Секретная служба Великобритании. Из истории тайной войны

ПРЕДАТЕЛЬСТВО ГАЯ ФОКСА

Инстинктивно Гай Фокс отпрянул назад — и не только из-за порыва пронзительного ветра, который временами начинал бушевать в эту хмурую пятницу, последний день января 1606 года. Сопротивление Гая не было вызвано колеблющейся под ним лестницей и той боязнью высоты, которая возникает у большинства людей скорее при взгляде с вышины на землю, чем вверх на небо. Он стремился оттянуть мгновение, когда надежда, еще сжигавшая его, подобно пламени или лихорадке, могла уступить место страшной истине, обратиться в холодный ужас смерти и ледяное объятие отчаяния. У лестницы на эшафоте палач в маске принуждал его подниматься наверх, закрывая единственный зримый путь к возвращению в жизнь. В агонии неизвестности капитан Гай — а ведь он действительно почти был капитаном, главой других, как понял это сейчас с мучительной ясностью, — ждал голоса из толпы, смутно видневшейся вдали снизу. Это голос, который должен его спасти. Уши напряженно ловили звуки, которые должны были быть произнесены скрытым в толпе посланцем двора и короля. Ведь теперь наступил момент, когда должен прозвучать его приказ остановить казнь. Разве не настало мгновение спасти жизни тех, кто должен в эту минуту умереть в петле, подвергнуться четвертованию…»

Этой трагической сценой, в которой заложена вся его концепция событий 1605 года, начинает Ф. Эдвардс повествование о «пороховом заговоре». Не вдаваясь в оценку художественного дарования историка-иезуита, скажем только, что эта его книга представляет собой сложный сплав исторической монографии и исторического романа. И, конечно, Ф. Эдвардс вполне сознательно старается сделать возможно более размытыми границы, где кончается, пусть тенденциозно выполненная, работа историка и начинается полет воображения романиста, затруднить различение того, что в рисуемых им картинах основано на известных фактах, а что — на произвольных домыслах. Читателю предоставляется самому провести такое размежевание между наукой и беллетристикой в явном расчете, что лишь немногие смогут или пожелают взяться за это дополнительное исследование, а большинство попросту примет фантазию за живо изложенные результаты научного анализа или, по крайней мере, вполне обоснованной гипотезы.

Книга Ф. Эдвардса пестрит ссылками на источники, в том числе и на неопубликованные архивные фонды. Но извлеченные из них данные (некоторые из них несомненно представляют исторический интерес), как правило, вполне укладываются в официальную версию заговора и, следовательно, не могут служить доказательством главного тезиса автора. А этот тезис сводится к тому, что «пороховой заговор» — заранее тщательно спланированная провокация, а все его главные участники — прямые агенты Роберта Сесила. Обстоятельно сообщая о заговорщиках множество точных сведений биографического характера, иезуитский историк как бы топит в деталях, что его рассказ о том, как заговорщики поступили на службу к Сесилу, какие они получали предписания от министра, не опирается на документальную базу, за исключением отдельных, достаточно спорных и косвенных свидетельств (о них ниже). Правда, сознавая эту слабость, Эдвардс пытается представить известные действия заговорщиков логически вытекающими из их роли правительственных шпионов.

Восхваляя иезуитских «мучеников», Эдвардс вместе с тем считает, что первоначальный порыв католической контрреформации к началу XVII века исчерпал себя, что у руководителей «порохового заговора» не было и в помине католического рвения, что, по крайней мере, некоторые из них были ренегатами, лишь для видимости объявлявшими себя приверженцами старой веры, что, следовательно, ими могло руководить только желание услужить правительству, дабы таким путем загладить свое участие в мятеже Эссекса.

Стоит обратить внимание на то, что в 1601 году будущих руководителей «порохового заговора» отнесли к числу тех, кто был «оштрафован и оставлен на случай надобности для службы ее величества». Это была категория лиц, обязанных оплатить какими-то серьезными услугами правительству свою глупость или неосторожность, приведшие их к столкновению с властями.

Френсис Трешам во время мятежа Эссекса был в числе тех, кто держал под арестом прибывших для объяснения в Эссекс-хауз членов Тайного совета. Елизавета была крайне разгневана на Трешама, и попытки спасти его от эшафота первое время были безуспешными. Все же один из друзей семьи — Джон Трокмортон сумел устроить дело, обратившись к трем важным лицам и использовав некий «особый инструмент», который уже некогда принес ему благо. Речь шла об обычной взятке, только очень крупной — 2100 фунтов, которые должны были быть выплачены в течение трех месяцев. «Инструмент» был использован вовремя — в 11 часов вечера был отменен приказ о предании Френсиса суду, который на другой день состоялся над главными участниками мятежа.

