Самый лучший коммунист

Глава 18

«Совершив перелет, члены общины распределились по восьми автобусам, предоставленным архиепископом Никодимом…»

— Это мой Никодим? — отвлекшись от папочки, спросил я везущего меня к госпиталю дядю Семену.

— Нет, это местоблюститель Московской архиепископской кафедры, в прошлом году утвердили, — пояснил он. — В миру — Никита Тимофеевич Латышев. Твой Никодим — он и по паспорту Никодим. Тоже в колонне есть, но просто присутствует.

— Сложная у этих попов структура, — вздохнул я и вернулся к папочке. — А автобусы откуда?

— Честно куплены на средства старообрядческой церкви Советского Союза, — пожал плечами КГБшник. — Они теперь богато живут, кооператоры грехи замаливать ходят, жертвуют от всей торговой души. Нет бы на что нормальное тратить.

«В 9.25 старообрядцы украсили автобусы агитматериалами оккультного толка и тронулись в направлении Замоскворечья, соблюдая правила дорожного движения, но с песнопениями на старославянском языке».

— Крестный автопробег! — восхитился я. — Опиум, конечно, но возглавить и масштабировать надо!

«В 10.00 старообрядцы прибыли к закрытому в 1929 году храму Святителя Николая в Толмачах. Покинув транспорт, они коллективно помолились у закрытых ворот, выстроились в колонну и крестным ходом направились к госпиталю имени Бурденко. Особую ценность представляет икона в руках возглавившего Ход архиепископа Никодима, в которой приглашенный специалист опознал икону Казанской Божьей Матери».

А говорили, что этот артефакт навсегда утерян! Не утерян, значит, а был спрятан до лучших времен, которые наступили как раз сейчас.

«Виктор Васильевич Гришин по личной инициативе согласовал „демонстрацию“ задним числом и связался с МВД, попросив обеспечить безопасность демонстрантов от потенциальных провокаций».

Молодец Гришин, правильно решил — нам, очевидно, никаких разгонов совершенно мирного крестного хода тут не надо. И не перекидывал ответственность на Центр, на себя взял — осваивает Советская номенклатура новый, повышенной опасности и динамики способ работы.

«Согласно полученным от информатора К. сведениям, цель Крестного хода — „Молебен за здравие невинно пострадавшей отроковицы Ольги“».

— Сигнал ясен, — отложил я папку. — Старообрядцы демонстрируют жест, подкрепленный казавшейся утраченной навсегда иконой. Ответным жестом, по их мнению, должна стать передача архиепископству для реконструкции и использования храма Святителя Николая в Толмачах. Вот так, товарищи, — добавил для КГБшников. — Мракобесие и множится: вроде как и не просят ничего, но явочным порядком демонстративно молятся и переживают за сильных мира сего и их близких. Вот как тут не отдариться?

— Храм все равно закрыт, — не стал осуждать меня дядя Дима. — Руины — дети лазят, того и гляди зашибет кого.

— Попам волю давать нельзя, — встал в оппозицию дядя Семен. — Сейчас храм отдадим, они поймут, что так можно. Потом каждую болячку члена Политбюро будут отмаливать ходить прямо к Кремлю.

— Они у нас пожилые, храмов не напасешься, — покивал я. — А что предлагает Контора? — снова взял папочку и «перемотал» на последний листочек. — Предлагает действовать на свое усмотрение, — разочарованно отложил обратно.

— Сам кашу с мракобесами заварил, сам и расхлебывай, — пожал плечами дядя Семен.

— Обидно, но справедливо, — признал я.

«Крестный ход» впечатлял — все свободное пространство перед госпиталем утопало в разновозрастных — от младшего школьного до пожилого — гражданах. Одеты, как и положено, скромно, в черно-серые тона. Для дам — белые платочки, для мужиков — бороды и кепки. В руках — хоругви и самодельные плакаты с цитатами на строславянском. Товарищи стояли на коленях, вторя молитвенным песнопениям одетого в парадный архиепископский наряд Никона, который вздымал над головой потемневшую от времени, но все еще блестящую золотыми наличниками, икону.

