Сеча за Бел Свет [СИ]

Глава двенадцатая. Повалуша

Не вуспели ащё толком-то за Борилой и Былятой сомкнутьси Рушат врата, впустивши их у Лунную палату, як к мальчонке подскочил Рама.

Он вельми широко растянул свои уста, выражая тем радостну вулыбку, сице чё показались евойны белые, чуточку выступающие уперёд, зубы, засим отвесил нижайший поклон, да торопливо молвил:

— О… княже, дюже рад тебя лицезреть. Как омылся? Ко душе ли пришлись наши бани? Борила открыл было роть, жёлая прогутарить свово недовольство полканскими банями, обаче старшина беросов стоящий подле него, опережаючи тот говорок, ответствовал темнику:

— Баня Борюше пришлась по нутру… И за одёжу чисту вон благодарен… Тяперича бы надоть его накормить, оно як он до зела голоден. Мальчик порывисто повертал голову и вуставившись очами у Быляту, ошарашенно пожал плечьми, тока воин едва заметно качнул головой, повелевая тем самым ему молчать.

— Что ж… трапезничать оно уж и верно после баньки положено, — суетливо прокалякал Рам и нанова поклонилси отроку, токмо у ентов раз не шибко низко. — Просим тебя княже в повалушу…где всё…всё уже готово. И указал рукой на леву дверь ведущу из Чандр палаты у те самы чертоги, глядевшиеся с джариба четырёхугольной баштой оканчивающейся тремя покато-округлыми смарагдовыми верхушками. Да чичас же двое полканов, замерши стоявших посторонь стены, шагнули к тем вратам, и, ухвативши ручки, отворили настежь дверны створки, да сызнова обмерли подле стенищ.

— Пройдём княже, — бодро произнёс Рам, и громко цокая по каменному полу палаты крепкими копытами, повёл мальчугана и Быляту к тем вратам.

— Борюша, — попридержал за плечико мальца старшина беросов, и, склонившись к уху тихонько прошёптал, — ничавось покуда не балабонь… особлива не сказывай свово недовольству. Борилка вставши на крохотулечку, задрав голову и зекнув очами у лико Быляты понятливо кивнул, вспомянув того вороно-чалого банного полкана и дрогнувшее, покрывшееся мжицей тело да шёрсть на нём.

Кумекая чё како необдуманно речённое им слово можеть быть неправильно истолкованно таким всеугождающим Рамой аль (и мальчик перьдёрнул плечьми, на миг, точно узрев пред собой промелькнувшее на вроде мнимости лицо урвара) эвонтим самым Керой, да обращено супротив простых смердов. А Былята промаж того вжесь испрямил свой стан, да выпустив из крепкой хватки плечо Бореньки, легохонько подтолкнул его у спину ко вратам. И мальчуган абие продолжил ходьбу. Обаче подойдя к распахнутым дверям, он на чуток замедлил шаг, оно как возле них встоясь застыл Рама и вдругорядь покланясь указал рукой на проём. Борила спервоначалу и вовсе востановилси не спонимаючи, отчавось не йдёть темнику. Но кадыка тот мотнул у сторону проёму головой и широкось осклабилси, дотумкал чё, то вон должен проходють первым, посему и тронул свову поступь, войдя у повалушные чертоги. Эвонта горница, у коей мальчишечка оказалси перьступив проём врат, была не широка, одначе весьма долга. То была даже не горница, а какой-то полутёмный предбанник, уходящий управо и улево, с зеленоватыми стенами и высоким угловатым потолком. У самих стенищах каменных и гладких блистали махонечкие серые вкрапления да тонки паутинные прожилочки. Предбанник не превышающий у ширшину семи-восьми шагов казал пред отроком иные раскрытые двухстворчаты двери токмо зекрого цвета, которые открывали проход у новые палаты. Борилка миновав тот самый предбанник, ступил чрез широкий и вжесь малешенько округлый просвет, оно занеже сами двери гляделись свёрху коловидно-загнутыми, и узрел огромну, четырёхугольну палату. На супротивной стороне каковой, на стяне да на двух иных, сходящихся с ней стыками вуглов, находились громоздкие вытянутые окна со прозрачно-васильковой гладенькой слюдой унутрях, наполнявшей палату голубоватым дымком, будто поддавшимся от далёкого костерка. Стенищи, могутный свод да пол были туто-ва смарагдового цвету, и украшены дивным живописанием витиеватого Мирового Древа. По усему незанятому оконцами и дверью промежутку смарагдового, каменного полотна стен и потолка струились тонкие да паче мощные, золотые ветви того дерева усыпанные трёхлапными листками обведёнными по кромке смаглыми паутинками. На полу же поместилси ражий, златой ствол, от оного во усе стороны расходились не столь широки ветви, плавно перьтекающие выше на стенки и свод. Посередь палаты расположился дужистый, невысокий, деревянный столище, накрытый свёрху тонкой, васильковой скатёркой, понизу увитой изумительно хупавой вышивкой зекрыми нитями разных низеньких трав, чапыжника и цветов. На скатёрке были вустановлены здоровущие тарели, края которых, в отличие от небольших бероских с приподнятыми боками, гляделись плоскими. И на кажной таковой тарели поместилась всяка снедь. Во высоких глиняных да серебряных бочковатых с пережабиной под горлом, носом и ручкой кувшинах було, чтой-то налито. От изрядных по виду мис и плошек, иде колебались густы навары, увысь подымалси мудреватый, белый пар. По усей палате витал приятнейший дух варённого, жаренного мяса, овощей да неповторимый аромат пошеничной выпечки. Стоило токась мальчику войтить у палату и втянуть у собе ту чудну пахучесть итьбы, от коей забурчал голодный животь, и закружилась глава, як позадь него сызнова зашептал Рама:

— Следуй княже ко столу, ко почётному стуло. И взаправду прямо на дугообразном изгибе стола супротив окон расположилось стуло со высоким резным ослоном, будто охваченным посредине кумачовым холстом, со широкими подлокотниками, завершающимися орлиными головами. Эвонто стуло хоть и було деревянным да тока резьба та по краю и у местах углублений зрилась серебристой, а заместо глазьев орла зекались лучисто— пыхающие синим светом камни лазоревого яхонта. Боренька вуслыхав реченьку темника, оглядел то изумительно стуло, обаче с месту не двинулси, не мня, як он могёть усестьси на само почётно место у ентой палате.

— Ну, княже, чего ты? — вопросил Рам повышаючи голос.

— Борюша, — принялси пособлять темнику Былята, и подступив к мальчонке ближее, тукнул его у спину направляя ко столу. А посем негромко молвил, — ступай… чаво ты… оно эвонто место ничем от иных не вотличаетси. Протяжно дохнув, мальчуган вжесь махонечко колебалси, а засим кадыка Былята вдругорядь подтолкнул у спину, двинулси к тому самому великолепному стуло, обходя стол по дуге с правой стороны. Минуя вкруг столище отрок к удивлению свому приметил, чё подле него неть скамлей, ни водной. Приблизившись, к таковому осанистому стуло мальчишечка востановилси, и обернувшись, посотрел на идущего позадь него Рама.

— Садись княже… садись, — подбодрил смущённого мальца темник и тады ж кивнул. Боренька вставши пред стуло протянул рученьку ко нему и вуказательным левым перстом огладил словно озёрной глади коричный подлокотник. Опосля, опершись об ту облокотницу дланью, он обошёл стуло и вуселси на ровно сиденье, кое также как и ослон було охвачено кумачовым холстом вельми мягоньким и точно густого, короткого пушка. Усевшись на у то стуло, мальчуган словно ощутил под собой лёгоньку перинку, у так сиденьеце было мягко. Да оглядевши то стуло справу и слеву, провёл правым пальчиком по сказочно сице вырезанной голове орла, евойным яхонтовым глазьям, серебрёным пёрышкам и боляхному загнутому клюву. А положивши на иную главу, леву ладонь ощутил, як она слегка вздрогнула, и по коже пробегла мала така покалывающая рябь. У то волнение, по— видимому, вызвал клюв головы, оно как был он не деревяным, а можете железным и при том яро блистал серебром. Осмотрев те изумительны облокотницы, мальчонка повертал голову и выззарилси направо, иде у трёх от него шагах, подле поместившихся скамлей, судя по сему, находящихся там нарочно для беросов, стоял Былята. Борила и вовсе тадыличи смутилси, потупил взор, а рдяной румянец покрыл егось смуглы щёки… ащё бы вутак осе опростоволоситси…

Усестьси, кады старший стоить. Отрок, не мешкая, подскочил со стуло, вухватив руками скатёрку, и от той прыткости, чуть було не опрокинул усё со стола на собе. Он встал на ноги и обеспокоенно зыркнув очами на воина, кривенько вутак, стыдливо вулыбнулси.

