Счастливчик

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Будто дыра в голове

Бостон, март 1998.

— Принести вам что-нибудь выпить? — спросили доктора Трейси.

Это был вечер субботы, мы находились в номере отеля «Фор Сизанс» в Бостоне. В воскресенье утром у меня должна была состояться операция. Из соображений безопасности, а скорее из-за секретности, я должен был остаться в отеле на ночь и явиться в госпиталь за час или около того, как отправлюсь под скальпель, или в моём случае под сверло. Доктор Брюс Кук, который должен был проводить операцию, согласился провести её в воскресенье утром, когда хирургическое отделение будет фактически пустым, чтобы свести к минимуму утечки информации. (Позже он сказал, что люди Гэвина Де Бэкера были настолько же незаметны, как огромная толпа, разговаривающая со своими рукавами.) Доктор Кук зашёл к нам, чтобы ещё раз обговорить ситуацию: как выгоду, так и потенциальные риски.

— Диетическую колу, если можно. Спасибо, — сказал доктор, усаживаясь на диван.

— Удивлена, что нейрохирург пьёт диетическую колу, — сказала Трейси, ставя перед ним напиток на кофейный столик. — Я слышала, в ней содержатся добавки, которые могут пагубно повлиять на мозг.

Я закатил глаза, потому что сам был зависим от колы и уже много лет по этому поводу выслушивал упрёки Трейси.

— Возможно, — сказал доктор. — Но если я не выпью колы, то стану раздражительным.

Доктор Кук приступил к описанию методов и поставленных целей, которые должны быть достигнуты во время операции. Я представлял себе, что такое хирургическая дрель, а вот для Трейси это было в новинку. С нами была моя мама, которая прилетела из Канады, чтобы во время операции быть рядом со мной. Для неё всё услышанное тоже было ново, и она заметно нервничала. Но я знал, что Брюс со своим невозмутимым спокойствием статуи, сделает всё возможное, чтобы успокоить их обоих.

— Вы, конечно же, знаете, — начал он. — Эта процедура направлена не на сам Паркинсон. Она не является панацеей. Она не ослабит ригидность, не исправит проблемы с равновесием или другие симптомы болезни. Всё, что она сделает, при условии успешного проведения — избавит от тремора в левой половине вашего тела.

Этот тремор, начавшийся однажды в Гейнсвилле (целую жизнь назад) с надоедливого дрожания в мизинце, переросший в «шевелящуюся руку», с которой четыре года назад Сэм научился бороться, — теперь стал настоящей проблемой и чертовски доставал меня. Он давно перестал быть частью кисти или всей руки, перекрыв все остальные симптомы в левой половине тела.

После каждого приёма «Синемета» заново повторялась вся история тремора: сначала в мизинце, потом в кисти, а через пятнадцать минут по всей левой руке. Тремор — это ещё мягко сказано. На самом деле он был только посредником, заставляя руку метаться, как угорелую. Колеблясь, как подбитое птичье крыло, она создавала настолько сильные вибрации, что они пробирали не только одну сторону, но всё тело целиком. Иногда, ожидая действия таблетки, приходилось наваливаться на руку всем телом, чтобы хоть как-то её унять; не только на кисть, а всю руку целиком, засовывая её под задницу чуть ли не до локтя, просиживая в этой наклонной позе долгие минуты, как падающая Паркинсонская башня.

Тремор не единственный симптом БП, но в моём случае он стал настолько доминирующим и докучающим, что даже лечение «Синеметом» перестало приносить пользу. Чтобы подавить его, нужно было принять дозу L-дофы, превышающую её потребность в подавлении других симптомов. Для ригидности или нарушения равновесия — это было сродни пальбы из пушки по комару. Результатом стали дискомфорт и дискинезия. Я встречался с доктором Роппером в течении четырёх лет, среди прочего мы обсуждали и эту тему. Мы экспериментировали с разными препаратами, но всё чаще в разговоре всплывало лечение хирургическим способом.