Из окон больницы и жилых домов на происходящее оторопело таращились нормальные Советские граждане. Понять можно — не каждый день в самой материалистической стране такое увидишь. О, вон там, там и тут фотографируют. А где же СМИ? Ага, вижу — вон машина «Времени» подъехала, решили не замалчивать, а наречь происходящее образцово-показательной акцией, которая поможет общению с западными мракобесами и не навредит общению с азиатскими материалистами. Что ж, опыт масштабируется и без меня — теперь по всем городам попы с молитвами и «оккультными материалами» ходить начнут. Да и хрен с ним — это все-таки не шабаши сатанинские, а тысячелетняя традиция.

Так, ну и что делать? Нет, Сережа, вот эта вот нерешительность совершенно неуместна — у тебя же вот-такенные яйца и пламя Революции в глазах, чего от попов оторопь ловишь? К главному попу шагом марш!

— … и всех ра́ди святы́х, поми́луй и спаси́ боля́щую рабу́ Свою́ Ольгу, я́ко Благ и Человеколю́бец. Ами́нь, — дочитал Никодим «Канон за болящаго», и они с паствой закрепили целебный эффект троекратным «Господи, помилуй», сопровождая рефрен поклонами.

Умиление и благодать ощущаю! Стоп, не поддаемся!

— Капитализм — сатанизм суть есть! — мощно гаркнул Никодим.

Мое приближение он краем глаза точно заметил, равно как и часть его паствы, но все делают вид, что не замечают — заняты обрядом мол.

— Не вчера зародилась классовая борьба, — продолжил он. — Стяжатели проклятые капиталу сатанинскому продались, за золотые уборы да богатые одежды душу в муки адские ввергли! За то и пострадали в начале века от рук большевистских да люда простого. Не Церковь то была, но прислуга Тельца Золотого!

Мощный теолог этот Никон, походу.

— Темные времена и многие испытания посылал Господь святой Руси, ибо сошли мы с пути Истинного. Теперь — вернулись, и снова по Руси Святой Благовест разносится, вселяет в сердца рабов божьих веру истинную, веру богоугодную! Большая в этом заслуга Генерального секретаря ЦК КПСС, раба божьего Юрия Владимировича Андропова да его соратников. На материализм уповают, юродствуют, но сказано — «по делам их узнаете их». И дела эти — богоугодны!

Аплодисменты и троекратное «ура!» было архиепископу ответом. Оно, конечно, верующие, но все еще Советские люди — митинговать в созидательном смысле приучены.

— Советский Союз — государство благодати, — продолжил главный старообрядец Союза. — Любо сердцу моему смиренному видеть, как люд наш в спокойствии и благочестии трудится во славу Его…

«Его» в данном случае — мировой рабочий класс.

— … любо видеть, как возрождается Вера Святая по всей Руси Великой. Тако ж любо смотреть, как братские народы наши в Вере своей укрепляются. Все мы — люди Книги, и промеж себя усобиц устраивать не должны, дабы кары божьей не навлечь…

Карающая длань у Господа на наших землях сильная, в виде КГБ, так что да — лучше не надо.

— И сейчас, когда возрождается Русь Святая в новом, поистине богоугодном виде, враги наши, в сатанизме да стяжении погрязшие, в злобе бессильной корчатся. Грех алчности и ложное чувство собственной богоизбранности на подлости всяческие их толкают. Верная раба божия Ольга делами добрыми славится, лагеря пионерские для деток строит, через песнопения богоугодные свет душам несет.

Там через одну — попса про то, какие мужики козлы!!!

— Велико горе народное, да не оставил нас Господь в милости своей с мировым империализмом в одиночестве! Явил он нам Чудо, икону утерянную возвратил. Место ей — в Москве, древнем оплоте старообрядчества русского! Господи помилуй!

— Господи помилуй! — откликнулся народ с поклоном.

— Здоровья и жизни долгой отроковице Ольге у матери Божией смиренно просим, и да услышит нашу молитву Господь! А сейчас, товарищи, расходимся — негоже воинов Советских беспокоить, они за Веру нашу пострадали.

За интересы Красной Империи! Ладно, коммунизм — это тоже, прости-господи, вера, а Крестовый Поход против мирового империализма я сам и инициировал, похерив потенциальное десятилетие «разрядки». А смысл? Потом опять обострение будет, и так до победного — нашего или вражеского. Недоговороспособен Запад, проверено практикой и большой ценой.

— Здравствуйте, батюшка, — пока народ расходился, я успел добраться до иерарха.

— Здравствуй, Сергей, — улыбнулся он в бороду. — А ты чего здесь?

— С вами поговорить, — честно признался я. — В ваших руках — невероятная культурная ценность, ее нужно под стекло, в микроклимат и стерильность.

