Сеча за Бел Свет [СИ]

Глава десятая. Дхавала

И Боренька вже так и не опускаючи меч направилси, як и шёптал Рам, уверх по лесенке. Стоило ему ступить правой ноженькой на перву ступенечку как мелодия того чудного вунструмента начала звучать громче и насыщеней, а миг спустя обе створки дверей, каковые были у средине врат, дрогнули и прынялись отворятьси унутрь чертогов, прямь углубь палат. И абие с джариба, чё лёжал позадь подымающегося выспрь отрока, единожды послухались слова гутаренные множеством полканских голосов, вмале наполнившие своим шелестом, по-видимому, увесь град.

— Лгуппа джахан Борила араве княже, урвара, техли тайтрамже халпур Дев Индры! А мальчуган, восходя по лесенке, невдолге узрел сами палаты, которые зачинались прям за вратами, и ошарашенно пожал плечьми, не скумекав отчавось вони величались Серебристые, Лунные. Оно аки пред ним лёжали никаки, ни серебристы, а белокаменны палаты идеже и свод, и стены, и пол были белоснежными. Сама палата имела коловидный облик, и була до зела обширна у размахе, справу да слеву во стенах ейных находились чуть зримые белы широки двухстворчаты двери, оные обозначались тонкой таковой златой окаёмочкой. Вкруг стен на равных промежутках друг от друга стояли полканы, усе вони были единой масти. При чём лошадина шерсть у них гляделась серой… да не просто серой, а почитай шо седой, на животах вона яро белела, на ногах же местами была паче тёмней. Кожа человечьего тела разнилась также как и волосья на голове. И ежели кожа сотрелась от бледно-розового до блёкло-белого, то долгия волосья казали либо белоголовость, либо седокудрость. На усех полканах були водеты серебристые рубахи без рукавов, с изображённым на груди тёмно-синим символом Асура Индры. А у руках полканы держали круглый, словно из воловьей, сырой кожи вунструмент. Из вёрху того изумительного вунструмента выходила длинна така трубка, варганенная из куги аль камыша, похожая на дудочку. Таки ж трубки опущались, выглядываючи с под низу. Верхню дуду полканы сжимали устами, а по водной из нижней водили пальцами, перьбирая тама отверстия. Из трентей трубки, немногось изогнутой, на конце коей находилось широко отверстие, изливались у те самы чудно— пронзительные и каки-то волшебные звуки. Поднявшись по лесенке Борила востановилси пред проёмом входа и на маненько замер. Занеже весьма эвонти палаты были восхитительными, а стоявший посредь них, на небольшом возвышении к которому вели четыре здоровущи ступеньки, престол попервому вспужал мальца своим точно необъятным видом. Евонто стуло ограждали, со трёх сторон, невысокий ослон и две боковые стенищи. На у тех стенках были установлены четыре кручёных столбика, кые поддерживали высокий вукрашенный резьбой многосторонний купол, увенчанный золотым мечом. По боковым стенишкам престола пролёгали каки-то сказочны живописания, да символы блистающие на золотом полотне белым лучистым светом. У таковое величественное стуло, вжесь перьливающееся в эвонтой белой палате золотым сиянием, не давали мальчоночке ступить дальче.

И вон, обмерши, стоял стоямя, чуя тама у груди, у самого сердечка, како-то стыдливое вощущение, вроде як чавой-то вон натворил, дюже пакостное, и, утаивши, об том не созналси старчим.

— Ступай, ступай поперёд княже, — унезапно зашушукал позадь отрока неприятно-осипший глас урвара. — Прямо к своему престолу. Воссядь на него… Воссядь, как и положено потомку Велеба, и Дев Индры…

Воссядь!.. Уже до зела долго… долго дожидалси своего княже, властителя тот великий престол. Борюша вуслыхав тот шепоток и сувсем смутилси, зарделись егось щёчки як маков цвет, и приоткрывши роть муторно вон задышал, будто иссяк увесь воздух у той чудной, кликаемой Серебряной, Лунной, палате. И тады нежданно усю палату, на капелюшечку, поглотила тьма… да така густа, шо пропали у ней и стены, и пол, и свод, и играющие на волшебных вунструментах полканы, восталси токмо сиять золочённым светом престол. Ищё маленечко и от него удруг, по у той чёрной маре, прямёхонько к ногам мальчика пробёгла, словно пронесшая воды реченька, серебриста торенка, вжесь оставленная, ей-ей, лунным светом. Тропка та лучисто заблистала капелью света, брызгами кумачными да зелёными, и точно поманила итить по собе мальца.

Поманила, позвала… замерцав, засверкав, и чичас же престол ярко полыхнул златым светом. Да во все стороны от ослона и двух боковых стенищ разошлись широки лучи свету, вжесь не серебристогу, а золотогу. И тадыличи на престоле разглядел мальчонка могутного с широкими плечьми мужа. Зрелась у того ражего витязя горда осанка плеч, крепки, жилисты руки с долгими перстами. Широко лико было вельми хупавым и густо покрыто волнистой светло-пошеничной брадой и вусами. Крупны, тёмно-синие очи гляди в упор на мальчугана, а ровный прямой и чуть востроватый нос казалси до зела знамым. Посредь большого белого лба пролёгал тонкий, серебристый снурок удерживающий от трепыханий обрамляющие главу не мнее густые, кудреваваты пошеничны волосья.

