Я живу в летающем доме.
Ночами он скрипит, как корабль, и иногда роняет картинки в легких рамках со стен.
— Бымц, — говорит картинка.
— Е-мое, — говорю я.
— Это когда-нибудь кончится? — говорит сосед снизу.
— Нет, — отвечаю я. — Это не кончится никогда.
Так и случается...
Я просыпаюсь утром и вижу: все — летит.
Мой дом летит, вместе с ним летит дуб под окном (у меня есть подозрение, что дуб тут неслучаен), облака, жизнь, лето, тополиный пух, зяблик, стираное белье на веревке.
Даже белая занавеска с утра надувается, как беременная, и запросто достает до изножья кровати, закрывая при этом телевизор и тумбу под телевизором.
Но на этом как раз все и кончается.
Тумба и телевизор — твердо стоят на своих местах и летать не желают.
По телевизору я иногда смотрю «Дом-2», а в тумбе — лежат альбомы с репродукциями.
Среди них есть и голландец Вермеер. А у него — картина (45 с половиной сантиметров на 41). Называется «Молочница».
... Пустая желтовато-серая выбеленная стена, с какими-то выщербинами или следами от гвоздей. Слева — окно. На стене (боком) плетеная четырехугольная корзинка и золотой чайник. В левом нижнем углу картины — небольшой кухонный стол, возле него (заполняя собой почти всю картину) стоит служанка. В желтой кофте, красной юбке и синем переднике.
Она внимательно и осторожно наливает из глиняного кувшина — в глиняную же темную миску — молоко. Молоко течет тонкой струйкой и светится. Рядом лежат разломанный хлеб и булка. И их разломы горят как золото.
Эти разломы горят неслучайно. То ли Вермеер пользовался камерой-обскурой, и при этом освещении из окна на хлебе возник блик, то ли он сам так придумал, но в любом случае — эти ослепительные точки — чистая техника. И называется она «пуантильной».
Вермеер усыпает края хлеба и крошки мерцающими световыми точками.
И хотя считается, что центр картины, ее ось — эта как раз переливающаяся струйка молока — но я этого не вижу.
Для меня: центр картины — это разломанный хлеб.
И крошки — которые сияют и горят.
Этот хлеб не дает мне покоя.