В случае согласия, я должен был пройти через одну конкретную операцию — таламотомию, и доктор Роппер мог помочь в этом вопросе. Он рассказал мне о бостонском нейрохирурге, докторе Брюсе Куке, который добился определённо хороших результатов в проведении этой процедуры и пообещал, когда придёт время, назначить с ним встречу. Такое время наступило в январе 1998 года.

Я прилетел в Бостон, где встретился с доктором Роппером, и мы вместе поехали на встречу с доктором Куком в его клинику в северной части Андовера, штата Массачусетс. В тот день я специально воздержался от принятия таблеток, чтобы оба специалиста могли наглядно видеть тремор в его худшем проявлении. Мне опять пришлось пройти кучу стандартных тестов, только теперь с добавлением к ним дрожания. Доктор Кук заснял всё это на видео и затем попросил съесть таблетку. Он продолжал снимать, пока искусственный дофамин делал свою работу, постепенно полностью избавив меня от тремора. Затем мы втроём перешли в его кабинет.

Брюс Кук, стройный, представительный, слегка полысевшая взрослая версия самого ботанистого парня из вашей школы, — представлял собой противоположность Алану Ропперу с его более спортивной выправкой, квадратной челюстью и седеющей головой. Но без сомнения, у них была одна общая черта: они оба были умны. Чем больше доктор Кук рассказывал о процедуре и возможных благоприятных последствиях, тем больше я склонялся к ней, и к тому, чтобы провёл её именно он. Поскольку все симптомы до сих пор были сосредоточены только на левой стороне (я правша), то устранение тремора будет означать фактически возвращение к нормальной жизни.

Наконец-то моя наружность будет соответствовать нутру. До БП, когда внешне я был в себе уверен и физически ловок, успешен и счастлив, внутренне же был не уверен, балансируя на краю, прибегая к помощи спиртного, чтобы склонить чашу. Теперь, столкнувшись лицом к лицу со своими страхами, достигнув вершины персональной ответственности и гармонии, внешне я производил совершенно противоположное впечатление. Может, эта операция приведёт к общему знаменателю?

По крайней мере, таковым было моё желание. Хотя, подписываясь на это, доктор Кук исходил из других соображений.

— С течением болезни, ваш тремор стал ярко выраженным, хотя в большинстве случаев до такой крайности не доходит. Перед операцией я всегда пытаюсь отговорить людей, если на самом деле в ней нет необходимости. Ведь операция должна иметь под собой весомые аргументы, — говорил доктор Кук. Получилось — это не я расспрашивал его, а он наставлял меня.

— Помню, спросил вас, каким образом тремор вредит вашей жизни, какие трудности вносит в повседневные дела. Вы ответили, что участвуете в телевизионном шоу и вам нужно скрывать тремор от зрителей. Скажу вам честно, что я думаю: не нахожу эту причину особенной. Подумал — и что такого? Это же ТВ-шоу. Возможно в следующем году его заменит другое.

Этим ТВ-шоу, естественно, был «Суматошный город», к тому моменту подобравшийся к концу второго сезона. Во многих отношениях это был тот самым ситком, к которому я мечтал вернуться после Новой Зеландии. По возвращении домой, до меня дошла пара слухов от старых друзей по кинобизнесу, посвящённых в мои планы вернуться на ТВ. Одним из них был Джеффри Катценберг, бывший глава «Парамаунт» и «Дисней», а также один из основателей «Дримворкс» наряду со Стивеном Спилбергом и Дэвидом Геффеном. Джеффри позвонил и сказал, что для меня появилась фантастическая возможность поучаствовать в готовящемся ситкоме от хорошо известного мне человека — Гэри Голдберга.

Меня одолели сомнения. Естественно, Гэри был одним из первых, к кому я собирался обратиться, но успех «Семейных уз» был настолько оглушительным, что возник естественных страх, — получится ли его повторить. Ну, во-первых, потому, что с тех пор прошло семь лет, я сильно изменился и понимал, что просто невозможно (и неразумно) вернуться к нашим прежним отношениям «отец-сын». Я не хотел быть где-то в стороне. Хотел быть полноправным партнёром: принял бы Гэри такое условие? А, во-вторых, я не хотел делать очередную семейную комедию. Мне нужно было что-то более серьёзное, с элементами социального юмора, как, например, «Сайнфелд».