Ображен он был у ярко-синию рубаху, на груди которой находилси усё тот же знак Индры, токмо начертанный златым цветом, померклые штаны, да высокие, васнь обшитые по стыкам кудлатой опушкой меха, чёрны сапоги с блёстками по поверхности. Рубаху одету на выпуск, утак як носят её беросы, опоясывал мощный серебряный пояс, почитай шо у две длани ширшиной, усыпанный самоцветными каменьями. Борилка взволнованно всмотрелси у энтов, будто запечетлевшийся образ, и безошибочно понял, узрев знакомы чёрточки лика, чё пред ним евойный предок Асур Индра… Ово нарочно явившийся сюды, шоб усадить свово потомка на престол, ово токмо вызванный каким-то волшебным вспоминанием. А Бог нежданно-нечаянно покачал головой и ярко-златое сияние, каковое колом расходилось от егось волосьев расплескалось у разных направлениях, наполнив палаты плавым светом, поглотив усяк мрак и пелену. Индра медленно подалси ввысь со свово престола и, поднявшись, шагнул с него униз по ступеням, при ентом указуя правой рукой мальцу, воссесть на то божественно стуло. И тадыкась Боренька нанова вуслыхал осипший глас урвара позадь собе, тихо шептавший:

— Воссядь… воссядь на престол свой! На престол твоего Бога и предка великого быкоподобного Индру!.. И ступай… ступай, как и жёлал Индра, для своего сына Велеба, и для всех своих потомков, по Лунному оврингу Дыя…Дия…Дива! Бога ночного, звёздного неба. Отца Богов и людей, правителя Поселенной… Так… так засегда желал для сынов своих Индра… Обаче мальчик не дослухал говорок урвара, вон вздрогнул усем своим тельцом и почувствовал аки отяжелели руки, покуда держащие квёрху меч. Як напряглась кажна жилочка под кожей, и кажись точно забурлила жёлта юшка унутрях. На чуток отрок сомкнул очи, и глубоко вздохнувши, словно увидал собе вдругорядь трясущимся у сноповозке, шо увозила евось из родименькой деревенке Купяны у дальни края. И тадыкась промелькнули пред ним, дорогие его душеньке, просторы бероские, пожни, елани, наволоки, кулиги, выкосы и няши. Поднялись еле заметной тенью зелёные нивы у коих росли: могутные витязи дубы да вязы; паче низкие липы; строились у рядья березняки и осинники…. а засим селились дюжие пушисты ёлочки, або покорёженные, легохонько изогнутые да ровненькие сосенки и пихты…

И сторона та жил своей жизтью… простой таковой… вже можеть и трудной, одначе вольной, чистой и полной красы родной оземи, напоенной дуновениями ветров, брызгами родниковой водицы и стойкостью собственного духа. Боренька не просто узрел отчие пределы, у которых родилси и вырос, он ано ощутил тот, неповторимый кровный запах: аромат копанной сырой землицы; кошенной сухой травы и цветов; испечённого хлеба да парного, сладковатого молока, оное матушка Белуня, своим младшим сынкам, разливала сразу опосля дойки. Мальчоночка усотрел лико матери, её тёмно-голубые крупны глаза, ровный прямой и маненько востроватенький нос, пухлы, алые губы да густые светло-пошеничные, кудрываты волосы заплетёны у тугу косу… и не мешкаючи отворил очи, оглядел те самы, неизвестно отчавось названные Серебристыми, обаче, белые по цвету палаты, иде уже ни витала, ни тьма, ни плавлость света, ни сам Асур. В Чандр палате сызнова стояли полканы, кые продолжали великолепно играть на изумительных по звучанию вунструментах, а препротивный урвара уся ащё шушукал свову молвь, жаждая у тем смутить душу отрока. Борила медленно повертал голову и горделиво вызарившись у лицо Керы, зычно поспрашал:

— Престол ждал-пождал верно многось веков?

— А княже? — почемуй-то всполошённо перьспросил урвара, абие перьстав шептать неприятное для мальчишечки, и выпучил свои карие очи.

— Я гутарю, — повторилси спросом малец, и опустивши меч удол уткнул егойно остриё во белый залащенный каменный пол. — Я гутарю престол ждал-пождал верно мово приходу многось веков?

— Да… да княже…, — поспешно ответствовал Кера, заглядываючи у роть мальчугану. — Много… много столетий ожидал престол твоего прихода… На нём когды-то сидывал сам Дев Индра и заповедовал он полканам. Токмо Борюша не стал внимать тому, чаво там заповедовал Индра полканам, и перьбивши реченьку урвара, произнёс:

— И заповедовал вон судя по сему, шоб днесь сидывал я, — Кера от сказанных слов яростно закивал и вельми широкось расплылси у улыбке.