— Ты, что княже? Что вскочил? Воссядь… воссядь, а то другие в повалушу войти не посмеют, — произнёс Рам, вставший около ослона того почётного стуло.

— Да… як же я сяду, — возмущённо пробурчал мальчик, а щёки евойны прямо-таки заполыхали, васнь он нанова нырнул у приглубу огненну пропасть за мечом. — Як же сяду кадысь дядька Былята стоймём стоить?

У нас у беросов так не полагаетси… шоб меньчой поперёд старшого садилси.

— Ну, это у вас… у беросов так, — усмехаясь, отметил Рам. — А у нас, у полканов, самый старший ноне являешься ты. Ты— сам княже Таранца, потомок наследника Велеба.

— Старчой, тот каковой годками шибче, не эвонтими вашими, — Борилка на немножечко примолк, переворошивая у памяти непонятны полкански традиции и величания. Да чуть-чуть попозжа добавил, — а не ентими вашими сьсловиями.

— Борюша, — окликнул мальчугана старшина беросов, и когды тот посотрел на воина, молвил, — просит тобе темник сесть… сядь.

— Да не кады! — раздосадованно загамил малец, и отрицательно замотал головушкой так чаво пошли волнами егось длинны, пошеничны волосья. — Як же я сяду, а ты дядька стоишь.

— Садись… садись Борюша, — расплывшись вулыбкой, прогутарил Былята. Да видя, чё тот не соглашаетси, продолжая раскачивать главой, дополнил, — а то по твоему не сговору мы усе от голоду поумираем. Садись, — вже паче сурьёзней, и, прекращая вулыбатьси, изрёк вон, — я тобе як старчий велю. Боренька вобиженно скривил губёнки, и со не жёланием опустилси на сиденье стуло, при том вцепившись перстами у головы орлов на подлокотниках, словно заставляючи собе. Да опосля повертав главу, зекнул глазьми в усё ащё отворённы двери, право калякать, днесь у них сомкнули водну створку, воставив раскрытым лишь проём справу. И тока стоило мальчишечке усестьси на стуло, как чрез растворённу створку у палату вошёл урвара, ужесь на энтов раз не сжимающий во руках свой упалый посох. Звонко топая копытами по каменному полу, Кера сделал несколько широких шагов по повалуше, и резко востановившись, поклонилси Бореньке да недвижно обмер. Мальчик, увидевши склонившего урвару и сувсем скособочилси да выгнул дугой, напоминающей ентов столище, губёшки. У палате меж того наступило отишие, а застывший у поклоне Кера почемуй-то не двигалси с места, точно чавой-то ожидаючи. То чё он ждал какого-то повеления Борилка смекнул немного погодя, узрев як тихонько Кера споднял одну, засим иную ногу, обращая у тем самым на собе внимание. Повертав голову у сторону Быляты отрок взволнованно кивнул в направлении урвара, поспрашая того, чёсь деять. Одначе воин лишь непонятливо приподнял квёрху, свои мощны плечи, верно не ведая чаво тако Кере надоть. Тогды Борила, оглянулси и увидав, стоящего позадь собе слева от стуло, темника со злорадно растянутыми устами и смеющимися очами, вроде как наслаждающегося таковым загнутым видом урвара, вопросил:

— Рам, чёсь ему балякать? Темник от того спросу резво встрепенулси и ласково глянув на мальчишечку, ужотко по-доброму расплывшись, тихо пояснил:

— Урвара, как и все последующие, пребывающие к трапезе княжа, обязаны испросить позволения сесть за стол.

— А…а…, — облегчённо протянул мальчуган, и, повернувшись у напрравлении урвара, кликнул, — Кера садись за стол.

— Я повелеваю, — подсказал чуть слышно Рам.