Однако Джеффри был неумолим, уболтав Гэри и его молодого сценариста-продюсера Билла Лоуренса, с которым он работал, прилететь в Нью-Йорк на штатном самолёте «Дримворкс». Они заселились в «Фор Сизанс» в Манхеттене — там мы и встретились. Было здорово снова увидеться с Гэри. Как только он начал говорить, я сразу же отметил, насколько он был и остаётся замечательным человеком. Неусидчивому, эмоциональному и быстро соображающему Биллу было немногим больше двадцати. Его юношеская энергия была идеальным дополнением к проверенному временем опыту Гэри. Они разрабатывали идею о помощнике мэра Нью-Йорка, схожего с тем персонажем, которого я играл в «Американском президенте», только более скользкого и откровенно комичного. Через неделю они прислали мне сценарий по факсу, который я немедленно начал читать, не дожидаясь, когда он полностью вылезет из аппарата. Читал страницу, смеялся, передавал её Трейси; пока смеялась она — читал следующую. Когда страницы перестали выползать, а мы перестали смеяться, мы оба согласились — это то самое шоу.

После подбора фантастического актёрского состава и группы первоклассных молодых авторов, мы дебютировали на экранах в 1996 году. Последовали хвалебные отзывы, хотя вначале рейтинги были не высоки, но за пару недель установились на отличном уровне, говорящим о долгосрочных перспективах.

Моё чутьё хорошо мне послужило. Я жил в Нью-Йорке вместе с семьёй и обеспечивал зрителей смехом в шоу, которым мог гордиться. Однако это нелёгкая задача, одновременно сниматься и продюсировать еженедельное телешоу, была сопряжена с огромной нагрузкой, не важно насколько благоприятны обстоятельства. А они были почти идеальными, но с одной оговоркой: как я и боялся, мои отношения с Гэри были немного напряжёнными. Вопреки взаимному уважению и длительному совместному прошлому, каждый из нас был слишком взыскательным и самоуверенным, чтобы оставаться вторым номером. Гэри был продюсером намного дольше меня и был более непреклонным, чтобы вообще давать пояснения к своим действиям. Пусть два первых сезона были успешными, но стресс от наших творческих разногласий, включая все остальные трудности, связанные с выпуском еженедельного шоу, негативно сказывались на симптомах болезни, усугубляя их.

Таким образом к концу второго сезона «Суматошного города» я встретился с докторами Роппером и Куком, чтобы обсудить возможности хирургического вмешательства. Но, как сказал доктор Кук, еженедельное шоу не является достаточной причиной для столь ответственной процедуры. Недавно я спросил, что же всё-таки убедило его взяться за меня.

— Кое-что ещё, сказанное тобой, — ответил он. — Ты говорил о Сэме. О том, как тяжело делать такие простые вещи, как, например, почитать ему книгу. Что ты не можешь держать её неподвижно и перелистывать страницы, — это делает за тебя Сэм. Ещё говорил, что тебе тяжело приходится при посещении родительских собраний, потому при этом невозможно точно рассчитать время приёма лекарств.

В заключении доктор Кук сказал:

— На ТВ появляется много людей, но только один из них может быть отцом твоего сына. Когда ты всё это рассказал мне, я принял решение. Я был готов провести тебе эту операцию.

Я уведомил своих партнёров о готовящейся процедуре; они выразили благодарность, за то, что я с самого начала был откровенен с ними о БП. Хотя мы с Гэри не придерживались единого творческого мнения, он горячо меня поддержал. Он и Джеффри понимали, с какими физическими трудностями мне приходится иметь дело, и надеялись на положительный результат. Затем я собрал всю актерскую команду и дважды ошарашил их: сначала рассказав им о болезни, а потом о предстоящей операции на мозге в конце сезона.

Аквинна и Скайлер были слишком малы, чтобы понять, на что я иду. За ночь до вылета из Бостона я держал их на руках и был рад, что им не придётся перелистывать страницы их любимой книги вместо меня.