— Нужно, — не стал он спорить. — Но такой иконе в храме место, не в музее. На нее поколениями молились, Сережа. Негоже, чтобы безбожники пьяненькие пальцем тыкали.

— У нас в музеи пьяных не пускают, — заметил я. — Но суть ясна. Временно поместим в спецхран, а после реставрации… Под вашим чутким присмотром и с молитвами, конечно, — добавил для нахмурившегося попа. — А потом разместим в храме Святителя Николая в Толмачах — вы отреставрировать своими силами сможете, или помочь?

— Всем миром справимся, — заверил Никодим.

— Все? — спросил я.

— Что Господь посылает, за то и благодарны, — перекрестился он.

— А откуда икона-то?

— Из Южной Америки, — ответил он.

— Еще что-нибудь важное для родной культуры и истории из Южной Америки вернулось? — спросил я.

— Так люди наши, — ухмыльнулся он.

— Люди — это главное, — согласился я. — Но артефакты…

— Артефакты были показаны товарищам из музея Алтайского старообрядчества. Копии изготовлены, опись составлена — исторической и культурной ценности не представляют, — перебил Никодим.

— Товарищей, которые икону сберегли и домой вернули, нужно в телевизор отправить, рассказать о том, как у них это получилось, — выкатил я просьбу.

— Ежели мир на то свое благословение даст, — переложил ответственность на демократию архиепископ.

Торгуется.

— Полчаса экранного времени на канале «Восток». По воскресеньям. Название передачи — «слово батюшки». Цель — рассказывать о Православии в целом с культурно-исторической точки зрения. Благословляется хвалить Советскую власть в ее нынешнем виде как богоугодную.

— Великое дело! — обрадовался Никодим. — Благое дело! Истосковался народ русский по слову Божиему. Библию бы в книжные магазины вернуть.

— Поговорю с товарищами, — пообещал я. — Издание будет компромиссное, половина — Библейские тексты, вторая — научно-атеистические комментарии.

Никодим скривился.

— Или так, или никак, — развел я руками.

Всегда должна быть альтернатива и выбор — верить в бога или атеизм.

— Лучше так, чем никак, — решил он. — Но Библия…

— Сборная, — пресек я новую фазу Раскола. — С указаниями, что, откуда и как взято. Хватит неразбериху плодить, Владыко — Православие нужно причесать, унифицировать и взять на вооружение. Сами же сказали — враг в сатанизме погряз, и любая наша грызня ему на руку. Не знаю, что у Господа в голове, но, раз он есть любовь, Расколы в теле церкви ему явно не нравятся.

— Поговорим с братьями, — размыто пообещал он. — Я за молодых попросить хотел.

— А что с молодыми?

— Армия, — с таким видом, будто это все объясняет, ответил он.

— Воинство Христово, — поправил я.

Никодим поежился, глянул на начальство — в небо — перекрестился и пояснил:

— Нельзя нашим оружие в руки брать.

— А когда орды агрессивного блока НАТО придут убивать их родителей, жен и детей, что ваши пацифисты делать станут? — сложил я руки на груди.

— Кто как, — с вызовом посмотрел он на меня.

— Все в Красной армии служат, Владыко, и вашим придется, — пожал я плечами. — Толстовское непротивление злу зло только множит, потому что безнаказанность плодит беззаконие.

— В тюрьме сидеть будут, — отвел глаза Никодим. — За отказ принять присягу. Зачем хорошим людям жизнь портить? Они же не уголовники, просто в Вере крепки.

— Вся суть, — вздохнул я. — Мракобес не интегрируется в общество, садится по уголовной статье, а в газетах враги потом пишут про религиозное преследование. Ай, ладно, — махнул рукой. — Поговорю с кем надо, товарищ архиепископ. Вы больше несогласованные Крестные ходы не инициируйте, пожалуйста — мало ли чего случится? Идиот какой-нибудь с чемоданом нитроглицерина ворвется, а нам потом разгребай. Лучше заранее предупреждайте.

— А согласуют? — прищурился он.

— Обязательно, — пообещал я. — До свидания. И спасибо — за Олю.

— Господа благодари, — выкатил мне поп напутствие. — Благословляю на дела праведные, — осенил крестом.

