Савроматы. Ранняя история и культура сарматов

Глава первая Современное состояние изучения истории и культуры савроматов (Вопросы источниковедения и историографии)

Первые сведения о савроматах мы черпаем у античных писателей, греческих и латинских. Наиболее ранними являются сообщения Геродота, Псевдо-Гиппократа, Псевдо-Скилака и Эфора. Они были современниками савроматов и оставили нам краткие записки об их происхождении, расселении и образе жизни. Свидетельства этих греческих писателей существенно дополняются отдельными отрывочными сообщениями других античных авторов, живших после IV в. до н. э., но пользовавшихся более ранними источниками. Античные писатели (например, Диодор Сицилийский) хорошо представляли себе генетическую связь савроматов и сарматов и еще в первые века нашей эры часто называли последних савроматами.

Краткие, но многочисленные свидетельства различных греческих и римских писателей о географии Скифии и сопредельных земель, о савроматах и сарматах, а также легенды об амазонках позволяют нам составить более полное и глубокое представление о начальной истории сарматских племен, о так называемом савроматском периоде.

Эти свидетельства неравноценны, во многом противоречивы. Анализ письменных источников не входит в задачу моего исследования. Их талантливая оценка дана в известной работе М.И. Ростовцева «Скифия и Боспор»[4].

Для исследования истории савроматов большое значение имеет также священная книга древних иранцев «Авеста», упоминающая народ «сайрима», в котором многие исследователи видят савроматов-сарматов. Она дает возможность, хотя и косвенно, глубже понять характер хозяйства, общественного устройства и особенно религии савроматов.

Долгое время античные письменные свидетельства были единственными источниками по истории сарматов. В отечественной науке интерес к ним усилился в XVIII в. в связи с изучением прошлого русского народа. Историков этого времени интересовали сарматы с точки зрения их родства со славянскими народами. Лейбниц, занимавшийся русской историей, считал сарматский язык славянским и в сарматах видел славянские племена[5].

Хотя вопрос о языковой принадлежности сарматов тогда еще не был изучен, некоторые русские и ряд польских ученых, как и Лейбниц, считали сарматов родоначальниками славян (В.К. Тредьяковский, М.В. Ломоносов, М.А. Щербатов)[6], другие же отрицали прямое родство сарматов со славянами (А. Шлецер, Г.Ф. Миллер, В.Н. Татищев, И.Н. Болтин)[7].

Русские историки первой половины XIX в. также обращались к истории сарматов. Основываясь на известных свидетельствах древних авторов и комментариях западных исследователей и иногда привлекая новые достижения лингвистической науки, они критиковали неумелые попытки некоторых ученых XVIII в. (В.К. Тредьяковского, В.Н. Татищева) анализировать сарматский язык.

Истории сарматов уделили внимание Н.М. Карамзин[8], П. Копнен[9], О.И. Сенковский[10], а также Г. Эйхвальд[11] и Н.И. Надеждин[12], которым принадлежит первая в русской историографии попытка обосновать географическое местоположение савроматов.

Во второй половине XIX в. вопрос древней этногеографии вызывал особенно большой интерес. Размещение древних племен Скифии и их соседей, в том числе и савроматов, посвятили свои труды Ф.К. Брун[13], Ф.Г. Мищенко[14], А.С. Лаппо-Данилевский[15], П.Н. Кречетов[16], П.О. Бурачков[17], Ф.А. Браун[18] и др. Русские исследователи этого вопроса, как и многочисленные их зарубежные предшественники и современники — комментаторы Геродота и других античных писателей, — основывались преимущественно на античных источниках.

Быстрый рост и успехи скифоведения во второй половине XIX в. были в значительной степени связаны с раскопками скифских курганов на юге России. Истории и культуре сарматов тогда не уделялось должного внимания.

Появление в языкознании первой четверти XIX в. исторического и сравнительного методов, последующие успехи в изучении индоевропейских языков, особенно индоиранских, привлекли интерес ученых к исследованию остатков скифо-сарматского языка. Возникает гипотеза об ираноязычности скифов и сарматов, родство между которыми глухо отмечали античные авторы. Оно было аргументировано впервые в работах представителей сравнительного языкознания, особенно Клапрота, Цейса, К. Мюлленгофа, Ф. Шпигеля и Э. Мейера[19]. В России иранское происхождение скифов и сарматов доказал в 80-х годах XIX в. В.Ф. Миллер на основании глубокого исследования осетинского языка, сохранившихся у древних авторов скифских и сарматских имен и названий, и эпиграфических памятников юга России[20]. Теория об иранском происхождении сарматов стала господствующей в науке[21], и лингвистические данные послужили хорошим источником для изучения происхождения и истории скифо-сарматских племен.

Исследование археологических памятников савроматов началось в последней четверти XIX в. Они очень близки скифским и поэтому не сразу удалось выделить их из обширной группы памятников, которые долгое время объединялись у нас под общим понятием древностей скифской культуры, распространенных в степной, лесостепной и отчасти горной полосе от Дуная до Алтая. В русском скифоведении до начала XX в. существовало мнение о племенном тождестве скифов и сарматов и о принадлежности ряда скифских курганов Приднепровья, в том числе ряда «царских» курганов IV–III вв. до н. э., ранним сарматам[22]. И только В.А. Городцов в результате своих исследований в Изюмском и Бахмутском уездах впервые выделил истинные сарматские курганные погребения первых веков нашей эры[23]. Наиболее древние сарматские (савроматские) памятники, следуя античной литературной традиции, надлежало искать восточнее Дона (древнего Танаиса). Именно так определил задачу в 1908 г. Д.Я. Самоквасов, который ранее объединял скифо-сарматские древности в единое целое. «Для выделения могильников южной России сарматского периода, — писал он, — необходимо ознакомиться с содержанием могильников сарматских, лежащих между Доном, Волгою, Каспийским морем и Северным Кавказом, откуда передвинулись сарматы в области, лежащие между Доном и Дунаем, и сличить их содержание с содержанием сколотских (скифских — К.С.) могильников»[24].

Сейчас мы располагаем главным образом одним видом археологических памятников савроматов — курганными погребениями. Они обнаружены в степных районах Южного Приуралья, Нижнего Поволжья и пока в незначительном количестве на Нижнем Дону, т. е. в той области, где происходила консолидация основных сарматских племен еще задолго до начала их расселения на Северный Кавказ и в Северное Причерноморье. Количество известных савроматских погребений невелико по сравнению с огромной серией более поздних сарматских могил, исследованных в Поволжье и Южном Приуралье. Ныне известно около 500 могил, отдельных находок и остатков поселений савроматского времени (рис. 1), обнаруженных случайно или в результате археологических исследований, которые были начаты в заволжских и южноуральских степях в 80-е годы прошлого столетия[25].

На большое количество древних курганов в волжских и оренбургских степях обращали внимание во время своих путешествий по России в 70-е годы XVIII в. еще П.И. Рычков[26] и академик П.С. Паллас[27].

Значительную работу по сбору первоначальных сведений об археологических памятниках России провели губернские статистические комитеты и архивные ученые комиссии. Первая сводка о городищах и курганах Оренбургской губернии была представлена I археологическому съезду, состоявшемуся в Москве в 1869 г., уфимским археологом-любителем, членом Оренбургской архивной комиссии Р.Г. Игнатьевым[28]. Эти же материалы, дополненные сведениями за 1873 г., были опубликованы в 1903 г. в Известиях Археологической комиссии[29]. Все древности Оренбургского края в те времена назывались чудскими, реже татарскими или ногайскими. Сам Р.Г. Игнатьев, произведший в 1865 г. раскопки восьми больших курганов в Троицком уезде, на казенных землях Миасских золотых промыслов[30], связывал исследованные курганы с югорскими древностями. Среди добытых материалов были вещи скифо-сарматского времени (бронзовые наконечники стрел). Сведения Р.Г. Игнатьева настолько сумбурны, что совершенно нельзя себе представить количество раскрытых им могил и черты погребального обряда, невозможно определить датировку этих погребений.

