Семен Дежнев — первопроходец

9. СЛУЖБА НА ЯНЕ

Казачья служба шла своим чередом. Караулы сменялись всякими плотницкими работами. Поярков задумал построить для ожидаемых воевод новые просторные хоромины, и Дежнёв, как искусный плотник, постоянно привлекался к строительству.

Домой приходил Семён Иванович поздно, усталый. Видел, что Абакаяда-Анастасия ждала его с нетерпением, старалась накрыть к его приходу стол. С мужем она была неизменно ласкова, всячески старалась угодить ему. Русские обычаи усваивала легко, дома носила русское платье, научилась готовить пищу на русский лад. Её ближайшей наставницей и советчицей стала Катеринка — женщины подружились.

Семейные радости Дежнёва омрачались размышлениями о понесённых расходах. Выкуп за невесту, её крещение и венчание, угощение друзей, которые помогли поставить избу или приходили с поздравлениями, обзаведение необходимым домашним скарбом и покупка коровы, да ещё запас продуктов на зиму — всё это потребовало немалых расходов. Незадолго до женитьбы Семён Иванович приобрёл собственную лошадь. Теперь в его хозяйстве были, кроме лошади, корова, телка, приданое за женой, куры. Пришлось позаботиться и о запасе сена на зиму для прокорма скоту.

Дежнёв отнюдь не был прижимистым скупердяем и старался время от времени порадовать жену небольшими подарками.

То купит ей шерстяной платок, то колечко с камнем-самоцветом, то закажет швее-псаломщице новое платье. Принимая от мужа очередной подарок, Абакаяда не скрывала своей радости. И это было приятно казаку.

Подсчитав все расходы, Семён Иванович с тревогой замечал, как таяла его домашняя казна, истощались запасы соболиных шкурок. Шкурки он выменивал у якутов во время походов за ясаком на Амгу, Алдан, Вилюй. А бывало, и сам успешно охотился. Со временем он приобрёл навыки искусного охотника, умел поставить силки или ловушку на пушного зверя, выследить его, поразить меткой стрелой. Рассчитывался с купцами или якутами за сделанные покупки Семён Иванович обычно соболиными шкурками, которые имели хождение наряду с денежными единицами.

Небольшой неприкосновенный запас шкурок Семён Иванович всё же постарался сохранить, запрятав на дно сундука. Он предназначался на тот случай, если пришлось бы снаряжаться в дальний поход. Пожалуй, для очень дальнего похода средств не хватит. Придётся идти на поклон к лавочникам, к тому же Исайке. А корыстный заимодавец своей выгоды не упустит. Потом взыщет с тебя втридорога. И попадёшь к нему в долговую кабалу.

На глубокие размышления натолкнул Дежнёва и разговор с Посником Ивановым и Дмитрием Зыряном. Оба бывалые и достойные казаки, пользовавшиеся расположением Пояркова. Посник обучал Семёна охоте на соболя, и они подружились. С Зыряном Дежнёв общался меньше. Оба пришли после воскресной обедни к Семёну Ивановичу поздравить его с новосельем. Лишь несколько дней назад Дежнёв поселился с молодой женой в новом жилище. Он пригласил гостей к столу, выставил жбан сивухи, которой бойко торговали здешние лавочники.

Посник оглядел избу, чистую, просторную, сказал поощрительно:

— Навёл семейный уют. Хозяйственно живёшь, Семён.

— А как же иначе? Не на казённый же оклад жить, — ответил Дежнёв. — Накопил кое-что, охотясь.

— Похвально. Поиздержался, небось, с женитьбой, да с об заведением собственным домом?

— Ещё как поиздержался. Нужда великая ждёт меня, грешного.

— Послушай, Семён... — начал издалека Посник. — Вот что я тебе скажу. Показал ты себя исполнительным и расторопным казаком. И Сахея сумел добрым словом и увещеванием к миру склонить. Я тоже сторонник того, что без нужды бряцать оружием не резон. Без этого бряцания скорее достигнешь доверия и понимания со стороны туземных народов. Согласный со мной, Зырян?

— Разумно рассуждаешь, — согласился с ним Дмитрий. — Доброе слово всегда лучше действует, чем казачья сабля или огненный бой.

— К чему эта присказка, казаки? — спросил Дежнёв, разумея, что речь пойдёт о чём-то другом.

— А вот к чему наша присказка. Слушай далее, — весело сказал Посник Иванов. — К востоку от Лены, за горными цепями, за лесными долами текут другие великие реки: Янга, Индигирка, или Соболья, прочие. По берегам тех рек обитают всякие племена. Наше дело собрать с них ясак и объясачить тех, кто ещё не приобщился к российскому подданству. Поставить зимовье с гарнизоном, чтоб закрепить там наше влияние. С началом зимы на те дальние реки выйдут казачьи отряды. Поярков поручил нам с Зыряном подобрать опытных надёжных казаков и возглавить их.

— Я, наверное, пойду со своим отрядом на Яну, а Посник на Индигирку, — уточнил Зырян.

— Тебе, Семейка, полный резон присоединиться к одному из наших отрядов, — продолжал Посник. — Подашь Ваське челобитную, и дело, надеюсь, решённое. Василий, считаясь с твоим опытом, успешным походом на Вилюй, не откажет. И России-матушке послужишь, и из нужды выкарабкаешься. Бери запас всяких вещиц для меновой торговли, охотой занимайся. Вернёшься с запасом мягкой рухляди.

— Вряд ли уговоришь, Посник, Семейку, — возразил ему Зырян. — Он же у нас молодожён. Захочет ли со своей красоткой расставаться?

— Жёнка моя, Настасьюшка, знала, за кого выходит, с кем судьбу связывает, — возразил Дежнёв. — С казаком, который ведёт бродячую жизнь. Если разлука долгая, поплачет, поплачет, да и поймёт, что такова моя казачья служба. И всё же дозвольте подумать.

— Думать никому не возбраняется, — заметил Зырян. — Да не шибко долго думай, как тот индюк из шутливой присказки. Думал, думал индюк, да и в кухонный котёл со щами попал.

— Подумаю. А скажи мне, Зырян, почто у тебя прозвище такое?