— Ништяк, — не справился я с искушением обломать пафос и пошел к машине. — Дядь Семен, пробейте мне, пожалуйста, минут десять на ковре у товарища Гречко, десять — у товарища Михайлова, который новый Министр Культуры, и еще десять — у товарища Гришина, за церковь порешать.

— В каком порядке? — спросил он.

— В каком получится.

Занятые люди все-таки, придется подстраиваться.

Первым принять меня смог Гришин, и я подозреваю, что без экспресс-совещания между членами Политбюро тут не обошлось — быстро распределили по рангам.

Виктор Васильевич, если быть честным, и до меня был в молодец — да, взяточник, но дело-то делал! Будем реалистами: развивать и украшать Москву попроще, чем другие места — прибавочной стоимости выделяется больше. Ну а после смены власти товарищ Гришин приобрел второе дыхание: не стесняется приглашать иностранных специалистов, тоннами читает специальную литературу и лезет в смежные области. Надо технику? Пошел и придумал, как достать. Надо стройматериалы? Поехал и вставил пистона кому надо. Лень — вот главный бич Советского руководителя! Видят товарищи, что Сам пашет не разгибаясь, и стараются соответствовать. Верно было и в моей реальности: Брежнев дрых, а вместе с ним дрыхла вся страна. «Мне что, больше всех надо?» — думал среднестатистический партийный дед. А теперь видно, что «надо» всем.

— Слышали, как народ говорит: «Как похорошела Москва при Гришине»? — спросил я, пожимая Виктору Васильевичу руку.

— Докладывали, — с улыбкой кивнул он. — Про старообрядцев тоже докладывали.

— Дадите храм? — спросил я, следуя за Виктором Васильевичем к столу.

— Храм-то ладно, — отмахнулся он. — Мне как градоправителю, — улыбнулся потешному титулу. — Эти руины — как ножом по сердцу. Некрасиво, травмо- и пожароопасно. Памятник архитектуры, опять же — их бы отреставрировать да туристам показывать, а они стоят, ветшают.

— Я с вами согласен, — покивал я. — Что, кроме инерции мышления, мешает раздать объекты товарищам попам под гарантии реставрации и регулярных молебнов за здоровье Советской власти?

Гоготнув, Гришин кивнул в ответ:

— Только инерция мышления! Но это — капля в море: мракобесие в стране в целом изжито, и столько церквей просто не нужно — от жадности-то возьмут, но без пожертвований захиреет.

— Нету стройматериалов и рабочих рук, — развел я руками, поняв намек. — В ближайшие два года. Сейчас атомка и инфраструктура, плюс перестройка подшефных совхозов — там триста тысяч китайских товарищей пашет. После атомки — спортивные объекты под Азиатские игры и потенциальную Олимпиаду.

— Что ж, буду кооператоров трясти, — нашел альтернативный источник благ Виктор Васильевич.

— Им полезно, — покивал я. — Извините, Виктор Васильевич.

— Да за что? — удивился он. — Что стройматериалов на Москву не нашлось? А мы тут на что? Найдем, не сомневайся.

— Что сижу и хвастаюсь масштабами, — поправил я.

Гришин хохотнул и приосанился:

— Что ж, давай похвастаемся. У тебя по всему хозяйству сколько людей живет?

— Миллионов восемь, — прикинул я.

— Вырос пруд-то? — напомнил о нашей первой встрече. — А у меня двенадцать — только Москва! В семидесятом году восемь было, четыре миллиона новоселов пришлось расселить, трудоустроить, распределить по школам, детским садикам и поликлиникам.

— Магазины распределить, логистику выстроить, — подхватил я. — Общественный транспорт оптимизировать.

— Понаехали! — подытожил Виктор Васильевич. — Еще область, за исключением твоего баронства.

— Генерирует прибавочной стоимости как три Московские области, — похвастался я.

— Если саму Москву не считать, — уточнил Гришин.

— Конечно, — признал я.

— Как семья? — спросил он.

— В пути, — улыбнулся я. — Сашка на меня похож.

— Значит точно твой, — шутканул Гришин.

Посмеялись, он посмотрел на часы. Посмотрел на них и я — десять минут почти истекли.

— Бумажку на храм где получать? — спросил я.

— В триста шестом выдадут, — пообещал Виктор Васильевич. — До свидания, — протянул руку.

— До свидания, Виктор Васильевич, — пожал я. — Спасибо.

— Приглашаю тебя на дачу, — улыбнулся он. — С семьей. Шашлык поедим.

— Обязательно!