Первые раскопки, давшие материал большой научной ценности, были произведены Ф.Д. Нефедовым в 1884–1888 гг. Он начал свои исследования в Южном Приуралье по поручению Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Особенно успешны были его работы, проведенные по поручению Московского археологического общества в пределах Самарской, Оренбургской и Тургайской губерний в 1887–1888 гг.[31]

В исследованных им курганах были обнаружены и погребения савроматского типа: на левом берегу р. Урал близ станицы Павловская Оренбургского уезда (в 25 км к западу от Оренбурга); в 7 км от пос. Черниговский Верхнеуральского уезда Оренбургской губернии; в с. Осьмушкино в 7–8 км на юго-восток от Сорочинской станции Самаро-Оренбургской ж.д.; на высоком сырте в 5 км от с. Преображенка Любимовской волости Бузулукского уезда; по левому берегу р. Илек у с. Тамар-Уткуль и в местности Тер-Бутак (Тара-Бутак).

Каких-либо историко-культурных выводов в своей публикации Ф.Д. Нефедов не привел и лишь в начале статьи перечислил древние племена Южного Приуралья, с которыми, по его мнению, могли быть связаны курганы этой области. Здесь названы исседоны, аргиппеи, массагеты и другие народы, входившие, как считал автор, в число скифских племен[32].

В 1890 г. член Оренбургской архивной комиссии Н.С. Назаров исследовал один богатый савроматский курган в урочище Биш-Оба к западу от верховья р. Чебакла (правого притока р. Урал между Орском и Оренбургом) в Орском уезде Оренбургской губернии[33].

В 1895 г. А.А. Спицын обнаружил впервые савроматские погребения на правом берегу Волги в Камышинском уезде, в бассейне р. Иловля у ж.д. станции Лебяжья, у с. Норка и у с. Гуселки[34]. В 1896 г. А.А. Спицын опубликовал краткую сводку известных археологических памятников Саратовской и Самарской губерний, выделив группу памятников скифо-сарматского времени[35].

Накоплению сведений о памятниках савроматской культуры в Поволжье способствовала деятельность Саратовской архивной комиссии. Ее члены, особенно И.П. Горизонтов, Б.В. Зайковский, А.Н. Минх, В.А. Шахматов, А.А. Ширинский-Шихматов, производили раскопки отдельных курганов, собирали вещи савроматского времени с древних южных поселений и городищ и из курганов, раскопанных местными жителями, сообщали о случайных находках, публикуя эти материалы в трудах Саратовской архивной комиссии[36].

В бассейне Дона ту же работу производила Воронежская архивная комиссия. Среди ее деятелей следует упомянуть В.Н. Тевяшова, раскопавшего в 1900–1901 гг. несколько курганов у слободы Владимировская Острогожского уезда[37], и С.Е. Зверева, производившего раскопки у с. Мазурки (Никольское) Ново-Хоперского уезда Воронежской губернии (1899 г.)[38].

Некоторые археологические находки, связанные с савроматской культурой на Дону, в Поволжье и оренбургских степях, были опубликованы или перечислены в отчетах Археологической комиссии[39].

В 1906–1910 гг. чиновник Переселенческого управления, челябинский археолог Н.К. Минко произвел раскопки курганов под Челябинском, на северо-восточной периферии сарматского мира. Отдельные вещи савроматской культуры из района Челябинска были известны еще в XIX в. Н.К. Минко исследовал не менее 110 курганов около поселков Синеглазово, Исаковский, Смолин, Черняки и Бершино близ Челябинска. В них были открыты главным образом погребения андроновской и отчасти савроматской и прохоровской культур[40].

Ряд исследований в Южном Приуралье в конце XIX и начале XX в. связан с деятельностью Оренбургской архивной комиссии. Члены этой комиссии А.В. Попов, И.А. Кастанье, А.Л. Аниховский, Н. Макаренко, А.П. Гра и другие произвели раскопки в Оренбургской и Тургайской губерниях и обнаружили здесь новые погребения преимущественно савроматской и прохоровской культур[41].

Председатель Оренбургской архивной комиссии А.В. Попов в докладе об археологии Тургайской и Уральской областей, прочитанном на заседании комиссии 29 мая 1904 г., связал курганы с пребыванием в северокаспийских степях скифов-саков; в северной же части Тургайской области (по южному берегу р. Урал и по р. Тобол), по мнению докладчика, жила одновременно со скифами чудь[42].

Первую сводку о раскопках в Оренбургской и Киргизской степях составили в 1906 г. А.В. Попов и И.А. Кастанье[43].

В 1910 г. И.А. Кастанье издал подробную сводку древностей Киргизской степи и Оренбургского края, в которой собрал все имеющиеся в литературе и в архивах сведения об археологических памятниках Заволжья, Южного Приуралья и степных областей Средней Азии[44]. Приводя только перечень памятников, И.А. Кастанье не попытался дать историко-культурное обобщение собранных археологических материалов. Автор снабдил свою сводку лишь кратким историческим очерком, где отметил районы обитания геродотовских племен, поместив массагетов в южной части Оренбургской губернии и в Уральской области (Южное Приуралье со всем бассейном р. Урал, степи между Каспийским и Аральским морями). Работа И.А. Кастанье остается полезной и поныне как справочник для археологической карты и первый ориентир для полевых исследований в обширной области Заволжья, Южного Приуралья и северных районов Средней Азии. Для изучения савроматской культуры Южного Приуралья большое значение имели раскопки И.А. Кастанье в 1911 г. курганов около с. Покровка на возвышенности левого берега р. Большая Хобда, у ее слияния с р. Илек[45].

Перечисленными памятниками и исчерпываются все археологические материалы по савроматам, добытые в дореволюционной России главным образом на ограниченные средства местных научных учреждений и преимущественно лицами, даже для тех времен слабо знавшими методику полевых исследований.

Впервые научно обобщил эти материалы М.И. Ростовцев, который подытожил результаты исследований русских археологов дореволюционного периода в области изучения истории и культуры скифов и сарматов[46]. Его труды были фактически первым удачным опытом соединения исторических свидетельств с данными археологии.

Обладая большой эрудицией в области истории и археологии, М.И. Ростовцев успешно выделил все известные тогда памятники скифо-сарматского времени Поволжья и Южного Приуралья и в основном правильно датировал их. Свой первоначальный ошибочный взгляд на датировку Покровских курганов (III в. до н. э.)[47] он вскоре изменил, отнеся покровские курганы к V в. до н. э.[48] и выделив их ив основной группы оренбургских погребений прохоровской культуры (IV–II вв. до н. э.).

М.И. Ростовцев впервые правильно указал на значительные отличия культуры оренбургских курганов от скифской культуры Северного Причерноморья, отметав разницу в погребальном обряде, оружии и зверином стиле. Он отмечал незначительнее количество вещей «скифского уклада», объясняя это тем, что «скифы в своем движении на запад либо совсем миновали Приуралье, либо вовсе не задерживались в нем»[49].

Оренбургские курганы М.И. Ростовцев определял как сарматские. Однако в вопросе о сарматах и их культуре нашли свое яркое отражение вое основные черты порочной методологии М.И. Ростовцева — представителя буржуазной школы циклизма Э. Мейера, теория миграционизма и культурных заимствований. Признавая ираноязычность сарматов, М.И. Ростовцев видел в сарматах поволжских и приуральских степей конных наездников иранского происхождения, которые не составляли коренного населения этих областей. Подобно скифам в Северном Причерноморье, они были, по мнению М.И. Ростовцева, «господствующим классом» кочевников, «конными рыцарями», которые вышли откуда-то из глубин Центральной Азии, сохранив тесную связь со своей иранской родиной. М.И. Ростовцев сближает социальную и политическую структуры сарматского и скифского общества, наделяя то и другое чертами феодального строя.

