.

— Молодец! И не воин, а молодец! Вот и обороните свое Усолье сами, — предложил ему царь, — покуда сил хватит… Казань мы взяли, а там, глядишь, и Сибирь приберем. Ежели совсем худо вам станет, от наместника своего войско зовите. Я ему велю при первом зове к вам поспешать. Не гляди так сурово, усолец! Взяли мы Казань, так ведь удержать надобно, тут войско нужнее. А вам, усолец, погоди-ка… — Иван отошел и скоро воротился, держа в руках икону в створчатом киоте. — Вот… Сей образ святителя Николая Чудотворца защитит вас от набегов. Возьми, усолец. Я велю грамоту написать.

Иван приказал позвать дьяка, продиктовал ему грамоту о даровании им, государем всея Руси, Камскому Усолью образа из его, государевой, походной церкви для защиты Усолья от вражьих нападений. Подписав грамоту и подав ее Сергею, Иван напутствовал:

— Молитесь, ибо сила молитвы велика!.. Прощай, усолец. Служи и далее государю своему да земле родной…

С иконою под мышкой и свитком грамоты в руке Сергей вышел из дворца. Андрей с Михайлой ринулись ему навстречу.

— Ну, дал государь войско? — спросили с надеждой.

— Нет! — воскликнул Сергей, в отчаянии ударив кулаком по каменной стене.

— Как же мы обороняться станем, ежели нападут супостаты? — растерялись друзья.

— Вот чем, — Сергей протянул им образ. — Это государь нам пожаловал для обороны слободы.

Андрей с Михайлой с почтением раскрыли киот, крестясь, склонились перед иконой.

— Идемте, други, — позвал Сергей. — Домой пора возвращаться. Вахромей-то, поди, у лодки заждался?

Забрав по пути из стана бывших пленников Марьяну с сыном, они споро дошли до места, где оставили лодку. Вахромей уже был там, обложенный припасами да товарами. Завидев удрученных друзей, он знающе кивнул головой.

— Не дал царь войска…

— Не дал… А ты будто ведал?

— Ведал, нет ли: попытка не пытка. Все одно, не зря мы ездили.

— Ты-то и впрямь не зря, — мрачно кивнул на его припасы Михайло. — Умеешь ты, Вахромей, из всего прибыль добыть.

— А то как же, — польщенный, ухмыльнулся торговец. — Чего государь-то молвил?

Что делать, коли вот так закрутила его судьба? Да нету на свете силы, чтобы от Марьяны его отвратить. Связаны они невидимыми узами накрепко, и не разорвать тех уз никому. Знать, промыслом Божиим связаны.

И пускай царь не дал ему войска, Сергей не зря ездил в Казань. Он изведал силу свою ратную. Он вернул себе Марьяну и понял: если чего-то очень желаешь и веришь в то — обязательно получишь! А как же иначе?..

Государь возвращался в Москву гордым победителем, достойным славы своих предков и звания венчанного царя Русского. В Судогде, на рассвете, ему встретился боярин Юрий Траханиот, спешивший из Москвы с радостной вестью: у Ивана Васильевича родился сын. Узнав об этом, царь соскочил с коня, восторженно обнял боярина и возблагодарил небо за такой подарок: родился наследник русского престола, славный преемник дел государевых, которых еще немало свершить придется. Царствие Иваново только начиналось…