Среди заговорщиков, прощенных при условии уплаты больших штрафов, были также Роберт Кетсби и Уильям Паркер, позднее ставший лордом Монтиглом. Получили тогда прощение также Джон и Кристофер Райты. Впрочем, в списках прощенных можно найти и лиц вроде Генри Бломли, позднее активно участвовавших в розыске и поимке заговорщиков 1605 года.

Иным был путь Гая Фокса. Его судьба сложилась неудачно. Мать вторично вышла замуж, и небольшая собственность, которую он оставил на родине, была растрачена отчимом. На испанской службе Фокс также не достиг успеха — у него не было покровителя, который смог бы ему помочь хотя бы на первых порах. Приходилось вести полуголодное, необеспеченное существование младшего офицера. Однажды — дело было в сентябре 1599 года — Фоксу взялся оказать поддержку его кузен, иезуит Кау-линг. Но его письма в Рим генералу ордена, а также отцу Парсонсу, в которых рекомендовалось оказать покровительство Фоксу, были перехвачены английской разведкой и попали в Лондон. Фокс, конечно, не знавший об этом, мог сделать только один вывод — в Риме остались глухими к его просьбам. В конечном счете разочаровавшийся и в вере, и в своих испанских хозяевах Гай должен был, по мнению Эдвардса, завидовать людям, в которых он подозревал шпионов или полушпионов английского правительства. У них не переводились деньги и была надежда вернуться на родину. Таким образом, из факта рекомендации Каулингом своему иезуитскому начальству Фокса как верного человека Ф. Эдвардс делает вывод, что тот был готов пойти на службу к Сесилу.

Томас Винтер тоже должен был испытать разочарование, какое пережил Фокс. Поездка в Мадрид не оправдала ни расчетов на испанскую помощь, ни надежд, которые англичанин, вероятно, связывал с возможной карьерой на службе короля Филиппа III (вступившего на престол после смерти в 1598 г. Филиппа II). Поэтому по возвращении в Англию в начале декабря 1602 года Винтер был уже готов принять любое сделанное ему предложение.

Иезуитский историк здесь, как и во множестве других случаев, ничего не приводит в подтверждение своих слов. Зато ему кажется, что такое доказательство имеется, по крайней мере, в отношении Френсиса Трешама. Он публикует письма его отца — Томаса Трешама. Сэр Томас обвинял сына в мотовстве, нечестных поступках, которыми тот опозорил его в глазах короля. Томас Трешам лишь для крепкого словца упрекал сына в шпионстве — а это было самой доподлинной правдой. Интересно отметить, что его младший брат Уильям с 1596 года служил капитаном в эмигрантском полку. В 1599 году он обратился к английскому послу в Париже Генри Невилу с просьбой передать королеве его прошение о помиловании. Сесил ответил отказом.

Френсис Трешам, по словам отца, оказывается, поссорил его с их соседом Гейджем. Речь, вероятно, шла о Джоне Гейдже из Сассекса, который явно был правительственным шпионом. Френсис Трешам исполнял роль шпиона, наблюдающего за другим шпионом. Сохранилось письмо Френсиса Трешама к Сесилу, которое звучит как попытка оправдаться перед хозяином — он, Трешам, мол, не сообщил некоторые вещи, которые узнал от Гейджа, полагая, что они и так известны лорду Бэкхерсту, а через него — графу Дорсету, который, в свою очередь, уведомил об этом лорда Сесила. Возможно, Трешам и многие ему подобные считали службу правительству способом оставаться католиком и вместе с тем не уплачивать таких разорительных штрафов, какие приходилось вносить его отцу за право не принадлежать к англиканской церкви.

Елизаветинская Англия кишела энергичными людьми, искавшими приложения своей бьющей через край энергии и дарованиям. А к числу качеств Роберта Сесила бесспорно относились не только способность правильно оценивать менявшуюся внутреннюю и внешнюю обстановку, но и точно наметить стратегическую цель и двигаться к ней с хладнокровием и смелостью опытного охотника, преследующего дичь. Средством же для достижения цели почти всегда был умелый отбор нужных исполнителей. Сесилу заранее были известны все подходящие кандидатуры, и ему очень редко изменяло знание людей, почти безошибочное определение того, как они выполняют порученное им дело. Особенно эти качества помогали «маленькой гончей», как с обидной фамильярностью называл король своего главного, но совсем не любимого министра, в тайной войне. Государственная ищейка не только успешно преследовала зверя, но и ловко подставляла под выстрелы сопровождавшую ее гончую стаю.