А мальчик промеж того продолжил, — чё ж може я на у нём и посижу… да тока не тяперича… Ноне я пойду кочумать… Засим подымусь на гору Неприюта и ежели мене положено будеть со неё возвярнутьси… тадыкась и будем калякать об енвонтом престоле и той самой цеби Любоначалия… А до энтих пор не вскую нашёптывать мене усяку усячину в уши. Такового говорка Кера точнёхонько не поджидал заслышать, а посему вон онемевши, обмер на месте и даже беспомощно отворил роть, вуставившись на Бореньку.

— Ну, чавось, — строго калякал мальчуган, страшась, шо вон чичас прыснеть раскатистым смехом прям во лицо урвара. — Може уста прикроем, да спроводим дорогих гостей кочумарить… Идеже энто у вас… та сама.

— Ложница, — подсказал Рам, он стоял чуть поодаль от Кера, на последних ступенях да внимательно наблюдал за болтовнёй отрока и урвара, дюже довольно ухмыляясь, по-видимому, радуясь аки егойному супротивнику сомкнули вуста при том отворивши роть.

— Во…во… у ентову саму ложницу… вядите нас, — довольным гласом откликнулси Борила и повертавши голову, вперилси очами у палату да, напоследях, перьшагнул чрез порог. Посем вон выпустил рукоять меча из правой рученьки и споднявши её увысь, звонко гикнул, обращаясь к играющим полканам, — смолкните сыны Китовраса! Стоило мальчику то кликнуть как без задержу мелодия прекратилась и наступило отишие. Смолкли по велению Борила не токась полканы у палате, но и там позади него, стоящие на джарибе. А малец воззвав к сынам Китовраса расположившимся у Дхавале изрёк:

— Эвонто меч, — да на чуток сподняв егось увыспрь легохонько потряс им. — Меч великого воина и Бога Индры, мово предка. Я добыл его нонече у огненной реке, у приглубой пропасти… Но допрежь чем принять аль вотказатьси от заповеданного мене Индрой престолу, должон я сходють на гору Неприюта к самим Вилам, поелику днесь мене надобно отдохнуть… И коли я возвярнусь оттудась живым и здоровым… тадыличи… тадыличи и будяте мене славить, да выграть на вэнтом чудном вунструменте…

— Волынке, — негромко прокалякал подступивший к мальчугану сзади темник, и слегка наклонилси к нему. — Вунструмент этот величают волынкой.

— Надоть же… — удивлённо сказал Борилка и повертавшись посотрел на стоящих позадь него Кера и Рама. — Аки прям кличуть жинку Асура Ра… Великую богиню Волыню.

— Да, княже, правильно ты подметил… как Богиню Волыню, — согласился урвара не сводя взору с мальчишечки и сёрдито пихнул округлым концом свово посоха у бок темника, судя по сему, жаждая у тем тычком сомкнуть уста Раме. — Этот вунструмент, такой солнечный и дарующий светлую, божественно-красивую мелодию назвали в честь славной Богини Волыни.

— Княже, двери в вашу ложницу открыты, можете туды пройтить, — встрял у баляканья Рам, не вобративший внимания, чё егось бок подвёргси нападению посоха урвара, на каковом от того резкого движения заблистали капельки каменьев притулившихся к точёным лоптастым листочкам, разбросанным по коловороту тонких ветвистых перьплетений. Темник споднял руку и вуказал на праву стену, да зыркнул очами у Керу, точно мечтал пожелвить того взглядом, усего и махом започиная от ево долгих белых волосьев, заканчивая гладкими, среними копытами.

Борила вже проследив за взмахом руки Рама и взаправду узрел, чё обе створки правой двери отворены углубь той уводящей, як оказалось у други чертоги палаты. И малец разглядел, шо тама таки ж белы стены и широки ступени лесенки уходящей кудый-то выспрь. Одначе стоило токмо дверям раскрытьси, как из эвонтой горницы навстречу отроку вышел невысокий такой вороной полкан. Тот полкан был облачен у василькову рубаха, а стан евойный опоясывал вузкий, уполпальца, багряный пояс по глади оного мерцали высеченны, серебристы вузоры. По коже, почитай чёрного, лба проходил багряный снурок, плотно удерживающий чорны, коротки, гладки волосья от колебания. На лике полканском зрелось обилие тончайших морщиночек, бороздочек, а иной миг и складочек, и хотясь вон не был старцем, обаче казалси не дюже младым и верно пожившим на Бел Свете. Вороной полкан осклабилси в улыбке и низко склонил свой стан пред Боренькой, а тот увидав тако вже не вельми красивейшее лицо, с померклой кожей, но како-то дюже доброе, просиял у ответ. Рам промаж того, обращаясь к вороному, до зела повелительно, и словно жёлаючи опередить урвара, громко произнёс:

— Хара препроводи нашего княже отдыхать… Да не забудь принесть снеди… Он вельми устал и голоден.