— Я и есть натуральный зырянин с Печоры.

— Почти земляки. А я пинежанин. Среди наших соседей было много зырян. С русскими часто роднились.

Когда проводили гостей, Настасья что-то попыталась сказать Семёну. Начала было, да умолкла, застеснявшись. Пока она убирала со стола, Дежнёв разделся и лёг в постель, укрывшись меховым одеялом. Он быстро задремал — воздействовала выпитая с гостями сивуха, хотя и пил он мало, ограничившись не опорожнённой до конца кружкой. Покончив с уборкой, жена тоже разделась и проворно юркнула под одеяло, прижимаясь к мужу горячим телом. Растормошила его:

— Послушай-ка...

— Ты что-то хотела мне сказать? — спросил Дежнёв сонным голосом.

— Да, хотела... — Она взяла его руку, положила его большую мозолистую ладонь к себе на живот. — Слышишь?

— Что я должен слышать?

— Там шевелится наш маленький... сыночек или дочка.

— Так и должно быть, Аба. Ты меня порадовала.

Семён нежно обнял и поцеловал жену и подумал, что жаль будет покидать её на многие месяцы, если он даст своё согласие отправляться с отрядом казаков на Лену или Индигирку. В течение нескольких дней он предавался мучительным размышлениям. И в конце концов склонился к мысли, что отправляться в дальний поход надо. Из похода он вернётся с большим запасом соболиных, лисьих и беличьих шкурок, добытых путём торгового обмена с туземцами и собственного охотничьего промысла. И тогда он сможет поправить свои дела, расширить хозяйство и рассчитаться с долгами. А долги непременно возникнут, когда станешь снаряжаться в поход. Но как же бросить на многие месяцы одной беременную жену?

Мучительные размышления в конце концов привели Дежнёва к решению — надо идти в поход. Он упросил Трофима Усольцева, человека грамотного, написать за него челобитную на имя Пояркова и поставил на ней вместо своей подписи крест. Обычно так поступали неграмотные казаки.

Челобитников оказалось много. Все просились в отряды, отправлявшиеся на Яну и Индигирку. Отряды формировались небольшие. Василий Поярков не хотел ослаблять якутский гарнизон. Он надеялся, что воеводы приедут на Лену со значительным пополнением. Отряд Дмитрия Михайлова Зыряна, который направлялся на Яну, состоял всего из пятнадцати человек. Охотников набралось гораздо больше, служилых и промышленных людей, писавших челобитные самолично или прибегавших к услугам грамотеев. Челобитники просили отпустить их «в новые землицы». Их манила возможность выйти из нужды, да и уйти подальше от тяжёлой опеки администрации. Хотя Поярков и не был наделён воеводскими полномочиями, а только временно управлял Якутским острогом, он не раз давал подчинённым возможность почувствовать свою тяжёлую руку и крутой характер. Исторические документы не дают нам свидетельств того, что между Поярковым и Дежнёвым возникали какие-либо конфликты. Сам Семён Иванович, человек покладистый и исполнительный, не давал для этого ни малейшего повода. И Василий Поярков смог оценить исполнительность, усердие и трудолюбие Дежнёва и относился к нему более или менее справедливо. Но с другими казаками был груб, деспотичен, скор на расправу и, что греха таить, не гнушался порой и рукоприкладством. В дальних походах можно было вздохнуть полной грудью, почувствовать себя вольной птицей, уйти от нужды.

Поскольку число челобитником намного превышало потребное количество людей для двух небольших отрядов, Поярков смог выбрать из них наиболее опытных и достойных. Семён Иванович был зачислен в отряд Зыряна. Самому Дежнёву хотелось попасть к Поснику Иванову, с которым он был ближе знаком и знал его как спокойного и уравновешенного человека, всегда доброжелательного к людям. Но, познакомившись поближе с Зыряном, Семён не раскаялся, что попал в его отряд. Дмитрий обладал такими же достойными человеческими качествами, выделявшими его среди казачьих предводителей. Имена этих двух замечательных казаков, отважных и предприимчивых, неоднократно встречаются в истории славной восточносибирской эпопеи продвижения русских первопроходцев на восток к Тихому океану.

Всех зачисленных в оба отряда казаков собрал Поярков. Сказал короткое напутственное слово.

— Вас ждёт, казаки, служба на Яне, на Индигирке. С вашими обязанностями вас познакомят начальники отрядов. Обратите внимание на снаряжение. Без хорошего снаряжения, без доброго коня, без припасов и оружия казак в северной тайге или тундре — беспомощен. Хорошее снаряжение обойдётся каждому из вас по меньшей мере в сотню рублей. Понятно, что не на ваше пятирублёвое годовое жалованье вы сможете снарядиться. Если казак думает о своём будущем, он копит пушнину. Хорошая мягкая рухлядь — это те же деньги. Так что потрясите свои закрома.

Когда Семён Иванович после встречи с Василием Поярковым возвратился домой, он застал плачущую жену. Оказалось, что Катеринка узнала от мужа Трофима, составлявшего Дежнёву челобитную, о намерении Дежнёва отправиться в дальний поход и рассказала об этом по-приятельски Настасье.

— Почему плачешь, радость моя? — спросил Семён Иванович жену.

— Покидаешь меня... Почему ничего не сказал? — сквозь слёзы вымолвила Настасья. — Узнаю от соседки...

— Пойми, служба наша такая, походная. Казак не сидит на месте подолгу. А почему ранее ничего не сказал тебе? Не ведал, что попаду в отряд Зыряна или Посника. Только теперь узнал, что я казак отряда Дмитрия. Хороший мужик, степенный. Помнишь, они с Посником заходили к нам. Поздравляли.

— Я же дитя малое жду.

— Это же для нас с тобой радость великая. Вернусь из похода, а в избе младенчик голос подаёт.

— Как же я без тебя, Сёмушка...

— А так... Как и все казачки, у которых мужья ведут походную жизнь. Оставлю тебе корову с тёлкой, лошадь, кур, запас продуктов. Муки прикуплю. Коли возникнет какая нужда, посоветуйся с Трофимом, Катеринкой. Помогут.