Последней книгой, которую пришлось держать Сэму, была «Всё о мозге», которую прислал доктор Кук за неделю до операции. Благодаря простым, но доступным иллюстрациям я смог объяснить восьмилетнему сыну, что доктора собирались со мной сделать. По сути, это хирургическая версия нашей старой игры «сожми большой палец», но теперь, если всё пройдёт по плану, мы сможет считать гораздо дольше, чем до пяти.

И вот через неполных три месяца с первой встречи с доктором Куком мы сидели в нашем номере бостонского отеля, и я завидовал тому, что ему можно было пить колу, а мне перед операцией — нет. Потому что я уже добрался до двенадцатичасового предоперационного сухого периода, во время которого запрещено было пить. Также я не должен был принимать «Синемет», чтобы во время процедуры симптомы были на пике проявления. Испытывая жажду, с обострёнными симптомами и будучи немного раздражительным, я хотел, чтобы мы поскорее занялись делом.

— Можете объяснить ещё раз, что вы собираетесь делать и как это поможет? Потому что Трейси и мама переживают из-за вмешательства в мозг. Каким образом мне поможет его травмирование?

Доктор Кук кивнул и наклонился над кофейным столиком.

— Цель операции — блокировать клетки мозга, отвечающие за тремор. Они находятся глубоко в мозгу, в области размером с грецкий орех, которая называется таламус. Она управляет движениями тела. Внутри неё есть определённая группа клеток, отвечающих за тремор — VIM-ядра.

Вас привезут в операционную комнату. На голове закрепят металлическую рамку — нимб, — которую прикрутят маленькими винтами прямо к черепу. А сама рамка будет прикручена болтами к операционному столу, так что вы не сможете шевелить головой. Рамка нужна для того, чтобы облегчить работу.

Операция будет проходить под местной анестезией с применением жидкого валиума: вы мало что запомните, хотя и будете находиться в сознании. Состояние бодрствования сохранится на протяжении всей операции: мы будем задавать вопросы, а вы, отвечая на них, поможете попасть в нужную часть мозга.

Но ещё до того, как рамка будет прикручена к столу мы отвезём вас на МРТ.

— Позвольте спросить, — перебила его Трейси. — Вы собираетесь делать МРТ с рамкой на голове? Я думала внутрь аппарата нельзя помещать металлические предметы.

— Так и есть, но рамка сделана из алюминия, — ответил доктор Кук. Алюминий является цветным металлом и не реагирует на магнитные волны.

Ух ты, Трей. Я впечатлён. Хорошо подметила.

— МРТ нужна, чтобы найти VlM-ядра. Также нам будут видны области, контакта с которыми нужно избежать, поскольку таламус отвечает за всю информацию о движениях, которая распространяется вниз по спинному мозгу. При повреждениях существует риск паралича. Потом опять поездка в операционную, крепление рамки к столу и придание вам нужного положения, будто вы сидите в «Лэй-Зи-Бое»[67]. Далее мы просверлим отверстие в черепе, и с помощью микроэлектрода — длинной трубки с тонким нитеобразным наконечником — изучим отрывшуюся область мозга. Электрод позволит нам получать сигналы от клеток мозга и видеть их на экране компьютера. Сигналы эти ничтожно коротки и слабы. К тому же на них влияют любые малейшие наводки от электрооборудования, поэтому мы отключим всё, что только возможно, в том числе освещение.

— Извините, — вмешался я. — Не припомню, чтобы вы раньше об этом говорили. Вы собираетесь делать операцию на мозге без света? — в голове всплыла картина, как средневековые цирюльники делают трепанацию черепа при свечах.

Доктор Кук улыбнулся обезоруживающей улыбкой.

— В этой операционной уличная стена полностью стеклянная — очень удобно.

Высокие технологии встретились с доисторическими, подумал я. А ещё с тех пор я стараюсь выключать мобильник в больницах.

Доктор продолжил.

— Мы опустим электрод вниз через таламус и будем ловить нужные сигналы. Например, мы будем касаться вашего пальца и смотреть, как на это отреагируют клетки. А точнее касаться большого и указательного пальцев, потому что нужная нам область отвечает непосредственно за них.

