Секретная служба Великобритании. Из истории тайной войны

ДВУЛИКИЙ РИДОЛЬФИ

Роберто Ридольфи, по имени которого назван заговор, родился в 1531 году во Флоренции и был выходцем из богатой банкирской семьи. В Англии он появляется впервые в 1562 году, а может быть, и раньше. Торговые и денежные операции ловкого флорентийца были лишь видимой частью его дел: с 1566 года он явно выполняет роль «тайного нунция» римского папы. Об этой стороне его деятельности мяло что известно, возможно, что до 1569 года действия Ридольфи в качестве ватиканского разведчика не имели особого значения или он не проявлял чрезмерного рвения на секретной службе святого престола. Однако нет и никаких данных, позволяющих заподозрить флорентийца в двойной игре до 1569 года, точнее, до зимы этого и весны следующего, 1570 года, когда он находился под домашним арестом. При этом не у себя, а в доме помощника Берли — Френсиса Уолсингема. Причиной ареста было подозрение, что итальянец поддерживал связи с руководителями католического восстания в северных графствах. Возможно, перед итальянцем была поставлена альтернатива — либо жуткая казнь, либо переход на службу к Сесилу. Около 25 марта 1571 г. Ридольфи покинул Англию, причем, по всей видимости, его вещи не были подвергнуты таможенному досмотру в Дувре. По крайней мере так обстояло дело, если верить последующим рассказам Ридольфи. Он, правда, ничего не говорил о причинах такой непонятной любезности властей, зато утверждал, что ему удалось увезти с собой инструкции Марии Стюарт и герцога Норфолка и, что особенно важно, их письма к герцогу Альбе, к Филиппу II и римскому папе. А в этих письмах содержалась не более не менее, как просьба о вторжении в Англию и низложении Елизаветы. Можно ли предполагать здесь крайнюю степень небрежности со стороны Сесила и его людей? Такое предположение не очень вероятно, хотя и в последующем для операций разведывательного ведомства Елизаветы характерно сочетание чрезвычайной ловкости, тонкой, ювелирной работы с непонятными грубыми просчетами, чтобы не сказать упущениями и промахами. Впрочем, в каждом таком случае могли действовать скрытые пружины, ускользающие от исследователя вследствие преднамеренного уничтожения тех или иных документов.

Если отбросить версию, что власти просто прозевали содержание багажа недавно освобожденного из-под ареста флорентийца, остается допустить, что они сознательно смотрели сквозь пальцы на провозимую корреспонденцию. Тогда, возможно, действиями властей руководили влияния, исходившие от противников Сесила (например, через Томаса Кобгема). Либо же, что куда более вероятно, власти действовали по инструкции Сесила. Конечно, и при таком предположении возникают недоуменные вопросы, прежде всего — каким образом английская разведка могла обеспечить верность Ридольфи, после того как он покинул британские берега и оказался вне досягаемости английских судей и палачей. Напрашивающимся ответом являются, конечно, денежные операции итальянского банкира, которые он мог продолжать в Англии, только сохраняя благорасположение правительства. Если же допустить, что Ридольфи взял на себя роль шпиона-двойника, сразу же возникает сомнение в подлинности писем, которые, по его словам, ему передали шотландская королева и Норфолк.

Ридольфи не представил никаких собственноручных писем Марии Стюарт и герцога — итальянец передал по адресам лишь расшифрованные тексты. Такими же «дешифровками» были и верительные грамоты, привезенные флорентийцем от своих доверителей. Конечно, все это могло быть разумной мерой предосторожности, несоблюдение которой стоило бы головы обоим узникам (другой вопрос, что такая предосторожность не спасла авторов писем). Фактом остается, что Ридольфи не привез оригиналов своей опасной корреспонденции.