Сесил сознательно помиловал большинство участников и заговора 1603 года. Грифин Меркем уехал во Фландрию с согласия правительства. Тём самым давалось понять будущим агентам, что им также нечего опасаться суда и смертного приговора, поскольку за этим последует королевское помилование. Правда, помилованными оказались не все агенты Сесила. Джордж Брук был казнен, но он «нарушил доверие» правительства, произнося какие-то странные речи на эшафоте. Заметим, однако, что одновременно с Меркемом были в последний момент помилованы лорд Генри Кобгем и лорд Грей и что подобные театральные представления были вполне в духе Якова I.

Главой «порохового заговора» стал Томас Перси. Ему удалось добиться для себя очень многого благодаря связям с графом Нортумберлендом — и места в придворном штате, и, что имело особое значение, поста управляющего обширными поместьями своего богатейшего родственника. При этом Томас Перси не проявлял особой щепетильности. В одном из местных судов в 1602 году арендаторы возбудили и добились удовлетворения не менее чем 34 исков против управляющего, обвиняя его в нечестном ведении дел, во взимании незаконных поборов. Оказывавших сопротивление он подвергал аресту, держал под стражей. В одном случае было доказано, что Перси подделал письмо графа. Будь Нортумберленд более практичным человеком, Томасу Перси вряд ли удалось бы отделаться только временным смещением с должности. Сохранилось письмо графа Нортумберленда к королю от ноября 1603 года с просьбой об аудиенции для его кузена Томаса Перси. Конечно, Томас Перси был принят также Сесилом, который должен был сразу определить, насколько его собеседник подходит к роли главного агента-провокатора.

Епископ Гудмен в своих мемуарах со слов близкого знакомого графа Нортумберленда и Томаса Перси — сэра Френсиса Мура сообщает многозначительную деталь. Возвращаясь от лорда-хранителя печати Эгертона, с которым он разбирал до поздней ночи бумаги, Мур неоднократно встречал Перси, выходившего из резиденции Сесила, и удивлялся, что привело его знакомого в дом главного министра, вдобавок в столь необычное время.

Историк-иезуит придает особое значение этому показанию о встречах Перси с Сесилом — одному из немногих прямых документальных данных в пользу его версии. Однако полная бездоказательность этого показания была убедительно выяснена С. Гардинером в уже упоминавшейся книге «Чем же был пороховой заговор». В Лондоне в начале XVII века не было никакого уличного освещения. Единственным источником света помимо луны мог быть только ручной фонарь — трудно ли в таких условиях обознаться и принять за Перси другого человека? А если даже Перси и посещал Солсбери, это еще отнюдь не значит, что он был его агентом. Он, возможно, использовал свое положение приближенного графа Нортумберленда, чтобы поддерживать связи с министром. Ведь, демонстрируя свою близость к Сесилу, Перси мог избежать неудобных вопросов о том, что побудило его арендовать дом рядом с парламентским зданием. Точно так же допускают различное объяснение и другие факты, якобы свидетельствующие, что Перси играл роль правительственного шпиона.

Согласно официальной версии, Томас Винтер ездил в Испанию будто бы по поручению Кетсби и Трешама — между тем совсем неправдоподобно, чтобы они, столь недавно спасшиеся после крушения заговора Эссекса, готовы были по собственной воле вступить в переговоры с главой государства, еще находившегося в войне с Англией. Кетсби и Трешам могли действовать так только по поручению правительства. Возвратившись в декабре 1602 года, Винтер, как он сам вспоминал, «передал отчет о всем, что произошло, милорду, мистеру Кетсби и мистеру Тре-шаму». «Милордом» в этом контексте может быть только Сесил, так как никакой другой лорд не упоминается. К этому времени Винтер решил последовать примеру своих друзей и стать агентом Сесила. 2 февраля 1603 г. он отправился во Фландрию для встречи с находившимся там коннетаблем Кастилии. Винтера сопровождал Кристофер Райт, который, прихватив с собой лишившегося всех прежних иллюзий Фокса, двинулся дальше, в Испанию. Там они поняли, что стремление Мадрида к окончанию войны с Англией побуждает испанцев отказаться от прежнего условия о предоставлении равноправия британским католикам. Яков I и Сесил узнали об этом по различным каналам, но, возможно, дополнительно через посредство Райта и Винтера, вероятно, совместно вернувшихся из Фландрии.