— Я повелеваю, — недовольно докончил малец. Урвара, без задержу, выпрямилси и стряльнув ненавидящим взором у темника, полыхнул той лучистостью глаз, направив опосля того свову поступь вкруг стола со стороны Былята. Подойдя к стуло мальчонки Кера встал справа от него, при том сызнова обменявшись вельми яндовитыми взглядами с Рамом, да таковыми пронзительными чё Борилка почуял, аки вони пролётели над егось главой, словно серебряные молнии Асура Перуна. Как токмо урвара занял место осторонь мальчугана, в палату вошёл ищё водин полкан. То был такой же по масти, как и Кера, белый полкан, дюже молодой, обряженный у жёлту рубаху, с проходящим по лбу златым ободом усредине которого находились три крупных редрых яхонта, точь-у-точь як у та, чё пролегала по лбу урвара. Вставши на том же самом месте, идеже до ентого стоял Кера, белый склонившись, замер пред мальцом, и урвара чичас же зашептал в ухо Борилке:

— Это, княже, второй урвара Таранца— Лам. Вели ему садиться за стол ежели того желаешь.

— Лам, садись за стол, — торопливо прокалякал мальчик, ужесь маленько раздражаясь от такой нудности ентих величаний и поклонов.

— Я повелеваю, — вдругорядь молвил у левое ухо Рам.

— Я повелеваю, — пробухтел мальчик, жаждая прям днесь покинуть ентов стол и нехай ано оставшись при том голодным. И покамест Лам обходил стол пристраиваясь подле Керы, в повалушу один за одним принялись вступать полканы, то як пояснил урвара, продолжаючи шелестеть в ухо, были те самы болярины, и зрелись они оченно холёными да гладкими, облачёными у разноцветны рубахи, без поясов, обаче со серебрстыми снурками на лбу украшенными маханькими самоцветными голышами по поверхности. Вони усе замирали, низко кланясь княже, а получив соизволение мальчонки вставали по дуге стола со стороны Рама. Кадыка напоследках та половина столища заполнилась полканами, у повалушу вошли беросы. Токась путники Борила вступили не по очерёдке, а усе махом, попервоначалу, как то и положено у беросов, пропустив чрез проём створки старчих. Як лишь у повалушу явились, дорогие сердечку мальчика, сродники-беросы, вон торопливо вспрыгнул со свово стуло, жёлая абие кинутьси к ним навстречу, однакось путь ему приступил урвара и злорадно сице улыбнувшись, сказал:

— Княже… надобно соблюдать наши традиции, оные заповедовал нам Индра и трепетно сберегали наши предки многие века. Боренька хотел було плеснуть гневну реченьку у лицо ентого, покрытого рубцами морщин, Кера, но засим припомнил, чё вызнал про ту неправильну жизть полканов, про усяки обидны прозвища, и мелькающий испуг у очах чумазых и скрыпнув зубами, смирил свово недовольство, не побёг из-за стола, одначе усё ж и не сел на стуло. Мальчишенька поверталси ликом к своим путникам, понуро обозревающим столы, и верно пришедшим сюды по велению Быляты, да, шоб поддержать раскрасневшегося, со дрожащим от сёрдитости гласом, Борилку, и звонко изрёк:

— Дядьки Сеслав, Сом, Гордыня и вы, Крас да Орёл милости просим ко ентому столищу, — а вуслыхав недовольный шик урвара, паче зычнее добавил, — ко моему столу. А ежели комуй-то не нравитси як я калякаю, тому можно полавушу…

— Повалушу, — тихонько поправил мальчугана до зела довольный темник.

— Во…во… тот могёть повалушу и покинуть, — докончил свой говорок малец. А опосля обернулси и глянув на Керу упервые за прожитые на Бел Свете двенадцать годков сверкнул глазьми во сторону пожилого да старчего летами человека. Обаче урвара токась лицемерно расплылси у улыбке, он был готов согласитси со жёланиями свово княже лишь бы его не выдворяли с повалуши, а посему молчаливо закивал. Проследя взглядом за беросами, кои обогнув стол, расположились следом за Былятой, но доколь не вопустились на скамли, Борюша нанова сел на стуло. И тадыличи вяще приятный обликом да говорком темник склонилси к нему, и вытолкнув своей могутной рукой воина голову урвара прочь, забалабонил:

— Княже, а теперича, ежели желаешь, вели всем усаживаться и потчиваться.