— Слушаюсь ваше благородство техли Рам, — и Хара склонилси ащё нижее, а отрок на миг усотрел в евойных тёмных очах мелькнувший и мгновенно затухший огонёк страху. Он чуточку ищё был согнутым, а засим легохонько испрямившись, сказал, направляючи свой говорок к отроку, — ваше сиятельство, княже Борил, последуйте за мной к вашей ложнице. Борилка немедленно повертав голову, зекнул очами у Быляту, покамест подымающегося по ступеням. Старшина воинов, узрев немой вопрос мальчика, придержал свову поступь сторонь проёму у палаты, и улыбнувшись, прокалякал:

— Поди… поди Борюшенька отдыхать… А мы покедова погутарим с темником и урварой. Ужотко мальчуган сице обрадовалси тому разрешению, чё не мешкая направилси скрозе Чандр палаты к отворённой двери. Посем на ходу приметив, шо у полканов стоящих с волынками подле стен палаты на поясах висели ножны с мечами, таковой же длины як и у беросов, да токмо не у деревянных ножнах, а будто во серебряных, весьма придивно усыпанных самоцветными каменьями да символами Бога Дыя. Миновав палату, малец вошёл в новы чертоги, идеже находилси замерший на месте Хара, указывающий вытянутой рукой на ступени лесенки. Окинув взором энту коловоротную горницу мальчуган увидал, чё вона такая же белая и каменная, а гладкость стен, пола у ней являла поразительную плавность изгибов. Высокий свод, нависающий идей-то далёко, чудилси творённым из слюды, одначе он был таким прозрачным, чё проходящи сквозе него лучи красна солнышка ясно освещали ту палату. Широка лесенка малешенько вертаясь подымалась ввысь, будто стремясь коснутьси изумительного по купавости своду потолка.

— Наверх… наверх следуйте ваше сиятельство, — молвил тихонько Хара, и глас егось звучал мягко да низко.

— Чавось? — перьспросил отрок вуслыхав незнакомо слово. — Како тако сиянтельство?

— Ваше…ваше сиятельство, — слегка повышая голос прогутарил Хара и на малеша испрямившись, споднял главу да зыркнул глазьми у мальца. — Ваше сиятельство, так положено вас величать.

— Ни-а…, — возмущённо пробалабонил Борилка да яростно мотнул туды-сюды головушкой сице, шо встрепенулись его вольно лежащие густы волосья. — Они мене кличуть княже, — и мальчишечка скосил очи, указуя на Рама и Керу, оные покамест стояли у проёме Рушат врат да чуть слышно меж собой перьругивались.

— Их благородства, техли и урвара, могут вас так величать, потому что они служители княже, — ответствовал Хара и почемуй-то вулыбнулси, словно был рад тому, шо у те прерикающиеся полканы важней его. — А мы… мы-смерды, посему обязаны величать вас— ваше сиятельство. Борюша заслушав те пояснения некрасивше так, для собе, искривилси, враз дрогнули на евойном лице не токмо губы, но и нос, и лоб, и брови. Занеже у том говорке Хары звучало тако унижение и кажись словно ругань, не присущая людям светлым и вольным— каковыми были беросы. Хара же углядев перькосившигося мальчика и вовсе вспужалси, кажна чёрточка евойного лика затрепетала, точно вызнал вон о какой-то дюже страшной бёдушке грозившей смёртушкой не токась ему, но и сему Бел Свету. Он торопливо глянул в сторону беседующих Рама и Кера, в разговор которых вклинилси Былята, по-видимому, уставший слухать ихню брань, и произнёс:

— Когды-то Дев Индра разделил всех полканов на сьсловия. Закрепив за ними особые традиции, обряды и обязанности, чтобы кады его потомок прибыл в Таранец, и взял у руки цепь Любоначалия, всё происходило по оставленным им законам. Посему у граде нашем главой Таранца стоит княже— властитель, правитель и глава всех полканов, его велению безоговорочно подчиняются все. Следом за княжем располагаются сьсловия. Старшее сьсловие— служителей княжа, к ним относятся все болярины и служилые. Младшее сьсловие кликают смердами— это все простолюдины, землепашцы и чумазые. Вняв у тем баляканьям Хары Боренька сувсем окривел, верно, став схожим с у тем беросом Кривом, оный попёрси к диткам Пана, и ноне обратилси у како-то примерзкое существо. У тако перьтягивание постигло и нашего мальчика, у негось даже окосели очи, оно як не мог вон взглянуть у лико Хара, будто то вон обозвал таким скверным словом пожилого полкана. И нежданно ему втак захотелось убёгнуть отседова… Во бросить эвонтов тяжелющий меч и убежать… убежать, шоб паче не слухать таки унизительные речи: сисловье, смерды— словно вони смердять… воняють… чумазые— вроде як не кадыкась не моютси… А Хара меж тем, будто, ужось не замечая кривизны мальчугана, продолжал свои россказни:

— К старшим боляринам относятся урвары и все первенцы рождённые от сыновей Китовраса, в том числе и техли Рам. К служилому же люду причисляются все воины— это первенцы рождённые от дочерей Китовраса.