Продолжая выстраивать цепь своих предположений, историк-иезуит пишет, что Томаса Винтера раздражала неумелость его старшего брата Роберта, унаследовавшего имение и плохо управлявшего им. Быть может, вовлекая Роберта в заговор, Томас рассчитывал отделаться таким образом от брата?

К этому времени стало очевидно, что Гай Фокс тоже «созрел» для вербовки. Весной 1604 года, вероятно, по поручению Томаса Перси Винтер еще раз съездил во Фландрию, чтобы привезти Фокса, призванного сыграть главную роль в мнимом заговоре. Гай Фокс не отличался особым умом, но он уже не верил обещанию испанских властей предоставить ему пост капитана в эмигрантском полку и польстился на столь же нереальные посулы Винтера и Перси.

По мнению Ф. Эдвардса, некоторые из подстрекателей и руководителей заговора, нанимаясь на службу к Сесилу, возможно, успокаивали свою совесть тем, что они действуют в интересах своих единоверцев. Английские католики, считали они, могут ожидать улучшения своего правового положения только от правительства и поэтому должны на деле доказать свою лояльность, решительно порвав с эмигрантами, а также иезуитами, которые все еще строили расчеты на иноземное вторжение и свержение с престола еретического монарха. Не будет, следовательно, никакого вреда для католиков, рассуждали Перси и его единомышленники, если эти иезуиты будут дискредитированы как вдохновители «порохового заговора».

Конечно, напрашивается вопрос, стоило ли Сесилу затевать столь рискованное дело, как провоцирование «порохового заговора»? Сесил — как думает Ф. Эдвардс — должен был исходить из того, что, если использовать только правила честной игры, победу одержат католики, а он может достигнуть цели лишь с помощью бесчестных приемов. Почему же министр так мрачно оценивал ситуацию? Ф. Эдвардс приводит пессимистическое письмо англиканского архиепископа Йорка Тоби Мэтью, жаловавшегося Сесилу на ослабление репрессивного законодательства против католиков, а также на оптимистический отчет Роберта Парсона королю Филиппу III, заверявшего, что после этого ослабления число католиков почти удвоилось. Развивая свою аргументацию, Ф. Эдвардс, кажется, совсем забывает, что он писал на других страницах о разочаровании и потере иллюзий в католическом лагере в первые годы XVII века.

…Кетсби — самодовольный хлыщ, Перси — помешанный, Томас Винтер — драчливый хвастун, Роберт Винтер — дурак, которому улыбнулась судьба, наградив состоянием, Райты — головорезы, к тому же полнейшие ничтожества. Лишь Трешам среди них самый умный, и на верность его можно рассчитывать как на человека, которому приставлен нож к горлу. Он наиболее подходит, чтобы держать под наблюдением всю эту пеструю банду. Так должен был размышлять Сесил, расставляя фигуры в своей сложной игре. Эдвардс, в свою очередь, пытается разделить эти фигуры на обманутых «простаков» и «злодеев» — шпионов Сесила, которые тоже в конечном счете были обмануты и преданы своим хозяином. Однако, как правило, невозможно обосновать зачисление в ту или иную категорию. А. Роквуд или Э. Дигби оказываются в числе «простаков», хотя их, следуя методике Эдвардса, можно было с равным основанием занести в число вдохновителей заговора, действующих чужими руками.

Для вовлечения в заговор «простаков» Кетсби использовал ловкий прием. Он предлагал им принять участие во вполне законном деле — вступить в полк, формировавшийся для эрцгерцога Альберта. Так, в частности, был завербован А. Роквуд. Некоторые из «простаков» до конца были уверены, что они не совершают ничего, не дозволенного правительством.

Выполняя приказ Сесила, Кетсби пытался сделать Гарнета сопричастным к мнимому заговору. Но почему же молчал сам глава английских иезуитов? Потому что, вынужденный сохранять тайну исповеди, он имел лишь одну возможность — пытаться переубедить энтузиастов, какими он считал Кетсби и его друзей, а, конечно, не предавать их властям на верную смерть. Вместе с тем «провокатор Кетсби сообщал руководителю английской организации иезуитов лишь кое-что из планов лжезаговорщи-ков, чтобы не побудить того с отчаяния выдать все раньше времени правительству.