Следующий шаг — пропустить через электрод напряжение и спросить у вас не испытываете ли вы онемения или покалывания в вышеуказанных пальцах. Вот для чего вы должны быть в сознании. После получения ответа, мы уже достоверно будем знать, что находимся прямо перед нужной нам точкой.

Важно добраться до этой точки как можно быстрее, потому что каждая следующая манипуляция электродом увеличивает риски.

— А, что конкретно вы имеете в виду под этими рисками? — спросила мама. По виду Трейси я понял, что мама всего лишь на секунду опередила её с этим вопросом.

— Худший вариант — кровотечение в мозг из нескольких прощупанных участков. По статистике, кровотечение, каким бы оно не было по степени тяжести, случается в одном из ста случаев. Но с нашим электродом это происходит ещё реже. Далее, как я уже говорил, может случится паралич, онемение, искажение речи, неспособность глотать и контролировать выделения.

Последовала небольшая пауза, я почувствовал, как все взоры обращаются ко мне. Я улыбнулся, как мне казалось, с неподдельной уверенностью. Я отлично понимал все риски, хотя их принятие далось мне нелегко, но потенциальная польза с лихвой их перебивала.

— Хорошо, док, продолжайте.

— Теперь от той точки, где мы находимся, нужно будет двинуться на три миллиметра вперёд. Затем пустить по электроду ток, и если он попадёт в нужную точку, то тремор временно прекратится, что будет отличным знаком. Останется только заменить электрод на больший по размеру и поразить клетки до их гибели. Когда мы воспользуемся этим, так называемым, макроэлектродом, ваша речь может временно исказиться, потому что ток распространится за пределы поражённой области. Но сперва мы нагреем его на пару градусов, чтобы он не сразу убил клетки, а только приостановил их работу. Затем нужно будет провести пару тестов и убедиться, что мы не нарушили важных функций: глотания, речи и всего остального. Это, так сказать, — обязанность пациента, его часть сделки. Потом можно будет подать ток посильнее, пока он не нагреет клетки до температуры, нужной для их гибели. Затем мы вынем электрод, дело сделано.

Как же мудрёно. Все сидели в тишине. Это был серьёзный момент, в голове вертелась фраза, которую я миллион раз пытался отогнать: «Что-то это не похоже на хирургию мозга». Хотя, конечно же, — это она и была.

Потому-то мне и стало интересно:

— Вам не кажется, — обратился я к доктору, отчасти, чтобы нарушить тишину, хотя мне на самом деле хотелось знать, — что хирургия мозга, требующая таких недюжинных знаний и умений, является самой сложной областью деятельности человека, даже сложнее ракетостроения?

К моему удивлению, доктор Кук немного обдумал этот вопрос, сделал глоток своей диетической колы и затем ответил:

— Конечно, — в ней нет права на ошибку.

Боже мой, он прав. Я понял. Вот оно. Если задуматься, именно это и даёт нейрохирургам преимущество над учёными-ракетчиками. Все мы знаем пример «Аполло-13». Те парни из НАСА всегда имели под рукой старую добрую опцию: «полиэтиленовый пакет, картонную трубку и липкую ленту» на случай, если моча понесётся по трубам. У нейрохирургов запасных вариантов нет. И вот что получается: если нейрохирург облажается — это грозит ему многомиллионным иском, если облажается учёный-ракетчик — значит на экранах крутят многомиллионный хит с Томом Хэнксом в главной роли.

Нет права на ошибку. Я сидел и поражался глубине этого ответа. Он абсолютно прав, стоит хотя бы икнуть и… Так почему же я тогда улыбался?

Хоули Фэмили Хоспитал, Метуен, Массачусетс, воскресное утро 15 марта.

Валиум или не валиум — я помню всё. Мне побрили голову, но я попросил оставить волосы спереди, чтобы надев кепку, казалось, будто они у меня все на месте. Помню, как бормотал что-то о Торквемада[68], чувствуя жжение от винтов, когда к черепу прикручивали алюминиевую рамку. Помню незначительное давление (это было не больно) на голову, когда сверлили отверстие.