Эдвардс прав, когда утверждает, что Ридольфи, несомненно, изменил текст письма, которое он повез от имени Норфолка к Альбе. Однако как раз в этом пункте Эдвардс неоригинален. Такое же наблюдение было уже давно сделано исследователями. Писавший сто лет назад Д. Хозек, например, в двухтомной монографии «Мария королева Шотландии и ее обвинители» (Лондон, 1870) прямо заявлял: «Письмо написано целиком по-итальянски, оно не было подписано Норфолком, и он, вероятно, никогда не видел его. Смелый и уверенный тон письма совершенно несовместим с осторожной и колеблющейся позицией герцога. Нельзя также предполагать, что он мог сделать географические ошибки, поместив Харидж в графстве Норфолк и Портсмут — в Сассексе. Однако это ошибки, в которые легко мог впасть иностранец и которые можно рискнуть приписать епископу Росскому, Ри-дольфн и испанскому послу — все они, вероятно, приложили руку к сочинению письма». Предположение Хозе-ка кажется значительно более правдоподобным, чем гипотеза Эдвардса. Возможно, что Ридольфи стремился как можно глубже втянуть Норфолка в заговор и таким путем не только побудить его отбросить сомнения, но и одновременно заставить испанские власти проявить большую активность. Однако делал все это Ридольфи ради успеха задуманного им предприятия и в согласии с другими заговорщиками — епископом Лесли и доном Герау, а не в качестве агента английского правительства.

Альба встретил Ридольфи весьма холодно. Прежде всего у Альбы вообще не вызвал доверия ловкий итальянец, возможно, даже имевший какие-то родственные связи с правителями его родной Флоренции и, следовательно, с представительницей этой династии Екатериной Медичи. Но главное — у испанского наместника было более чем достаточно хлопот с мятежными Нидерландами, чтобы ему могла улыбаться перспектива уделить часть своих войск для помощи противникам Елизаветы в Англии. Важно отметить, что Ридольфи не только не сообщил своим единомышленникам, включая Байи, о встреченном холодном приеме, но, напротив, уверял их, что добился поддержки Альбы. Так во всяком случае позднее утверждал Байи. Вместе с тем надо заметить, что Ф. Эдвардс преувеличивает степень неодобрения Альбой планов Ридольфи. Герцог отнюдь не был против действий флорентийца. Он только писал в Рим и Мадрид о трудностях, с которыми встретятся заговорщики. Как подчеркивал еще в прошлом веке М. Минье, герцог Альба считал, что в случае удачи заговор станет наилучшим путем для «исправления зла», но добавлял, что вначале Филиппу II не следует подавать открытую помощь — ее надо приберечь на случай, «если королева английская умрет своей естественной или какой-либо другой смертью». А это вовсе не противоречило планам заговорщиков, ведь Норфолк обещал, что он будет удерживать свои позиции 40 дней до прибытия испанской помощи, и в намерение заговорщиков входило сразу же захватить в плен Елизавету.

Л. Ранке, известный немецкий консервативный историк прошлого века, специалист по эпохе Реформации, в книге «Мария Стюарт и ее время» писал: «Если Норфолк ставил свое восстание в зависимость от высадки в Англии испанских войск, то Альба требовал вначале захвата Елизаветы, прежде чем его повелитель открыто объявит о своем вмешательстве». В планах Ридольфи была, несомненно, сильнейшая примесь фантазии, как, впрочем, и во многих других аналогичных проектах, выдвигавшихся как явными авантюристами, так и католическими политиками, которых даже Ф. Эдвардс не заподозрит в подыгрывании елизаветинской разведке.

Особенность корреспонденции, привезенной Байи, продолжает развивать свою аргументацию Ф. Эдвардс заключалась в том, что она могла повредить шотландской королеве не только, если бы стала известной в Лондоне, но и если бы о ней узнали в Париже. Ведь Франция была традиционной опорой Марии Стюарт. Между тем план, привезенный Ридольфи, предусматривал ставку на Испанию — главную соперницу Франции (родственники Марии — Гизы, руководившие партией крайних католиков, лишь позднее завязали связи с Мадридом). Испания, бывшая в течение нескольких поколений союзницей Лондона против Франции, в эти годы превращалась в основного противника елизаветинской Англии. Понятно, насколько важно было для правительства Елизаветы представить в глазах французского двора Марию Стюарт сторонницей ориентации на Испанию. Это признавал и сам Ридольфи, подчеркивавший в беседах с единомышленниками необходимость держать свой план в тайне от французов.