М.И. Ростовцев подчеркивает «иранский», специально персидский, характер культуры сарматов (блюда, печати, подвески, ожерелья, нашивные бляшки, наконец, в целом костюм и вооружение), которая была принесена ими уже в готовом виде в волжско-уральские степи. Выделяя отдельные хронологические группы среди курганов Оренбургской области, М.И. Ростовцев связывает их с последовательными волнами сарматских миграций: «Первая волна, докатившаяся до Приднепровья, дала нам погребения Покровки и Каневскую группу Киевских курганов. Дальнейшее развитие уклада ее жизни вместе с появлением новых волн дали находки Прохоровки»[50].

М.И. Ростовцев не мог допустить мысли о формировании и эволюции сарматской культуры в степных областях Поволжья и Приуралья, так как вообще считал, что «самостоятельным и творческим центром культурного развития южнорусские степи сделаться не могли. Слишком широко открыта была дорога по этой широкой равнине для передвижения крупных масс населения с востока на запад и с запада на восток, чтобы возможно было здесь устойчивое, длительное и самостоятельное развитие»[51].

М.И. Ростовцев решительным образом отрицал генетическую связь сарматов с савроматами, для которых характерны сильные пережитки матриархата, выразившиеся в управлении женщин (гинекократия) и в крупной роли, которую играли женщины в военной жизни савроматов. Такая гинекократия, по мнению М.И. Ростовцева, вовсе отсутствовала у сарматов. Он рассматривал савроматов вместе с меотами и синдами как автохтонные племена, которые издревле жили по Нижнему Дону и по берегам Азовского моря. Эти племена, некогда подчиненные киммерийцам, входили в состав скифского царства и, вероятно, пользовались известной долей самостоятельности. Войдя в тесное общение со скифами, они постепенно усвоили их культуру и язык, который, очевидно, мало отличался от языка этих племен. Особенности быта савроматов, связанные с гинекократией, возможно, были взяты от киммерийцев[52]. По мнению М.И. Ростовцева, савроматы были покорены сарматами и затем исчезли из истории, сохранив свое имя лишь в исторической традиции.

Не касаясь здесь ряда других вопросов сарматской истории и археологии, которые были намечены или разработаны М.И. Ростовцевым в его многочисленных трудах, следует отметить, что исследователь правильно указал местные черты своеобразия раннего звериного стиля Южного Приуралья, его отличия от скифского и родство с сибирским и тем самым положил основу для изучения савроматского звериного стиля.

Показав реальность признаков матриархата у савроматов на основании анализа письменных свидетельств, М.И. Ростовцев не мог связать археологические памятники с савроматами не только потому, что был убежден в резком различии савроматов и сарматов, но и потому, что не имел достаточных сведений об археологических памятниках савроматского времени восточнее Дона, где помещал савроматов Геродот. Необходимо было дальнейшее накопление археологических материалов с этой территории. Эту задачу успешно выполнили советские археологи в 20-е годы нашего столетия, когда развернулись большие полевые исследования в Нижнем Поволжье, почти не затронутом раскопками в дореволюционное время.

В эти годы были организованы археологические экспедиции Саратовского музея, Нижне-Волжского института краеведения имени М. Горького при Саратовском университете, музея г. Энгельс, наконец, Государственного исторического музея. Экспедиции возглавляли П.С. Рыков, П.Д. Рау, Б.Н. Граков, И.В. Синицын. В 1921 г. был разработан план археологических исследований. Он ставил своей целью изучение Нижнего Поволжья путем систематического обследования по заранее разработанным маршрутам районов, лежащих в бассейнах главных рек области. В результате были обследованы районы на правобережье Волги — по течению рек Медведица, Латрык, Уза, Сура, Иловля, район г. Камышин — и за Волгой — в районе г. Энгельс, по рекам Саратовка, Еруслан, Большой Караман, Ахтуба, Деркул, Чеган и Урал.

Почти ежегодно в обследованных районах наряду с большим количеством сарматских погребений III в. до н. э. — V в. н. э. открывали новые савроматские погребения.

За время с 1922 по 1928 г. П.С. Рыков, а затем П.Д. Рау производили раскопки большой курганной группы близ г. Энгельс (Покровск), где было исследовано несколько савроматских погребений[53].

В известном сарматском Сусловском курганном могильнике на р. Большой Караман, где П.С. Рыков в 1924 г. раскопал 60 курганов, также было найдено несколько савроматских погребений[54].

В 1924–1927 гг. П.С. Рыков исследовал савроматские погребения по среднему течению р. Еруслан и далее в сторону Урала на реках Деркул и Чеган близ г. Уральск[55].

В 1925–1926 гг. в районе станции Палласовка в бассейне рек Белая и Соленая Куба работала экспедиция Государственного исторического музея под руководством П.С. Рыкова и Б.Н. Гракова. Здесь-то в 3 км к северу от с. Блюменфельд (Цветочное)[56] Б.Н. Граков раскопал знаменитый савроматский курган А 12.

В 1924, 1926–1929 гг. П.Д. Рау исследовал курганы в ряде районов Саратовской и Волгоградской областей. Наиболее важными для изучения савроматской проблемы оказались раскопки могильников у с. Боаро (Бородаевка) на р. Малый Караман, на р. Еруслан близ с. Усатово (Экхейм), у хут. Шульц (совхоз «Красный Октябрь») и на правом берегу Волги в районе р. Карамыш у с. Меркель (Макаровка)[57].

В южных районах Нижнего Поволжья, в бассейне р. Ахтуба, и в Калмыкии впервые научные исследования начались только в 1928–1929 гг. Здесь производили разведки с небольшими раскопками П.С. Рыков и И.В. Синицын, открывшие отдельные савроматские могилы и следы поселений на песчаных дюнах[58].

Новые памятники савроматской культуры были обнаружены и в Южном Приуралье.

В 1926 г. М.П. Грязнов, исследуя курганы андроновской культуры, обнаружил у лога Урал-Сай на левом берегу р. Терекла в 3 км от р. Урал западнее Орска впускные савроматские погребения[59].

В 1927 г. в Соболевской волости Уральской губернии крестьяне раскопали савроматский курган, вещи из которого поступили в Самарский музей (г. Куйбышев)[60].

В 1928 г. А. Захаров раскопал савроматский курган с трупосожжением у с. Сара между Оренбургом и Орском[61]. В 1927–1929 гг. в оренбургских степях производил раскопки курганов Б.Н. Граков, открывший большую серию савромато-сарматских погребений близ Оренбурга у поселков Нежинский и Благословенский[62].

Таким образом, к концу 20-х годов был накоплен большой археологический материал, который позволил сделать новые обобщения и значительно подвинуть вперед изучение савроматских племен.

В 1928 г. вышла работа Б.Н. Гракова, посвященная наиболее яркому памятнику савроматской культуры Нижнего Поволжья — кургану А 12 у с. Блюменфельд (Цветочное)[63]. Б.Н. Граков изучил Блюменфельдский курган в тесной связи с другими однотипными памятниками Поволжья и Южного Приуралья, как обобщенными ранее М.И. Ростовцевым, так и открытыми в советское время. Все они были объединены в одну группу, датированную периодом от VI до начала IV в. до н. э. Б.Н. Граков основательно разработал датировку отдельных памятников этой группы, сопоставив инвентарь волжско-уральских могил с более изученным инвентарем из погребений скифского времени Северного Причерноморья и Кубани. Впервые были охарактеризованы основные черты погребального обряда, особенности культуры, в частности звериного стиля, кочевого населения волжско-уральских степей. Утверждая единство культуры степных племен Поволжья и Южного Приуралья, Б.Н. Граков ссылался в основном на сходство материальной культуры обоих районов, хотя картина погребального обряда в Южном Приуралье тогда не была еще выяснена во всех своих деталях. Этот пробел был ликвидирован раскопками Б.Н. Гракова в 1927–1929 гг. в районе Оренбурга. В результате этих раскопок появилась другая работа Б.Н. Гракова, материалом для которой послужили два кургана скифского времени, исследованные в 1928 г. у поселков Благословенский и Нежинский[64].