Смерды— все остальные потомки Китовраса. Простолюдины, те кто ведёт торговые дела, работают гончарами, ремесленниками, ювелирами, портными. Землепашцы, оно и так ясно, трудятся на земле, выращивая рожь, горох, овёс, пошеницу, вся та оземь лежит позадь Таранца, да на взгорьях. Они также следят за стадами коров, овец, коз каковых у нас множество… А чумазые, те которые трудятся во домах боляринов и служилого люда. Чумазый— это я.

— Ты, — повторил мальчуган до зела грустно и вздев голову, посотрел у тако добренько и чистенько лицо полкана.

— Я…я— чумазый… и слежу за палатами в Дхавала чертогах, — закивав головёшкой ответил Хара и почемуй-то заискивающе вулыбнулси, можеть страшась чё егось лишать тако почётного величания и служения у Белых чертогах. — У нас в Таранце всё… всё так мудро устроено.

Всё как велел светлый и великий Дев Индра.

— И чавось же туто-ва у вас мудрёно вустроенно, — недовольно проворчал отрок и муторно задышал, утак осе вон бул сёрдит. — Чё ж туто-ва мудрённого, ежели тобе чумазым кличуть али смердом… Вроде як от тобе чем-то воняеть… Да, разве сице можно… втак обзыватьси… дразнитьси таковыми бранными словами, — малец тряхнул головой, и, приподнявши увыспрь меч, гневно потряс им, точно у то он был повинен в таких неважнецких, аки кумекал, Борюша обычаях. — А вот наш Вышня… он нас усех величал своими чадами. И не кадысь вон нас не делил… Мы усе для него равны, чё я простой мальчик, чё дядька Былята оный соратник ваяводы града Гарки… усе равны… Скверные у вас законы и вобычаи! И вообче не вскую Хара предо мной так кланитьси, оно як ты мене годками— то постарче… многось старче…

— Что здесь происходит? — унезапно раздалси за спиной мальчугана раздражённый глас темника, судя по сему, он бесшумно подступил к ним, сице чё у пылу беседы цоканье его копытов по каменному полу ни Боренька, ни Хара, ни вуслыхали. Обаче кадыкась Хара вузрел стоящего позадь мальчонки Рама, в евойных очах промелькнул дикий страх, словно полкану грозила кака-та страшна гибель. Вон аж! от пужливости, весь затрясси и согнулси у три погибели, заколыхались на главе у полкана долги волосья, заструилась василькова рубаха, заволновалась шёрсть на лошадином стане. И мальчугану днесь стало утак жаль такого разнесчастного чумазого, который, казалось, мог ноне от страху впасть без чувств прям на пол. Да, абы того не случилось… абы Хара не впал, мальчишечка резко повертавшись к темнику, зыркающему огнями очей у чумазого полкана, торопливо изрёк:

— Гутарим мы тута… а чёсь надоть? Чё не могу погутарить я?..

— Ах, княже… знамо дело молвите, — созидая на лице широченну вулыбку, и абие прекращая пужать Хару лучистым сиянием своих глазьев, отметил Рам. — Я думал может чумазый тебя обидел чем, вот и поспешил.

— Чумазый… — расстроенно протянул малец тако противно величание, и, сдвинув купно густы, чёрны брови, дрогнувшим голосом, у коем звучало огорчение, добавил, — никтось мене не вубежал… И посем я сам могу за собе постоять… оно як у мене не тока меч имеитси, но и язык, — да обращаясь к сице неприятно кликаемому чумазым полкану, сказал, — Хара ужесь пойдём чё ли кочумать.

— Ваше сиятельство, пожалуйте… пожалуйте наверх… по ступенечкам, — забалабонил обрадованный Хара, судя по сему, избежавший наказания от смурного обликом Рама. — Вверх по ступенечкам, ножечку осторожненько ставьте, чтоб не упасть… В ложницу вашу, извольте на одер свой… извольте ваше сиятельство. Борюша можеть и жёлал возмутитьси энтому именованию, как и многое у Таранце, чуждому душе отрока, но вже не стал. Зане оченно боязливо посматривал у направлении Рама Хара. Да и оставшийся унизу, осторонь лесенки, темник дюже как-то тягостно дышал, васнь хотел догнать чумазого полкана и надавать ему оплеух. Посему мальчик торопливо направилси увысь по лесенке. Ступени которой были не шибко широкие, в сравнении с теми, шо вели с джариба у Дхавалу, одначе усё же и не узкие, потому по ним легко вышагивал Хара, идущий сзади Борилки.