— Садитесь… садитесь усе да начинайте желвить, — торопливо сказал мальчишечка, обрадовавшись, чё у тот затянувшийся обряд наконец-то завершилси. И стоило княжу то повелеть, аки у тот же морг затворилась створка врат, а во левой стене приоткрылась, до ентого почитай не зримая, небольша дверка и чрез неё у повалушу вошли несколько чалых полканов облачённых у зелёны рубахи без поясов, и с зекрыми тонкими снурками, поддерживающими коротки як и у Хары волосья, на голове. Опустившиеся, на поставленные нарочно для них скамли, беросы смурно оглядывали выставленные явства, точно не решаясь к ним притрагиватьси, а приглашённы полканы— болярины улегшись на пол лошадиными частями тел да оказавшись человечьими как раз супротив стола также не преступали к трапезе, по-видимому, чаво-то ожидаючи.

Токмо до зела изголодавшийся, за энти дни, отрок тогось даже не приметил. Вон торопливо протянул руку и ухватил с тарели большущий кусок пирога. Эвонто был не такой пирог как бероский, и смотрелси он пониже, и являлси не столь румяным, чем кушанье родного края.

Начинкой полканского пирога служило нежное, слегка терпкое и горьковатое мясо. Мальчик резво пихнул пирог у роть, и, откусивши от него огромадный кусок, усё оставшееся поклал на тарель, принявшись спешно жёвать. Чалые полканы, те оные ступили у повалушу скрезь потайну дверь, стали бесшумно скользить меж столов подливая питьё у небольшие серебряные сосуды, расширяющиеся кверху с тонкой ножкой, кликаемой — кубованами, як вобъяснил Рам. Бореньке налили у такой кубован какой-то дюже сладкий напиток, схожий с бероским компотом.

На столе було многось таких кубованов в каковые чалые полканы плёскали из глиняных кувшинов, судя по сему, чёй-то хмельное. Оно як глотнувший из того кубована урвара враз покрылси крупными кумачными пятнами, вжесь совершенно обезобразевшими его, и до того нелицеприятно на взор мальчика, лико. На здоровущих тарелях расположилось несчётно колико усяких пирогов круглого и клинового виду, и были они наполнены не тока мясными начинки, но и кисловатым творогом, и горохом, и ащё какой-то овощной снедью. До зела много было на столе мяса, в основном варёного. Оно помещалось на тарелях крупными кусками, а свёрху було полито густым отваром, сдобренным разными, чудно пахнущими травами. Мясо зрилось также и жаренное, но тады эвонти куски были не больче полпальца. И кадыличи, Бориле, темник наклал то кушанье на тарель, мальчуган вкусил вельми нежное и словно тающее во рту мясцо. Во здоровущих мисках и плошках находились густоватые навары ярко-зелёного цвету, которые мальчонка не стал жущерить, потомуй как от них шёл шибко резкий дух. Вообче еда та мальчугану понравилась, право молвить, у полканов заместо ломтей хлеба были тонко печёны, будто блины, лепёшки. И почемуй-то не було ложек, на столе подле тарелей, иде расположилось мясо и пироги лёживали лишь больши, плоски лопатки, которыми выкладывали на свою посудину итьбу, да округло-углублённые ополовники, шоб разливать навары. Проще гутаря, полканы шамали руками, набирая отвары из тарелей и куски мяса теми лепёшками да засовывая то у роть, отчавось Борила, насытившийся и мнее раздражённый, вытерши руки о поданный ему, чалым полканом, белоснежный утиральник и обозревающий повалушу, вопросил жующего темника:

— Рам, а чёсь у вас неть ложек… Вже ведь весьма неприятно глазеть, як ентов навар вы хлебцем у роть запихиваете. Темник услыхав таку молвь, на маненько ажно обмер с так и не донесённым к раскрытому рту куском, да посем опустив лепёшку у тарель, неторопливо произнёс:

— Княже, да мы так засегда кушаем… так нам…

— Заповедано, — договорил за темника мальчуган и скривил губёнки. — Ужотко вы будто головами своими тумкать не могёте… Ну, заповедано и чё… Оно ж утак несподручно шамать, ложкой и шибче, да и…, — малец смолк, обозрел полканов, сидящих сразу же за Рамой, каковые макаючи лепёшкой у тарели отправляли в уста усю таку капающую снедь, и добавил, — да и не дюже красивше… Да и засим… нешто Индре было до того як вы жущерить… Небось не рассёрдилси вон, ежели б вы стали вкушать у те явства ложкой… Сице я смекаю. Рам почемуй-то не ответил на тот говорок отрока, токмо вельми сладостно осклабилси, зекнув на него ласковенько, а махонечко опосля поспрашал:

— А, что ж ты княже не кушаешь больше?