Новые оренбургские памятники окончательно убедили исследователя в единстве культуры древнего (населения поволжских и оренбургских степей. С другой стороны, Б.Н. Граков впервые отметил некоторые локальные особенности этой культуры в пределах Южного Приуралья. Он обратил внимание на большое сходство культуры населения волжско-уральских степей VI–IV вв. до н. э. со скифской культурой Северного Причерноморья и назвал первую вариантом скифской культуры понтийских областей, которая непосредственно связана корнями с понтийскими скифами. Носителями этой культуры Б.Н. Граков считал скифов, оставшихся в волжско-уральских степях в результате скифской миграции из Азии.

В эти годы Б.Н. Граков и ряд других археологов, занимавшихся изучением скифо-сарматской археологии, находились под определенным воздействием взглядов М.И. Ростовцева на скифов и их культуру. Вслед за М.И. Ростовцевым Б.Н. Граков отмечал большую близость приднепровских погребений, особенно полтавских, с волжско-уральскими, усматривая в этом генетическое родство «скифского» населения обеих областей; также вслед за М.И. Ростовцевым Б.Н. Граков считал Центральную Азию родиной скифского звериного стиля, откуда он был занесен скифами в волжско-уральские степи и в Северное Причерноморье.

В IV в. до н. э. «скифскую» культуру в волжско-уральских степях вытеснила новая, прохоровская, культура, которая была связана с появлением здесь сарматов. Б.Н. Граков вслед за М.И. Ростовцевым отрицал генетическое родство между «скифской» и прохоровской сарматской культурами волжско-уральских степей. Для такого вывода тогда были определенные основания: между этими культурами действительно много различий, особенно в вещах; погребальный же обряд прохоровской культуры, связывающий ее с предшествующей, был изучен еще очень слабо. Прохоровская культура в Поволжье только что была открыта в результате археологических работ П.Д. Рау[65].

В основном по Б.Н. Гракову дана характеристика культуры скифского времени в Поволжье и уральских степях в Reallexicon der Vorgeschichte[66]. М. Эберт называл эту культуру скифской, хотя и сомневался, что в носителях ее вплоть до Урала следует видеть «остатки скифской миграции». Вопрос о носителях этой культуры М. Эберт оставил открытым.

Принадлежность поволжских погребений VI–IV вв. до н. э. скифам отстаивали также П.С. Рыков и В.В. Гольмстен. Последняя подчеркивала чисто туземный характер этой «скифской» культуры, питавшейся из одного старого азиатского («древне-персидского») источника, без всякой примеси эллинских элементов[67]. В.В. Гольмстен, как и М.И. Ростовцев, считала, что древняя родина этих «восточных скифов» находилась в пределах Азии. Приход их в Поволжье привел к уничтожению ранее существовавшей здесь «мирной оседлой хвалынской культуры».

Первые опыты в разработке этапов развития сарматской культуры Нижнего Поволжья принадлежат П.Д. Рау. Используя, прежде всего, новые археологические материалы своих раскопок, он выделил сначала последние два этапа развитии этой культуры[68].

Вскоре П.Д. Рау удалось выделить поволжскую группу погребений, идентичную по культуре и времени погребениям прохоровского типа Южного Приуралья[69]. Таким образом были намечены для Нижнего Поволжья три этапа развития единой сарматской культуры, начиная с III в. до н. э. и до IV в. н. э.

Уже в 1927 г. П.Д. Рау обратил внимание на особую группу поволжских погребений, преимущественно с западной ориентировкой покойников, с расчлененными тушами баранов и с инвентарем скифского облика[70]. Вслед за Б.Н. Граковым он в 1929 г. посвящает специальное исследование этой группе погребений[71]. Его работа содержала почтя полную сводку поволжско-уральских археологических памятников VI–IV вв. до н. э., так как в вей были опубликованы новые погребения, исследованные П.Д. Рау в 1924–1928 гг. Датировка отдельных памятников была разработана на основании детального изучения скифских наконечников стрел Северного Причерноморья. В целом вся группа памятников правильно была ограничена хронологическими рамками в пределах с конца VII по IV в. до н. э. В датировках отдельных памятников были значительные расхождения с датировками Б.Н. Гракова. Характеристика погребального обряда и культуры Нижнего Поволжья и Южного Приуралья, приводимая П.Д. Рау, совпадала с характеристикой, данной несколько ранее Б.Н. Граковым. П.Д. Рау также отметил локальные особенности культуры в самаро-уральских районах, где встречаются наконечники стрел особых типов и каменные блюда-жертвенники, которые не характерны для нижневолжского района. П.Д. Рау посвятил целую главу местному звериному стилю. Он рассматривал этот стиль как часть так называемого скифо-сибирского звериного стиля и справедливо упрекал М.И. Ростовцева в том, что тот недооценивал значение оренбургских образцов звериного стиля, который здесь якобы представлен слабо и развивается менее пышно и менее сложно, чем в степях юга России[72]. Основываясь на хронологии находок, П.Д. Рау считал, что ряд мотивов звериного стиля развился в волжско-уральской области самостоятельно и отсюда распространился по Сибири.

П.Д. Рау удалось показать, с одной стороны, органическую связь ранних поволжских погребений с тушами баранов и погребений прохоровского типа. Эта связь выразилась в сохранении и развитии в Поволжье в более позднюю сарматскую эпоху ряда деталей погребального обряда VI–IV вв. до н. э. С другой стороны, П.Д. Рау отметил некоторые существенные черты, отличающие культуру Поволжья VI–IV вв. до н. э. от скифской культуры Северного Причерноморья. Исследования П.Д. Рау привели его к выводу, что поволжские могилы этого времени принадлежат савроматам Геродота. Таким образом был нанесен первый сильный удар господствовавшим тогда взглядам М.И. Ростовцева о резком различил между савроматами и сарматами, о первой миграции сарматов в волжско-уральские степи не ранее IV в. до н. э.

Новая точка зрения П.Д. Рау на савроматов не сразу получила общее признание. Б.Н. Граков, придерживаясь своего прежнего взгляда, писал в 1930 г.: «В IV веке до нашей эры впервые на Дону поселяются орды сарматов откуда-то с Востока. Мы говорим впервые потому, что геродотовы „савроматы“ не могут быть отождествляемы с позднейшими сарматами»[73]. Он по-прежнему называл погребения Поволжья и бассейна р. Урал скифскими.

В 30-е годы в советской археологии распространяется учение о языке Н.Я. Марра. Яркое выражение представлений Н.Я. Марра, особенно его «теории стадиального развития», мы находим в работе В.И. Равдоникаса 1932 г. «Пещерные города Крыма и готская проблема в связи со стадиальным развитием Северного Причерноморья»[74]. В соответствии с «теорией» Н.Я. Марра, отрицавшего роль миграции в истории древнего населения, в сложении древних культур и признававшего лишь голый автохтонный процесс, В.И. Равдоникас не считал сарматов конкретно-историческими племенами, отличными от скифов. Он выступал против конкретного изучения отдельных древних племен, объявляя такое изучение «этнологической панацеей», абсолютно бесплодной в научном синтезе. Он считал, что скифы и сарматы представляли «по своей специальной структуре стадиально нечто общее». По его представлению, между скифами и сарматами существовали различия лишь социальные: если «скифы стояли на стадии родо-племенного общества с резко выраженным усилением роли вождей и их дружины», на стадии разложения родового общества, то в сарматском обществе «возникает настоящее классовое расслоение». Этот социологический схематизм, отказ от изучения отдельных древних этнических групп, фактически тормозил конкретное изучение истории скифских и сарматских племен.