Свёрху эвонту белу каменну лесенку вустилало тёмно— синие полотно, плотное и вельми пушистое, чудилось у то бул даже не холст, а меховы шкуры пошитые меже собой, оттогось и таки густые. С обеих краёв ступени огораживали завитые у одном направлении высокие, каменные, белые держаки, свёрху на каковых лежмя лёживала не мнее узкая облокотница, токмо из голубого голыша, за которую надобно було держатьси подымаясь ввысь. Ступени на лесенке были не крутыми, а поелику мальчик не стал опиратьси на те облокотницы. Сами ступени вели уверх вроде як тоже закрученно и были завиты у одном направлении, также как и держаки. Два раза обогнув коло, лесенка привела отрока и Хару к небольшому ровному пятачкому, словно повисшему у промежке от своду до полу, ограниченному белыми стенами по кругу и широкой двухстворчатой, деревянной дверью голубого цвету.

Ентова дверь, обрамлённая по меже широкой златой полосой, воканчивала собой пятачок, посредине створок на водной и иной из них были выложены выпуклыми голышами тёмно-синие знаки Индры. Поднявшись по ступеням, мальчуган остановилси на пятачке, белоснежный пол которого сохранял образ вытянутого яичка. Хара догнавши мальца, сызнова ему низенько поклонилси, а опосля подойдя к дверям, взялси за златые гриподобные ручки. Несильно толконув от собе створки, оные чуть слышно скрыпнули, точно то пропел сверчок, полкан медленно отворил их. Посем также неторопливо Хара вотпустил ручки да вставши у сторонке от проёму, на том самом пятачке, поверталси ликом к отроку и торжественно молвил:

— Извольте войти в свою ложницу, каковая по праву крови принадлежит вам, ваше сиятельство.

— От…Хара… токмо не надь мене кликать таковым нудным словом— сиянтельство…, — откликнулси Борюша и шагнул уперёдь, намереваясь войтить у горницу. — Точнёхонько я сияю…, — и немедля замерши, обомлел. Оно аки ложница поразила своей чудной красой душу мальчика. Вона как и Чандр— Серебристая, Лунная палата сотрелась полукруглой горницей. На ейных стенищах располагалось несколько громоздких, четырёхугольно-вытянутых окошек в которых гладкая васильковая слюда була оченно прозрачной, оттогось у ложницу, снаружи, проникал ясный свет, солнечного воза Асура Ра. Эвонтова светозарность наполняла усю палату желтовато-васильковым сиянием, отражаясь, словно от водной глади и от стен, и от потолка, и от пола, иде белый голыш был сподряд покрыт узорами из разнообразных самоцветных каменьев. А кады свет касалси тех живописаний мерещилось, чё изображения оживают… И вот на могутных деревах, напоминающих дубы да вязы, враз зачинали трепетать листочки. С веточек вспорхнув да широкось раскрыв крылья, скользили у полёте по голубому своду птицы. Та чарующая небесная лазурь нежданно то голубела, то бледнея, на маненько, покрывалась среними облаками, кои опосля обращались будто б у василькову пожню.

Подле деревов росли зелёны травы, а посредь них ходило усяко зверьё.

Зрелись тама серы волки, редрые лисы и даже буры ведмедя. Иноредь мнились и вовсе каки-то чудные, доселе не видимые мальцом животинки с длиннющими руками аль приплюснутыми мордами. По усей поверхности пола колыхались травы и цветы. Вони инолды вздрагивали своими вытянутыми перьевидными отростками, трясли соцветиями… и тадысь созерцалось як прерывчато колеблются на них мелки, голубы росиночки.

Бывало, промеже тех трав двигались едва заметные, почитай шо смаглые, змеи и ящерки. А на загнутых былинках восседали зелёные, чуть ли не с палец у длину, кузнецы. Залюбовавшись изумительной лепотой стен да изображениями на них мальчуган сразу вжесь и не обратил внимания на огромный одер, стоящий углубине ложницы. Энто был мудрёный такой одер, вон точно находилси под крышей, и поддерживалси четырьмя белыми схожими со стволами деревов столбами, увитыми перьплетениями золотых ветвей. На вершине те столбики были скреплены меж собой четырьмя брусками, ужо и по тоньче, и не так богато украшенными, на оных и поместилси потолок из лёгкогу холста, идеже на златом полотне проступало чудное хитросплетение нитей паче тёмных оттенков, живопишущих усякие цветы.

С макушек тех брусьев удол спускались мягкие, нежные холсты завес по грани украшенные бахромой. Энти завесы достигали пола ложницы, теряючи свои махры у подымающихся травах, и вукрывали одер по трём сторонам, оставляя проходь ко нему лишь с одного боку. В белы столбики, до половины их высоты, были вставлены два золочёных ослона, овый супротив другого, меж которыми проходил широкий настил застеленный свёрху высоким тюфяком, простынью из нежно-голубого холста да тонким, небесного цвету, одеялом. По тому самому одеялу, укрывающему увесь одер, была разбросана уймища васильковых подух, от здоровущей, ноли утрое больче бероской, до маханькой, васнь с ладонь. Ослоны гляделись не токась золочёными, по ихняму полотну проступали добре зримые узоры дивной резьбы, по каковой мальчуган дотумкал, чё одер деревяный и лишь покрыт тем самым золотом. Сам одер был не токмо долгим, но и весьма широким, на коем моглись улечьси и Борила, и Крас, и Былята и тады усё ищё восталось местечко для шишуги. Одер был высоким, посему сторонь него стояла небольша така посеребрёна скамля с короткими ножками. Созерцая тот одер Боренька отчавотось припомнил свой край и большущу бероску печь которая, точно и енто ложе, занимала почти четверть жилища. На печи кочумали старики аль мальцы, взбираясь тудыличи по приступкам, таким небольшим двум, трём ступенькам.