Нам не известно, встречался ли новый британский посол в Париже Уолсингем со своим недавним арестантом, когда Ридольфи в мае 1571 года прибыл из Брюсселя во французскую столицу по пути в Рим. К этому времени Ридольфи уже успел сделать один из наиболее важных ходов в своей шахматной партии — направить в Англию Байи с письмами к Марии Стюарт и Норфолку. Обстоятельства, при которых это произошло, столь существенны для понимания смысла всего заговора, что заслуживают более подробного рассмотрения.

Шарль Байи, находившийся на службе у Марии Стюарт примерно с 1564 года, после прибытия королевы в Англию в 1568 году вошел в число помощников Джона Лесли, епископа Росского. Он выполнял роль секретаря, помогал в шифровке и дешифровке корреспонденции, которая была возложена на главного сотрудника Лесли Джона Кэтберта, но главным образом исполнял роль дипломатического курьера. Весной 1571 года Байи отправился из Лондона на родину, формально по собственному желанию, чтобы повидаться с родными, с которыми не виделся более двух лет. Он не взял паспорт, рассчитывая, видимо, что сумеет с помощью золота обойти таможенные трудности. Байи не преминул посетить во Фландрии английских эмигрантов.

Совпадение по времени поездки Ридольфи и Байи вряд ли было простой случайностью, хотя фламандцу могло казаться, что только она свела его с тайным эмиссаром Марии Стюарт. Возможно, что Ридольфи заранее знал об обязанностях, которые исполнял Байи у Джона Лесли, в частности об участии в шифровальной работе. Как бы то ни было, знание Байи кодов, использовавшихся епископом Росским, послужило Ридольфи по крайней мере удобным поводом, для того чтобы убедить молодого фламандца отвезти шифрованные письма к послу шотландской королевы. Байи в своих показаниях отметил, что Ридольфи просил его зашифровать депеши так, чтобы они были понятны епископу. По словам Ридольфи, его собственный шифровальщик не смог бы хорошо проделать эту работу. Казалось бы, осторожность должна была побудить Ридольфи предпочесть своего помощника, пусть хуже знакомого с шифром, и поручить «случайно встреченному» Байи только роль курьера. Кроме того, если встреча была все же действительно случайной, то Ридольфи мог рассчитывать лишь на услуги своего помощника, когда незадолго до этого договаривался с Лесли о шифре и средствах поддержания связи. Между тем Ридольфи, по-видимому, не был знаком с шифром и узнал его только от Байи. Ставить Байи в известность о содержании писем было явным нарушением обычно тогда соблюдавшегося элементарного правила пересылки дипломатических депеш — не сообщать курьеру ничего о шифрованной корреспонденции, которую он должен был доставить по назначению. Быть может, именно такое нарушение общепринятого порядка и заставило Байи заколебаться. Он без особой охоты принял возложенное на него поручение. Однако у Байи не было сомнений в отношении самого Ридольфи, которого он часто встречал у епископа Росса.

Узнав код, итальянец настоял на том, чтобы сам Байи зашифровал письма к «30» и «40». В показаниях Байи о том, как проводилась зашифровка, много неясностей, но, пожалуй, главное не в этом. По словам фламандца, эти письма были сложены в пакет, и ему было поручено передать их коменданту французского города Кале де Гур-дану, чтобы тот с первой же оказией переслал их епископу. Оставим в стороне вопрос о целесообразности вовлечения французского коменданта в интригу, которую, по словам того же Ридольфи, следовало хранить в тайне от Франции. Допустим, что де Гурдан был с точки зрения заговорщиков совершенно надежным человеком. Интереснее другое — выполнил ли Байи указание Ридольфи передать пакет де Гурдану? В письме к испанскому послу Деспесу 10 мая 1571 г. Байи упоминает, что оставил пакет в Кале, неясно только, имелась ли при этом в виду пачка с письмами к «30» и «40». Позднее, 12 октября, в письме к Сесилу Байи просто упоминает о полученном от Ридольфи приказе вручить корреспонденцию коменданту Кале, но не уточняет, выполнил ли это указание. Если Байи все же привез письма в Англию, остается непонятным, почему Тайный совет 19 сентября, уже зная шифр, настаивал на том, чтобы фламандец сообщил содержание писем к «30» и «40»? Ответ на основе сохранившейся документации, по-видимому, дать невозможно.

