Сеча за Бел Свет [СИ]

Глава четырнадцатая. Вытарашка и Вилы

Отрок вуслыхавши ту молвь не мешкая поверталси и увидал позадь собе на высоком соцветии тёмно-марной астры, небольшу с ладошку, горящую алым светом девицу. У той девицы на спине поместились похожие на лебединые крылушки. Станом дева— дух была до зела худа, а може стройна, у то Боренька не спонял, лицом вельми упава со тонкими чертами, и точно подведёнными рдяными губами. Длинны волнисты волосья укрывали усё её, по-видимому, оголённо тельце. Дух утак лучисто светилси алым светом чё эвонто сияние накрывало собой не токась цвет на коем девица стояла, но озаряло, захватывая уполон, и други соцветия, меняючи на них окрас, отчавось казалось то Асур Ра поднялси поутру и розовой неширокой межой осенил Бел Свет.

— Ты кто така? — изумлённо поспрашал мальчонка, не сводя зачурованного взгляду с лица духа и стараясь рассмотреть какого цвету ейны очи.

— Я… — протянула задумчиво девица и малёхо склонила головёшку на бок, словно любуясь мальцом, а посем нежданно ейны глазёнки увеличились у несколько разов и полыхнули у сторону Борилки чудным таким лучисто— смаглым переливом. — Я…— сызнова проронила она, — дух-любовной страсти, ей-ей. «Вон оно чё, — подумкал про собе отрок, разглядываючи тако дивно таращенье очей духа. — Так эвонто пред мной Вытарашка… Дух— любовной страсти, каковой утак воно полыхнёть во сторону человека своими очами, да абие опалит евойну душеньку страстьми, а разум лишит рассудка».

— Ты, Вытарашка, — продолжил свои мереканья ужось услух мальчишечка.

— Агась… агась… Вытарашка, — больно довольным голоском прогутарила девица. — Верненько ты мово имечко назвал. — Дух на чуток смолк и покачал туды-сюды головушкой, так чё заколыхались ейны плавые волосья, слегка приоткрыв оголённо тело, а у сторону Борилки дохнуло каким-то сладковато-медовым ароматом. — Парень с каковым ты ноне сюды поднималси, — льстиво добавила Вытарашка, — жив… не полошись добрый молодец… право молвить, ей-ей, не скоренько ты егось взвидишь… не скоренько… Да то не евось бёданька, а твоя, ей-ей.

— Чавось… — взволнованно повторил мальчик, услыхав те непонятны пояснения Вытарашки и сердце его унутри груди аж подпрыгнуло, вспужавшись за Краса. — Як утак не скоро взвижу? А кудыкась вон подевалси?

— Ну… оно можеть он ищё у ветровороте парит… ха…ха… Ей-ей парит… — изрекла Вытарашка, и прескверно сице, хитренько загаганила, вдругорядь выпалив у мальчугана широко раскрывшимися и будто выпучившимися упредь смаглыми, почитай тёмно-жёлтющими глазёнками. — Оно парит вон у ветровороте, по коло кружить… ей-ей вертить, катаеть его там…Ведь Гарцуки свову жертву так быстренько из рук коротюсеньких не упустять, покамест вдоволь над ним ни на базгальничают, ни на шебутяться… Опосля того иде-нить бросят, не век же, ей-ей… не век с собой егось такова борова носить… нешто им он нужон. Бросють там, поближее к подножию, абы ему не надоть було долзе тащитьси униз… И девица махнула своей тонкой ручоночкой удол, указав на подошву Неприют горы. А Борюша проследив за движением ейной рученьки, зекнул на склон взгорья который отседова, с вышины, живописалси весьма дивной выровненной зекрой полстиной с мелькающими по ней здоровущими пежинами усяких иных ярких раскрасок.

— Так чё не полошись… вони его волей-неволей, ей-ей, тудысь швырнуть, — отметила девица и унезапно чудно так просияла вулыбкой, вжесь точно радуясь чему-то. — Так чё не стоить за него озабочиваться… ты луче за собе порадей… за собе… Оно як, верно, знашь ты… ей-ей, знашь, чем грозить среча с Вытарашкой…

Со мной значить… Эвонто тому вьюноше, чую я… оченно свезло…

Чаво нельзя бачить про тобе.