Почивали беросы и на полатях — эвонто таки деревянны настилы, они започались от боковой стёны печи и проходили по избёнке ноли до супротивной стороны жилища. Полати были высокими, едва ли не ровняясь с печью, с коей на них и залезали. Край полатей ограждалси низкими держаками да деревянной облокотницей. Застелалися полати тюшаками шитыми из сафьяна (выделанной кожи козла) набивающиеся соломой, мочалой, шёрстью аль пером, тогды тюфяк кликали периной.

Свёрху на тюшаки и перины стлали льняные или конопляные простыни, да ложили четырёхугольны подухи набитые пухом, вукрывалися беросы лоскутными да стёганными одеялами. Ежели у семье було много ребятни, то вдоль стен, не занятых печью, ставились широки скамли намертво креплёны к стенищам, тёсанные из самых крепких деревов, оные служили не токмо для сиденья, но и для сна.

— Пожалуйте на одер, ваше сиятельство, — продолжил свои нудны величания Хара и склонилси ащё ниже. Борюша зачурованный таковой сказочностью ложницы, прямо-таки вздрогнул от унезапно подавшего глас полкана, да будто пробудилси, от глубокого сна в который его ввергла у та несравненность палаты.

Он встряхнул головой, отчавось пошли волной по ней густы пошеничны волосья, и сделал несколько шагов у направлении одера, слегка пужаясь смутить своей простотой энту купавость, або своей неуклюжестью чё-нить сломать. Вставши посредь ложницы, мальчик огляделси, а Хара ужось закрываючи створки дверей балякал промаж того:

— На одер…на одер извольте возлечь ваше сиятельство. Ведь сколько… сколько веков дожидался он своего властителя, самого потомка досточтенного Велеба и Бога Индры.

— Хара, — сёрдито отметил Борилка и повертав голову гневливо полыхнул очами у сторону полкана. — От ненадоть токмо сице причитать… дожидалси вон… не дожидалси… оно мене то излишне ведать… Ты луче молви, чё можно мене ложитси… али неть?

— Вестимо…вестимо можно ложится, — выпускаючи из перстов ручки дверей, откликнулси торопливо Хара и поверталси к мальцу. — Чичас я помогу вам раздеться. Сыму сапоженьки, рубахоньку, да поясочек и тогда пожалуйте на одер ваше сиятельство, а после принесу кушанья.

— Чавось?… когось раздеть, — возмущённо дохнул мальчишечка, и глазёнки егось вытаращились, васнь ему пришлось нанова узреть злобного змея Цмока нежданно вошедшего у ложницу Индры. — Да-к… да-к…, — задыхаясь закалякал вон, — чё ж я маненький какой… Я вже отрок, и сам собе сапогу сыму… и пояс… и рубаху… А ты… ты ступай Хара. Одначе полкан не двигалси с места, словно днесь окаменел, да не просто обмер, а прям сжалси у собе, враз ставши каким-то маханьким, забито-обиженным. Мальчик узрев таковой испуг, смутилси… да, шоб паче не страшить своим раздражением полкана, глубоко вздохнул, и, просиявши, чуть тише пробачил:

— Поди Хара… поди, я сам привык раздеватьси, а шамать я ноне не буду, ужо оно як вельми вустал. Полкан абие поклонилси, и спешно развертавшись, схватил рукой водну из створ и чуточку её приоткрывши, проскользнул сквозь узку щель, следом резво притворив дверь за собой.

— Фу… — довольно пропыхтел мальчуган, обрадовавшись тому чё, напоследях, осталси один хоть и у таких великолепно-пречудных палатах. И тогды же тронувшись с места неспешно направил свову поступь к одеру, кые доставало настилом и высоким тюшаком ему до стана.

Остановившись подле него, Борилка протянул уперёдь руку да огладил гладко одеяло, подивившись эвонтой мягкости и струящейся нежности холста. Засим вон поднявши, поклал на одер меч, да шагнув к завесам, ощупал и у ту паче плотну холстину.