— Надолго ли покидаешь меня?

— В точности не знаю. Скорее всего до следующей осени или зимы.

— Это же разлука на целую вечность, — Настасья говорила это сквозь рыдания.

— Не один же я такой. В нашем отряде ещё два казака женатых. У одного жена с Киренги, твоя соплеменница саха. У другого — минусинская татарка. Привёз её с енисейской службы.

— Что мне до них? У меня своё горе.

— На чёрный день оставляю тебе мешок с соболиными шкурками. Это те же деньги.

— Да не шкурки мне нужны, а ты, Сёмушка.

— Я же не на веки вечные тебя покидаю. Вернусь. А шкурками можешь расплачиваться за любой товар. Только не продешеви. Увидит каналья-купец, женщина молодая, неопытная, по-русски не изъясняется. И надует тебя, непременно надует. Такое уж это племя. Поэтому пойдёшь на торжище, непременно бери с собой Катеринку.

— А если затянется твой поход?

— Всё может быть. Когда-нибудь вернусь к тебе живой и невредимый. Только жди терпеливо. А придёт великая нужда, пусти в избу постояльцев. Какого-нибудь казака, непременно семейного и бездомного. Идут слушки, что едут в Якутск воеводы с большим пополнением. Кому-то понадобится жильё.

Семён Иванович продолжал уговаривать, успокаивать жену, давать ей наказы. Объяснял, что участие в походе — единственная возможность поправить семейные дела, избежать нужды, обзавестись запасом ценной пушнины.

Дмитрий Зырян, человек сведущий, рассказал казакам о цели похода и о том крае, в котором завершится поход. Река Яна или Янга не такая великая, как Лена, и шириной своей и протяжённостью Лене-матушке уступит. Но всё же река немалая. Отделяют её от ленской долины необъятные лесные просторы и горные цепи. А живут на той далёкой Яне-реке отчасти саха, отчасти юкагиры, народ бродячий, промышляющий охотой. Впервые русские побывали на Яне ещё восемь лет назад. И честь первооткрывателя этой северной реки принадлежала Ивану Реброву, казаку достойному и прославленному. «А прежь меня на тех тяжёлых службах на Янге и Собачье не был никто, проведал я те дальняя службу», — писал он в своей челобитной. В ней речь шла о реках Яне и Индигирке.

Рассказывая о деяниях Ивана Реброва, Зырян поведал казакам, что ещё в начале тридцатых годов этот славный первопроходец прошёл с Мангазеи северным путём, по нижней Тунгуске и Вилюю на Лену. Перезимовав в Жиганах, Ребров вместе с енисейским служилым человеком Ильёй Перфильевым вышли морем на Яну. Там они захватили в аманаты юкагирских князцев и собирали ясак. Зырян пояснил, что сбор ясака пушниной сопряжён в малонаселённых северных землях с немалыми трудностями. Кочевники-юкагиры в знак протеста против ясачного обложения могут поспешно покинуть становище, свернув чумы, погрузив нехитрый скарб на оленей, и раствориться в необъятных просторах тайги. Преследовать и искать их бессмысленно. Поэтому приходится прибегать к такой не слишком доброй практике — захвату аманатов или заложников из числа «лучших мужиков», то есть князцев и их ближайших родственников, братьев или сыновей. Аманаты держатся под стражей до тех пор, пока юкагирский род не выплатит сполна ясак.

По утверждению Реброва, янские соболя были лучше всех, которых он видел прежде. «На великой реке Лене и на её сторонних реках таких добрых соболей нет», — докладывал он. Собранный на Яне ясак Перфильев отвёз в Енисейск, а Ребров в сопровождении служилых и промышленных людей отправился дальше на Индигирку или Соболью реку, как её ещё тогда называли.

Иван Ребров был заметной фигурой в освоении Восточной Сибири. Он ходил по Лене, Вилюю, Алдану. После походов на Яну и Индигирку он возвратился в Якутск и был оставлен на «ленской» службе, а в дальнейшем, в течение пяти лет, служил на реке Оленек и впоследствии был повёрстан пятидесятником. Дежнёву не раз приходилось ходить по следам Ивана Реброва и служить на открытых им реках.

Вслед за Ребровым реки Яны достиг Елисей Юрьев Буза казачий десятник, и с ним с десяток казаков и до сорока промышленных людей.

Буза был также заметной фигурой в освоении Восточной Сибири. Дежнёв услышал рассказ Зыряна о подвигах этого первопроходца. Как и другие выдающиеся служилые люди, он начинал службу на Енисее. В 1637 году он вместе с промышленным человеком Друганкой покинул Якутск, спустился вниз по Лене и вышел в море, намереваясь достичь Яны. Но быстрое наступление зимы и неблагоприятная ледовая обстановка помешали дойти до устья Яны. Елисей Буза с Друганкой и другими спутниками смогли дойти только до устья «Омалевы-реки» (Омалая), впадающей в Губу Буорхая к западу от устья Яны. Здесь мореплаватели смастерили нарты и, оставив коч, двинулись далее сухопутным путём по заснеженной тундре. Товары и припасы они были вынуждены бросить на берегу моря. Маленький отряд пустился через Камень, горный кряж Кулар, и достиг верховьев Яны. Переход был исключительно трудным, потребовал от его участников мужества и выносливости. Отряд двигался в лютые морозы по открытой снежной пустыне, где не укроешься от ветра. Потом преодолевали Каменный Кряж. Обессиленные люди тащили нарты с самой необходимой поклажей. Весь этот путь от Губы Буорхая до верхней Яны занял восемь недель.

На Яне Буза собрал ясак в расположении якутского рода князца Тузлука. Князец пытался было уклониться от уплаты ясака и оказать русским военное сопротивление. Он держал в осаде русский лагерь в течение двух недель. Осада стоила жизни двум казакам. Но в конце концов «тех якутов войною смирили и под государеву руку привели и ясаку с них взяли вновь...» Непокорный князец Тузлук смирился.

— Я рассказал вам о двух достойных людях, Иване Реброве и Елисее Бузе, — заключил Зырян. — Таких много среди нашего казачества. Продолжим их славные дела. Они пример нам.