Взгляды В.И. Равдоникаса оказали определенное влияние и на крупнейшего исследователя поволжских древностей — П.С. Рыкова. Первые работы П.С. Рыкова носили характер публикаций с приведением дневниковых данных. В последних, обобщающих, работах он применил при изучении скифо-сарматского периода Поволжья схемы Н.Я. Марра. В 1932 г. П.С. Рыков писал, что в степной полосе Поволжья «развивается на месте „киммерийской“ культуры или „кимерской“ стадии культура скифов, которые находились на стадии разложения родового общества»[75]. Он по-прежнему приписывал курганы Нижнего и Среднего Поволжья скифам, которые кочевали по обе стороны Волги.

Особенно яркое применение схемы марровского стадиального развития мы находим в другой работе П.С. Рыкова[76], где целиком принимается точка зрения В.И. Равдоникаса и прямо дается ссылка на его статью, упомянутую выше. «Скифские» курганы Поволжья отличаются от сарматских, но эти различия П.С. Рыков рассматривал как «известные стадиальные изменения»[77]. «Скифское общество» Нижнего Поволжья, по П.С. Рыкову, представляло собою кочевое общество, стоявшее на стадии разложения родового строя. П.С. Рыков, однако, стремится избежать схематизма В.И. Равдоникаса; «рассматривать скифов в качестве общества только рабовладельческого или только родового не следует, — писал он, — но необходимо принимать каждый раз во внимание те районы, скифское общество которых изучается. Одно дело — скифы в Причерноморье, иное в приволжских и оренбургских степях»[78].

П.С. Рыков поставил вопрос и о происхождении поволжского населения скифского времени. Он обратил внимание на ряд общих элементов в материальной культуре Поволжья эпохи поздней бронзы и раннего железа (например, костяные трехгранные наконечники стрел). Отсюда он сделал вывод, что в степях Поволжья «скифы» являются прямыми преемниками местного населения эпохи бронзы. Археологически вывод не был достаточно обоснован, и это утверждение П.С. Рыкова, заслуживающее внимания, к сожалению, в основном базировалось на марровском представлении о переходе «кимерской» стадии в «скифскую».

Поволжские погребения кочевников III в. до н. э. и более поздние П.С. Рыков называл сарматскими, но смену «скифов» сарматами в поволжских степях он представлял только «как изменение социального строя скифов». П.С. Рыков не допускал мысли о передвижениях племен потому, что «так не думает В.И. Равдоникас, и вместе с ним и мы»[79].

Н.Я. Марр и его последователи отвергли гипотезу В.Ф. Миллера об ираноязычности скифов и особенно сарматов, получившую всеобщее признание в науке. Н.Я. Марр допускал лишь определенное влияние иранского языка и культуры на родственные скифо-сарматские племена. Он относил язык скифов и сарматов к группе языков так называемой яфетической системы[80].

Сторонник яфетической теории И.А. Джавахишвили считал, что имя савромат, сармат и сюрмат является собирательным именем адыго-черкесских и лезгинских племен[81]. Сарматы, как и скифы, принадлежали, по его мнению, к северокавказским адыгейско-чечено-лезгинским народностям. Вопреки наиболее достоверным сведениям античных писателей, которые савроматов связывали со степными просторами к востоку от Дона, И.А. Джавахишвили выводил сарматов с Кавказа, точнее из Западного Закавказья, где в доисторическую эпоху жили адыгейские племена. Передвижение сарматских племен, по И.А. Джавахишвили, происходило с юга на север, что никак не соответствует ни большинству письменных свидетельств, ни археологическим данным. Грузинские, картвельские и скифо-сарматские племена были объявлены родственными, а их прародиной была признана Малая Азия.

Ошибочность этой теории доказали не только археологические материалы, но и данные антропологии. Г.Ф. Дебец и Т.А. Трофимова изучили черепа из сарматских могил Нижнего Поволжья и Южного Приуралья. К сожалению, в их распоряжении почти не было черепов савроматского времени. Однако серия сарматских черепов Саратовского Заволжья (III в. до н. э. — III в. н. э.) дала андроновский антропологический тип, распространенный в Казахстане в эпоху бронзы и позднее. На этом основании Г.Ф. Дебец сделал вывод, что на территории Саратовского Заволжья часть населения сарматской культуры являлась потомками переселенцев из Казахстана[82]. Другой антропологический тип, характерный для сарматов дельты Волги (по р. Ахтуба) и Южного Приуралья, Т.А. Трофимова определила как памиро-ферганский, который был распространен в сарматскую эпоху на территории Казахстана и Киргизии (в Семиречье)[83].

До 30-х годов раскопки поволжских сарматских памятников производились главным образом на левобережье. Раскопки курганов между Волгой и Доном, а также в бассейне р. Маныч открыли и здесь погребения поволжского типа, относившиеся к савроматскому времени.

В 1931–1937 гг. П.С. Рыков и И.В. Синицын исследовали курганы в районе г. Элиста Калмыцкой АССР[84].

В 1933–1937 гг. проводились исследования курганов на территории строительства Манычского канала. Здесь работала Северокавказская экспедиция Института истории материальной культуры под общим руководством М.И. Артамонова. Несколько впускных погребений с вытянутыми и обращенными головой на запад скелетами, открытых у хуторов Веселый и Опорный, относились к скифо-сарматской эпохе[85]. В большинстве этих погребений отсутствовал погребальный инвентарь, но некоторые черты погребального обряда сближали их именно с ранними савроматскими могилами.

Во время археологических раскопок под руководством В.В. Гольмстен в 1934 г. по берегам р. Маныч было зафиксировано 16 мест поселений, из которых половина оказалась двуслойными. На этих селищах была найдена керамика поздней бронзы и «раннескифская»[86].

В 30-е годы И.В. Синицын исследовал отдельные савроматские погребения в курганах по р. Иловля в Волгоградской обл., у сел Максютово, Боаро (Бородаевка) и у г. Энгельс Саратовской обл.[87]

В Южном Приуралье в это время работали Б.Н. Граков, И.А. Зарецкий и К.В. Сальников. Б.Н. Граков в 1930 г. производил разведки и раскопки отдельных курганов в бассейне р. Орь в пределах Актюбинской обл.[88], в 1932–1933 гг. — районах проектируемых южноуральских гидроэлектростанций по р. Урал выше Оренбурга, по рекам Орь и Суундук, где было зафиксировано много древних курганов. Б.Н. Граков классифицировал оренбургские курганы, выделив основные типы курганов эпохи бронзы, скифо-сарматского времени и средневековья[89].

И.А. Зарецкий раскопал в 1935 г. на р. Илек близ хут. Веселый I у с. Ак-Булак богатое савроматское коллективное погребение IV в. до н. э.[90]

К.В. Сальников, исследуя в 1936 г. курганы по правому берету р. Урал в районе Орска, обнаружил ряд сарматских погребений[91].

В первые годы после окончания Великой Отечественной войны археологические работы в степных районах Поволжья и Южного Приуралья возобновились на более широкой основе.

Большое значение имели раскопки каменных курганов у с. Горная Пролейка на правом берегу Волги в пределах Волгоградской обл. Здесь с 1946 г. И.В. Синицын начал исследовать один из больших курганов группы «Царские могильницы», которые уже давно привлекали интерес русских археологов и не раз были описаны в литературе[92]. За три полевых сезона (1946, 1947 и 1949 гг.) И.В. Синицын раскопал три курганные группы («Царские могильницы», группы у Бердеевской дороги и у Ларина пруда), в которых были обнаружены савроматские могилы[93].

Работая в Западно-Казахстанской обл. в районе рек Большой и Малый Узени, около с. Джангала (Новая Казанка), И.В. Синицын в 1949–1950 гг. обнаружил по берегам озера Сарайдин керамику предскифского и скифского времени, отдельные развеянные погребения, раскопал ряд курганов с савромато-сарматскими погребениями[94].

Близ Магнитогорска в 1948–1950 гг. производил раскопки К.В. Сальников, который обнаружил несколько савроматских и раннесарматских погребений в курганах по р. Малый Кизыл[95].