— Да-к наилси я, — закалякал мальчишечка, и погладил дланью свой переполненный живот, на который стал давить сыромятный пояс. — Ужесь так был голоден, чё аж перьел… Во скоко мяса поил, да и пирог ентов ваш почитай весь умял.

— Жрудан, мы зовём это блюдо, — встрял у баляканья Кера, жаждая обратить на собе внимание мальчика. Обаче Борилка, словно не слыша той реченьки урвара, устремил к темнику спрос:

— Рам, оно мене уж можно уходють со стола аль як?

— Нет, княже… никак нельзя уходить со стола, — поспешно стал балабонить урвара, вон даже протянул руку и погладил мальца по полотну рубахи на плече. — Ежели ты выйдешь со стола, трапеза прервётся и все… все обязаны будут последовать вон из повалуши. — Резко повертав у сторону Керы голову мальчуган зыркнул глазьми на евойно лико усыпанное по глади белой кожи мелкими и крупными вжесь багровыми с едва различимой просинью пежинами. А тот кивнувши в направлении сидящих беросов, неторопливо насыщающихся, отметил, — ведь твои спутники ищё не покушали, — да широкось улыбнулси. Боренька вызарилси на дорогих его душеньке воинов и вздохнувши, рёшил обождать с уходом из-за столища. Но так как ему було досадно сотреть на морщинистого, а днесь ащё и покрытого пежинами урвару, вон возымел намерение продолжить бачить с темником, оный хоть и был хитрым, но аки воин нравилси отроку больче.

— Рам, — позвал Борилка полкана, вперившись очами у того. — А скока до горы Неприюта от Таранца ходу?

— Ну, княже, коль поутру выйти, так к полудню будешь возле неё, — принялси торопливо пояснять темник и полыхнул у сторону урвара лучистостью своих очей, оно як Кера жёлал було вмешатьси у их беседу и подавшись станом к мальчугану, для тогось даже открыл роть. — И ащё полдня на неё взойти, а может и меньше… Кто ж ведает княже? Туда ж никто не ходит. А духи они знашь же какие, они зараз могут овринг, твой, вдесятеро увеличить, ежели захотять… Одначе могут и уменьшить, то в их власти. Потому я толком то и не ведаю, как долзе туды взбираться… Так по виду она вроде не высокая… гора та… — Рам на маленько прервалси, помолчал, медленно поводя кусочком лепёхи у наваре, тока утак ентов кус и не пожущерив, вопросил, — так ты, княже, всё ж решил идти на ту гору, может перьдумаешь?.. На, что тебе те Вилы… это ж духи как-никак.

— Неть, Рам, — закачавши головушкой, откликнулси мальчик. — Я должон… должон увидать Вил… Мене надобна их помочь, и от евонтой помочи зависит, сможет ли мой народ победить то Зло, каковое топаеть на бероски земли. Боренька стих и вуставилси глазьми у золотой ствол древа, начертанного на смарагдовом полу. Трапеза длилась ащё долзе, и скользящие подле столов чумазые полканы, меняющие тарели, подливающие напитки у кубованы, почасту приносили нову, горячу снедь. Кадыличи мальчуган и вовсе заскучал у повалушу вошли, чрез потайну дверь, трое сиво-чалых полканов у зекрых рубахах и с волынками во руках. Вони встали посредь палаты, как раз супротив отрока и прынялись играть на тех чудных вунструментах, носящих величание Богини Волыни. И поплыла по повалуше трепетная, звонко-нежная мелодия, и точно заколебались лучи красна солнышка наполняющие палату, пробивающиеся сквозе слюду оконцев. Едва зримой рябью пошёл золочёный ствол на полу да мощны або тонки ветви на стенищах и своде, затрепыхались дивны листочки. И мальчику почудилось то великие Асуры Ра и Волыня празднуют свову свадебку, оная по преданиям была у месяце травне, кадыкась засегда заключали браки Боги. И мнилось мальцу, будто подымаеть Ра свову возлюбленну жинку высоко у поднебесье, вжесь у саму Сваргу, а опосля опущает удол качая на гугалях… И играющие на волынках полканы вторили своим песнопением тем колыханиям верёвочной качули, тем смеющимся любезным Богам, и ярчайшему, златому сиянию окутывающему и ту повалушу, и, верно, увесь Бел Свет. Прошло больно много времечка, внегды затосковавший от тех видений Боренька тягостно вздыхаючи, наконец-то вуслыхал шёпоток Рама, чё днесь усе пожамкали, а посему можно подыматьси и отправлятьси на покой. Мальчонка тому разрешению сице обрадовалси, шо мгновенно соскочил со стуло и обогнув торопливо подымающихся на ноги Кера да Лама, не обрасчая внимания на недовольный окрик темника, побёг к беросам. Ужо усё переворошенное у памяти, пережитого за последни денёчки, вызвало жёлание непременно обнять их усех, но иль, на худой конец, хотя б дядьку Быляту. Приблизившись к старшине беросов мальчишечка раскрыл ручонки и крепенько того обнял. Былята, ищё даже толком не поднявшись со скамли, обаче ответил не меньчим пожатием отроку, и, прижав ко собе, нежно поправил на главе разлетевшиеся волосья, да чуть слышно, молвил:

— Ты, Борюша поди, укладыватьси кочумать. А завтренька поутру усе и выступим ко той горищи. Мы вас с Красом проводим ко подножию и обождём тама, — малец отстранилси от воина и заглянул у евойны зелёно-серые глаза наполненные светом и теплотой достойной людей которые николиже, ни разделяют таки понятия як честность и честь. — И да… ищё чё…, — дополнил сувсем тихонько Былята и протянувши руку к лицу мальца смахнул перстом со лба того длинну, пошеничну прядь волос, — ты ужо, Борюша, на пол больче не ложись почивать… Оно у нас, у беросов, тако не полагаетси… спать на полу будто кутёк…

Вжесь потерпи маленько. Як воду добудем, рать полканску сберём и вуйдём у наши земли, ладно? Нежданно позадь отрока раздалось отчётливое цоканье копыт по каменному полу, и оглянувшийся Борилка узрел подходящих к нему темника и урвара, шибко огревающих друг дружку локотками. Муторно так вздохнувши, мальчик послушно кивнул у ответ и негромко прокалякал обращаясь к воину:

— До завтры, — напоследях ащё разок прижавшись ко широкой могутной груди дядьки Быляты. А посем направилси вдоль стола прощаясь со близкими по крови и духу беросами. Воины резво подавшись вверх со скамли ласково оглаживали ступающего со грустным ликом мальчугана по голове, подбадривающе постукивали по спине аль плечу, выражаючи утак осе свову любовь ко нему. Покинув повалушу во дурном расположении духа, Борила ушёл оттедась в сопровождении Рама, каковой усё ж отбил енто право итить с княжем, весьма пресильно тукнув урвара у бок так, чё тот до зела низко согнулси и даже застонал. Они миновали отворённы врата, и предбанник да попали у Лунну палату, которую прошли насквозь як можно скорее. Оказавшись подле лесенки у ложницу мальчишечка торопливо попрощалси с темником, да глянув у безмерно трясущееся лицо Хары, шибутно направилси наверх. Кадыка наконец-то Борила осталси у ложнице овый, выпроводив разнесчастного и дюже нудного Хара из неё, вон осмотрелси. На Бел Свете ужо започалси вечёр и Бог Ра хоть и освещал палату, одначе не был таковым ярким. Бледнеющие лучи, изливающиеся от красна солнышка, наполняли ложницу тёмно-синей пеленой. Возле одра тяперича стоял деревянный, широкий и длинный, легохонько выгнутый рундук, с подымающейся крышкой. Свёрху он был укрыт золотой, плотной полстиной холста, як пояснил Хара, энтов ларь (аки его кликали полканы) поставлен сюды нарочно для меча Бога Индры, абы тот мог возлежать на нём. Неторопливо подойдя к высокому одеру отрок, оглядел дивный, ражий меч, коей так и не тронули, обаче усё ж при том аккуратно выложили рядом стопочкой подухи и свярнули одеяльце. Борилка протянул руку, и крепко обхватив рукоять меча со усем почтением перьложил его на рундук. Опосля туды ж поклав туло, котомку и пояс.