Несколько дней ушло на закупку лошадей, необходимого снаряжения и припасов. Торговые люди Якутска, прослышав, что два казачьих отряда собираются в дальний поход, подняли цены. В те времена лошадь в Центральной и Северной России стоила обычно три-четыре рубля. В Якутске за лошадь платили вдесятеро дороже. Лыжи стоили два рубля, за шубный кафтан платили три рубля, за меховую шубу «одеванную», то есть поношенную, четыре рубля. Напомним, что годовой оклад рядового казака составлял всего лишь пять рублей в год, да и те выплачивались нерегулярно. Таким образом казак, отправляясь в дальний поход, сталкивался с непомерно высокими расходами. Всё снаряжение обходилось ему в сумму, превышающую его годовой оклад, по крайней мере, в двадцать раз.

Семён Иванович достал из сундука заветный кожаный мешок, развязал его, пересчитал соболиные шкурки — всё, что осталось от его прежних немалых запасов. Отсчитав ровно половину шкурок, уложил обратно в мешок и снова завязал. Сказал жене:

— Это оставляю тебе, Настасьюшка, на чёрный день.

Оставшиеся шкурки ещё раз пересчитал и прикинул, что этого мало, очень мало для полного снаряжения. Придётся пойти на поклон к торговым людям и просить в долг рублей семьдесят.

Купец Мусатов из крещённых татар слыл в Якутске ещё не самым жадным и прижимистым торговым. Обходился с должниками по-божески. Но давал деньги под проценты с выбором, далеко не каждому просителю. Он был близок к прежнему начальнику острога Парфёну Ходыреву и к нынешнему его местоблюстителю Василию Пояркову и всегда был осведомлён: какова репутация того или иного казака в глазах начальства. Иногда Мусатов прямо отказывал в просьбе.

— Ненадёжный ты человек. Ударишься в бега, и ищи ветра в поле. С кого буду должок спрашивать?

Дежнёв услышал другое:

— Репутация у тебя добрая, казак. Сам атаман о тебе хорошо отзывается. Дам тебе деньжонок в долг. Сколько тебе надобно?

— Рубликов бы семьдесят.

— Получишь семьдесят рубликов. Ежели сумеешь рассчитаться в будущем году, с тебя сто — можно и звонкой монетой, можно и мягкой рухлядью. Не рассчитаешься в срок, должок твой удвоим. Устраивает такое?

— Устраивает или не устраивает, денежки-то нужны.

— Я ведь по-божески...

— Вестимо, по-божески.

— Значит, сговорились, казак.

— Будем считать, что так.

— Что тебе надобно для похода? Можешь воспользоваться всем, что видишь в лавке.

— Многое надобно. Пару лошадок купил бы.

— Лошадками не торгую. По этой части обращайся к Костянкину. Ему якуты хороших коней поставляют.

У Мусатова Дежнёв приобрёл шубу, сапоги и всякую другую одежду, а также по мешку муки, крупы и соли, да ещё два больших шмата свиного сала. С Костянкиным Семён Иванович не столковался. Хороших лошадей якутской породы предлагал купец, крепких и ещё молодых. Но и цену запрашивая несуразно высокую. Как ни торговался с ним Дежнёв, купец стоял на своём и не сбивал ни копейки. Плюнул с досады Семён Иванович, обругал жадного купца и решил поехать в якутское селение к родным жены.

Николай встретил Дежнёва приветливо, возрадовался, когда узнал новость — Абакаяда готовится стать матерью и сделает его дедом. О покупке двух лошадей договорились с якутами без всяких затруднений. Лошади обошлись Дежнёву ровно в половину той суммы, какую запрашивал с него купец Костянкин. Купил Семён Иванович у седельника седло с красивой отделкой. Завёл разговор с тестем о покупке лыж.

— Обижаешь, Семён, — прервал его Николай. — Неужели не могу сделать подарок мужу моей дочери, отцу моего будущего внука?

Закупки у якутов позволили Семёну Ивановичу сэкономить некоторую сумму денег, которую он оставил жене на домашние нужды.

Выходили в поход ясным морозным утром. Лена давно была скована крепким льдом. Кроме верховых коней со всадниками и навьюченным личным снаряжением двинулись упряжки с нартами, на которые погрузили отрядное имущество.

На берегу столпились провожающие. Среди них — священник, отец Маврикий. Он отслужил краткий напутственный молебен и осенил крестом отряд Зыряна. В толпе провожающих выделялись жёнки отъезжавших казаков. Среди них была и Настасья. Жёнки голосили зычно и надрывно, словно старались превзойти друг друга. В их нестройном хоре Дежнёв улавливал вопли жены. Священник прикрикнул на них:

— Уймитесь, бабоньки! Не на погост своих мужиков провожаете. Вернутся. Только молитесь за них усердно.

Слова отца Маврикия никак не подействовали. Жёнки продолжали голосить. А когда отряд тронулся в путь, Настасья и другие женщины ещё долго бежали по ленскому льду за отрядом и что-то кричали вслед.

Яну отделяют от Лены сотни вёрст горной, почти безлюдной тайги, расстилающейся по склонам и отрогам Верхоянского хребта. Сотни — это ещё не тысячи. По местным сибирским понятиям, путь от Якутска до Яны не столь уж и далёк — каких-нибудь пять недель пути. В Восточной Сибири расстояния исчисляются не вёрстами, а «днищами» — днями или неделями пути. Неделя пути от Якутска до алданского перевоза по сравнительно обжитой Центральноякутской равнине. И ещё четыре недели пути по горным тропам, ущельям, перевалам ленско-янского междуречья. Летом здесь не проедешь. Таёжные чащобы сменяются топкими болотами, быстрыми речушками, стиснутыми крутыми склонами долин и ущелий, каменистыми осыпями. Да и гнус покоя не даёт ни людям, ни лошадям.