В 1951 г. Увельский разведочный отряд под руководством Н.П. Кипарисовой, входящий в состав археологической экспедиции Челябинского областного музея краеведения, возглавляемой К.В. Сальниковым, вскрыл одно погребение савроматского типа в курганном могильнике у с. Клястицкое[96]. Здесь был исследован лишь один курган. Поэтому время и характер всего могильника остались пока невыясненными. Этот могильник представляет большой интерес, так как он дал новое свидетельство о распространении типичных савроматских погребений в степях Зауралья.

Наряду с полевыми исследованиями советские ученые в 40-е годы продолжали изучать общие вопросы истории и культуры сарматов.

Б.И. Граков в своих работах этих лет признал точку зрения П.Д. Рау о принадлежности погребений скифского времени в степях Поволжья и Южного Приуралья савроматам. Он выделил четыре стадии развития сарматской культуры от времени савроматов до конца аланской эпохи — с VI в. до н. э. до IV в. н. э.[97]

В своей популярной работе о скифах Б.Н. Граков подверг критике противников генетической преемственности савроматов и сарматов, прежде всего, М.И. Ростовцева, указывая на антиисторичность этой точки зрения. Она была отвергнута советскими археологами в результате изучения погребальных памятников Задонья и Заволжья[98].

Б.Н. Граков подчеркнул скифский характер культуры савроматов в северных степях Прикаспия. Он показал, что скифские черты культуры савроматов объясняются не только этнической близостью и непосредственным соседством скифов и савроматов, но и систематическими торговыми связями и совместными союзами между скифами и савроматами. Торговый путь, шедший через Скифию к савроматам и исседонам, был показан Б.Н. Граковым не только на основании туманных сообщений Геродота, но и по находкам импортных вещей скифо-ольвийского производства (главным образом зеркал)[99]. Эта работа Б.Н. Гракова является первым и почти единственным исследованием в советской археологии на тему об экономических связях савроматов.

Наиболее крупной работой о савроматах в советской археологии этих лет следует считать статью Б.Н. Гракова «ΓΥΝΑΙΚΟΚΡΑΤΟΎΜΕΝΟΊ» (пережитки матриархата у сарматов)[100]. В ней Б.Н. Граков солидаризировался со взглядами П.Д. Рау на территорию и памятники савроматов. Он отметил, что «античная традиция и данные археологии» о савроматах оказались на стороне П.Д. Рау. С 1927 по 1933 г. раскопки погребений савроматской и прохоровской культур позволили обнаружить переходные формы в ритуале и инвентаре. Эти детали сходства между савроматскими и последующими сарматскими погребениями ранее, когда количество самих памятников было невелико, ускользали от внимания исследователей.

Б.Н. Граков создал хронологическую схему развития прикаспийской сарматской культуры, сложившуюся у исследователя в результате изучения материалов почти тридцатилетних раскопок П.С. Рыкова, П.Д. Рау, самого автора и других археологов. Хронологические вехи отдельных этапов сарматской культуры, намеченные Б.Н. Граковым, отличались в ряде случаю от хронологии П.Д. Рау. Впрочем, датировка I ступени, иначе названной Б.Н. Граковым савроматской, или блюменфельдской, культурой, временем с VI по IV в. до н. э. целиком соответствует и выводам П.Д. Рау. II ступень, савромато-сарматская, или прохоровская, определена Б.Н. Граковым периодом с IV по II в. до н. э. III ступень названа сарматской, или сусловской, культурой и датировала концом II в. до н. э. — II в. н. э. П.Д. Рау датировал эту ступень (Stufe A) I–II вв. н. э. IV ступень — аланская, или шиповская, культура — датируется II–IV вв. н. э. П.Д. Рау датировал эту ступень (Stufe B) III–IV вв. н. э.

Б.Н. Граков дал краткую археологическую характеристику каждой ступени, позволяющую уловить в погребальном обряде и инвентаре сарматских могил различных времен определенные связующие звенья.

Основная задача Б.Н. Гракова состояла в том, чтобы показать пережитки матриархата, которые были подмечены античными писателями у савроматов. Реальность сведений о савроматском женовластии, или гинекократии, доказывается Б.Н. Граковым на погребальном ритуале савроматов, могилы которых с богатыми женскими захоронениями содержали оружие, жреческие предметы и украшения, выполненные в местном зверином стиле сакрально-магического характера, Б.Н. Граков рассматривает савроматскую гинекократию как заметный пережиток материнского рода у савроматов и прослеживает постепенное исчезновение его следов в первые века нашей эры.

Работа Б.Н. Гракова является почти единственной, посвященной разбору социальных изменений в сарматском обществе — от ярких пережитков матриархата в VI–IV вв. до н. э. до победы парной семьи с господством мужчины ко времени сложения аланского союза племен в первые века нашей эры.

В диссертации «Сарматские курганные погребения в степях Поволжья и Южного Приуралья»[101], посвященной культуре сарматов на двух последних этапах ее развития с I в. до н. э. по IV в. н. э., мне неоднократно приходилось обращаться к памятникам савроматского времени, находя в них основные истоки развития этой культуры. Я пытался проследить генетические связи сарматских племен, прежде всего, исторических аорсов и аланов, с савроматами по отдельным чертам погребального обряда: по формам могил, развитию культа очистительной силы огня и белого вещества (мела, извести), по сохранению таких деталей обряда, как широтная, преимущественно западная, ориентировка покойников, захоронение обезглавленных туш баранов и пр., характерных для савроматов и лишь спорадически появляющихся позднее. Эти же связи прослеживаются и в отдельных группах предметов материальной культуры — в развитии некоторых форм посуды, оружия, предметов туалета — определенно туземного происхождения и характерных только для сарматов.

В статье «Сарматские племена Северного Прикаспия» и в более поздних статьях по археологии и истории сарматов я попытался нарисовать общую картину развития сарматских племен и их объединений в Северном Прикаспии, начиная с первого, савроматского, этапа и до гуннского нашествия[102]. Намеченные Б.Н. Граковым и П.Д. Рау две локальные области савроматской культуры я связал с двумя племенными группами савроматов, послужившими основой для их дальнейшего развития и сложения племенных союзов аорсов, роксоланов, сираков и аланов. Мною был затронут вопрос о происхождении савроматов, генетическая связь которых с носителями андроновской культуры, известная по антропологическим данным, подтверждается рядом археологических наблюдений; подобные же связи намечаются между культурой савроматов и срубно-хвалынской культурой Поволжья.

К.В. Сальников, исследуя археологические памятники Южного Приуралья и Зауралья, также пришел к выводу, что «племена, оставившие вам степные курганы, а также городища в восточной части Зауралья развивались на базе андроновской культуры»[103]. Этот исследователь вначале считал население степей Приуралья и Зауралья теми скифами, о которых Геродот говорил, как об отделившихся от царских скифов[104]. Вскоре К.В. Сальников, признав однородность курганных захоронений и культуры в эпоху раннего железа в степях Нижнего Поволжья, Южного Приуралья и даже Зауралья, отметил, что в скифское время уральские степи были заняты савроматами, которых он рассматривал как потомков местного населения эпохи бронзы (андроновской и срубно-хвалынской культур)[105].

Исследуй памятники лесостепной части Южного Зауралья в пределах Челябинской и Курганской областей, К.В. Сальников пришел к выводу, что в этих районах жили оседлые или полуоседлые племена, знакомые с земледелием, а по культуре родственные сарматам.

В лесостепном районе Зауралья по рекам Исеть, Миасс, Синара и Кораболка расположены десятки древних, еще слабо изученных городищ[106]. К.В. Сальников предполагает, что эти городища когда-то были заселены геродотовыми исседонами.

В своих работах о Хорезме С.П. Толстов вскользь касается вопросов о савроматах[107]. Он относит савроматов к группе ираноязычных народов Восточной Европы, Северного Прикаспия и северных районов Средней Азии. Еще в 1942 г., на Ташкентской сессии, посвященной вопросам этногенеза Средней Азии, С.П. Толстов в своем докладе указывал, что «на заре истории на территории Средней Азии» существовали уже «сложившиеся группы индоевропейских языков (североиранская или, вернее, скифо-сарматская ветвь)»[108], куда входили согдийцы, хорезмийцы, аланы и др.