— Эт, Вытарашка… у то ты не права, — усмехаясь ответствовал Борилка, нанова узрев полыхание у свову сторонку смаглых глазьев духа и дуновения медово— цветочного аромату. — Не права и усё туто-ва… Ему Красу-то и вовсе не свезло… оно як будуть Гарцуки его носють у своей заверти, карябая прибольно втак, обдувая холодом и закидывая колкими градинками, а мене, промаж того, предстоить встреча с Вилами.

— Ишь… ты… прыткий какой… среча с Вилами, — произнесла девица и злобно скривила свово купавое личико, которое тута же потеряло усяку приятность. — Допрежь як ты углядишь Вил, среча у тобе будять со мной, с Вытарашкой… Занеже днесь пыхну я у твову сторонку очами ей-ей… пыхну, охватит тады ж тобе любовна страстюшка и кадыкась узришь ты тех Вил, то прельстишьси их небывалой упавостью и усё… не в радость станет тобе Бел Свет. Вумрёть во тобе усяко веселье и мниться тобе будять токма краса Вил.

— Не-а… не смогёшь ты мене Вытарашка утой самой любовной страстью опалить, — нешибко втак засмеявшись и потерев дланью лево плечо, вельми свербившее у местах ссадин и порезов, пробалякал мальчуган. — Я ж ащё отрок… мальчик я… Поелику окромя матушки, сестричек, братцев никого любить не вумею… Оно можеть я и люблю землицу мову, небо, травушки, реки, гаи… Люблю во, — и малец вуказал правым вытянутым перстом на заходящий за край небосвода воз Асура Ра, — во… красно солнышко… народ мой вольный бероский… Да токмо не деву… не-а… не могу любить, — Боренька скривил нежно-алые вуста, он ано наморщил свой высокий лоб, и на нём проступило несколько нитевидных полосок, да отрицательно качнув головой добавил, — не-а девиц не могу любить… Они таки неладные… таки нелепые и усё времечко визжать… Лягушку увидять, паука ли… мышку… усё время верещать… Не-а неможно их таких нескладных любить… ха…ха…ха… — и задорно вжесь громко захохотал, на миг представив собе окружающих его у бероской деревеньке шабёрских девчинок, угловато-худеньких аль як он выразилси таких неладных.

— Да-к… — недовольным взглядом оглядываючи отрока, протянула Вытарашка. — А скока тобе годков?

— Двенадцать, — ответил Борила и увидав аки дрыгнула девица усем своим манюсеньким тельцам, тока живее загреготал страшась у тем смехом надсадить собе бока. Вытарашка како-то мгновениеце молча взирала на мальчонку, а посим ярко зарделись кумачным светом ейны щёчки и алый свет осеняющий усё окрестъ неё стал светитьси насыщеней. Она капелюшечку медлила с говорком, и чуть тише заметила, точно не доверяючи тому:

— Не могёть тако быть…ей-ей, не могёть… Ужось больно ты большеват для двенадцати… у то ты брешишь… тобе верно годков пятнадцать.

— Не-а… — не мешкая скузал мальчик, помотав головой. — Мене двенадцать… и брехать я не могу… не вумею… А то я просто костью крепок, оттогось и кажусь старче, — пояснил Борюша.

— Да-к… — сызнова растягиваючи слова забачила Вытарашка и оченно горестно вздохнула, будто не исполнив положенного ей, потому вельми расстроившись. — А то-то я на тобе полыхаю глазьми, а ты ничавось…

По— видимому, не брешишь, — Борилка яростно замотал головой, указуя тем действом, чё гутарить правду, — надоть же як я опростоволосилась… Надобно було вас стретить у начале взгорья и того… иного, чё постарче, лишить рассудка.

— У то б и егось ты не ляшила рассудка, — перьставая смеятьси забалабонил мальчуган, и, зыркнул очами позадь Вытарашки, идеже там многось дальче, будто за крепостной стенищей гор сокрылси солнечный воз Бога, окрасив усё ащё голубое небушко в алый цвет, такой как днесь отбрасывал дух любовной страсти. И мальчишечка чичас же скумекал чё на Бел Свет надвигалась ночь, поелику торопливо дополнил свой говорок, — вон… вьюноша у тот … Крас до зела улюблён во деву бероску, посему твова страсть яму не страшна. Вытарашка нежданно взмахнула своими большущими, почитай у длань ширшиной, крылами и вспорхнув с соцветия астры, прокалякала махонечко принебрежительно:

— Зараз видать чё ты и упрямь отрок… больно глуп ищё…Она страсть— то не любовь… Любовь егойну душеньку посетила, занеже за няё ответствует Богиня Лада и дочурка ейна Леля… И любовь у то светлое, жертвенное чувство… Я ж…, — и девица шибутно взмахнула крылами да прынялась облетать мальчика по коло. — Я ж… овладеваю разумом человечека… Поселяю у негось страсть, каковая сжигает его ум, иссушает душеньку, источает тело… И тобе мальчуган свезло, ей-ей, свезло чё ты юн… а сиречь не избегнуть тобе моей силы. Загорелась бы твова кровушка алая… застучало бы у висках… по усей головушке прокатилась у та зазнобушка, да погибла б душа покорённая купавостью Вил. На века б осталси ты туто-ва, зарясь у дальне небушко да ожидаючи тех воздушных дев…Истосковалси б увесь, а опосля и помёр… Оно як я тута нарочно приставлена, шоб беречь покой тех великих духов… Да о том усе ведають и люди, и полканы, и иные народы, посему сюды и не хаживають.

— О том… — вусмехаясь произнёс Боренька и качнул головой так, чё на миг взлетели выспрь евойны кудри, точно так, як парящая близенько девица, да медленно вопустившись униз, вукрыли своей густотой разорванность холста рубахи. — О том Вытарашка ведал мой Бог, Асур Крышня… Эт потому мене и послал сюды… Мене вжесь не дитя обаче ащё не вьюношу, отрока у коего душа вольна от любви ко девицы, а разум от твоей силы.

— У то тако действо мене не по нраву, — буркнула негодующе Вытарашка и выгнув уперёд губёнки, да выпучив смаглые глазёнки, бойчее махнула крылами. Она стремительно подалась ввысь, направив свой полёт у бледнеющую голубизну неба отливающую алыми переливами света да яркой горящей крупинкой морг спустя пропала там.