Эдвардс широко использует факты, доказывающие объективно провокаторскую роль, сыгранную лордом Эранделом и Грифином Меркемом, ставшими командирами английской части на испанской службе, для обоснования своей версии «порохового заговора».

Аренда Томасом Перси дома Винниарда, подкоп, перевозка пороха, дополнительная аренда подвала под палатой лордов были отчасти комедией, разыгрывавшейся для «простаков», отчасти фабрикацией необходимых улик, а во многом — просто последующими измышлениями, не имевшими даже видимого основания. «Пороховой заговор» можно считать почти что семейным делом. С одной стороны, Сесил и род Говардов — организаторы, а впоследствии судьи, с другой стороны, Кетсби и Трешам с их сторонниками.

Заслуживает специального упоминания сэр Томас Нивет, шурин Томаса Говарда, лорда Сеффолка. В феврале 1604 года Нивет был назначен смотрителем Вестминстерского дворца, включающего и здание, где происходили заседания парламента. Именно этот смотритель оказался слепым к тому, что на протяжении полутора лет группа дворян, которых нельзя было не узнать, часто наносила визиты в район дворца и сумела уложить полтонны пороха под зданием палаты лордов — причем дважды, сначала в одном месте, а потом — перенеся его в другое. Надо напомнить, что все это проделывалось в очень людном месте, почти на глазах у публики. А вдобавок так называемый сарай Фокса, из которого будто был начат подкоп, фактически был полуподвальным помещением с окнами и, по крайней мере, девятью дверями, пробитыми в трех стенах. Томас Перси целый год снимал помещение рядом с палатой лордов. В марте 1605 года он решил расширить арендуемое им жилище — Нивет должен был знать об этом, но не вмешался (между прочим, вызывает удивление, каким образом мог не отсыреть порох, хранившийся в течение многих месяцев в подвале, совсем недалеко от реки).

За свою слепоту Нивет не только не лишился доверия короля, но еще был объявлен лицом, способствовавшим раскрытию заговора и арестовавшим главного злоумышленника — Гая Фокса. Несколько позднее Нивет был сделан бароном. В 1607 году ему было поручено воспитание дочери короля, и даже после ее смерти в августе того же года Нивет не лишился расположения монарха. Но вернемся к событиям, предшествовавшим раскрытию заговора.

Фокс, принявший имя Джона Джонсона, чтобы можно было утверждать, будто он пытался скрываться от властей, беспрекословно выполнял порученную ему роль. Весной 1605 года он отправился во Фландрию; вряд ли у него были чисто шпионские задания — Сесил и так имел самую подробную информацию об английской эмиграции. Цель была иная — скомпрометировать возможно большее число влиятельных католиков, особенно иезуитов, связью с будущим «главным злодеем» в спектакле, именуемом «пороховой заговор». Фокс побывал в иезуитских колледжах в Сен-Омере и Дуэ, в Брюсселе, где встречался с полковником Уильямом Стенли (бывшим командиром эмигрантского полка), с Хью Оуэном, со своим школьным товарищем иезуитом Освальдом Тесмондом или Тринвеем. Вероятно, сам Фокс не очень-то понимал подлинный смысл своих действий. В сентябре он вернулся в Англию. Между тем попытки Гарнета отговорить заговорщиков к успеху, естественно, не привели. План Сесила приводился в исполнение.

Письмо к Монтиглу было, вероятно, написано самим Сесилом, слегка изменившим почерк — тогда ведь еще не существовало экспертизы, которая могла бы определить руку главного министра. Почерк, каким написано письмо, если не считать отдельных, сознательно измененных букв, очень напоминает почерк Сесила. Вероятно, в тот же вечер Левинус Монк отвез письмо в Хокстон. Любопытно отметить, что Монтигл почти год до знаменательного вечера не бывал в этом замке. Для чего же он неожиданно переехал туда из своего дома на Стренде, в самом центре Лондона? Не для того ли, чтобы в такое сравнительно уединенное место, как Хокстон, можно было доставить письмо, не опасаясь постороннего взгляда?