Отряд выходил из Якутска ранней зимой. В сентябре здесь уже сильные заморозки и первые снегопады. К концу осени снег плотным слоем застилал землю, а реки и озёра сковывало прочным ледяным панцирем. Шли по снежной целине, придерживаясь речного русла, поднимались по Тумарху, притоку Алдана, вверх до перевала, за которым уже уходила на Север долина Дулгалаха, одного из янских истоков. Ночевали у костра, выставив дежурных. Не ровен час — медведь-шатун заявится или немирное бродячее племя решит напасть. Корм лошадям добывали в якутских селениях. У какого же якута не заготовлен с лета добрый зарод сена. Когда кончились селения, тратили запасы своего сена, которое везли на нартах. А кончилось оно, положились на выносливость якутских лошадёнок, способных от нужды и тальниковые ветки глодать, и мох из-под снега, подобно оленям, копать.

Базой отряда стало Верхоянское зимовье, поставленное два года назад при слиянии рек Дулгалаха и Сартанга, стекающих с Верхоянского хребта и образующих Яну. Река эта протекает по широкой долине. В русле много островов, заросших тальником, и галечных отмелей, а в пойме встречается много озёр и стариц, изобилующих рыбой: щукой, хариусом, нельмой, налимом. Сейчас всё это было покрыто ослепительно чистой снежной толщей, сверкающей в солнечные дни серебристой белизной. Здесь, на верхней Яне, жили якутские роды, занимавшиеся скотоводством, охотой и рыболовством.

Русских якуты встречали дружелюбно, приветливо и стали регулярно выплачивать ясак соболями и лисицами. Обычно князцы ближайших родов сами приезжали в Верхоянское зимовье с ясаком, а в дальние становища Дмитрий Зырян посылал небольшие группы казаков. Неоднократно такие группы возглавлял Семён Иванович, правая рука у начальника отряда. Зырян всегда считался с мнением Дежнёва и просил его потолмачить при переговорах с князцами. В отряде он был не единственный казак, кто понимал якутскую речь.

Встречаясь с местными якутами, русские старались расспрашивать их об условиях жизни на Яне, о пушных богатствах, о соседних народах. Один из князцев, род которого обитал на верхней Яне невдалеке от зимовья, жаловался:

— Беспокоят нас дурные люди. Скот угоняют, имущество наше грабят. Бывает, и женщин наших похищают.

— Кто эти люди? Расскажи нам о них, — попросил князца Зырян.

— Люди другого племени. Мы их зовём лесными кочевниками. Язык у них свой, верования свои. Коров, лошадей не разводят. Только оленей. Поэтому и зовём их ещё оленными людьми.

Казаки поняли, что речь шла о кочевых северных народах, которых русские называли юкагирами и ламутами (эвенами). Их воинственные племена беспокоили разбойными нападениями мирных якутов.

— Мы готовы платить русским ясак и признавать белого царя своим главным тойоном. Но пусть русские защитят нас от нападений соседей, не позволят им грабить нас, угонять наш скот, захватывать наших людей, — говорил якутский князец.

— Наших подданных в обиду не дадим, — внушительно ответил Зырян.

— Надеемся на вас. Проучите дурных людей. У вас есть могучее оружие, которое вы называете «огненным боем»...

— Ваши недругов мы, конечно, припугнём, но войной с «огненным боем» на них не пойдём, — возразил Зырян. — Это лесные племена подобны малым неразумным детям. Внушить им надобно, что житьё с соседями в мире и согласии — это им же великое благо. А русское подданство откроет им выгодную торговлю и нашу помощь. Так и говорите им, коли придут к вам соседи с миром.

Человек уравновешенный, спокойный и благожелательный к людям, Дмитрий Зырян легко сходился с якутскими вождями и завоёвывал их доверие. От подчинённых он требовал уважительного отношения к аборигенным народам и стремился пресечь всякие проявления межнациональной вражды. Дежнёв, присматриваясь к Зыряну, мог убеждаться в его житейской мудрости, столь необходимой в сложных условиях Восточной Сибири.

Когда якуты привозили ясак, Зырян неизменно благодарил их и одаривал полезными подарками. Потом завязывалась с якутами меновая торговля. Казаки предлагали якутам в обмен на пушнину всякие полезные в хозяйстве предметы, а также женские украшения. Особенным спросом пользовался бисер. Завязывалась оживлённая меновая торговля. Дежнёв, как и другие казаки маленького отряда, повыменивал у якутов немало ценных шкурок.

Ничто не беспокоило так русских в Верхоянском зимовье, как лютые морозы. К суровой ленской зиме казаки привыкли, но в верховьях Яны они столкнулись с ещё более суровыми морозами.

— Почему у вас так холодно? — спрашивал Дежнёв у якутов, посещавших зимовье. Один пожилой якут ответил:

— Наш старший шаман говорил — злые духи абасы из верхнего мира разгневались на людей и наслали холода.

— За что же они на вас разгневались?

— Этого шаман не объяснил. Наверное, он и сам этого не знает. Но людям пришёл на помощь Уллу-Тойон.

— Кто такой Уллу-Тойон?

— Это самый главный и самый могущественный дух верхнего мира. Иногда он является к людям в облике медведя, лося или чёрного жеребца. Это он сделал здешнюю тайгу богатой всяким пушным зверем и научил народ саха не бояться самых лютых морозов. Уж если очень морозно, саха намажет лицо медвежьим салом.

— Последуем вашему примеру, — сказал Зырян, прислушивавшийся к разговору Дежнёва с пожилым якутом.

Казаки испытали на себе суровые морозы Верхоянска, который заслужил репутацию самого холодного места в Якутии. Здесь речная долина, стиснутая горными массивами, продувается студёными ветрами. В зимние месяцы со стоном трескаются деревья, звери прячутся по насиженным норам. Бывает, на лету замерзают птицы. Лишь в избе зимовья тепло у раскалённого камелька. А стоит высунуться из избы на волю, как мороз моментально обжигает тело, впивается в лицо острыми иглами — не возрадуешься.

Но служба есть служба. Осваиваются служилые и в студёном Верхоянске. Привыкают к лютым морозам. Облачаются в тёплые дошки оленьего меха, унты, шапки-ушанки, мажут личины салом, чтобы не поморозить, и отправляются по якутским селениям за сбором ясака на лыжах, на нартах. Закуржевелые, седые от инея лошадёнки трусят по снежной целине, спрессованной в плотную массу.