— Да… ужо оно и прямь, добре чё Гарцуки Краса вухватили… Оно как не хотелось бы мене, шоб вон утак осе глазищи таращил… — молвил Борилка и порывисто вздохнув, резво поверталси да двинулси выспрь, прям к вершине взлобка. Тудыличи к верхотулине Неприют горы, до оной казалось можно було достать рукой, и на которой топорщились стары дубы, даже отседова глядевшиеся не деревами, а сухими кустами. Борила шагал во всю мочь, оно как Бел Свет клонился к затине. У тама навёрху во небосводе стали появлятьси едва различимы белые, лучистые звёздные светила, сице похожие на астры, чё росли на склоне горищи, а отнуду, с под низу, на мальца, словно подгоняючи або настигаючи его, катило свои потоки чёрное марево ночи. И чудилось инолды, оглядывающемуся назадь отроку то по хребту ползёть смурна така холстина, обряжающая не токмо Неприют гору, но и находящиеся подле неё взгорья у курные, мрачные одёжы. А небо промаж того хранило бледность и осеняло путь торопливо идущему мальчику, верно жаждая пособить такому упорному Борюше восхищаясь евойной, не детской, смелостью и силой. Вжесь усё единожды, як мальчуган не торопилси, одначе ночь наступала ходчее и вмале она нагнала его, укрыла усё кругом у тёмны одеяния, погасив бледность небушка и затеряв у эвонтой мороке лучистый цвет астры. Лишь далёки звёздны светила наполнившие черноту небосвода прынялись живенько перьмигиватьси меж собой, у тем заоблачным проблеском и лепотой наполняючи ночной Бел Свет. Унезапно, словно из-за соседней горушки, выплыл урезанный али обглоданный с одного боку месяц. Вон на миг завис над одной из вершин, а посем направил свой серебряный ушкуйник, так напоминающий бероские судёнышки, тудыличи уверх, осеняючи своим хоть и вущербным, обаче ярким жёлто-серебристым светом, ближайшие бугры. Неширокий луч, будто выскочив с узкого носа ушкуйника резво впал на покатый бок Неприют горы. И немедля заскользил, легохонько касаясь склона, прямо к макушке хребта, а достигнувши его, враз тронул трепетным сиянием топорщившиеся тама стары дубы. И тады ж стволы да кажна веточка на деревах вспыхнула махотками пошеничных капелек. Борюша, токмо луч месяца скользнул по взгорью, остановилси и с интересом всмотрелси у то движеньице, а кадыка воспылали росинками серебристо-жёлтого света дерева и вовсе обомлел, уставившись на тако изумительно диво. Ищё чуток он медлил, а засим сорвалси с места и побёг уверх по паче пологому взлобью, на ходу спотыкаясь, иноредь падая, но подымаясь и продолжая то стремительное восхождение, желаючи як можно скорей усё узреть близёхонько. Немного погодя он достиг дужистой вершины горушки и выскочив на более ровный пятачок, встал. Прямо пред ним росли у те самы глядевшиеся издалече чапыжником чудны дубы… И ву те дерева были, судя по сему, кадый-то весьма дюжими, поражающими очи своей мощью, обаче тяперича от них осталси лишь остов наполовину сломленных стволов, с двумя-тремя нижними ражими ветвями, каковые перьплетаясь с шаберними дубами образовывали нещечко в виде стенищи. Сами стволы и ветви зрились бледно-желтоватыми, иссохшими, не имеющими зелёной поросли, листвы да плодов, и чудились давнёшенько почившими. По поверхности их стволов, со которых словно сняли усё кору, светилися те самы манюсенькие серебристо-жёлты капельки, евонти яркие крохи свету покрывали и перьвитые, промеж собе, ветви. Борила вызарилси ву те умирши дерева и загрустил, вроде як почуял чё на энтой макушке ужо давным-давно погибла усяка жизть и токмо безмолвное дыхание смерти кружило и витало окрестъ тех некогда могучих, великих дубов, коих и обнять бы не вудалось зараз усем беросам явившимся во Таранец. Токась эвонто веское сияние ащё привносило каку-то сувсем слабеньку надёжу чё Неприют гору усё ж иногды посещают светлы духи воздуха. Мальчик маленечко втак постоявши, да вглядываясь у сияющие те три дуба, засим медленно двинулси к ним и подступивши упритык ко среднему из них, протянул руку упредь, дотронулси до сухого ствола, напрочь лишённого коры, а посему оченно гладкого, подушечками перстов, опосля ж опершись на него усей дланью и медленно проведя по той залащенности. И тады ж вощутил тёплый дух идущий откудоты изнутрей, и будто легохонько тако порывисто дыхание. Казалося в утробе того древа ктой-то жил або сидывал и прерывчато вздыхал, може горюючи о чём свовом. Малец прислухалси ко тому дуновению дуба и покачавши головой, просиял вже так широко и довольно, посем он протянул вуказательный пальчик да коснулси той светящейся капельки света. И у тот же миг энта кроха свету сорвалась со ствола древа и взмахнувши крылами, вупорхнула увысь, а отрок пред очами которого вона на немногось зависла увидал, шо энто не капля, а чем-то схожая с вановым червячком масенькая мошка. Да сызнова Борюше глазеющему на парящую у ночной мгле мошку почуялось чё вкруг негось плывёть, властвуеть и живёть какой-то дюже мёртвый край, кый не токась там унизу у граде Таранце ступаеть по неверному оврингу, но и туто-ва изнываеть… погибаеть от той страшной несправедливости. Вубрав рученьку от ствола умершего дуба мальчишечка неторопливо прошёлси вдоль схлестнутых меж собой ветвей, подойдя спервоначалу к правому, а опосля к левому деревам, одначе единожды мёртвым, сухим, но при том тёплым и слегка вздрагивающим, васнь дышащим. Да почемуй-то также надсадно аки и те дерева вздохнул, оно как душеньку евойну враз наполнила сокрушённость. И була та грустца не связана со разлукой, тяготившей Бореньку, а ощущалась какой иной, появившийся тока чё и до зела ноющей и вязкой, похожей на печальну мелодию оную почасту наигрывал на гуслях братец Пересвет. Вдругорядь возвярнувшись ко среднему дереву мальчик, вышел с под его сухих ветвей и отойдя недалече, вопустилси на усест прямо у оземь да вуставилси взором вниз. Тудыличи, иде осторонь подножия взлобка еле заметными крохами свету мерцали вогни костров, по-видимому, разведённые беросами и полканами дожидающимися его.