В то время, исходя из марровских представлений о единстве глоттогонического процесса и его стадиальности, С.П. Толстов в другом докладе утверждал, что индоевропейская лингвистическая общность складывается на востоке в бронзовом веке «в процессе скрещения каспийско-яфетических и мунда-дравидийских элементов». На рубеже II и I тысячелетий до н. э. в процессе скрещивания этих палеоиндоевропейских языков между собой и с сохранившимися доиндоевропейскими языками в Приаралье (бассейн Нижней Аму- и Сыр-Дарьи) слагается индоиранская группа языков[109]. Из Приаралья, по С.П. Толстову, иранская группа языков распространяется не только на юг и юго-запад, но и на северо-запад (иранский элемент в скифском и сарматском языках, аланы).

В исследованиях о Хорезме С.П. Толстов говорит уже не об иранских элементах в сарматском языке, а о включении савроматов и сарматов в качестве северо-западной ветви в массагето-хорезмский круг ираноязычных народов[110]. Следы матриархальных отношений у массагетов и савроматов он считает одним из признаков близкого родства обоих племенных образований. Древней территорией савроматов, по С.П. Толстову, были, прежде всего, области между Аральским и Каспийским морями, а также более западные степные районы вплоть до Дона[111].

С.П. Толстов солидаризируется с точкой зрения М.И. Ростовцева[112], считая, что Средняя Азия, точнее Приаралье, была исходным центром сарматского движения на запад, а сами сарматы были массагетско-дахского происхождения. Правда, С.П. Толстов не согласен с отождествлением сарматов с саками, как считал М.И. Ростовцев[113]. Вместе с М.И. Ростовцевым С.П. Толстов видел причины движения сарматов в политических событиях в Средней Азии IV–II вв. до н. э., хотя признал чистым домыслом реконструкцию предпосылок движения по М.И. Ростовцеву, который рассматривал первое продвижение сарматов на запад (конец IV–III в. до н. э.) как результат ударов, нанесенных им на их родине Александром, и второе продвижение (II в. до н. э.) — как результат удара по приуральским сакам и сарматам со стороны юечжи, сдвинутых с места гуннами. С.П. Толстов отрицательно относится к утверждаемому М.И. Ростовцевым противопоставлению савроматов и сарматов как различных неродственных племен.

Он связывает расселение савроматов из приаральских степей на запад с геродотовой традицией о движении скифов из-за Аракса под давлением массагетов, в качестве западного авангарда которых, вероятно, шли савроматы[114]. Локализация отдельных савроматских групп в области Приаралья заслуживает большого внимания, особенно теперь, когда Хорезмской экспедицией Института этнографии под руководством С.П. Толстова открыты новые памятники савромато-сакского времени. Они могут ответить на вопрос, в какой степени древнее население приаральских областей связано с савроматами.

В то время, когда О.П. Толстов отстаивал ираноязычность сарматов и их восточные генетические связи, Л.А. Мацулевич продолжал развивать взгляды И.А. Джавахишвили о сарматах-яфетидах и об их кавказском происхождении[115].

Л.А. Мацулевич писал, что савроматы, или сарматы, с незапамятных времен жиля в степях к востоку от Дона. Сарматы Прикубанья и Придонья, по Л.А. Мацулевичу, составляли основное ядро собственно сарматского или савроматского прикавказского объединения. Его территория расширялась, охватывая Поволжье, Южное Приуралье и прилегающие районы Средней Азии. Исследователь настаивал на исконности этнонима «сармат» в «яфетической» кавказской среде, ссылаясь на исследования Н.Я. Марра и И.А. Джавахишвили и возражая С.П. Толстову, который искал раскрытие термина «сармат» в древней лингвистической среде Средней Азии. Л.А. Мацулевич предполагал, что распространение термина «сармат» в Приуралье — результат последующей сарматизации этого района; в противоположность С.П. Толстову он категорически отрицал среднеазиатское происхождение савроматов-сарматов.

Точка зрения Л.А. Мацулевича о кавказском происхождении савроматов неубедительна не только потому, что она основывается на лингвистических упражнениях в марровском духе; она несостоятельна и археологически. Так, в Прикубанье с начала железной эпохи мы наблюдаем развитие иного погребального обряда, чем в задонских и северокаспийских степях, которые во времена Геродота, по данным исторической традиции, бесспорно были основными районами савроматов.

Другие районы Северного Кавказа — Кабардино-Балкария, Осетия, Чечено-Ингушетия, Дагестан — в археологическом отношении органически не были связаны до последних веков до нашей эры с сарматскими степными территориями.

Несмотря на ряд ошибочных гипотез, в статье Л.А. Мацулевича есть интересные положения о политическом строе сарматов, об истории образования крупных сарматских союзов племен во главе с аорсами, сираками и аланами.

Сарматская проблема, прежде всего, вопросы происхождения и языка сарматов, научно разработанная на основе лингвистических и исторических данных В.Ф. Миллером, основательно была запутана представителями «нового учения» о языке. Причем в области лингвистического изучения путаницы было больше, чем в области археологии. И тем отраднее было появление в печати работы В.И. Абаева, посвященной осетинскому языку и фольклору[116].

Несмотря на ряд ошибочных положений В.И. Абаева, связанных с влиянием на него лингвистической школы Н.Я. Марра, для скифо-сарматской проблемы имеют исключительную ценность его исследования в области «скифского» языка на основе сравнительно-исторического метода, научное значение которого отрицалось последователями и учениками Н.Я. Марра. В.А. Абаев отмечает условность термина «скифский язык», употребляемого им «как общее название для всех иранских скифо-сарматских наречий и говоров, которые существовали на территории Северного Причерноморья в период от VIII–VII вв. до н. э. до IV–V вв. н. э.»[117] Скифы и сарматы «в языковом отношении не были какой-то бесформенной, хаотической массой, находящейся в периоде этно-языкового становления. Мы имеем дело с вполне определившимся языковым типом, который занимает свое определенное место в сравнительной грамматике иранских и индоевропейских языков»[118]. В.И. Абаев признает, что из всех теорий об этнической принадлежности скифов и сарматов (иранской, монгольской, тюркской, славянской, кельтской, кавказской) только иранская обставлена солидной научной аргументацией.

Так же, как С.П. Толстов, В.И. Абаев относит «скифский» язык, бытовавший некогда на обширном пространстве от Дуная до Каспийского моря, вместе с сакским, согдийским и хорезмийским к одной, северо-восточной (или скифо-сарматской), группе иранских языков. В этом общем «скифском» языке было много наречий и диалектов. Наиболее значительным было, вероятно, различие между языками скифов и сарматов, поскольку Геродот четко проводил различие между скифами и савроматами. Исследуя древнеиранские основы в осетинском языке, В.И. Абаев приходит к бесспорному выводу о северном пути движения далеких предков осетин — сарматов — из Средней Азии (общей родины иранских народов) через волжско-уральские степи в Южную Россию и на равнины Кавказа.

Научно аргументированное В.Ф. Миллером и В.И. Абаевым родство сарматского и осетинского языков дает новый лингвистический материал в дополнение к археологическим и скудным письменным источникам для изучения экономической жизни, социального и политического строя, религиозных представлений сарматов, а также их взаимосвязей со своими непосредственными соседями, особенно с угро-финскими племенами на северной границе сарматского расселения на Волге и в Южном Приуралье.

Возникшая в 1960 г. лингвистическая дискуссия, вскрывшая научную несостоятельность «нового учения» о языке, подорвала теорию о сарматах-яфетидах и их кавказском происхождении. Иранская теория, обоснованная путем сравнительно-исторического метода в языкознании, стала общепринятой в советской науке.