Лай собак возвещает о близости селения. Первым делом нужно обогреться с дороги у камелька в тёплом балагане, скинув промерзшие дошки. Якуты подносят гостям тёплый кумыс, варёное мясо. Завязываются беседы. Многие казаки понимают якутскую речь, расспрашивают хозяев, хороша ли ныне охота на соболя, хорош ли мех.

Якуты выносят ясак, извлекая из сундуков и коробов шкурки соболей, лисиц, расхваливают их на все лады. Казаки не верят на слово, придирчиво разглядывают каждую шкурку, проводят ладонью по серебристым ворсинкам, выносят мягкую рухлядь на волю, чтобы разглядеть её на дневном свету. Остались довольны ясачной казной. Теперь дело за подарками. Якутов одаривают бисером, бусами — одекуем, ножами, медными котелками — «государевыми подарками». А потом идёт индивидуальный торг. Казаки вытаскивают из дорожных сум свои собственные припасы, те самые ходовые предметы, а ещё слитки металла, из которых умелый якутский кузнец выкует наконечники для стрел, ножи, и выменивают на них ценные шкурки. Обе стороны довольны торгом. Расстаются друзьями. На прощание хозяева одаривают гостей гостинцами — льдинками замороженного коровьего молока.

Выходил Семён Иванович с товарищами и на соболиную охоту. Охотился с собаками, коренастыми пушистыми лайками сибирской породы. Пользовались разными методами охоты. Ставили силки и ловушки, поражали зверька меткой стрелой. Но чаще пользовались испытанным способом. Собака брала соболиный след и приводила охотника к норе. Охотник ставил перед входом в нору сетку и выкуривал зверька горящей и дымящейся берестой. Зверёк пытался спастись от дыма и огня и попадал в сеть. Деятельность ясачных сборщиков на Яне была успешной. Отряд Зыряна собрал здесь восемь сороков двадцать (триста сорок) соболей и черно-бурых лисиц. Напромышляли служилые немало пушнины и для себя. Дежнёв оказался одним из самых удачливых промысловиков. У него набрался увесистый куль мягкой рухляди. Он предвещал, что, возвратившись в Якутск, легко расплатится с долгами и ещё одарит жёнушку подарками.

Как-то Дмитрий Зырян завёл с Семёном Ивановичем разговор:

— Небось соскучился по молодой жене, Семейка?

— Ещё бы не соскучился! Она малое дитя ждёт. К концу лета, полагаю, разродиться должна.

— Вот, вот... Сии обстоятельства хочу учесть и отправить тебя домой.

— За что такая немилость, Митрий? Я ведь готов и дальше службу нести. Уж такая доля нашего бродячего казачьего племени. И жёнке моей сии обстоятельства растолковал. И её доля — мужа в поход провожать и слёзы в ожиданиях проливать.

— Никакой немилости к тебе нет. Наоборот. Считаясь с тем, что казак ты бывалый, опытный, исполнительный, хочу дать тебе важное поручение. Повезёшь в Якутск ясачную казну. Не каждому могу такое поручить.

Дежнёв ничего не ответил Зыряну, растерявшийся и польщённый. Фактически он занимал в отряде не рядовое положение, а был при начальнике отряда его ближайшим помощником. Семён Иванович возрадовался тому, что вернётся в Якутск, увидит жену.

— Значит, договорились, Семейка, — продолжал Зырян. — Поедешь в Якутск с казной. Отбери для сопровождения трёх казаков по своему усмотрению.

— Желательно бы семейных, у кого жёнки с детишками в Якутске остались.

— Разумно. Действуй, подбирай людей. А я с остальным отрядом пойду дальше на восток в поисках новых земель, где бы смог государю прибыль учинить.

— Не мало ли будет нас, четверых людишек, для такого дела? Казну ведь повезём, ценность великую.

— Видишь ведь сам, Семейка, отряд наш невелик — всего лишь горсточка казаков. Ценен каждый человек. Неужели не управитесь вчетвером?

— Управимся, конечно. Да вот что меня смущает. — Дежнёв приумолк, не решаясь поделиться с Зыряном тревожными раздумьями.

— Что тебя смущает, Семейка?

— А вот что... В пути можно наткнуться на бродячих инородцев. Замыслят пограбить нас, нашей ясачной казной воспользоваться. Ценность-то какую повезём. Неравные силы могут столкнуться. Нападающих орда, а нас только четверо.

— Не преувеличивай и не прибедняйся. Откуда у инородцев орда? Может быть, десятка три-четыре мужиков, вооружённых луками. А вас четверо добрых казаков с «огненным боем». Какие же это неравные силы?

— Так-то оно так...

— Проверьте оружие, боевое снаряжение. Позаботьтесь о достаточном запасе пороха. Оружие пускайте в ход в самых крайних случаях, если придётся отражать нападение. Встретите какое бродячее племя, старайтесь обращаться с ним с лаской и приветом, избегайте стычек, ссор. Ласковое обращение самый дикий туземец поймёт. Видишь, с якутами сумели поладить. Они теперь наши друзья.

Выходил Дежнёв с товарищами из Верхоянского зимовья в середине апреля. На севере в эту пору земля ещё покрыта снежным покровом, а реки скованы льдом. О передвижении нескольких русских казаков с грузом проведали кочевавшие здесь ламуты, ныне называемые эвенами, решившиеся поживиться богатой добычей. Тревога Семёна Ивановича оказалась обоснованной. Как сообщал сам Дежнёв, сорок ламурских мужиков, а может, и больше, устроили засаду и внезапно атаковали отряд. Но Семён Дежнёв проявил выдержку и военный опыт. Четверо казаков встретили нападавших «огненным боем» и рассеяли их после непродолжительной схватки. Метким выстрелом Дежнёв свалил предводителя ламутов — «лучшего мужика». Казаки рвались в бой и готовы были продолжать смертоносную стрельбу. Но Дежнёв остановил их, памятуя напутствия Дмитрия Зыряна применять оружие только в самом крайнем случае. Он дал возможность нападавшим уйти, хотя сам был ранен стрелой в левую ногу. Ясачную казну удалось сохранить и доставить в Якутск в целости и сохранности.