Малец тягостно утак задумалси, перво-наперво припомнив Краса, которого захватили уполон сёрдиты Гарцуки. Идеже вон? Не потерпел каки неприятности от гневливых и единожды избавляющих от Вытарашки духов? Сидывая на любовно— согретой, лучами красна солнышка, землице, покрытой низенькой, едва-едва дотягивающейся до евойного колена, порослью трав, на которой у тьме ночи просматривалися токмо долги тонки стебли да небольши у два ноготка в ширшину соцветия со мохнатыми, распластанными у разны сторонушки лепестками, Борилка лицезрея лежащие упереди горны гряды да крепостну стену Таранца блистающую по своей вершине крапинками света. Вон также созерцал и узку полосу пропасти, пыхающу увыспръ ярчайшим редрым светом, лежащим маленько поодаль от полканского града у оной до ентих самых пор хранилси воткнутый во серебристо возвышение великий меч Индры, ноне ставший соратникам простого бероского отрока. Нежный ветерок чуток прохладный, но не злой, не колкий, верно, Полуночник прошелестел соцветиями почитай у ног Бореньки, а посем шаловливо встрепал его пошеничны кудри, скользнул по лицу и тихо прыснул смешком у ухо. И глаза мальца вдруг сомкнулись, вон точно провалилси у приглубу тёмну ямищу, тело его вздрогнуло, а голова качнувшись склонилась на грудь, стукнувшись об неё подбородком.

— Не кочумать! Усё! усё продрыхнешь! — резко просвистел над ухом чей-то задорный голос и наново раздалси озорной смешок. Мальчик чичас же пробудилси и отворивши очи уставилси на свои вытянуты уперёдь ноги, да почуял як его закачало тудыли— сюдыли, он яростно заморгал веками, ужотко изгоняючи из собе тот сон. И тогды идей-то у небесной мгле, услыхал легохонький шелест крыльев птиц, а посем раздалось пронзительное ганг-го… ганг-го, да чуток опосля тихонько заскрыпела будто туга струна скрыпки. Молниеносно вскочивши на ноги мальчишечка поверталси да вонзилси взглядом у чуть мерцающие стары дубы. Прошло немножко времечка кадыкась Борилка смог разглядеть, як дрогнул ствол среднего дерева и нежданно поблескивающие мошки тулившиеся ко дубу зашевелились, да прынялись ползть. Вони неслышно, перьставляючи лапки дивными ровными рядьями, направилися со стволов ближающих деревов по веточкам ко среднему дубу. И казалося, замершему мальчонке, словно схлынули светящиеся речны волны со веток и стволов да наполнили своей светозарностью увесь средний дуб, и тады ж вон яро запылал… ужо точно жаждал возгоретьси. Ащё сиг и зримо начерталась на стволу створка двери. А шелест крыльев промаж того лишь нарастал. Лицо Борила нежданно задело прилетевше от колебания воздуха порывисто дуновение, у то движение всколыхнуло евойны волосья и шевельнуло разодранный холст рубахи на плечах.

Малец споднял голову и узрел як из темени ночи, малешенько осеняемой светом ущербного, вжесь точно искусанного месяца, миновавшего почитай четверть небосводу, тяжко взмахивая большими крылами выплыли белые лебеди. Их была цела стая, они малеша парили у мглистой небесной вышине, а засим стали неторопливо приземлятьси на ветви среднего дуба. Лишь токмо первый лебедь вопустилси на корявеньку сучковату ветвь дерева и сложив крылья зекнул очами в упор на отрока, як у то ж мгновеньице птица исчезла с эвонтого места, а миг спустя из лучисто озаряемой створки двери, живописавшейся на стволе дуба, выступила невысокая, стройная со тонким станом юная, белолицая дева. Вона была так пригожа, шо увидевши её Борила залюбовалси ейными зелёными большими глазами, будто искусно начертанными угольком чёрными бровями, густыми загнутыми квёрху длинными ресницами, нежно-рдяными малыми полноватыми устами да золотыми долгими распущенными волосами, убранными на спину, и ясно осеняющими златым светом усё окрестъ няё.