Помню, как через пару часов доктор Кук попросил сосчитать до десяти. Где-то между четырьмя и шестью мне начало казаться, что это чей-то чужой голос, а не мой. Медленный баритон вначале, он внезапно стал скакать вверх и вниз, меняя высоту и скорость, как если бы какой-то пьянчуга развалился на проигрывателе для пластинок. После цифры «8» я перестал считать.

— Э-э-эй…, - прорычал я замедленным голосом Халка. — Вы парни слома-а-али мне весь мо-о-озг, — помню, они засмеялись.

А затем кто-то (доктор Кук?) попросил меня придать руке такое положение, которое вызовет тремор. Он хотел посмотреть, будет ли она дрожать. Я попытался, но рука не задрожала. Пошевелил ещё, но она по-прежнему не дрожала. Это разозлило меня; я чувствовал себя никудышным пациентом.

— Простите, — сказал я (теперь уже своим обычным голосом). — Но у меня не выходит. Не могу заставить её дрожать. Она просто не хочет.

— Отлично. Значит — всё, — сказал доктор. — Мы закончили.

Помню, как с удовлетворением и улыбкой поднимал левую руку перед лицом, поворачивая её туда-сюда, растопырив пальцы. Вот и всё. Они закончили.

Ангилья, Карибы, апрель 1998.

Ещё один день в раю.

Всего через два дня после операции доктор Кук разрешил мне полететь на Карибы вместе с семьёй на время весенних каникул Сэма. В эти две недели отдыха и восстановления я каждый день вставал в шесть утра: раньше Трейси, раньше Сэма и девочек. И этот день не стал исключением. Я осторожно поднялся с постели, не разбудив Трейси, надел шорты и футболку. Поверх головы (с нелепым пучком волос спереди) нацепил бандану, скользнул в заднюю дверь съёмной виллы и пошёл вниз на пляж, спускаясь по ступенькам вдоль утёса.

Пройдя четверть мили, я уселся на теплый белый песок, упёршись локтями в колени. Передо мной на расстоянии примерно десяти футов занимались ловлей рыбы пеликаны, кружа и ныряя в воду, но не они приковали моё внимание. Я был сосредоточен на руке. Глазел на неё и ждал. Минут через пять пальцы начали подрагивать. Едва уловимо — никто вокруг не заметил бы — но они подрагивали.

Как раньше, в самом начале, но с одной большой разницей: смотрел-то я не на левую руку. Операция удалась — сомнений быть не может; левая сторона была также спокойна, как простирающаяся передо мной голубая гладь залива. Теперь тремор переместился на правую сторону тела. Это не застало меня врасплох: было ожидаемо и не имело никакого отношения к операции. В тот день доктор не сделал ничего такого, что могло бы подтолкнуть развитие симптомов. Операция была проведена в правой половине мозга, что означает — её последствия могли сказаться только на левой стороне. Вообще-то, я начал замечать тремор на правой стороне ещё в феврале, после первой встречи с доктором Куком. Думаю, подавление симптомов в левой части ускорило их появление справа.

Я был расстроен, но не испытывал злости — на протяжении многих лет знал, что это неизбежно. У меня была болезнь Паркинсона, а она является прогрессирующим расстройством. Она просто делает то, что и должна. И, что же оставалось делать мне? Я встал, отряхнул песок, и направился обратно в дом к жене и спящим детям. Ответ был очевиден. После всего, через что мне пришлось пройти, после всего, что я из этого вынес и чем был одарён, — я собирался делать то, что и так уже делал каждый день на протяжении последних нескольких лет: встречаться лицом к лицу со всем, что мне уготовано и разбираться не жалея сил.

Я подобрал для детей несколько ракушек и засунул их в карман шорт. На обратном пути я обратился к молитве, которую читал каждый день с тех пор, как бросил пить.

Боже, дай мне покой, дабы принять то, чего я не могу изменить. Дай мужество изменить то,

что могу. И дай мудрость, чтобы отличить одно от другого.