О причинах, побудивших Ридольфи решиться на столь непонятный приказ — передать письмо де Гурда-ну, — остается лишь гадать. Он мог, например, быть вызван и неполным доверием к Байи, и желанием доставить письма более надежным путем (если, конечно, флорентиец был тем, за кого он себя выдавал, — верным сторонником шотландской королевы). С другой стороны, если Ридольфи стал агентом Сесила, он мог в последний момент пожалеть юношу, хорошо зная, какая участь ему уготована в Англии. Во всяком случае, идея оставления пакета в Кале вряд ли могла быть заранее согласована с Сесилом, хотя и это не исключено. Если же это было самовольным действием Ридольфи, легко объяснить неясные места и несогласованности в документах, оставшихся от «дела Байи», — оно развивалось не вполне так, как планировалось английской разведкой.

Вряд ли можно сомневаться, что Сесил заранее был поставлен в известность о приезде фламандца. Даже если исключить предположение, что эта информация была получена от самого Ридольфи, ею мог снабдить своего шефа разведчик Уильям Саттон, находившийся во Фландрии для слежки за английскими эмигрантами и для пересылки донесений от остальных британских агентов. (Эта активность Саттона находилась, в свою очередь, под пристальным наблюдением шпионов других держав, часть донесений которых об этом английском лазутчике была перехвачена его коллегами и переслана в Лондон Уильяму Сесилу.) К 12 апреля — дню прибытия Байи в Англию — все было готово к его встрече, включая и таможенные власти и великомученика Герли.

Любопытный эпизод произошел за несколько дней до этого. 8 апреля в Дувр прибыл из Франции Гвидо Кавальканти, доверенный агент Екатерины Медичи и английского правительства, которому были поручены переговоры о предполагавшемся браке Елизаветы с герцогом Анжуйским, младшим братом французского короля Карла IX и будущим королем Генрихом III. Кавальканти был сразу же взят под стражу и доставлен в дом лорда Берли, а вечером того же дня уже был принят Елизаветой. Французский посол предположил, что арест был произведен из предосторожности — чтобы итальянец не проболтался о ходе переговоров. Однако на других стадиях этих переговоров подобных мер предосторожности не предпринималось. Возможно допустить, что таможенники в Дувре приняли Кавальканти за ожидавшегося ими Байи. Правда, вскоре освобожденный Кавальканти, когда наступило время возвращаться в Париж, тоже отправился на корабль в сопровождении вооруженной охраны. Между тем он не вез никакого важного документа — Елизавета и ее тайный совет снова предпочли оттянуть решение. Остается допустить, что Кавальканти увозил другие секреты, которые он должен был передать в Париже английскому послу Френсису Уолсингему.

Нам уже известно, как, по версии Сесила, был задержан Байи, как были обнаружены при нем книги мятежного характера и письма и как Томас Кобгем убедил своего брата, губернатора южных портов Уильяма Коб-гема не пересылать подлинные письма лорду Берли. Однако стоит задаться вопросом, соответствует ли эта официальная версия действительности и не призвана ли создать выгодное для Сесила убеждение, что министр лишь постепенно узнал о содержании писем к «30» и «40» и что, следовательно, сами эти письма отнюдь не являлись частью ловко задуманной провокации? Пытаясь ответить на этот вопрос, постараемся познакомиться поближе с главными лицами, участвовавшими в изъятии подлинных писем. Тут нас сразу же поджидают неожиданности.