У та девица була обряжена в золочёное узкое облегающее одеяние, доходившее до щиколоток и имеющее разрезы по бокам. Энта злата одежонка держалась на плечах на двух паче тонюсеньких полосах, оголяючи при том плечи и руки да оставляя приоткрытой полновату грудь. Право молвить одёжа не скрывала стоп девы, а посему кадыкась мальчуган обозрел их то заместо человечьей ноги увидал там златые, лощёные, лошадины копыта. Поколь малец зрел на девицу, на ветви древа вуселси иной лебедь, да чрез морг также пропал с ветоньки, объявившись выходящей девой из сияющего ствола. Воно безсумления, то пред Боренькой появлялись Вилы, они самы— духи воздуха али як их ищё кликали облачны девы.

Неторопливо касаясь ветвей дуба, водна за одной присаживались на них птицы, а немного погодя вжесь выходили из озарённого ствола, присоединяясь ко подруженькам, усё новые и новые Вилы. И вмале ужо их стояло супротив мальчика ано двенадцать, кадысь и та последня лебедыня обернулась духом, Борила сделал небольшой шажок им навстречу и низко поклонившись, громко произнёс:

— Здраве вам, великие духи воздуха, облачные девы— Вилы!

— Здрав будь и ты! — ответствовала ему та Вила коя обернулась первой во деву, с самыми долгими волосами. — С чем ты пожаловал к нам, отрок, прошедший испытание Гарцуков, неподавшийся любовной страсти Вытарашким и несущий на груди знак великого Асура Велеса? Мальчуган порывисто дохнул скумекав чё либо днесь ему способять либо тады усё… усё невидать беросам победы над панывичами и слегка дрогнувшим гласом принялси гутарить:

— О! Светлые духи воздуха я прибыл к вам за помочью… Посланый Асуром Крышней жаждаю я добыть живой и мёртвой водицы.

— А на что тебе та вода… живая и мёртвая? — поспрашала друга Вила, та каковая обратилась у духа последней, двенадцатой и була по виду самой низенькой, да худенькой, судя по сему, вельми молоденькой.

— У та водыка надобна мене, — спешно откликнулси мальчишечка и повёл озябшими плечами, на которые словно подул сувсем расшалившийся Полуночник. — Мене надобна, абы выручить из бёдушки Валу, сынка Коровы Дону… Того самого, кыего кадый-то своим мячом покарал Бог Индра… и который томитси ноне во огромном валуне у Подземном мире Асуров Озема и Сумерлы… Вжесь я пособлю Валу, оживлю евойно телушко той водыкой, дам ему в услуженьице меч Индры… И вон пойдёть со мной во бероски землюшки выручать из бёды мой народ, на оный движется злобна сила панывичей.

— Что ж…пришёл ты с добрыми намерениями к нам, — вдругорядь вступила у каляканья первая и верно старшая Вила. — А посему мы сможем пособить тебе… Сможем мы отнести тебя туды где своими рученьками ты добудешь мёртвую и живую водицу, но прежде чем ты пойдёшь с нами… должен ты отгадать загадку… Отгадаешь, значит умён и достоин ты той чудесной водицы. Не отгадаешь, значит не достоин… в тот же миг мы оденим свои крылышки и улетим, даже не попрощавшись с тобой. Так-то отрок… так-то… Так, что ли согласен на наше условие аль нет?

— Быть по сему, согласен, — немедля ни мгновения скузал Борилка и порывисто кивнул, а унутрях евойных ходче сице застучало сердечко, пужаясь провалить эвонто испытание и распрощатьси со духами, от каковых столь много ныне зависело.

— Ну, ежели, согласен, — молвила старша Вила и вулыбнулася да втак чё засияла вкруг неё ночна тьма, плывущая осторонь. — Тогда слушай… внимательно слушай, — девица токмо на капелюшечку смолкла и вроде як прорезала своим зеленющим взором мальца, будто пытаясь заглянуть у его светлу душеньку. — Вот моя загадка. Стоит дуб-стародуб, на дубе орёл, под дубом котёл. Орёл листья с дуба срывает да в котёл бросает. В котле листьев не прибывает, да и на дубе не убывает. Вила пробачила ту загадку и затихла… Обаче молчал и Борила, тягостно дыша и покрывшись увесь липким потом, будто токмо чичас выскочив из парилки. Он немотствовал, потомуй как не ведал ответа на ту загадку. Ужось беросы вельми любили усяки загадки, прибаутки, потешки, а Борюша засегда самый первой усяки ответы знавал, дюже до энтого дела он был охотник. Но таку чудну загадку он не кадысь не слыхивал, оттовось аж вздрогнул усем телом точнёхонько промеж него пролётел суровый Позвизд. Ащё миг и мальчик не тока почуял холодно дыхание того Бога, он нежданно увидал его у ночи. Позвизд завис прям над средним дубом и весьма кучно свёл свои густы брови так, чё вони слились во едино, да протянувши праву руку уперёдь, остановил сомкнутый кулак над головами Вил. А посем унезапно раскрыл его и чуток встряхнул раскрытой дланью. И не мешкаючи из неё, проступающей у тьме ночи лишь для мальчишечки, на изумительных облачных дев полётели мельчайшие, серебристые крохи снега. Снежинки ащё даже не вуспели опуститьси униз, а суровый Позвизд вжесь вельми миролюбиво глянув на мальца пропал с евойных глаз, растворившись у ночных потёмках. Обаче пущенные им льдяны крупинки впали на волосья да плечи купавых дев и те звонко гикнув, сей миг обернулись, усе разом.