По официальной версии, оно было вручено на улице каким-то незнакомцем одному из слуг Монтигла, и лорд попросил прочитать его Томаса Уорда, вероятно, тоже агента Сесила. Томас Уорд был родственником Мер-медьюка Уорда, приходившегося родней и Монтиглу, и братьям Райт. М. Уорд явно имел отношение к заговору, но не был арестован. Томас Уорд сообщил руководителям заговора о письме, тем самым давая им основание объявить, что пора действовать. У них уже давно не было другого выхода — посмей они ослушаться приказа, их все равно арестовали бы и осудили за их планы.

Отметим здесь, что история с письмом к Монтиглу, как показал еще С. Гардинер, допускает различные объяснения. Вполне возможно, что это был заранее подготовленный спектакль — только его автором был не Роберт Сесил, а Трешам вместе с Монтиглом, пытавшиеся в последний момент побудить заговорщиков отказаться от их планов — ведь именно так истолковал письмо сам Роберт Кетсби.

Для подтверждения своей концепции Ф. Эдвардс, рассказывая о действиях заговорщиков в конце октября и первых числах ноября 1605 года, приводит обнаруженные им в архивах документы. Первый из них гласит: «Барт-лет, слуга Кетсби, на смертном одре сделал признание, что его хозяин до раскрытия заговора несколько раз ночью посещал Солсбери-хауз и его всегда впускали секретно через заднюю дверь». Что и говорить — свидетельство первостепенного значения, если… если только ему можно верить. А Ф. Эдвардс, сообщая, из какого рукописного фонда Бодлеаны, библиотеки Оксфордского университета, извлечен этот документ, почему-то умалчивает, кому принадлежит цитированное показание, мог ли этот человек сам знать то, что он утверждает, или лишь передавать — быть может, через многие десятилетия — какие-то ходившие слухи. Второй документ содержит свидетельство — тоже не названного Эдвардсом лица, — что за заговорщиками по поручению властей два года шпионил некий Райт — по-видимому, некий Генри Райт (однофамилец братьев-заговорщиков), пытавшийся таким путем получить деньги для продолжения своих опытов. Но и это свидетельство, если оно верно, доказывает лишь, что власти знали о заговоре, а не провоцировали его.

По мысли Эдвардса, незадолго до раскрытия заговора сэр Ричард Уэлш, шериф графства Вустер, был вызван к Сесилу, и ему поручили устроить так, чтобы, по крайней мере, руководители заговора были уничтожены при аресте. Конечно, при этом Сесилу не было нужды раскрывать карты перед Уэлшем. Он просто объяснил, что правительство не арестует заранее заговорщиков, дабы показать воочию всю чудовищность их планов. А покончить со злодеями при аресте нужно, чтобы они не избегли справедливого наказания — ведь известно, насколько безгранично милостив и великодушен король Яков, он может помиловать даже самых заклятых своих врагов. Уэлшу было указано место, где он сумеет настигнуть заговорщиков. И, конечно, Уэлш помимо лучшей награды — сознания выполненного долга — не будет обойден и знаками благодарности со стороны правительства (судя по последующим ходатайствам вдовы сэра Ричарда, ему была обещана ежегодная пенсия в 200 фунтов стерлингов на протяжении пятнадцати лет).

Предположение Ф. Эдвардса, что Солсбери дал секретный приказ шерифу не брать Перси живым, не выглядит, однако, правдоподобным. Если Перси был правительственным агентом, неужели он был настолько наивным, чтобы, спасаясь бегством, присоединиться к другим заговорщикам и дать властям удобную возможность застрелить его? Кроме того, это предполагает, что Солсбери заранее точно знал, в каком графстве будут настигнуты и захвачены заговорщики. Все это лишь примеры обоснованных сомнений, которые порождает данная часть концепции Ф. Эдвардса.

Для Сесила, пишет далее историк-иезуит, было, вероятно, очень трудно объяснить — не Уэлшу, а Англии — причину долгого, десятидневного, бездействия властей после получения сообщения Монтиглом. Ведь из-за этой пассивности подвергались огромному риску парламентское здание и окружающие дома. Все помнили, что сравнительно недавно, в 1597 году, случайный взрыв пороха нанес большой ущерб городу. Было очевидно, что методы хранения пороха заговорщиками не могли быть настолько тщательными, чтобы предотвратить возможное несчастье. И поскольку Сесил явно не мог рисковать таким случайным взрывом, он и не разрешил заговорщикам для видимости принести в подвал сколько-нибудь значительное количество пороха — не потому ли его так мало (по ходившим в ноябре 1605 г. в Лондоне слухам) было обнаружено в подвале?