Днём припекало солнце, и снег становился рыхлым, ноздреватым, а кое-где образовывались лужицы. На склонах гор и холмов с солнечной стороны открывались освободившиеся от снега проплешины, а в глубоких ущельях и оврагах ещё долго толстый снежный слой никак не поддавался солнечным лучам. Алдан ещё успели преодолеть по льду, хотя кое-где чернели на нём опасные полыньи. К Лене маленький отряд подошёл в пору начавшегося ледохода. Раздавался грохот ломавшихся льдин, громоздившихся одна на другую. Иногда они образовывали причудливые, но недолговечные нагромождения.

Была вторая половина мая, когда средняя Лена очистилась ото льда и открылась для судоходства. В эту весеннюю пору могучая река широко разливалась, затопляя прибрежные луга и низины. В некоторых местах не увидишь противоположного берега, либо он едва обозначался кромкой леса.

Маленький отряд во главе с Дежнёвым сделал последнюю остановку перед Якутским острогом в селении, где проживали родители и другие родичи Анастасии, жены Семёна Ивановича. Надо было дать отдых лошадям после изнурительного перехода, да и самим отдохнуть, привести в порядок одежонку. К тому же у предводителя отряда распухла и разболелась раненая стрелой нога. Пока он находился в седле, ещё удавалось сдерживать боль. Но как только он остановил коня перед балаганом тестя и спрыгнул на землю, то невольно вскрикнул. Острая нестерпимая боль пронзила раненую ногу. Николай подхватил Семёна Ивановича и помог ему войти в жилище. С большим трудом Дежнёв снял сапог с распухшей ноги. Плохо себя чувствовал и один из его спутников. Он избежал ранения, но во время стычки с ламутами не удержался в седле и, упав с лошади, сильно расшибся.

— Лечить вас надо, казаки, — заметил Николай и послал брата Василия в соседнее якутское селение, чтобы привезти оттуда старого знахаря Ергуна.

Василий вернулся со знахарем довольно быстро. Знахарь осмотрел раненую ногу Дежнёва и покачал головой.

— Плохо дело? — спросил Ергуна Семён Иванович.

— Почему плохо? Совсем не плохо. Только маленький осколок наконечника стрелы застрял в ноге, — объяснил знахарь. — Сейчас мы его удалим. Больно будет. Терпи, мужик, кричи, если хочешь.

Дежнёв кричать не стал. Только стиснул зубы от боли, когда знахарь, прочитав шёпотом молитву или заклинание, разрезал ему распухшую икру левой ноги и извлёк из ранки осколок костяного наконечника стрелы. Промыл нагноившуюся ранку и приложил к ней пучок каких-то целебных трав. Потом заставил раненого выпить отвар из лесных ягод и листьев для поддержания сил. Тот же отвар Ергун предложил казаку, который падал с коня и расшибся.

Семён Иванович и его спутник, падавший с лошади, медленно выздоравливали. Дежнёв решил остаться у якутских родственников до полного выздоровления. Ему предоставилась возможность узнать о последних новостях в Якутске. А новостей оказалось много. О них поведал купеческий приказчик Исайка, приехавший в селение с двумя помощниками по своим торговым делам. Дежнёв обрадовался его приезду, хотя и недолюбливал его как человека хитроватого и прижимистого. Накинулся на Исайку с расспросами:

— Как там моя благоверная поживает, Исай?

— Как поживает? Ждёт не дождётся муженька. По ней заметно, что разродиться скоро должна. А главная-то наша новость — воеводы со свитой и большим пополнением приплыли. Васька Поярков, их ожидаючи, с ног сбился. Распорядился, чтобы все свободные от службы казаки рубили для воевод просторные палаты. Даже всех немощных и увечных казачишек согнал, чтоб засыпали песком ямы и колдобины на дороге, что ведёт от пристани к острогу. Сам же отправил навстречу воеводам лодку с казаками.

— Что за люди эти воеводы?

— Говоря по совести, ничего хорошего о них не скажешь.

— Пошто так?

— Сии персоны — стольники. Петька Головин и Матюшка Глебов. Головин всячески старается подчеркнуть, что он первый, наиважнейший из них двоих. Чванлив, высокомерен безмерно.

— Почему царь послал в Якутск двух воевод, а не одного?

— Умные люди гутарят, что царь таким вот способом намеревался, значит, пресечь лихоимство. Чтоб один воевода следил за другим. В случае крайней нужды доносили бы в столицу друг на дружку. А я так думаю, пустая сия затея. Лихоимствами занимались казачьи атаманы и начальники острога. Будут лихоимствовать и грабить казну и эти голубчики.

— Пошто так уверен?

— А как же иначе? Почему Головин и Глебов решились ехать воеводами в Якутск? Чтоб богатство нажить. А для того все пути хороши, честные и бесчестные. Москва-то далеко, а Бог высоко. Кто тебя вовремя за руку схватит? С первого взгляда воеводы не понравились и казакам и торговым людям. Крикливы, корыстны, высокомерны. Особливо Петрушка Головин. При всяком случае подчёркивает — я, мол, стольник, великая шишка, при царском дворе свой человек. А между собой воеводы не ладят.

— Откуда ты взял, что не ладят?

— Неискушённому человеку сие заметно. А начал Головин с того, что раскричался на Ваську Пояркова. Ему, видишь ли, не понравилось место, выбранное для острога. Место и впрямь не шибко удачное, низкое. Весной, во время половодья, когда Лена широко разливается, вода заливает часть посада и подступает к самим стенам острога. По улице можешь на лодке плавать. Какой дурак выбрал такое место — кричит на Ваську Головин.

— И что ответил Поярков? Ведь не он же сие место для острога выбрал. Объяснил бы Василий Головину, что острог был основан ещё десять лет назад сотником Бекетовым.

— Так примерно и объяснил Поярков. Немного поостыл Петруха. Перестал бранить его. И говорит — будем переносить острог на новое место. На левый берег.