И аки токмо вони оглянулись, жёлаючи узреть того кто пущал в у них снежком, развесёлый шутник Полуночник, юный, як и Боренька, младшой сынок СтриБога, со тёмной кожей и почитай чёрными волосьями, да яркими, словно ночны звёзды, очами пронёсси над его главой и чуть слышно шепнул в ухо ответ, оставив позадь собе заливчатый смешок. Борила за единый вздох уловил ту отгадку и широкось просиявши, кивнул, тем самым высказывая благодарность сынкам СтриБога, которые никадысь не были отделимы от Сварожичей и от начала начал завсегда билси посторонь них. Кадыка Вилы, так и неусмотревшие во ночном небосводе того кто над ними подтрунивал, повернули головы и вуставились на мальчика, тот негромко, но до зела чётко пробалабонил:

— Мой ответ таков: дуб— стародуб— эвонто человечество, усе люди, племена и народы; листья на ву том дубе то и есть сами людишечки, усяк из ны коего величають отец да матушка; орёл— у то сама смерть, стрежёт вона листья— знать людишек и бросаеть их у котёл, каковой и есть нещечко иное як тот свет… Для светлых душ— енто Вырай-сад, идеже ждуть-пождуть ны наши предки, идеже встречають нас наши Боги Сварожичи, а для злобных душонок— у то Пекло, иде властвует ЧерноБоже.

— Не может того быть, — резво вскликнула сама меньша Вила и качнув головушкой, шибко стукнула правой ноженькой об оземь так чё ейно копыто глубоко ушло во неё. — Ты не можешь отгадать эту загадку…

Она зрима лишь Богам, и тебе простому бероскому отроку не мог быть открыт её смысл.

— Ишь вы, як бачите, — недовольно произнёс мальчонка, и скривил свои уста. — А ежели та загадка мене не зрима, а токмо Богам на чё вы тады её задавали?.. Я ж человек. Аль надеялися, шо не отгадаю?.. Так то не честно выходь вы деяли.

— Гляди-ка как сказывает, — прогутарила старша девица да звонко заливчито засмеялась, и заколебалися позадь неё распущенны волосья, поплыл от них златистый цвет, будто от вышедшего на небесну твердь красна солнышка. — А мы может проверяли тебя… Проверяли придут ли на помощь те, кто послал тебя сюды.

— Прибыли, — без задержу ответствовал малец, по свойству свому будучи засегда правдивым. Старша Вила ащё звучней загаганила, а ейны сестрицы поддерживаючи у то веселью, засветились золотым лучистым светом, осеняя усе те стары иссохши дубы сверканием и узрел Боренька на них кажну ветоньку, точно во плетёном матушкином поясочке, мудрёно так перьвитых меж собой, образующих единожду стенищу посредь стволов. На маненько старча Вила смолкла и по-доброму обозрев мальчика, усё ищё расплывшись у улыбке, произнесла:

— Тогда, загадка для тебя… На воде не тонет. На огне не горит. В земле не гниёт. Что это? И Борюша не мудрствуя лукаво абие изрёк:

— Эвонто— имя… Имя каковым нарекают нас наши отцы. Сильные и пригожие имена достаются храбрым сердцем и душой, и ведуть те имена по Бел Свету беросов, даруя им счастье, удаль и крепость духа. Вони прокладывають торенку от того самого мига як упервые отцовым словом тобе нарекли.