Археологические исследования, широко развернувшиеся в 50-е годы на великих стройках Волги в Дона, открыли новый огромный материал по савроматской культуре.

В 1951 г. во время раскопок курганов Волго-Донской экспедицией Института истории материальной культуры на Цимлянском водохранилище А.А. Иессен исследовал погребения савроматского времени у хуторов Попов и Соленый, а И.И. Ляпушкин — у хут. Карнауховский[119].

Куйбышевская экспедиция в 1952 г. исследовала два наиболее северных погребения в Среднем Поволжье: одно — в курганной группе у с. Комаровка на левом берегу р. Уса в Самарской луке[120], другое, переходного времени VIII–VII вв. до н. э., — у с. Ягодное[121].

Больших успехов в открытии новых савроматских памятников Заволжья достигла экспедиция, проводившая своя исследования по левому берегу Волги в пределах Саратовской и Волгоградской областей, отчасти в Западном Казахстане — в зоне (Волгоградского водохранилища и по трассе запланированного к постройке канала между Волгой и р. Урал. В экспедиции работали в 1951–1955 и 1957 гг. несколько отрядов, которые возглавляли И.В. Синицын, В.П. Шилов и я.

За это время в степном Заволжье были вскрыты целиком или почти целиком многие курганные группы с разновременными могилами и в них исследованы 140 погребений переходного и савроматского времени (VIII–IV вв. до н. э.)[122].

Большинство этих погребальных комплексов уже подробно опубликовано в двух томах «Древностей Нижнего Поволжья» (МИА, № 60 и 78). В своих публикациях И.В. Синицын, В.П. Шилов и я на основании конкретного материала касались различных сторон истории и культуры сарматов, начиная с раннего этапа их истории в Поволжье.

Савроматские погребения, исследованные нами в период работы Сталинградской экспедиции, представляют главным образом погребения рядового населения с небогатым инвентарем или вовсе без него. Более богатые погребения в обширных могилах подвергались в древности значительному ограблению. Несмотря на невыразительный на первый взгляд материал из этих погребений, погребальный обряд, инвентарь и стратиграфия дали много нового для определения относительной хронологии савроматских памятников, позволили выделить погребения переходного времени (VIII–VII вв. до н. э.), важные для решения проблемы происхождения савроматов.

Кроме археологического материала, Сталинградская экспедиция, как и Куйбышевская, получила большой палеоантропологический материал, в том числе и по савроматам Поволжья. Значительная часть его уже обработана антропологами и опубликована[123].

Этот материал служит дополнительным источником для вопроса о происхождении савроматов и о племенных передвижениях в евразийских степях.

В.П. Шилов, возглавивший с 1956 г. Астраханскую экспедицию Института археологии Академии наук СССР, исследовал савроматские погребения в курганах по р. Ахтуба и в курганном могильнике на правобережье у с. Старица.

Для разрешения вопроса о расселении савроматов в предкавказских степях и об их связях с населением Северного Кавказа были важны исследования Северокавказской экспедиции под руководством Б.И. Крупнова. В 1948 и 1955 гг. впервые были обнаружены погребальные комплексы савроматского типа в междуречье Кумы и Терека у селений Ачикулак и Бажиган Ставропольского края[124].

В 1955–1956 гг. были возобновлены раскопки курганов в Южном Приуралье.

В 1955 г. В.С. Сорокин исследовал несколько савроматских погребений в курганах у с. Ак-Жар и на р. Каргала близ Актюбинска[125].

С 1956 г. начала свою работу под моим руководством Оренбургская экспедиция Института археологии Академии наук СССР совместно с Оренбургским областным музеем и Государственным историческим музеем. Одна из основных задач экспедиции заключалась в изучении савромато-сарматских памятников Оренбуржья. За последние годы было исследовано значительное число савроматских и равнепрохоровских (IV в. до н. э.) погребений в курганах по рекам Бузулук[126], Илек, Урал и Суундук.

В 1956 г. Оренбургская экспедиция во время разведочных работ по левому берегу р. Илек на участке между хут. Веселый I и с. Тамар-Уткуль зафиксировала много курганных групп, среди которых выделяются большие курганы до 5–6 м высотой на возвышенных местах в глубине степей. В течение трех последующих полевых сезонов мы сосредоточили свое внимание на раскопках нескольких илекских курганных групп на землях колхоза «Заря».

В 1958 г. в верховьях р. Суундук М.Г. Мошкова исследовала у с. Аландское погребения V–IV вв. до н. э. В 1958–1959, 1962 гг. она же производила раскопки большой курганной группы у с. Новый Кумак под Орском, где были обнаружены погребения того же времени[127].

Оренбургская экспедиция получила очень яркие комплексы савроматской и раннепрохоровской культур. В курганах Тара-Бутана, Мечет-Сая и особенно Пятимаров на земле колхоза «Заря» обнаружены богатые погребения савроматской племенной военной и жреческой аристократии, материалы из которых позволили по-новому поставить вопрос о социальном строе и внешних сношениях савроматов Южного Приуралья в V в. до н. э., глубже изучить прикладное искусство (главным образом звериный стиль) этих племен. Экспедицией добыт новый материал для изучения проблемы сложения прохоровской культуры в IV в. до н. э.

В Башкирии до последнего времени не были известны савроматские погребения, хотя отдельные вещи савроматской культуры поступали оттуда уже давно. Для решения вопроса о заселении сарматами южных районов Башкирии оказались важными работы Г.В. Юсупова в 1953–1956 гг. на древних городищах Гафурийского р-на, расположенных в бассейне р. Белая у сел Курмантаево, Михайловка и Табынское[128].

На этих городищах обнаружены отдельные вещи савромато-сарматского типа и особенно керамика, близкая керамике оренбургских курганов IV–III вв. до н. э.

Совсем недавно, в 1962 г., М.Х. Садыкова в степных районах Башкирии исследовала несколько савроматских и ранних сарматских погребений — у сел Юрматы, Еметбаево и Елембетово.

Наконец, в последние годы савроматские курганные погребения стали известны в восточных областях Южного Приуралья. Одно из них (IV в. до н. э.) было раскопано геологами в 1954 г. у с. Буруктал. Найденные вещи были переданы Оренбургскому музею. Другое очень интересное погребение с коллективным трупосожжением V в. до н. э. исследовано в 1960 г. археологической экспедицией Челябинского музея под руководством В.С. Стоколоса южнее г. Троицк в курганном могильнике близ с. Варна и ж.д. станции Тамерлан[129].

Итак, в настоящее время мы располагаем солидным археологическим материалом по савроматской культуре, накопленным за 75 лет. Я учел в этой работе более 450 погребений и кроме того много отдельных находок савроматской культуры, большая часть которых также происходит из курганных погребений (рис. 1). Учтены места поселений и кратковременных стоянок на р. Маныч и в Поволжье, главным образом на развеянных дюнах, где находили отдельные черепки савромато-сарматской посуды и бронзовые наконечники стрел. Бо́льшая часть савроматских погребений (около 270) обнаружена советскими археологами в послевоенные годы в связи с активизацией археологических исследований в Поволжье и Южном Приуралье.

Из работ по скифо-сарматской археологии, вышедших в последние годы и касающихся общих вопросов истории и культуры савроматов, следует указать статьи Б.Н. Гракова, в которых он рассматривает савроматскую культуру как одну из самостоятельных культур скифского типа в Восточной Европе[130], некоторые мои работы[131] и статью Е.К. Максимова[132], где автор дает краткую характеристику сарматской культуры Поволжья и хронологию ее некоторых памятников.

В докладе на сессии Отделения исторических наук АН СССР в марте 1962 г.[133] С.П. Толстов в общих чертах осветил скифо-сарматскую проблему как определенное звено во всемирном историческом процессе, обратил внимание советских историков и археологов на необходимость усилить исследование конкретных вопросов этой большой темы. Одним из таких вопросов является изучение формирования и историко-культурного развития крупной группы древнего населения нашей Родины — сарматов.