Да глубоко повзыхавши стал выполнять веленное дядькой Былятой, так-таки укладыватьси кочумать на одер. Медленно, будто лениво мальчуган разделси, пристров вечи обок котомки, снял сапоги и чулки, а засим залез на одер, вельми мягкий и даже (как-то чудно в самом деле!) тёплый, можеть сберёгший то живое начало от лежащего на нём меча. Подложив под голову небольшу подуху, повертавшись на правый бок и поджав ко себе ноги, мальчик уставилси глазьми на великий меч и впал в задумчивость оттого, чё за эвонти денёчки пришлось ему перьжить, увидать и услыхать. Припомнил вон и свой вольный край, идеже так засегда легко дышалось и надсадно вздохнул, оно как в евонтых золочёно-разноцветных палатах, именовавшихся ложницей, аки впрочем и у во усех иных, ему дыхалось до зеля муторно, точно не хватало воздуха. А на душеньке було так туго вроде, как он кажный раз делал каку гадость, и чудилось ему, чё поступая так вон предаёть не тока торенку Сварожичей, но и себя самого. Долзе… долзе лежмя лёживал так мальчишечка, не в силах заснуть.

Идей-то под тем великолепным и громоздким одером, на краю кыего он пристроилси, дюже тихо пыхтел чаво-то напившийся молока Ёж. Ужесь на Бел Свете наступила тьма и вечёр сменилси ночью. Ра— дарящий усем свет и тепло, имя какового значило— рождающий начало, ушёл кочемарить и на Бел Свет опустилси повелитель ночного неба Асур Дый— дарующий определённу часть… Заскользил тот Бог по просторам земель, лесов и гор проверяючи усёль исполняетси в отведённо ему время, согласно его повелений. Асур который не был тёмным, таким как ЧерноБоже, но овринг оного нёс у собе много несправедливости, боли и гнёту… а може и вобмана. А Боренька усё никак не мог соснуть, он едва слышно вздыхал, утирал кулаком свой нос и думкал, як же ему поступить с той цебью… и чавось вообче деять. Унезапно иде-то сувсем рядышком, будто осторонь покоящейся на подухе главы, чё-то бесшумно опустилось на одер. Спервоначала малец то не увидел, он у то ощутил по колыханию раскинутых волосьев, посему приподнявшись и опершись на локоток, обозрел полутёмну ложницу и одер. И, прям, пред собой на подухе углядел сидящий, почитай прозрачный дух старушки с большущими, тёмно-серыми глазами и долгими, сёдыми волосами аккуратно убранными назадь. Дрёма ласково улыбнулась мальчику и молвила, звонким, трепещущим голоском:

— Не спитьси?

— Не-а… не спитьси, — поспешно ответствовал Борюша и для пущей важности поматал головой.

— А ты детонька, глазоньки сомкни и поспи, — вельми тихонько прогутарила Дрёма. — Я тобе детонька песенку спою… Спою оно як до зела любчу малявок… дитятей… усяких и мальчуг, и девчушек, и крохотных, и таковых чё побольче. Поелику им токмо светлы сны навеваю… Сице чё кочумарь, а думки думать будёшь с утреца…

Занеже аки знашь ведь: «Утро вечера мудренее». Так-то… а ноне спи. Борюша ищё немножечко вглядывалси в сероваты очи духа, дивно кажущегося у тьме ночи, а после поклал голову на подуху, сомкнул глаза и вулыбнулси. А така светла, чудесна Дрёма еле слышно запела свову нежну-переливчиту, один-в-один як соловьина трель, песенку, да стала ласково приглаживать густы кудри мальца. И отроку нежданно показалось, шо очутилси он в родной деревеньке Купяны, взобралси на свои полати у пятистенной избёнке, и матушка Белуня подойдя ко нему полюбовно приголубила его пошеничны волосья да затянула родных просторов бероской оземи долгу, хупаву песню: Сидит Дрёма, Сидит Дрёма, Сидит Дрёма, сама дремлет, Сидит Дрёма, сама дремлет. Взгляни Дрёма, Взгляни Дрёма, Взгляни Дрёма на народ, Взгляни Дрёма на народ. Бери Дрёма, Бери Дрёма, Бери Дрёма кого хошь, Бери Дрёма кого хошь.