— Чё ж Индра— лунный иной Ра, — молвил вон обращаясь к покоившемуся на одере мечу, и кивнул ему. — Ты кован самим Богом Сварогом, кован для Асура Индры… а посему и место твоё туто-ва на евонтом одере, каковым жёлал Индра смутить мову душу… Да токмо не так просто мене полошить, оттогось як вельми я люблю свой край и Крышню… Эх! видывал бы ты его…, — расплывшись у улыбке произнёс мальчуган, не сводя взору с меча. — Ужо он такой светлый Бог… не забыть мене его доброту… Да и посим Индра, — мальчик, протянув рученьку, обхватил могутну рукоять да на немножечко приподнял меч ввысь. И у тот же сиг, сорвав с под меча широко, мягко, шерстяно одеяльце, скинул на пол, при том часть подух посыпалась услед за ним. — Ты ему, — добавил отрок, возвярнул меч на прежне место, то есть на одер. — Предку мому, кажи, ежели узришь… Оно то мене никак не можно свярнуть с Солнечного овринга … Ты ж мудрёный меч и творёный самим Сваргом посему должон кумекать, чё род мой…, — и Боренька выпустив из руки рукоять меча провёл по его растительному узору перстом. — Род мой бероский— вон же идёть не от Индры, а от Белуни… от девы той, хупавой, верно, як и матушка моя… Занеже он, Индра, кто? Он— Бог, а я человек… И усё во мене человечье, людское … усё то от неё… от Белуни, от матери моей, прародительницы… утак-то…. Борила убрал руку от меча и отступив от одера назадь, принялси сымать со спины туло и котомку, со стана пояс, днесь ночью спасший ему жизть и своей крепостью пособивший достать должное. Засим усё то снятое он поклал на пол, носком сапога подтолкнул подухи у едину кучу к скинутому одеялу, и, вопосля того, уселси на творёну мешанину свёрху. Медленно и устало вон развязал снурки на голенищах и стащил с ног сапоги, скинул, чуть влажноваты, суконки. Да посем вуставилси смыкающимся взором на свои босы ноги, вжесь не смуглые, а каки-то розовато-отёкшие от трудной дороженьки и той жарыни каковой ноне были подвергнуты. Ищё морг вон обозревал саму таку несравненну ложницу, да вдруг повалилси свёрху на одеяло, подгрёб большущу подуху под голову, и сомкнул очи… Кой-какое времечко он тихочко лежал тама, и унезапно просиявши пробалякал, направляючи говорок тот к мечу:

— Оно Индра попомни то… даже ежели я ту цебь и прыму … то ты не мерекай, чё мене будуть надобны энти палаты и чертоги… да николиже… Моя торенка не из…ме..н..н..а… Лико мальчугана едва заметно дрогнуло, губы шевельнулись выдохнув протяжно да вяло последне слово и густой сон навалилси на него. Сон— Асур почиваний, сын Богини Мары… И тадыличи нежданно яркий солнечный луч, будто б пробил слюдяно — васильково оконце и узкой полосонькой скользнул по высоким желдам, покрывающим пол у ложнице, покачивающим перьевыми, долгими былинками як живинькими. Траванька пошла малыми волнами, затрепетала и вжесь словно раздалася у стороны, выпускаючи из собе небольшого духа. Енто был почитай прозрачный дух бабёнки, обликом своим напоминавшим старушечку, обряженный у цветасту понёву, длинну до пола, и белу, с вышивкой по вороту, рубаху. Долги седы волосья духа гляделись совсем реденько, укрывая малешеньку головушку, иде на покрытом морщинками круглом личике светозарно проступали тёмно-серы глазёнки. Медленной поступью старушенька двинулась к лежащему на полу мальцу, на ходу раздвигая тонкими полупрозрачными ручонками высоки, для ейного росточку, травушки, сбирая с у тех востроносых концов капли голубоватых росинок. Дрёма, а ента безсумления была она самая, дух вечерней и ночной жизти любого жилища, подойдя к лицу Борюши, бросила у него те мельчайши, водянисты брызги, каковые коснувшись кожи, огладили её словно мягки, ласковы рученьки. Дух обошёл мальчугана по кругу, и, поправил одеяльце, прикрыв им Бореньку да подоткнув края под подуху, абы было тяплее. Засим усё также неторопливо Дрёма приблизилась к подухе, на которой покоилась глава мальчонки, и, взобравшись на неё, пристроилась обок. Нежно сице, по-матерински, старушечка провела своей маханькой пястью по волосьям мальчика оправляючи их к долу, а опосля тихочко запела убаюкивающую песню… таку светлу, чудну и милу… А луч солнца, тот самый, который пробудил Дрёму, пробежалси по полу и несильно качнул своим движеньецем былинки трав, отчавось у те затрясли крапинками росинок, умиленно вторя песни старушечки, заливисто затренькав, вроде гремушек оные у праздники беросы подвязывали коням. И Борюше, аки дитю, коих вельми любила Дрёма, стал снитьси добрый сон. И видел вон у нём лицо своей матушки, братьев, сестричек и сродников по которым утак истосковалси… зрел у том сне Младушку. Вони шли с младшим братушком по какой-то лесной торенке, подле них шелестели листвой высоки дерева, во руках у них были корзиночки полны сладкой, алой малинки… а тама идей-то у вышине дубрав… далёко… далёко пела для них песенки кака-та чудна пташка.