— Это же адский труд, Исай, переносить острог и вместе с ним весь посад со всеми избами, лавками, амбарами на другой берег. Всему гарнизону работы хватит.

— Вот именно. Но это ещё не всё. Решил воевода Головин пройти по лавкам. Заходит и ко мне. Я к тому визиту был готов, что поценнее припрятал. Оставил на прилавке кое-какую мелочь, да отрез сукна. Приглянулось суконце Петрухе. Отдал распоряжение тому, что сопровождал его, — возьми, говорит, весь отрез. Называю воеводе цену. А он прикинулся на меня — старших, мужик, уважать надобно. Будем считать, что подарил ты своему воеводе по случаю нашего знакомства это сукнецо. Вот такие дела, Семейка. Ведь таким откровенным грабителем не был даже Парфён.

— Как сложилась судьба Ходырева? — спросил Дежнёв, при упоминании имени отстранённого начальника острога.

— Про Парфёна как-то все забыли. Жил он тихо, мирно, людям на глаза старался не показываться. И вдруг исчез.

— Как исчез?

— Да вот так. Отплыл вверх по Лене и объявился в Устькутском остроге. И, представь, отплыл не с пустыми руками. Должно быть, не весь запас пушнины отобрал у него Васька. Что-то Парфён надёжно припрятал. А возможно, пустил слезу Ходырев перед Поярковым — отдай, Василий, хоть малую толику моих шкурок. Не всё же лихоимством наживалось, есть среди них и купленные на кровные денежки.

— Василий и раскис от тех слов?

— Не знаю всех обстоятельств. Скорее всего Васька избавиться от Парфёна хотел, чтоб не осложнять своих отношений с воеводами. Вот и возвратил часть шкурок Ходыреву и отпустил его на все четыре стороны. А в Устькутском довелось Парфёну встретить воевод. Там же оказались какие-то казаки, обиженные в своё время Ходыревым. Они и пожаловались на него воеводам — мздоимец, мол, грабитель. Воеводы не стали долго разбираться и обошлись с Парфёном круто. Всю мягкую рухлядь, какая была при Ходыреве, велели отобрать в пользу казны. Парфён остался гол как сокол.

— Что с ним теперь?

— Этого я не знаю. Сам-то много шкурок напромышлял во время службы на Яне?

— Хорошо напромышлял.

— Рискуешь лишиться всей своей добычи.

— Это почему же?

— Головин распорядился, чтоб таможня отбирала у казаков, возвращающихся из походов, все собственные запасы мягкой рухляди. Все шкурки, которые сами напромышляли охотой и меновой торговлей.

— Но почему же, по какому праву, по какому закону?

— Вот такой же вопрос задал один из ограбленных казаков самому воеводе. И знаешь, что Головин ответил? Я сам для тебя и право, и закон. Твоё дело, казак, службу государству нести, а не мошну набивать. Коли не понять тебе это, можем вразумить батожками.

— И казаки терпят такое беззаконие?

— Пишут челобитные в Москву. Но Головин прослышал про то и стал перехватывать грамоты. Двух жалобщиков посадил в темницу и велел посечь плетьми. Советую тебе, Семейка, и твоим казакам поостерегаться.

— Чего мы должны остерегаться?

— Ведь вы же везёте не только ясачную казну, но и собственные шкурки.

— Везём, конечно.

— Рискуете всё потерять.

— Что советуешь, Исайка?

— Немного схитрить. Обвести таможенников вокруг пальца.

— Не привык жить обманом и хитростями.

— А если сама власть в лице воевод поступает с тобой бесчестно?

— Не знаю, что и сказать тебе...

— Я же хочу разумный выход всем вам предложить.

— Какой ещё выход?

— А вот... слушай меня. Я приехал к якутам делать закупки лошадей, седел, снаряжения, зимней меховой одежды.

— И делай на здоровье свои закупки. Мы-то здесь при чём?

— Какой же ты непонятливый. Семейка. Я расплачиваюсь с якутами вашими шкурками. Они, особенно соболь, имеют хождение наравне с деньгами. Вы избавляетесь от шкурок. Я даю вам долговые расписки. Придётся тебе отправляться снова в дальний поход, зайдёшь ко мне в лавку и я возвращаю тебе свой долг нужным тебе товаром, продуктами, одежонкой, снаряжением. Понятно тебе?

— Хитёр же ты, как я погляжу.

— Не был бы хитёр, не был бы торговым человеком. К твоему сведению, я тепереча не приказчик, а компаньон сибирского купца. Не Исайка, а Исай Козоногов. Доверяешь мне?

— Хотелось бы с казаками посоветоваться.

— Посоветуйся.

Дежнёв рассказал казакам о предложении Исайки — отдать ему личный запас пушнины под долговую расписку, чтобы впоследствии Козоногов погасил свой долг товарами. Казаки в целом одобрили предложение торгового человека, но один из казаков заметил:

— Таможенных крючкотворов так просто вокруг пальца не обведёшь. Могут и разгадать хитрость.

— Это уж точно, — согласился другой.

— Значит, надо поступить осмотрительно, не дать повода заподозрить нас в хитрости, — продолжал первый казак. — Исайке отдадим не все шкурки. Малую толику оставим при себе. Если таможенники и отберут, ущерб нам, конечно, будет. Но хитрость нашу не разгадают.

— А что скажем таможенным крысам, если придерутся — а пошто, казаки, так мало мягкой рухляди напромышляли? Ведь вы же опытные промышленники. Сознайтесь, куда шкурки припрятали? — испытующе спросил Дежнёв.

— Скажем, ничего не припрятали, проверяйте скарб наш, коли не верите, — ответил один из казаков. — А напромышляли мало, потому что службу на Яне несли трудную. От лютых морозов страдали. Больше у камелька в избе сидели, чем охотились.

— Добро, казаки, — согласился Дежнёв. — Так и скажем про лютые морозы.

Крепкий организм Семёна Ивановича преодолел болезнь. Маленький отряд казаков из четырёх человек покинул якутское селение и вышел берегом Лены в направлении Якутска. Исай Козоногов с двумя помощниками остался в селении для закупок. Он стал обладателем большой части личной пушнины, собранной казаками на Яне.